Текст книги "Сентябрь прошлого века. Сборник детективов"

– Ты был знаком с Алей? – сам не понял как спросил. Тарас дернул щекой.

– Полурослик нашептал? Что он еще о нас сказал? Какую грязь вылил? Что мы с ней… что… что говорил Аранович, ну?!

Кровь отхлынула от лица. Пальцы подрагивали, я только сейчас заметил это. Поднял глаза на Тараса. Его лицо начало кривиться, медленно, неумолимо превращаясь в жуткую маску.

– Он меня ненавидит до смерти, – недвижными губами зашипел Беленький. – Он зарвался, он человека убил, он… я ему сломал карьеру, вышвырнул из органов, до сих пор не уймется. Гадит, где может. Не на меня, на всех. Гадить, его работа. Ты с таким связался, с таким… – он резко поднялся и не произнеся больше ни слова, вышел, грохнув дверью. Та жалобно заскрипела, снова раскрываясь. Так закрыть ее невозможно, как ни старайся.

Торопливый бег шагов по лестнице, снова буханье двери, уже внизу. Едва ворочая шеей, я оглядел комнату. Снова пульсировала, кровать и ковер наливались кровавой чернотой.

Аля, как же так, как же так?

Я разминулся с ним на пятнадцать минут. С ним. Скрипнула дверь кошмарный сон или явь, шорох шагов, снова скрип, уже ближе, ближе.

– Руслан, вы… с вами все в порядке? – и тишина.

Соседка, та самая Попова, ушла, – ведь больше ничего интересного не случилось. Сколько они тут живут, уж больше пяти лет, а я до сих пор не знал, как их зовут, хотя и встречаемся часто. Очень уж незаметны, живут как мышки, есть они, нет их, неизвестно. Даже когда они ставили стеклопакет, я об этом узнал только по выставленным в коридор окнам. Все беззвучно, вся жизнь втихую. Ни слова о себе, ни вопроса о нас. Точно тени поселились.

Попову сменила Наташа, примчалась, едва узнала. Снова Тарас известил? Или соседка позвонила? Помню, давал номер телефона, когда водил сюда Наташу, они даже ладили. С Алей все забылось.

Как забыли о домашнем аресте, вспомнилось только, когда я окончательно пришел в себя и попросил дать трубку.

– Ты кому? – и тут же догадалась: – Своему детективу? Но ты же под домашним арестом, – так и вспомнили. Оба смутились, не представляя, что теперь делать. Я усадил ее на стул возле плиты, рассказал про визит. Надо сообщить Якову, он знает адвоката, должен помочь. Наташа бледнела, краснела, выслушивая меня, долго молчала, потом кивнула, подала; Аранович откликнулся немедля.

– Я уже в курсе. Что он спрашивал?

– Рассказывал, почему подверг аресту.

– Протокол составлял? Давал подписывать? – я качал головой, мы говорили по видео, так и дешевле и понятно без лишних слов. Якова я видел немного размытым, камера ловила его в движении, он суетился, бегая по кабинету, раскладывая папки, захваченный деятельностью. Ни следа от робота, виденного мной прежде. – Не имел права вас навещать без адвоката, ну ничего, я договорюсь, завтра же представлю. О чем он с вами говорил – можете передать поподробнее?

Я начал рассказывать, и тут же спохватился. Про Алю, ни ему, ни Наташе говорить не надо, пусть сам найдет. Тогда можно будет говорить с Тарасом с позиции документальных подтверждений или опровержений. Сердце екнуло. В зависимости, что будет найдено? А я верю, что будет найдено?

Пальцы сжались, трубка жалобно скрипнула, прося снисхождения. Мне самому надо добраться до облачных записей Али, самому посмотреть и разобраться, убедиться в том, что мне сказал, выкрикнул, краснея лицом, Тарас. Неужто верю ему, неужто – ведь иначе откуда этот мерзкий холодок просочившийся под кожу? Ничего конкретно не сообщил, наорал и обвинил только. А проняло до костей.

Наташа бродила вокруг, словно потерянная. Сидеть не могла, пошла в комнату, чтоб не слышать разговора. Мне стало не по себе, я вышел следом, потянул обратно. Наверное, поняла, подчинилась без слов. Нет, она всегда такая. Я… я отвык от нее. Сколько она рядом, все равно, не та, что была для меня прежде. А я для нее, я какой?

Услышав про неврозы, Аранович перестал суетиться, сел за стол. Спрашивал, как я себя ощущаю сейчас. Какого находится в квартире. Я отвечал, достаточно подробно, но и все равно утаивая то, что не хотел говорить даже врачам. Вдруг поймав себя на мысли: вот ведь, вся жизнь прошла здесь, кроме краткого периода у Наташи, здесь и все счастье мое и вся боль моя, и радости, и тревоги, и печали, и заботы, и все, что только ни случалось, все оставалось здесь, накапливалось годами, впитывалось в стены. Наверное, поэтому еще я так остро ощущаю свой дом – когда больно, тяжесть вдавливает в пол, когда радостно, счастье поднимает в небеса. Все умножается, все запоминается, все остается. Теперь стены впитали новый виток: гибель Али. Что удивительного в том, что я сплю на кухне? Стены множат мой страх, забивают в угол. Я и прежде спасался здесь, после расставания, ожидая неизбежного. Вслушивался в голоса наверху, они успокаивали. А ночами подкрадывался ужас, и разум смеркался.

Как сейчас – что я творю, зачем запираюсь в кухне, почему боюсь даже днем заходить в комнату? Я не верю во флюиды, в неупокоенные души, во всю эту бесовщину. И все же страшно – страшно снова увидеть Алю на багровой хлюпающей кровати, страшно услышать ее шаги, голос. Почему страшно – ведь я так радовался прежде одному ее появлению? Почему видение Али во сне заставляет пробуждаться с бешено бьющимся сердцем? Она приходит ко мне не так, как приходила бабушка, желая отнять место, на котором я спал, по ее кончине. Аля возвращается той, какую я помнил, желанной, нежной, ласковой. Во сне не разу не видел ее последних минут – так отчего так тревожит наша комната, наша жизнь, отчего я бегу ее?

– Ни в коем случае не прибегайте к услугам рекомендуемых вам прокуратурой врачей, – встрял в мысли голос Якова. – На суде все будет трактоваться против вас.

– На суде? – растерянно пробормотал я. Забыл, не могу приспособится.

– Я не врач, но вам советую по возможности обходиться без сильнодействующих средств, попросите Наталью купить вам успокоительное без рецепта. Врача я порекомендую. Беленький не сообщал, будет ли допрашивать еще? – я покачал головой. – Хорошо, держите меня в курсе, лучше будет, если Наталья купит вам сим-карту и простейший телефон, мы сможем общаться, пусть и в обход закона. Ведь карта будет записана на имя вашей свояченицы, а наши разговоры, при всем уважении к органам, найти не так просто. Даже с санкцией, – он хотел что-то добавить, запищала вторая линия, ему пришлось срочно завершать разговор.

Я отдал телефон Наташе, та держала его в руках, какое-то время не решаясь положить в сумочку. Прижалась, но не обняла, и сказала просто:

– Я все сделаю. Не переживай, мой хороший, пожалуйста.

Обнять ее тоже не решился, так и стояли, друг рядом с другом, касаясь холодными лбами. Мне пришлось наклониться – Наташа была на полголовы ниже. Как и Аля. Но та часто носила шпильки, разница в росте не была заметна, Наташа предпочитала простую обувь: кроссовки, лодочки… она и сейчас в туфлях без каблука. А еще всегда сутулилась. И вроде бы обе носили один размер. Почему вспомнилось? Только этим и были схожи.

Вечером нахлынул страх – разом испугался всего, что думал об Але утром, днем, что говорил о ней, что хотел выяснить. Ее испугался, не багровой комнаты. Забаррикадировался снова. Ночь провел, незаметно меняя часы, поджидая рассветную муть. Только она и сморила. Встал поздно, сразу стал обедать – вчера Наташа приносила суп. Подключил телефон, оказывается, ночью отключал, тоже его забоялся.

Почти тотчас же он ожил – звонок из прокуратуры, сразу захотелось повесить трубку. Ну да, их испугался, давят звонки, давят. В этот раз сообщили – прибудет Наташа, странно, почему-то не отлегло на душе. Холодок, залезший вчера под кожу, оставался, каждый стук за окном, в доме, вгоняли в пот, обычно от таких приступов меня спасала долгая прогулка, вот только сейчас выходить не дадут. Молодец, Тарас, всерьез взялся доконать. Прекрасно понимал, сколь мне тяжело одному в доме, что я буду чувствовать, вот и прибег к экстравагантному средству. Наташа вчера принесла газеты, сейчас просмотрел – оказывается первый случай в нашем городе. Третий, кому вменена в этой стране такая мера пресечения: известный оппозиционер, любовница министра обороны и я. Знаменитость.

Наташа принесла мобильный, таблетки, еще домашней еды, заскочила ненадолго, с работы отпросилась. Посидели, про Арановича ничего не спрашивала, а про себя я не рассказывал. Немного отлегло, она будто почувствовала, снова прижала к себе и убежала. Я позвонил Якову.

Пока шли гудки, – Аранович, верно, размышлял, кто это звонит, – мне почудилось, Наташа здесь, я снова звоню с ее телефона. Даже отнял трубку от уха – нет угольно-серый «Алкатель» с тугими кнопками и крохотным бесцветным экраном. У нее тоже кнопочный, но посолидней. Я дарил. Говорила, что нравится, почему-то вначале не верилось. Но, верно, понравился, раз не сменила. Или привыкла, как привыкала ко всему?

Ко мне тоже привыкла, к тому, что близко, к тому, что далеко. И я привык, вот сейчас мне и хорошо с ней, и уже пусто. Все, как прежде.

А ведь и с таким можно жить. Пример на шестом этаже – Тахир – его Амина само воплощение покорства и всех прочих женских добродетелей из домостроя. И вполне ладят. Уже появился сын, наконец-то наследник. Живут без шума, спокойно, правда Тахир редко бывает дома, но и понятно, поди прокорми жену, которая еще в декрете и быстро растущего карапуза. Но это еще помогает молодым держаться вместе: реже видятся, реже ссорятся. Когда Амина была еще в положении, уже тогда стало известно, что ждет мальчика, Аля часто приглашала их. Приходя, Амина почти всегда молчала, Тахир, обычно сдержанный, немногословный, старался за обоих. Много шутил, рассказывал истории, вспоминал. Жена сидела в сторонке, поглядывая собачьими глазами на мужа, молчала, улыбалась. С Алей общего языка они не нашли, как та ни старалась, с Тахиром все оказалось, куда проще, Аля женщина яркая, при ней петушиться сам бог велел. Так и общались. Соседка с шестого разводила бегонии, розово-красные, у нас почему-то не прижились. Амина редко приглашала к себе, ее уголок, – Тахир, как и я сейчас, спал в кухне, – заставлен цветами, с тюлевыми занавесками, манежиком с игрушками, аккуратный, любовно сложенный, притягивал.

– Руслан, кое-что есть. Скажу прямо, неприятное, – голос Арановича не сразу добрался до сознания, бродил, отдаваясь эхом в пустых закоулках разума. – Это касается вашей супруги, Алены. И Беленького.

– Что? – встревожился позже, когда уже произнес.

– Довольно неприятное. Я не знаю пока еще подлинных причин, но, – ему тоже не хотелось говорить, – расклад таков. Алена знала Беленького как минимум четыре года. Вы знаете, она работала в информационном агентстве, ей приносили данные на предпринимателей не только города, всей нашей области. Она перепроверяла полученные данные, для кого-то подыскивала клиентов, это тоже входило в круг ее обязанностей. С некоторыми встречалась лично. Что-то вылезало наружу во время разговора: приятная женщина, непринужденная обстановка, что-то, что лучше не афишировать. Потом за таких брался Беленький.

– Шантаж?

– Да, вымогательство, угрозы заведения дела. Брал от полумиллиона, чаще больше, платили все.

– Алену он шантажировал? – Аранович помолчал.

– Не знаю. Делился, факт, она получала где-то двадцать процентов. Потом в компании ее связали с утечками информации, решили тихо замять дело, уволили.

– Но она…

– Она бросила Беленького. Официально нигде не работала. Оказывала услуги. В том числе и бывшим работодателям. Потом, в середине лета, Беленький снова вышел на нее.

– Потом кончились деньги, – пробормотал я. В голове не желало складываться. Фразы Якова торчали во все стороны.

– Вероятно, – он не понял. Превратившись в робота, выдавал накопленное, освобождая память для новых приобретений. – Она согласилась. Явно, шантаж, иного я представить не могу, чуть позже посвящу вас в детали. Дело не выгорело. Полагаю, Алена воспротивилась. Беленький был вынужден ретироваться, да еще поцапался с областным судьей. Возможность дальнейшего шантажа окончательно оборвалась.

– Значит, он.

– Я не говорил….

– Он, и ничего мне не говорите, именно он.

Я не выдержал, отключился, бросив графитовую трубку на стол. Будто испачкав ладони. В этот момент она явственно казалась покрытой тонким слоем пепла. Где только ее Наташа нашла, наверное, действительно самая дешевая. Можно было бы купить сенсор, она знала, что мне нравится. Самый простенький, сколько он, не больше тысячи, смешно.

Я вспомнил, как, улыбаясь, Наташа подавала мне коробку телефона, с наклейкой официального спонсора «Тур де Франс». Нежданно пришла мысль, а ведь она одна сейчас, значит, как раньше, как до моего появления, живет, во всем себя ограничивая. Ведь Яна растет быстро. А какие сейчас приработки, когда каждый вечер ко мне. Или отпрашиваться, или брать за свой счет, как во время поминок. Ведь на этом они с Аминой тогда сошлись, возвращаясь по домам… сердце сжалось. Сижу здесь, позабыв обо всем, рассуждаю, как мне с ней пусто. А Наташа все для меня делает. Очень хочет вернуть, пусть не вернуться, некуда, но хотя бы вернуть.

И даже не по любви, что у нее в душе осталось, пепелище. Потому что я могу больше, мне место оставляют, несмотря на угрозы и арест, потому что нам вместе и выжить проще и Яну вытянуть не из последних сил. Яна всегда для нее на первом месте, о себе думает только, когда есть такая возможность. Пусть мы не сходились, ради дочери, Наташа пошла бы на что угодно. Только ради нее.

Может быть, и объятия и поцелуи, и все это, только ради нее.

Я перезвонил Арановичу.

– Я нашел вам адвоката, – Яков будто и не заметил паузы в разговоре. – Назакат Гафарова, знаете, наверное, – знал, конечно, самая известная контора в области. – Она согласилась защищать вас, едва я заикнулся. В ходе процесса у меня будет возможность стать ее помощником, а это нам многое даст. Так как вы?

– Нет, – вырвалось невольно. Странная предубежденность, статус самого известного адвоката давил, давило еще и то, что она женщина. Поверять Алины тайны мне моглось только мужчине. – У вас есть другая кандидатура?

Яков этого явно не ожидал.

– Я попробую предложить Алексея Парфенова, но не понимаю. Назакат лучшая. Да и будет работать практически задаром, это наша договоренность. С ней мы куда больше и быстрее сделаем, – я снова отказался, он не стал настаивать. Положил телефон на стол, смотрел в окно, потом снова на ладони, выискивая черные следы. Не найдя, пошел мыть руки.

Снился сон, яркий, отчетливый, последние дни какая-то муть, перемежаемая приступами страха, просыпался в поту и не мог понять, отчего. Тут все ясно.

Где-то на складе, затаривался оружием. Два пистолета, вроде «Макаровы», несколько магазинов, помповое ружье с надписью «Пионер», коробка патронов, «Калашников», несколько рожков. Повесив ружье за плечо, держа в руках автомат, сел в стоявший автобус семнадцатого номера. Бухнул дверью, и тотчас вскочил. Вспомнил. Семнадцатый везет меня домой.

Долго не мог в себя придти, выпил таблетку, принесенную Наташей, помогло мало, еще одну. Надо нормальное успокоительное, аминазин, я принимал его. Лучше весь комплекс: антидепрессант, нейролептик, снотворное. Прежде помогало, пусть голова целый день дурная, но зато не мучает так. Запираюсь в кухне, почти не сплю, все время жду, неведомо чего. Когда Тарас наиграется. Правда, к тому времени, я точно рехнусь. Надо Наташе сказать, она может через знакомую врачиху достать.

Около полудня позвонил Беленький. Едва не уронил трубку, услышав его голос.

– Я проверил твой маршрут до дома. Поезд пришел на десять минут раньше положенного, как раз, к отбытию автобуса. Если бы пришел, как обычно, или запоздал, ждать пришлось бы долго, следующий подошел через час. Ты сам говорил под протокол, что нигде ничего не ждал. Я прав? Прав?

– Да, – все верно, не ждал, тем и запомнился путь.

– С поездом ты тоже не наврал, я проверил. У тебя была уйма времени, чтобы придти домой, взбеситься до невменяемого состояния, бежать, а потом, придя в себя, вернуться, как ни в чем не бывало. И найти собственную жертву в агонии. И плакать, ожидая приезда скорой и полиции.

– Чего ты от меня хочешь? – он помолчал.

– Признания. Больше ничего. Руслан, поверь, тебе самому станет легче.

– Ну, конечно. Признания. Ты убил, а я должен играть в твою игру. Ты убил, а я отвечать. Ты нарочно запер меня здесь, рядом с местом твоего преступления, чтоб отправить в психушку. Ведь ты был знаком с Алей, и не говори, что нет. Знаком, настолько, что использовал ее. Я знаю, можешь мне поверить.

– Откуда? – он закашлялся нервно. – Карла нашептал, да? И что он еще сказал? Сколько лет мы жили вместе, да? И про аборт, да? Сучонок!

Я долго молчал, Тарас продолжил говорить что-то, проходившем насквозь, ничего не задевающим. Наконец, встрял в его монолог:

– Мотив у тебя был. Нет, у тебя, Тарас. Ты хотел использовать Алю в последний раз, она ведь отказалась от тебя, скажи, нет. Она ведь тебя выбрала, меня бросила. Наоборот. Меня выбрала. Ты остался ни с чем, – мысли заходились в истерике, мечась в черепной коробке. – вот и решил отомстить. Прижал, а она сдала тебя. Ты пришел и убил. И я докажу.

– Ты под домашним арестом.

– Найду возможность. А, значит, не отрицаешь?

– Нам было хорошо вместе, сволочь. А ты… ничтожество, к тебе она ушла, чтоб позлить больше. Ты…, да у тебя не стоит, что ты для нее вообще. Тихая гавань. До первого приступа. А со мной… – трубка брошена, гудки рвались и рвали на части. Я с трудом разжал руку. Сел на пол. Начал стучаться головой о тумбочку, на которой стоял телефон. Треснулся, что есть силы, не больно, совсем не больно, черт. Только пробил вмятину в древнем дереве. Не отпускает. Не отпустит.

Когда меня скрутило, незадолго до Наташи, тоже все портил. Думал, поможет. Если зайти в комнату, то под фотографией заката на колонке, можно найти след. И на двери в туалет, нет, Аля ее заменила, чтоб не думалось. Мастера приглашала, чтоб не думалось. Чтоб не возвращался тот ужас, она, она говорила, что боится его больше, чем я. Хочет видеть меня здоровым, крепим, успешным, удачливым. Я, господи, да я ведь начинал ее стараниями быть таким. А теперь спрашиваю, зачем? Зачем это все ей?

И ведь не всегда у нас получалось, да, Тарас прав, не всегда, я ее боготворил, но именно из-за этого, не всегда. Когда не думалось о ней, вообще, ни о чем, кроме собственного удовольствия, – тогда и получалось. Аля, да почему же так, почему? Я ведь хотел другого, хотел, чтобы ты получала все, а в итоге? – думать о себе мне было неприятно, я всегда тебя вперед пропускал. С Наташей проще, мне даже не надо возбуждаться, я будто дело делал. И ей нравилось. Я чувствовал, это не подделаешь. А с тобой я не знаю, твое нутро молчало, не отвечая. Я ничего не ощущал, входя в тебя. Ты только говорила, чувствуешь или нет в этот раз, ты, не я, я верил.

А ты… Ты и в этом лгала мне? Зачем? Зачем, ответь, тебе это надо?

Голова разболелась. Телефонный звонок дернул по нервам, отдался в затылок острой болью. Нет, это мобильный, даже его тихий наигрыш перетряхнул.

Аранович. Сообщил, что с адвокатом договорился, она подъедет в ближайшее время. Я не понял поначалу его слов, переспросил. Ну да, Гафарова.

– Я же просил…

– Руслан, я не смог связаться с Парфеновым. Да и нам лучше будет. В ней я уверен, у нас договоренности, большой опыт сотрудничества. Такого, при всем уважении к Парфенову, мы бы не имели.

Адвокатесса прибыла через час, моложавая, словно нарочно изображавшая старшеклассницу: вроде и в черном костюме, но в блузке навыпуск, с кружевными манжетами. Волосы уложены под косынку, от них исходит теплый запах кокоса. Мило улыбаясь, прошла в прихожую, цокая каблуками, спросила тапочки. Мраморного цвета сумку прижимала к животу, как младенца. Пригласил в кухню, предложил чаю, снова улыбки. Просила называть просто Назакат, без отчества. Хотя и старше меня лет на двадцать.

За чаем, пить совсем не хотелось, больше для гостеприимства предложил, она долгожданно посерьезнела. Стала спрашивать об аресте, уточняла детали, подробно остановилась на обыске и изъятии мобильного. Спросил, к чему такой интерес, ну как же, у нас и суд мало понимает, как осуществлять эту статью на практике, никогда не доводилось, поэтому сплошь инициатива. С едой порядок? Я кивнул, приносят днем, перед обедом, мне так удобней. Со здоровьем? Я покачал головой, в ответ Назакат буквально процитировала Арановича, нет, ни в коем случае не принимайте серьезных лекарств, только безрецептурные. Заикнулся было, что Наташа может достать, снова решительное нет. Прокуратура вполне может, да и вправе, отправить вас на освидетельствование, лучше не рисковать. Очень хотелось сказать, что здоровье дороже, но промолчал.

Будто почувствовав пустышку ответов, перешла к Тарасу. Я не стал скрывать, да, звонил, угрожал. Оживилась моментально.

– Нам необходимо составить прошение о замене следователя. Судья может и отклонить, но нам на руку сама попытка отвода. Да и факт неотвода сыграет – на суде все косвенные улики можно отметать. Яков мне рассказал, против вас у прокурора только косвенные.

Почему она так о суде печется, не понимаю. Ведь главное наши с Тарасом отношения, главное, что он сделает, и как потом отыгрывать будет, когда Яков еще что-то найдет. Он себя показать хочет, меня поломать. Вот этого выйти и не должно, давить в обратку надо, а доказательств наберется. С Яковом точно, можно не сомневаться. Главное, чтоб до Назакат дошло. Старательно объяснял, что, по схеме Беленького, именно я должен убить жену, так у него выходит. Хотя именно он это и сделал.

– Подождите, Руслан. Против Беленького у нас ничего нет.

– Аранович этим занимается. Вы думаете, я зря его нанял? Тарас хочет меня тут похоронить, я отбиваюсь, это личное, это…

Нет, напрасно. Снова заговорила о суде: именно там, по ее разумению, и можно срубить показания прокурора, вывести на чистую воду следователя, развалить дело.

Да, это ее метод – разрушить, цепляясь за мелочи. Мне совершенно непонятный, да и в этом случае, ни к чему. Ведь понятно, что Тарас виновен.

– А доказательства? – неужели стал говорить вслух, не замечая? Я смутился.

– Есть кое-что. Яков вам рассказывал о знакомстве моей жены и Беленького? – кивок. – Об их работе. О шантаже в месяц моего отъезда.

– Руслан, но это только предположения. Вот на суде…

– Да к черту суд! Тарас хочет задавить меня раньше. Он и так не собирается доводить дело до суда, а теперь и подавно надо отправить меня в психушку, чтоб Аранович не копал под него. Ему важно выйти сухим из воды. Он ведь убил, а валит на меня потому, что Аля ушла ко мне…

Она какое-то время молча смотрела на меня. Потом произнесла тихо.

– Даже у Беленького нет возможности сейчас отвести вашу кандидатуру. Дело возбуждено по факту убийства, вы единственный подозреваемый, просто так вас ни прокурор, ни судья не отпустят. Суд будет.

– Вы не понимаете. Тарас…

– Руслан, послушайте меня внимательно, – и по новой. Я столь откровенно пропускал ее слова мимо ушей, что Гафарова сдалась. Извинившись, сказала, что должна сегодня же поговорить со следователем, разобраться, напомнить, что все дальнейшие между мной и Тарасом переговоры будут идти только в ее присутствии и с ее согласия. Заодно, она сможет понять, есть ли что действительно серьезное у следствия против меня, или это впрямь блажь Беленького. Я вздохнул с некоторым облегчением, хоть начинала понимать происходящее. Проводил в прихожую.

Она стала надевать туфли, нагнулась, поднимая. Натянувшаяся юбка позволила резинке трусиков прочертить след на упругой попке. И тут шибануло: мне захотелось немедля взять ее. Прямо здесь. Вот так подойти сзади, прижать, стащить трусики и…. Назакат распрямилось, наваждение спало тотчас. Пожала руку, прощаясь. В лицо ударила волна кокосового аромата. Ведь, наверное, не будет против, я же ее клиент. Да еще и поймет, что к чему. И мне легче будет, не так страшно. И ей.

Дверь бухнула, отрезая объект, но не мысли. Я долго стоял, в прихожей, пытаясь придти в себя, не получалось, пошел в ванную, под душ. Мысли, только мысли. В жизни никогда подобного не случалось. С Наташей были долгие прелюдии, поцелуи и ласки, я сам так захотел, так устроил, в противовес прежнему ее любовнику, думавшему только о себе, я всегда старался для нее. Потом уже выполнял долг. Так нам обоим было проще. И ей действительно нравилось, я чувствовал это. Иначе не смог бы. С Алей… Аля непростая. Начинала всегда сама, я вначале убедился, что мои поползновения пропадают втуне. Ласкала умело и ловко, потихоньку доводя до развязки, если я не думал о ней, ни о чем не думал. Аля хотела, чтоб не думал, все равно не всегда получалось. А ей казалось, я боюсь, или вовсе не хочу этого. Два раза спрашивала напрямую, но я был тверд в ответах, обнимал и целовал, стараясь убедить, она убеждалась. Кажется, не до конца. Теперь думается, не убедилась вовсе. Пыталась, но потом отказалась, почему? Или потому только, что я, с самого начала, назвал ее старшей сестрой, а она боялась даже мысли, о чем-то подобном. Это странно, это непостижимо, но видимо, это и послужило причиной недопонимания, которое она, мы, не смогли преодолеть. Или преодолели незаметно? Нет, что обманываться, понятно, сколько она старалась ради меня, сколько… я поначалу думал, что она не только бесплодна, но и бесчувственна.

Аборт! – ввинтилось в мысли. Из-за Тараса. Снова он, снова и снова! Я сжался а через мгновение зазвенел звонок.

Наташа принесла немного своей кулинарии. Я не заметил, что уже время подбиралось к шести, а она отпросилась с работы, снова. Спазм, вызванный воспоминанием о Назакат еще не прошел, я прижался к пришедшей, крепко обнял. Руки скользнули под куртку. Она ткнулась в плечо, выжидая. Начал целовать шею, схватился за ремень брюк.

Не знаю, что заставило прекратить. Воспоминания. давние или недавние – какая-то вспышка, поразившая сознание болезненным страхом. Я замер и затих, Наташа еще раз ткнулась, поцеловала и отступила. Может, нам обоим будет лучше, если не здесь и не сейчас? Еще страшило возвращение прежнего разочарования – или я им заговаривал себе зубы? Уже неясно.

Наташа прошла в кухню, принялась выкладывать завернутые в целлофан и фольгу продукты. Извинилась, что не посидит, ребенка надо к школе готовить, закупаться, ведь на следующей неделе уже, что там осталось. Она говорила быстро, перебивая саму себя. Выложила все, обняла, порывисто прижалась, чуть помедлила, ожидая, и отскочила. Я побрел за ней. Сердце глухо стучало, кровь пульсировала в висках. Хотелось говорить, но слова не шли.

Заметив стоявшую у углу маленькую серую сумочку, спохватилась, мне показалось, наигранно. Я подумал тут же, может, останется. Сердце стукнуло, я задышал чаще. Как болезнь какая.

– Сегодня в крематорий заходила, еще позавчера звонили. Принесла прах, пусть он у тебя побудет, пока надгробие не сделали, ведь вы….

Как разрядом прошибло. Вялотекущая страсть сменилась липким, паническим ужасом.

– Нет! Не открывай! Слышишь, не вздумай! – я заорал так, что посуда в кухне задребезжала. – Вынеси его, нет, лучше забери, забери, слышишь, только, чтоб его здесь не было, ни в коем случае.

Я что-то еще кричал и тряс Наташу. Она оторвалась, сжалась в углу, пережидая приступ истерии. Таким меня еще не видела. Молча ждала, потом сообразив, вытащила сумку в коридор. Поставила и вернулась. В ответ на крики хлопнула, открываясь, соседняя дверь, я это понял, только, придя в себя и отдышавшись. Когда схлынуло, попытался обнять. Аля бы стояла молча, а потом ответила, она не могла держать в себе долго, взрываясь мигом, тут же и остывала, и от других ожидала и понимания своей этой особенности и подобного же поведения. Хоть в этом мы с ней сходились. Наташа вырвалась и уже на пороге сказала, что заберет, не оставит, раз так. Я не успел попросить прощения, она сбежала вниз, на ходу застегивая молнию куртки. Я еще долго стоял, потом вспомнил о камере. Бухнул дверью, ну да, не закрылась. Еще раз бухнул. И только потом надавил, потянул и запер.

Заперся в кухне, долго сидел у окна, пересиливая, чтоб снова не кричать, не ходить в прихожую, не искать там прах, не ходить в комнату, чтоб не искать и там. Не смог. Зажег везде свет, пошел с фонариком, до рези в глазах, до боли в висках искал, взяв с собой как космонавт, таблетки. Успокоительный паек проглотил как аскорбинку, не заметив даже. Потом стал замечать, шепчу, как молитву, как оберег: «Алечка, прости, не обижайся, не обижай дурака, я ж дурак, ты знаешь, я такой, прости, пожалуйста». Когда она сердилась, всегда обзывалась, сперва всерьез, потом уже шутя. Вот и сейчас клянчил о том же. Искал, и просил прощения, не понимая, что вообще делаю. Умом не понимал, но страхом продолжал искать, не закатился ли где, не запрятался. Я забыл, как выглядит урна, да и не ее искал, горсть пепла.

Все перерыв и немного успокоившись, вытащил нетбук. Но взять побоялся, положил на видное место и побыстрее побежал в туалет. Заперся и снова долго мыл руки.

Ночь прошла пунктиром, я так и не понял, спал или нет. Страх душил, прах душил, я просыпался в липком поту, дважды менял одежду, уж нарядился в старое тряпье, вытащенное из бака стиралки. Под утро стало совсем невмоготу, и пусть холодный пот перестал обливать тело, но необходимость все время держать руки сложенными, одуряла. Кажется, все-таки закемарил, очнувшись, вспомнил, что видел некую девушку-культуристку, которую сватал позабытому знакомому, повторяя: «Платон хороший человек, правда, хороший». Культуристка была обнажена, и этим, грудой перекачанных мышц, пугала до жути. Странно, что не мог проснуться, видимо, уж очень устал. Хотя последние дни и так прошли как у больного гриппом. Плохо помнилось, что было, что прошло, что удалось пережить.

Разбудило холодное солнце, не дававшее спать. И хоть светило не в окна, восход поднял меня. Повалявшись в постели, не выдержал, позвонил Наташе. Не решился с городского, набрал номер с мобильного. В последний момент, когда трубку сняли, вспомнив: надо просить прощения.

Сняла Яна.

– Не спишь, а чего так?

– У нас сегодня серьезный день. Надо готовить классы для первоклашек. Нам поручили, мы взрослые. А ты что так рано?

– Твою маму надо попросить, пока не забыл.

– Дядя Руслан, а ты правда под арестом дома сидишь? – я согласился. – А тебе страшно было, когда домой пришел и Алю увидел? Я очень испугалась, когда мне бабушка рассказала, по телефону плакала, я сильная, но, все равно, весь день проплакала. Потому что она мне, как и тебе, самый близкий человек. Не знаю, почему мне мама сразу не сказала. И не забрала. Дядя Руслан, а ты думаешь, почему так случилось?