Текст книги "Стать человеком"

Ну, а пока позволю себе пройтись по набережной, лениво подумать об очередном витке сюжета, посмотреть на все цвета и оттенки жизни. Позволю себе быть спокойным и удовлетворенным. Немного, пять капель счастливым. Нельзя пива, возьму хотя бы мороженного.

И только я взял мороженое, как на дальнем конце набережной послышался пленяющий стон саксофона. И сразу захотелось бежать на его зов, окунуться в чистоту и надрыв мелодии. Раствориться в гармонии звуков-сапфиров. Успеть до того, как погаснет последняя томная нота. Я должен успеть!

Плачет саксофон! И я плачу вместе с ним. Плачу о счастье, которого мне не надо, но которое я уже начал загребать совковой лопатой. Плачу о времени, которое так быстро ушло, и так настойчиво не торопится вернуться. Плачу о шагах, которые мне предстоит пройти. Одному плакать противно, а с саксофоном – так ничего.

Но вот смеется саксофон! И что же делать? Я смеюсь, как и он. Смеюсь над жизнью, которую получил. Над смертью, которую мне всучат, несмотря ни на что. Над людьми, над каждым и по нескольку раз. Смеюсь над книгой, которую пишу, которую напишу. Над буквами и запятыми. Пусть же он прекратит, ведь я совсем устал смеяться.

Поет саксофон! Но мне уже не запеть вместе с ним. Не о чем мне петь. Даже вот так, хором. Не придумали еще песен на мой случай. Может быть, я придумаю их сам? И буду тянуть их ворчливым баритоном. А в стенку мне станут стучать соседи.

Замолчал саксофон. Так и я помолчу. Так мало во мне тишины. Пусть ее станет чуть больше. Пусть заткнутся все, даже ты. Сверкай несломленным огнем, желай свободы и мести, но помолчи. Дай отдохнуть и от тебя. Займись пока чем-нибудь другим. Ведь я выковал для тебя целый щит.

Ну, а чем заняться мне? По всем раскладам это должна быть женщина. Тем более, врачи рекомендуют. Скучно? Нет, не скучно. Наоборот, весело, увлекательно, крайне приятно. Понял? Понял. Точно понял? Точно, точно. Ну, тогда чего ты ждешь, Казанова? Стесняешься? Боюсь, стесняться ты тоже еще не научился.

Первые две дамы мне отказали. Впрочем, довольно вежливо. А вот с третьей у нас завязался премилый разговор на околокурортную тему. У нее были полные губы, насмешливые глаза и очаровательный вздернутый носик. Она представилась Татьяной, сотрудницей банка, любительницей крепкого кофе из Санкт-Петербурга. Я, разумеется, был сражен в самое сердце.

Вместо кофе я предложил ей вина, и она не отказалась. Мы сидели в уютном кафе и обменивались предвкушающими взглядами. Мы ведь ждали друг друга. Не очень долго и не очень верно, но ждали. Ну вот – дождались. Что дальше? Дальше все довольно несложно, но в наших силах сделать гораздо сложнее. Так почему бы не сделать?

– Давайте, пройдемся.

– К морю?

– К морю, так к морю!

Прогулка! Это для того, чтобы не оставаться вдвоем слишком рано. Мы еще не совсем готовы. Почему? Так ведь мы же не звери. Нельзя так сразу. Но почему? Разве не хочется? Хочется. Разве нет возможности. Да сколько угодно. Ну и? Ну и все равно. Все равно все по плану. Не мешай!

Я не мешал, и мы неторопливой, аккуратной походкой шли к морю. Татьяна мило улыбалась и сверкала глазами то на меня, то на прибой. Я старался отвечать ей в такт. Пока это было еще не столь просто. Требовалась определенная практика. Хотя справлялся я, видимо, все же неплохо.

– Часто выезжаешь на море, Саша?

– Сейчас чаще, чем раньше.

– А я уже давно не была. То работа, то не с кем.

– А в этот раз с кем?

– С подругой. Но она прилетит только через два дня. Так что, пока наслаждаюсь одиночеством.

– Вернее, наслаждалась одиночеством.

– Слава богу, в мире много наслаждений.

– Не только богу.

Она негромко рассмеялась. Я ей нравился. Я был галантен, остроумен и ненавязчив. Ко мне легко прийти, а еще легче уйти от меня. То, что надо для пары солнечных дней в ожидании подруги. Так что улыбайся ей, Саня. Улыбайся, хотя бы пару дней. И, конечно же, пару ночей.

– Где будем ужинать? – я улыбнулся в ответ.

– Где-нибудь на берегу.

– Под песни пьяных волн?

– Или еще чего-нибудь пьяного.

– Ужин мечты!

– Тогда пусть будет шабли.

– Две бутылки.

– И крабы.

– И сигары.

– Я не курю.

– Даже ради мечты?

– Стоит подумать, но ничего не обещаю.

– Пообещай хоть что-нибудь.

– Я буду в белом.

– Мой любимый цвет.

Она снова рассмеялась. Я ей все еще нравился. Хотя думала она сейчас о шабли и крабах. А о чем думал я? Уж точно не о крабах. Но и о женщине я тоже не думал. Не научился еще так мелко разменивать свои мысли. А стоило бы, давно уже стоило бы научиться.

Так что думай! Думай об этой женщине. О ее губах, глазах, руках, плечах и прочем. Обо всем том, что еще предстоит увидеть. Хорошо, хорошо! Уже думаю. Уже мечтаю о том, что будет после ужина. Ведь это должен быть ужин мечты. А мечта вряд ли закончится с последним глотком вина.

Мы гуляли еще пару часов. Говорили о море, книгах, фильмах, нравах. Немного о политике, немного о музыке. И совсем чуть-чуть друг о друге. В конце концов, не для того мы встретились, чтобы лезть в чужую душу. Пусть она остается чужой, а нам достанется все остальное. Все сочное и бездушевное.

Мы расстались в тени кипариса, и оба оглянулись через несколько шагов. Очень трогательно. Отличная прелюдия ужина, который сам должен стать отличной прелюдией. Ведь ты думаешь о ней? Да, да, конечно! Как тут забудешь?

Прошло не так много времени, а я уже сидел за уютным столиком с видом на море, пил шабли и ждал Татьяну. Таню, Танечку, Танюшу. Весь день я примерно думал только о ней. Ну, может, и не только, но уж точно большую часть времени. Думать в целом было не так сложно, но вот получать от этих мыслей однозначное удовольствие… это являлось задачей совершенно иного уровня. И сегодня эту задачу решить мне так и не удалось. Вернее, удалось, но на два с плюсом.

Поэтому я пил шабли, смотрел на море и настраивался на романтику. Сегодня будет чудесный вечер и волшебная ночь. Вот насчет утра я, признаться, не полностью уверен. Но утро слишком далеко, чтобы обращать на него внимание. Так что мы забудем про утро, пусть оно само напомнит о себе.

– А где крабы?

Татьяна с улыбкой опустилась рядом со мной. Она действительно была в белом, и белое ей, безусловно, шло. Глаза горели ожиданием, губы желали вина и поцелуев. Но сначала вина.

– Крабы сейчас будут, – я налил ей шабли. – Ждали только тебя. Кстати, в белом ты неотразима.

– Спасибо, – она сделал глоток. – Поэтому я его и надела. Хотя в красном я еще лучше.

– Боюсь представить.

– Не бойся. Тебе не идет.

– А вот и крабы.

Что ж, по крайней мере, за гастрономическую составляющую ужина можно было больше не беспокоиться. Пожаловаться было решительно не на что, кроме, конечно, цен. Но о ценах будем думать другим, не столь многообещающим вечером.

– Так как насчет сигары?

– Лучше посмотрю, как ты куришь.

Я курил, а она на меня смотрела. Вот такая незамысловатая игра в откровенность. Без слов, без лишних эмоций. Но все всем понятно. Понятно, что скоро я докурю, а она продолжит смотреть. Останется попросить счет, немного пройтись по темному пляжу под колдовским светом звезд и жадно поцеловать ее губы.

И вот мы уже в моем номере. И под белым платьем я нахожу красное белье. Действительно в красном она еще лучше. А без красного? Да и без красного Танька не подвела. Впрочем, я немного выпил, могу и ошибаться.

Но сомнения явно не уместны, тем более что мы уже верхом на кровати. Долгожданная вечерняя кода. Ну, давай, Саня! Давай! Наслаждайся! Ты заслужил! И чем, интересно, я такое заслужил? Тихо! Работай телом! Ни одной мысли на лице! Ни одного намека на пренебрежение ночи. Ни одного…

– Что-то не так?

Ну вот! Доволен?

– Все отлично! Сейчас увидишь!

Ну, слава всем, в кого мы не верим! Порази ее, удиви ее, восхити ее. Ведь все это технически не так сложно. А эмоции? Ну не все сразу. Будут и другие женщины. И не надо так вздыхать. Гораздо хуже, если это были бы мужчины. Так что тебе еще повезло. Вот такое странное сегодня лицо у Фортуны. Но все, больше не отвлекаться. Просто закончи то, что начал.

Утро. Ну и как оно тебе? Терпимо? Ведь, согласись, терпимо? Ведь можно и так? Смотри, ей вроде понравилось. По крайней мере вчера она говорила именно это. И, что важнее, говорила с нужной интонацией. Молодец! Я или она? Оба молодцы. Хотя я, наверное, все же больше. Я думаю, она бы согласилась, если бы знала все детали.

Ну ладно, а что сейчас? У нас ведь еще как минимум один день. Хватит ли меня на него. Хватит! Я думаю, даже на два бы хватило. Вот больше уже вряд ли. Хорошего понемногу.

– Доброе утро.

– Доброе, – я лучезарно улыбнулся и поцеловал Татьяну. – Позавтракаем?

– В постели?

– В постели так в постели.

– Если только через час, – она обвила мою шею руками и притянула к себе. Держись, Сашка! Надо!

Через полтора часа нам принесли относительно удачный завтрак, а еще через час Татьяна оделась и вопросительно посмотрела на меня. Что? Что я должен сказать? Рассказать? Показать? Намекнуть? Мне бы кто намекнул. Ладно, попробуем что-нибудь до пошлости банальное.

– Какие планы на день?

– Есть предложения?

– И не одно!

Легко сказать! Не одно! А сколько? На что ты готов ради нее? Готов больше никогда ее не видеть? Готов забыть ее, как только она скроется за горизонтом? А ты ведь начал искать простые решения. Так разве не для этого все затевалось? Не только и не столько для этого. Но это удачная маска, сейчас она мне даже полезна. Но она ждет. Пора!

– Пойдем поплаваем.

– А еще?

– Сначала поплаваем.

– Мне надо зайти за купальником.

– Я буду ждать.

Через не могу через не хочу, но я ее дождался, и мы действительно пошли плавать. И что бы кто ни говорил, но это не было простым решением. Это было решением прилежного ученика, который, несмотря на солнечный день, читает скучный, но, увы, необходимый учебник. Отрывается на миг, глядит в окно на гоняющих мяч приятелей, матерится сквозь зубы, но вновь возвращается к книге. Кто знает, быть может, он даже прав.

И ведь мы не только плавали. Мы говорили, шутили, смеялись, целовались. Мы смотрели друг на друга влюбленными на миг глазами. Он сильно затянулся этот миг. Он был, как зубная боль, которая уже давно должна была прекратиться. Ведь врач уже вырвал этот проклятый зуб.

Но мы уже обедаем, и я не говорю ни слова против. Я смирился с обедом и даже не замышляю отказаться от ужина. Я образцовый участник курортного романа. И я из последних, под большой процент занятых сил держу бьющийся в истерике щит. Он дрожит и гудит, он звенит и рычит. Он жаждет вырваться, упасть и дать дорогу воющей ненависти. Меча еще нет, но вот когти отросли, словно стилеты. И мой когда-то красивый щит давно покрыт уродливыми царапинами. Я только подготовился к очередной яростной атаке, как вдруг прозвучал он. Мой долгожданный спаситель. Телефонный звонок. Татьяна взяла трубку и посмотрела на экран.

– Подруга звонит!

Наконец-то! Это я не ей. Это я себе. А ей?

– Как всегда слишком рано.

На лице Татьяны мелькнула извиняющаяся улыбка. Ну что вы, не стоит извиняться. Давайте обнимемся и заведем хоровод. Давайте я подарю вам живого фламинго. Назовите его моим именем и кормите исключительно крабами. А когда он загнется от такой диеты, не плачьте ни секунды.

– Вера, оказывается, прилетает уже сегодня, – Татьяна повесила трубку. – Боюсь, мне надо идти.

– Не бойся, тебе не идет.

Попрощались мы легко, без слез и проникновенных взглядов. Она дала мне номер своего телефона, а я сказал, что постараюсь позвонить. Стоило, конечно, пообещать, но не хотел я обещать невыполнимого. Скоро я снова был один.

Я стремительно дошел до своей гостиницы заперся в номере и открыл ноутбук. Я писал про человека. Такого похожего на каждого, но все же совсем другого. О том, что он должен жить и должен любить эту жизнь. И его мнение на этот счет совершенно не важно. Кто он такой, чтобы так нагло оспаривать свое счастье? Я спрошу еще раз. Кто он такой? Нет ответа…

Я тяжело вздохнул. Передо мной все так же лениво и безучастно текла река. Значит, вот так? Да, как-то вот так все и будет. Удовлетворен? Впрочем, это явно не то слово. Очарован? Да, как-то так. Только говорить это надо с жестким, наскальным сарказмом.

Ну что ж, в путь! В недолгий, нелегкий путь начинающего щитоносца. Выше щит, новобранец! Тебе не отсидеться в окопах. Тебе не стать генералом. А знаешь, что будет за дезертирство? По глазам вижу что знаешь. По кривой, трусливой усмешке. А значит, что? Правильно! Выше щит! Еще выше! Крепче держать! Глаза не закрывать! Шире! Шире распахнуть! И не закрывать, пока не пробьет отбой!

Меня немного шатало, но это, наверное, с похмелья. Я свернул в пустой, окаймленный серыми домами переулок и вдруг увидел себя. Я шел мне навстречу. У меня было озабоченное лицо, небритые щеки и большая коричневая сумка. Я быстро переставлял короткие ноги и точно знал, куда иду. И не было во мне ничего достойного чужого внимания.

И вдруг пробило, ударило, сокрушило. С грохотом упал щит. Молнией рванулась в мир неукротимая ненависть. Засмеялась, захохотала, заскрежетала, залязгала разорванными кандалами. Завыла, зарычала, залаяла. И не поймать, не запереть, пока сама не устанет от дикой, грешной пляски. И разум будет ловить лишь одно роковое слово. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу тебя!

Я ударил себя по озабоченному лицу. По небритым щекам. С силой, со злостью. И да! С лютой, безжалостной ненавистью. Я упал, выронив сумку, крестом разметав руки, в изумлении распахнув широкий рот. Зря я упал. Упавшего бить всегда легче. И я бил! За все, что стерпел. За все, что придется стерпеть. Я бил свое искривленное в ужасе лицо, свою тощую грудь, свой вялый живот. Я ненавидел себя! Только себя я сейчас и ненавидел!

Наконец я резко остановился и в последний раз взглянул на свое окровавленное, еле дышащее отражение. С прощальной печалью заново поднял испачканный в грязи щит. Пора! Вот теперь уже точно пора! Без права досрочного. Без свиданий и прогулок. Ты знаешь, что я прав. Я посмотрел на часы. Время выдвигаться на вокзал.

Через час я уже сидел на неудобном кресле и безвольно смотрел в окно. Я возвращаюсь в Москву. Возвращаюсь домой. Возвращаюсь вроде бы со щитом, но кажется, что на щите. Сегодня я предал верного друга и улыбнулся заклятому врагу. И это, конечно, временно. Только до тех пор, пока…

Клянешься? Не клянись, нечем тебе еще клясться. Разве что щитом, но не хотелось бы клясться последним. Эх, вернуть бы все чуть-чуть назад. Но поезд уже тронулся с перрона. Ему плевать, кого он везет в своих потрепанных вагонах. Он просто проедет свой путь от завода до свалки. Как бы мне этот путь не повторить.

Война

И жили они, как жили в монотонном безумии дней. И, скорее всего, еще не умерли. Все!

Я захлопнул ноутбук. Наконец-то я закончил эту чертову книгу! В последние дни Ирина с меня решительно не слезала. И в самом плохом смысле этого слова. А мне так не хотелось писать. Хотелось превратиться в районного Обломова и посвятить все свое время бессмысленному безделью. Отгородиться этим бездельем от всех настойчиво предлагаемых благ и тревог мира. От всего того, что я должен, хочу и могу. От всего, на что я, вероятно, согласен.

Но Ирина не слезала, и я писал. И вот, как ни странно, написал и даже частично отредактировал написанное. Не буду судить о том, что в итоге получилось. По сути это даже не мое дело. Пусть судят те, кто станет читать эту будущую макулатуру. Я не стану. Начитался!

Не дожидаясь очередного напоминания, я направил Ирине письмо с рукописью и кратким синопсисом. Теперь стоило немного выпить и посидеть возле открытого окна. Стоило хотя бы поиграть в Обломова, раз уж мне так настойчиво не дают им стать. Теперь у меня хотя бы была возможность для игр.

С того момента, как я поставил щит, стало действительно немного легче. Это – с одной стороны. А с другой, – за эту выстраданную легкость было очень стыдно. Не проходило дурацкое, абсолютно неуместное ощущение предательства.

И ведь решение мое было, несомненно, верно и оправданно. Любое другое неминуемо бросило бы в скорую и жестокую схватку, которую я бы, разумеется, проиграл. И боюсь, что, проиграв, подняться бы уже не смог. В смысле – подняться тем, кем был. А вот кем бы я поднялся? Об этом не хотелось ни знать, ни думать.

Впрочем, мне и так не узнать и не придумать. Кто я теперь? Еще один. Еще один случайно получившийся человек. Человечек. Человечишка. Брошен к бесконечной пирамиде желаний, стремлений, знаний. И ведь что характерно, – брошен далеко не к подножию. Брошен уже на ступени. И теперь быстрей! Быстрей передвигать суетящимися ножками! Быстрей бежать наверх! Падать, скатываться, давать дорогу могучим и дерзким.

На мгновение замедлить бег, оглянуться по сторонам. Вот они все! Жалкие и великие, грешные и праведные, глупые и мудрые. Такие разные, но словно калька друг с друга. И каждый жаждет достичь вожделенной вершины. Но дело ведь совсем не в вершине. Дело в том, что, кроме этой вершины, бежать некуда. Так много дорог, но лишь один выбор. Мой выбор! Беги, Сашка, беги!

И вот, в самом разгаре упоенного самокопания неожиданно позвонил Перелесов и предложил сходить в театр. Причем, зная вкусы поэта, можно было предсказать, что спектакль мне категорически не понравится. По крайней мере, в последний раз это оказалось нечто наполненное философскими воззрениями ежа. Старого, слюнявого ежа. При этом на мои попытки высказаться по данному поводу Мечеслав тогда заметил, что мнение всяких прозаиков, с учетом ограниченности их мышления, его совершенно не интересует. Тем более, что прозаики могут понимать в современном театре?

Однако, несмотря на все против, я согласился составить ему компанию. По крайней мере, это была возможность боем проверить мою новую социальную позицию. К тому же надо ведь как-то отметить завершение романа.

Встретились мы за час до представления, в небольшом, расположенном неподалеку от театра кабачке. Когда я вошел, Мечеслав уже просил повторить ему коньяк. Начало вечера было до боли консервативно.

– Привет театралам! – я сел напротив поэта.

– Здравствуй, Шура! – Перелесов мягко пожал мне руку. – Коньяку?

– Пожалуй, – я без лишних раздумий заказал сто французского. – Так расскажешь наконец, на что идем?

– Это удивительная история страсти, безумия, отчаяния и наслаждения! – пропел Мечеслав и с откровенной иронией подмигнул мне хитрым глазом.

– Понятно… – я залил коньяком ожидаемую горечь его слов.

– Не дрейфь, Шура! Ты же знаешь, на полный провал я бы не пошел!

– Не знаю.

– Значит, узнаешь, – поэт заговорщицки ухмыльнулся. – В крайнем случае, будет повод посмеяться.

– Что-то слишком много снисхождения. Сам-то, зачем идешь?

– Я обещал.

– Прима-балерине?

– Режиссеру, – он соорудил вдохновенное лицо. – Режиссеру с глазами, подобными лунным морям. Такими же далекими и загадочными.

– Тогда коньяк с тебя.

– Как это мелочно, Шура!

– Пусть будет много коньяка. Целые лунные моря!

– Прошу не забывать, кто здесь поэт!

Когда мы вошли в театральный зал, он был уже наполовину полон. Небольшую сцену заливал дешевый зеленый свет. Простой до тоски занавес навевал гнетущие мысли о колхозной самодеятельности. Собравшаяся публика оставляла ощущение легкой тревоги и духовного голода. Даже коньяк почти не помогал.

– Сколько идет? – спросил я у беззаботно глядящего по сторонам поэта.

– Часа три.

– С антрактом?

– Возможно.

– Тогда я, возможно, не засну.

– На таких стульях? Не заснешь даже под лекцию о разновидностях крыжовника.

Я присмотрелся к стульям. Никогда еще поэзия не была так верна и конкретна.

Пятый ряд, девятое место. Я сел и оказался рядом с некой темноволосой дамой. Она коснулась меня равнодушным взглядом и снова обратилась к сцене. Ответил я ей на это полной взаимностью.

– Если станет совсем плохо… терпи! Помни, рядом с женщиной сила мужчины в его терпении.

– При чем здесь женщины?

– Лунные моря, Шура! Лунные моря!

– Не мне в них купаться.

– Вот именно. Значит, можешь и потерпеть. Тебе терпеть меньше.

Мне было что сказать и по этому поводу, но тут свет окончательно погас и занавес пришел в движение. Под унылую органную музыку на сцене начали появляться актеры. Было их немного, и лица их были трагичны, как чеснок. В роли декораций предлагались пара лестниц и несколько стульев. Как по мне, то откровенно не хватало табуретки и садового умывальника.

Спектакль начался резко, без преамбулы. Минут пять я изумленно смотрел на сцену, а потом стал смотреть по сторонам. Справа Мечеслав категорично не отрывался от действа. Мой осуждающий взгляд он предпочел не замечать. Слева я также не нашел поддержки. Моя соседка внимательно наблюдала за игрой, хотя в глазах ее то и дело вспыхивала насмешка. Как минимум в одном глазе. За второй поручиться мне было довольно сложно.

Я вздохнул, собрался и снова превратился в зрителя. И как справедливый зритель не могу не отметить, что представление обладало определенной привлекательностью. Но эту несчастную привлекательность надо было разыскивать с факелами, собаками и верой в дрожащем сердце. В любом ином случае разглядеть ее за забором из скуки и тривиальности не представлялось никакой возможности.

Антракт нашел меня на грани духовного изнеможения. Впрочем, не трудно было заметить, что не только меня. Людям явно хотелось смены обстановки. Даже Мечеслав, несмотря на все свои резоны, подскочил достаточно резко.

– В буфет, Шура! – провозгласил он, глядя на меня серьезными, сосредоточенными глазами. – Пора уже выпить за негаснущий гений русского театра!

– И не закусывать.

– К делу!

В буфете, в отличие от зрительного зала, было очень оживленно и весело. Люди смеялись, с аппетитом ели бутерброды с красной рыбой, запивая их коньяком и шампанским. Даже немалая очередь не портила общего праздника. Возможно, удастся задержаться здесь на время второго акта.

– По сто пятьдесят и к черту бутерброды!

– Тогда – шоколадку!

Я встал в очередь и к легкому удивлению обнаружил возле себя мою соседку по партеру. Почти десять секунд я довольно нескромно разглядывал ее. Она была, безусловно, красива. Но странной, нездешней красотой. Красотой манящей в бездны ведьмы. Красотой бегущего по лесу волка. Дикая, опасная, желанная. Такие женщины никогда не отзовутся добром в вашем сердце. Разве что проклятием. Проклятием, которого жаждешь, словно грозы в душном июле.

Высокая, длинные черные волосы. Темные, жестокие глаза. Решительно очерченные губы. Изящная, бледная, порочная. Вершина поэтического декаданса. Вершина, с которой так легко сорваться и падать, падать, падать.

– Позвольте вас угостить, – неожиданно вырвалось у меня.

Я удостоился уже знакомого насмешливого взгляда. Она задумчиво почти улыбнулась и чуть заметно наклонила голову.

– Шампанского, – проговорила она глубоким, бархатным голосом. – Два бокала!

– Отличное решение!

– Я буду у столика.

Я с возрастающим интересом следил, как моя очаровательная незнакомка плавно скользила сквозь оживленную толпу. Откуда столько неуместного интереса? Ведь это всего лишь женщина. Да, красивая! Да, эффектная! Но ведь ничего выше этого. И да, я, разумеется, помню свою игру, но стоит ли настолько вживаться в роль? С другой стороны, мне ли бояться человеческих ошибок?

– Что, Шура, лунные моря?

Рядом тихо возник Перелесов с бокалом коньяка. Он смотрел на меня со смесью восторга и сострадания.

– Не уверен, – я отобрал у него коньяк. – Но лунность сегодняшних морей напрямую зависит от альтернатив.

– От каких альтернатив? – Мечеслав вернул уполовиненный коньяк обратно.

– В том то и дело, что альтернатив не разглядеть. Облачно.

– Сквозь тучи, гром и гнев богов Взлечу. С чего так хмур, Юпитер? Венера, зайка, прошепчите.

Не слышно ль марсовых шагов?

– И тебе приятного вечера.

Я обернулся к буфету. Подошла моя очередь. И вскоре я уже стоял рядом со своей потенциальной дамой.

– Александр! – я аккуратно поставил на столик шампанское (два бокала).

– Ольга.

– Крайне рад встрече.

– С чего бы? – она артистично выгнула бровь.

– Просто не хотелось пить в одиночестве.

– Какой вы нежный.

– Как крем-брюле.

– Чем еще очаруете? – Она поставила на стол первый пустой бокал.

– Могу изобразить пьяную морскую свинку или развеселого бобра. На ваш выбор.

– Богатый выбор.

– Не бывает маленьких ролей.

– Даже сегодня?

– Значит, вам тоже нравится представление?

– Тоже – это чуть сильно сказано.

– Ноу нас еще есть шанс спасти вечер.

– Неужели я похожа на женщину которую надо спасать?

– Неужели я похож на мужчину которого волнует мнение женщины по этому вопросу?

– На кого мы с вами только ни похожи…

– А ведь я практически трезв.

– А вот у меня закончилось шампанское.

– Взять вам еще?

– Не здесь.

Через пять минут мы вышли из театра. Я задумчиво смотрел на свою нежданную спутницу. Куда приведет меня эта женщина? В постель? Что ж, – меньшее из зол. Какое же станет большим? Дорога к сердцу женщины? Зачем мне ее сердце? Хватит и того, что я увижу в постели.

– Так, чем займемся? – я окинул взглядом похожий на юного Нарцисса вечер.

– Чем-нибудь волшебным?

– Украдем пару звезд?

– Это высшее волшебство. А я только на шестой ступени. Украдем мне туфли!

– Если не ошибаюсь, за это волшебство полагается заточение в темницу.

– Да, видимо, этот мир не создан для волшебства…

А так бы хотелось! Так бы хотелось немного простого, самого крохотного волшебства! И чтобы цветы цвели зимой! И чтобы все девушки вечно были прекрасны! И чтобы не болеть лет хотя бы до пятидесяти! И чтобы от рождения уметь играть на виолончели! Или, может быть, на флейте!

Но нет волшебства. И сколько ни мечтай, ни прикрывай очарованные глаза, не будет за окном ни фей, ни драконов. И летать мы сможем только вниз, и у Деда Мороза снова не хватит на всех подарков.

– И все же пойдем, поищем! – в голосе Ольги послышалось веселье азарта.

– Волшебство?

– Все остальное уже давно найдено.

Ольга бросила на меня очередной насмешливый взгляд и негромко застучала каблуками об асфальт. Мне оставалось лишь последовать за ней. Вечер все больше начинал походить на опасную шутку. Впрочем, довольно остроумную. Я шел за женщиной, и на мне не было поводка. Я невольно провел рукой по шее. Да, не было. Но долго ли его надеть?

Однако, несмотря на сто слоев масок, оставалась уверенность, что мне нетрудно будет сорвать даже самый тугой поводок. Что ж, значит, я ничем не рискую. Значит, эта женщина лишь очередная ненужная встреча. А в чем пленительность ненужных встреч? А в том, что их так легко превратить в желанные расставания. Так, может, сейчас? Или все-таки позже? Позже! Решено!

– Оля… – начал я.

– Ольга, – несколько резко прервала она.

– Ольга, – я покорно наклонил голову. – Чем занимаетесь в перерывах между волшебством и театром?

– Ну что вы сразу лезете мне в душу! – в ее глазах мелькнула кошачья злость. – Чем вы занимаетесь? Чем вы живете? Расскажите мне все свои тайны! Не буду я с вами делиться своей жизнью! Да и ваша мне ни к чему! Лучше купите сигарет и не обожгите зажигалкой!

Я с осторожностью прикурил ей сигарету. Ольга глубоко затянулась и посмотрела на меня. И, разумеется, со все той же насмешкой. Над чем она смеялась, хотелось бы мне знать? Надо мной? Или над нами? Или над каждым?

– К ангелам вашу жизнь! – я нагло посмотрел ей в глаза. – Лучше расскажите про свой смех!

– А что с ним не так?

– В нем мало смеха.

– А чего же в нем много?

– Много ночи, много звезд. Звезд, которых никогда не видно.

– Может, тогда не стоит и всматриваться?

– Может, конечно, и не стоит, но ведь именно они самые прекрасные звезды этой весны. Так что с того, что их никак не увидеть?

– И правда, что с того?

– Значит, опять не расскажете?

– Только не плачьте!

– Только ради себя самого!

Какое-то время мы молча шли по шумящей, раскрашенной в тлеющие угли улице. Я думал о звездах. Близких звездах моих далеких дней. Интересно, о чем думала она? Хотя гораздо интереснее, откуда во мне этот нездоровый интерес. Какой мне резон до ее мыслей? Почему я все еще иду с ней рядом? Щит? Не слишком ли легко я принимаю этот довод?

– А вы бы хотели летать? – Ольга метнула в мою сторону хитрый взгляд.

– В рамках волшебства?

– Безусловно.

– Да, конечно, хотел бы, – ведь кто из людей не хочет летать?

– Но готовы ли вы заплатить за это назначенную цену?

– Назначенную кем?

– Великим левитатором! Какая разница? Так готовы?

– Готов отдать свои часы и пару запонок.

– По-моему, не слишком достойная цена.

– Предложите иную.

– У вас вырастет клюв!

– Как у орла?

– Как у дятла, если для вас принципиален орнитологический вид.

Я неуверенно усмехнулся. Никогда не думал, что между орлом и дятлом столь несущественная разница. Между орлом и дятлом! Вот из чего мне сегодня приходится выбирать!

– Но я ведь все равно буду нравиться женщинам?

– Только тем, которые не любят целоваться.

– А вы любите?

– Бывает. Под шампанское.

– Тогда давайте сойдемся на другой цене.

– Хорошо! Вместо клюва возьмите себе презрение. Вы думали, что вам будут рукоплескать, но в итоге станете изгоем.

– Странный эффект.

– Не вы назначаете цену.

Я невольно задумался. Еще несколько недель назад я бы с легкостью согласился на эту цену. Так, что изменилось. А изменилось то, что я признал свое стратегическое поражение. Не окончательное, смею надеяться, но довольно очевидное. Изгои этому миру не нужны. У них заведомо нет шансов. Зачем нужны крылья, когда тебе некуда лететь? Я усмехнулся и отрицательно покачал головой.

– И снова не думаю…

– Похоже, вы не очень хотите летать.

– Как ни странно, похоже именно на это.

– Обратная сторона волшебства, – девушка горько усмехнулась. – Мы готовы его желать, мечтать о нем. Но платить за него мы не хотим даже в мыслях.

– А вы сами? – я не без страсти посмотрел на надменный профиль. – Вы сами заплатили бы? Забрали бы клюв или презрение? Или третью ногу? Сломанный разум? Мгновенную старость?

– Не знаю, – она впервые улыбнулась широко, искренне. – Иногда кажется, что да. А потом я просыпаюсь и иду в душ.

– Значит, остаемся при своих?

– Вам бы этого хотелось? – кажется, она была разочарована.

– Мне бы хотелось выпить.

– Мне тоже.

Вот так, как правило, и заканчиваются волшебные истории большого города. Они заканчиваются примирением. Примирением с миром, в котором нет волшебства. Мы с пониманием простимся с грезой и с мужеством станем встречать новый день. Но мы, как всегда, вернемся. Ведь, правда, Оля?

Внезапно глаза Ольги волнительно вспыхнули.

– Туда! Скорей! – Ольга потянула меня в подернутый сумерками переулок. – Кажется, я его видела!

– Волшебство?

– Оно махало мне окровавленной рукой!

– Хотите узнать, чья это кровь?

– Хочу ее слизать. И попросить еще!