Текст книги "Тебе конец, хапуга!"

Поджог поломал планы не только местной полиции. Общее собрание членов дачного кооператива «Ветеран» оказалось сорвано. Итоговую бумагу, ради которой Мандрыкин и приезжал, так и не приняли. И виноват в этом был по большому счету сам заместитель главы дорожно-строительного холдинга «Т-инвест». Зрелище исчезающей в огне любимой машины так его расстроило, что он позабыл о своих обязанностях. И старички благополучно разошлись, прихватив с собой продуктовые подарки. Правда, сам Мандрыкин никак не связывал поджог с попыткой сорвать собрание. Он был уверен, что это уголовник Граеров сводит с ним таинственные счеты. Но точный ответ на вопрос, почему в тот день полыхнула именно машина заместителя главы холдинга, мог дать только тот, кто сунул в колесную арку «Кадиллака» бутылку с горючей смесью и точно отмеренным тлеющим фитилем…

Солнце уже перевалило через зенит и катилось к синеющему на горизонте лесу. В воздухе густо пахло подсохшей травой, по-прежнему в небесной выси заливались невидимые жаворонки. Им вторили бесчисленные кузнечики.

Двое старых людей, бывший партизан Федор Юрьевич Новицкий и Анна Васильевна Протасеня, неторопливо подымались на высокий холм, поросший сухой травой и дикой клубникой. В руках старушка держала плетеное лукошко.

– Ты это, Васильевна, лучше не оборачивайся. Сердце себе не надрывай, – посоветовал ветеран своей спутнице.

Совет был к месту. С высоты, если обернуться, можно было увидеть наполовину уничтоженный дачный поселок.

– Не спешил бы ты так, Юрьевич. – Пенсионерка приложила ладонь к сердцу. – Во стучит, словно из-под ребер вырваться хочет. Это у меня стенокардия от волнения. А ты мужик еще крепкий. Другие в твоем возрасте или из больниц не выбираются, или вообще землю кладбищенскую парят.

– А ты сядь, передохни. Земля здесь сухая, сыростью не натянет… – Крепкий еще старик помог пенсионерке опуститься на сухую траву.

– Хороший ты человек, Юрьевич, приютил меня. Ведь я теперь совсем без дома.

– А что, и квартиры у тебя нет? – прищурился Новицкий.

– Была, – вздохнула старуха, – была да сплыла. Сыну я ее оставила. Тот женился, невестку прописал. А потом в тюрьму угодил. Живут там теперь совсем чужие для меня люди, – не желая продолжать тему, махнула рукой пенсионерка и хлюпнула носом. – Вот и получается, жить мне теперь по чужим людям или в дом для престарелых определяться.

– Не боись, Васильевна, прорвемся. Я человек бывалый. – Бывший партизан неторопливо нарвал букетик полевых цветов.

Старуха отдышалась, кряхтя, поднялась, и вновь они зашагали по еле видимой тропинке к вершине холма.

– Невнимательные мы все друг к другу. Живем рядом, встречаемся, а ничего-то о соседях не знаем. Вот я только сейчас, когда эти дорожники чертовы приехали, и узнала, что ты в партизанах был. Ты же раньше никогда медали не надевал, не рассказывал…

– А чего рассказывать? Что было, то было. И медалями по будним дням нечего звенеть. Я их только на День Победы и надеваю.

Старики вышли на верхнюю площадку холма. Она была довольно обширной, по центру виднелся кирпичный обелиск со ссыпавшейся местами штукатуркой. К нему была прикручена прямоугольная плита из нержавейки с неумело выгравированными буквами: десять фамилий и дата внизу – тысяча девятьсот сорок второй. Венчала обелиск пятиконечная красноармейская звездочка. Метрах в двадцати от скромного военного памятника виднелся брезентовый навес над археологическим раскопом. Стояли палатки. Молодые люди – студенты-волонтеры, просеивали выкопанную землю через проволочное сито, отбирали находки: черепки, кости…

Новицкий не по годам легко нагнулся и положил букет полевых цветов к подножию обелиска.

– Я часто сюда прихожу. Все они, наши бойцы-партизаны, тут и лежат. Немцы их расстреляли. Вот вместо них и доживаю чужой жизнью, – проговорил бывший партизан.

– Это ж сколько годков тебе тогда, Юрьевич, было? – спросила Протасеня.

– Четырнадцати еще не стукнуло. Я самый молодой в отряде был. Меня «железку» подрывать с собой не брали – берегли. Я тол из неразорвавшихся снарядов и мин выплавлял. Ножовкой кончик спилишь – и в печь растопленную. Тол, он легко, как воск, плавится. По жестяному желобу я его уже в бак принимаю. Он, когда горячий, то словно изнутри светится. А сверху по нему такие тени, ну, как на полной луне бывает в ясную погоду, плавают. Вот я плавил тол, смотрел на эти тени и, как мальчишка, всякую чушь себе придумывал. Вроде как мультфильмы из сказок. Не поверишь, Васильевна, за войну я больше шести тонн тола выплавил. Никакому бен Ладену такое и не снилось. Не один фашистский состав наши ребята этим толом под откос пустили, не один полицейский участок на воздух подняли…

– Значит, они все здесь. – Васильевна показала на землю. – А ты-то как уцелел?

– Говорю же, жалели меня старшие товарищи. Когда немцы карательную операцию начали, то лес наш и окружили. У нас схрон для оружия и взрывчатки был – надежный, под землей устроенный, битком набит и замаскирован надежно, пройдешь по нему и даже не заметишь. Командир приказал мне, как несовершеннолетнему, туда спрятаться. А сами ребята бой приняли. Их раненых десять человек в плен захватили. Мертвых каратели по деревьям развесили: кого за шею, кого за ногу… чтобы воронье их клевало. И местным запретили снимать тела, чтобы все знали, что с партизанами случается. А раненых вот тут вот, на Шараповой горе, и расстреляли. Никто из них нашего схрона так и не выдал, хоть немцы обещали в живых оставить, если скажут. Вот так и уцелел я. – Старик вздохнул, поправил цветы. – Думал, по осени пирамидку оштукатурить, в порядок привести…

Бывший партизан обернулся – неподалеку от него стояли молодые люди: студенты-археологи и их преподаватель-руководитель.

– Копаете? – спросил Новицкий.

– Копаем.

– Вы только ребят моих не потревожьте, – указал он взглядом на обелиск. – Памятник мы уже после войны ставили, по памяти, когда все уже травой поросло. Точного места никто не помнит.

– Не потревожим. Мы не столько лопатой, сколько кисточками и скальпелем работаем. Каждый черепок от песка отделяем.

– Ну и нашли что-нибудь ценное?

Преподаватель улыбнулся:

– Если вы о золоте и драгоценных камнях говорите, то нет. В археологии такие находки редко встречаются. А вот историческую ценность ваша Шарапова гора имеет. На ней в раннем Средневековье, оказывается, поселение викингов было.

– А почему вы так считаете? – спросил Новицкий.

– На костях, черепках мы скандинавские руны нашли. Это, кстати, научная сенсация. Раньше считалось, что викинги в здешних краях постоянных поселений не основывали.

– Ой, я мало что в этом понимаю, – призналась Васильевна.

– А я кое-что читал. До развала Союза постоянно журнал «Знание – сила» выписывал. Они об археологии много писали. – Седой старик даже распрямил грудь, расправил плечи. – Так что вы уж смотрите, товарищи археологи, ребят не обижайте. – Он вновь глянул на памятник. – Их покой тревожить нельзя. Отвоевали они свое. – И тут же абсолютно неожиданно, но вместе с тем и абсолютно естественно ветеран сменил тему: – Подзаработать на каникулах решили? Много хоть платят? – глянул он на студентов.

– Какое заработать? – рассмеялась белобрысая девчушка. – Мы все здесь волонтеры, ради науки бесплатно работаем.

– Ну вот, видишь, Васильевна, зря ты на современную молодежь наговариваешь – мол, или наркоманы-пьяницы, или в полиции служат.

– Так я что ж, я ж ничего… – засмущалась старуха.

– Ладно, Васильевна, пошли назад. Не будем людям мешать работать. У каждого свое дело. Вот мне сегодня надо еще огород прополоть.

– Какое прополоть, Юрьевич? – запричитала пенсионерка. – И твой дом скоро сломают, и по грядкам твоим трактор гусеницами проездит – ничего не останется.

– Пошли, пошли. – Ветеран приобнял спутницу за плечи и повел вниз с холма.

Теперь уже не рассмотреть разрушения в поселке было невозможно – он расстилался внизу. Старая женщина вглядывалась в то, что осталось от ее участка: пара поломанных яблонь и куча строительного мусора. Лишь чудом в дальнем углу уцелел цветник.

– Ой, глупая я была, глупая, – призналась Васильевна. – Муж-покойник предлагал мне дом из деревни бревенчатый перевезти и сруб сложить. А мне все чего-то нового, модного хотелось. Вот и уговорила его кирпичный поставить, чтобы на века было – детям и внукам. А теперь что? Муж в земле, сын в тюрьме. Был бы дом из бревен – разобрали б, перевезли. Новый участок хоть и далеко дали, но все же земля есть. Хватило б компенсации мне мужиков для работы нанять. А с этой кучей битых кирпичей что мне теперь делать?

– Кто ж знал, что оно так случится, – успокаивал Васильевну Новицкий, а затем вдруг напрягся и недобро прищурился.

– Ты чего, Юрьевич?

– Снова гости к нам пожаловали. Ох, не к добру…

По проселку со стороны леса к дачному кооперативу пылила автомобильная колонна, во главе которой нагло блестел свежим лаком желтый угловатый «Хаммер». Следом тянулись киношные машины, «пожарка» и омоновский автозак.

Глава 4

Пестрый кортеж, начинавшийся «Хаммером» и заканчивающийся автозаком, принадлежавшим местному ОМОНу, вкатил в дачный кооператив «Ветеран». Громоздкие машины нагло продвигались по узким проездам. Высокая будка автозака ломала ветви яблонь, груш. Немногочисленные обитатели поселка с тревогой посматривали на пришельцев. Колонна съехала в низину и остановилась неподалеку от дома, расположенного чуть на отшибе от поселка, возле пожарного водоема.

Дом был бревенчатый, срубленный еще до войны и перевезен в поселок одним из членов кооператива. Хозяин, приставив стремянку к стене, макал кисточку в краску и старательно нумеровал бревна – собирался вскорости разобрать сруб и перевезти его на новое место.

Из джипа выбрались Пефтиев с Карповым и сразу двинулись к дому. Режиссер уже складывал из пальцев воображаемую рамку кадра и рассматривал через нее основательную бревенчатую избу. Мандрыкин с Асей остались возле «Хаммера». Ларин стоял в сторонке. Сегодняшнее предприятие ему было не по душе. Интуиция подсказывала – грядет что-то очень нехорошее и стыдное.

Владелец участка с избой и другие обитатели поселка от удивления пооткрывали рты. Из автозака один за другим спрыгивали немецкие каратели с автоматами, в касках.

– Ну, как? По-моему, то самое, о чем вы просили, – радостно заявил Пефтиев, демонстрируя избу Владимиру Рудольфовичу.

– Крыша, конечно, шиферная, – задумчиво и вдохновенно произносил кинорежиссер, – но главное, что стены фактурные, из толстых бревен. Таких нынче уже не строят, лес другой пошел, измельчал. Да, мельчаем и мы вместе с ним, Владлен Николаевич.

– Согласен, мельчаем. Но не во всем, в чем-то мы ведь и выше стали, культурнее, – отозвался бизнесмен от дорожного строительства.

И тут Карпов внезапно налился багрянцем и заорал на владельца участка:

– Что вы творите?! Кто вам позволил так портить уникальный объект?!

Пожилой мужчина даже жестянку с краской выронил из рук – спустился со стремянки, подошел к киношникам.

– А что такое? Я вот бревна нумерую. Разберу свой дом – и на новый участок перевезу. Наш-то кооператив ликвидируют. – И он с ненавистью посмотрел на Пефтиева.

– Какой ваш дом? Я что-то не понимаю, – делано удивился владелец дорожно-строительного треста.

– Ну, этот – мой. Его ж еще дед мой ставил перед самой войной на родине. А потом, когда деда не стало, мы с отцом оттуда избу забрали, по бревнышку раскатали, сюда перевезли, своими руками сложили, мхом законопатили. Все-таки память о предках. Теперь вот в новое место повезу по вашей милости.

– Вам компенсацию заплатили? – ледяным тоном произнес Пефтиев.

– Заплатили, – растерялся домовладелец.

– А компенсация, между прочим, выплачивалась за снос строения, расположенного на участке, который изымается для государственных нужд. За снос, – еще раз подчеркнул Пефтиев. – Так что дом вам больше не принадлежит, и никуда его перевозить вы не имеете права. Он – уже собственность строительного треста. Вы деньги за него получили и расписались.

– Так другие же перевозили или на дрова пилили, – вконец растерялся мужчина. – И вообще, что происходит?

– Не мешайте работать, – в голосе Пефтиева появился металл. – Участок уже не ваш, и вы вообще не имеете права здесь находиться.

– Да пошел ты! – Домовладелец пихнул Пефтиева в грудь.

Но тут уже не дремали омоновцы – только дожидавшиеся подобного развития событий. Они схватили мужчину, заломили ему руки. Жители поселка не рисковали подходить близко – помнили, чем все кончилось в прошлый раз. Да и лица некоторых омоновцев с того времени запомнили.

Мужчина дернулся, ругнулся матом.

– За оскорбление при исполнении, – вырвалось у одного из омоновцев, и он с размаху ударил домовладельца в живот.

Бедняга сник и его тут же поволокли к автозаку.

– Извините, Владимир Рудольфович, – сменил тон Пефтиев, брезгливо оттирая ногтем пятно краски со своего запястья. – Вы не обращайте внимания – работайте. Вам больше не будут мешать.

Из толпы обитателей поселка выбрался Новицкий.

– Эй, фашисты! – окрикнул он омоновцев. – Вы с кем, с ними или с народом? На кого руку подняли? На трудягу?

– Ты кого фашистом назвал? – Командир ОМОНа двинулся на ветерана, немецкая каска висела у него на сгибе локтя.

– Тебя и назвал, и холуев твоих. Фашисты вы и есть. Повязки со свастикой нацепили и в немецкой форме со «шмайсерами» ходите. Как мне вас еще называть?

Пефтиев понял, что ситуация накаляется, и уже пожалел о том, что решил помочь Карпову с выбором натуры.

– Не связывайтесь, – шепнул он командиру ОМОНа. – Просто оцепите участок и никого не пропускайте.

Омоновец подошел вплотную к Новицкому и только сейчас оценил рост и комплекцию ветерана. Тот был еще хоть куда: плечистый, крепкий и сантиметров на пять выше него.

– Ладно, дед. С формой неувязочка вышла, – процедил сквозь зубы офицер. – А это тебе, чтоб ты не сомневался. – Он достал удостоверение и показал его Новицкому. – Больше вопросов нет? Заодно предупреждаю об ответственности за неподчинение законным требованиям правоохранителей. Всем разойтись!

– Повидал я таких, как ты, на своем веку. И в гестапо меня на допрос водили, и полицаи за руки к балке подвешивали, – прищурился Новицкий. – Но и я в долгу не остался. Даже точно сказать не могу, скольких сволочей и карателей на тот свет отправил. Тринадцать лет мне тогда было, когда со счету сбился.

Омоновец отвел взгляд и хмуро промычал:

– Не скапливаться, разойтись.

– И еще, – произнес бывший партизан. – Сами каратели повязок со свастикой не носили, только полицаи-бобики. Это я тебе как очевидец говорю.

Заслышав это, Владимир Рудольфович оживился:

– Может, вы нас проконсультируете еще по парочке вопросов?

Новицкий ничего не ответил – только демонстративно сплюнул на пыльную землю и отошел к другим членам кооператива.

– Прикольный старичок, – прощебетала Ася и тут же дернула за рукав Мандрыкина. – Достань-ка мороженое из холодильника в багажнике. А вы будете? – обратилась она к Ларину. – Жарко ведь. А я так люблю холодненькое в жару полизать.

Андрею самому хотелось плюнуть на землю, как это сделал Новицкий, и отойти к нормальным людям. Но приходилось стоять рядом с теми, кто был ему уже противен. Утешала лишь мысль, что он здесь не просто так, не для удовольствия, а на задании, полученном от Павла Игнатьевича Дугина.

– Нет, спасибо, – сухо ответил он. – Не люблю сладкого.

– Зря не соглашаетесь. Я, как и Ася, большой любитель сладенькое полизать. – Мандрыкин уже вытащил из багажника переносной автомобильный холодильник и предлагал Мокрицкой мороженое на выбор.

Андрей даже не стал смотреть на то, что из сладенького и холодненького Мокрицкой по вкусу. А вот Владимир Рудольфович уже буквально впал в художественный транс.

– Погода и освещение уходят. Снимать надо прямо сейчас. Это же фантастика какая! А светотени! Такие и импрессионистам не снились. Какие там, на хрен, Дега с Моне… Быстро затоптать цветы на клумбе. Таких во время войны не делали. И умывальник на заднем плане на хрен убрать. Кто на Смоленщине в сороковые годы фаянсовые умывальники по деревням ставил? Быстро, быстро.

Возбуждение режиссера передалось даже омоновцам. Хоть они и не обязаны были этого делать, но принялись топтаться сапогами по клумбе, уничтожая цветы, крушить фаянсовый умывальник топорами. Оператор уже возносился на кране, припав к окуляру.

– Что-нибудь белое мне выставите, чтобы цветоделение отрегулировать, – просил он, но его услышала лишь Мокрицкая, потому как, очутившись на съемках, тоже слегка «отравилась» искусством.

Она рванула на груди жилетку, обнажив белоснежную блузку.

– Такой белый цвет вам подойдет? – крикнула она оператору.

Тот развернул камеру, прицелился на грудь молодой особы и вскинул ладонь – мол, подойдет, все в порядке.

Съемочная группа работала слаженно и быстро. Уже вертел лопастями ветродуй, рокотал дизель лихтвагена. Оператор регулировал обороты, ведь нужен был не ураган.

– Мотор! – закричал в мегафон Карпов и покосился на небо, проверяя – не слишком ли низко стоит солнце.

Под объектив камеры выбежала ассистентка, щелкнула электронной хлопушкой и тут же убежала из кадра.

– Огнемет пошел, огнемет! – Голос Карпова гремел в притихшем дачном поселке, и он вполне мог бы обойтись без мегафона.

Пожарный расчет эмчеэсников застыл у машины, готовый в случае чего отрезать огонь, если будет угроза, что его перебросит на соседние здания. Ранцевый огнемет плюнул огнем. Пламя ударило под крышу.

– Еще! Еще! – ревел страшным голосом Владимир Рудольфович. – Поддайте жару!

Изба занялась. Смолистые бревна зардели углем. Лопнуло и рассыпалось от жара оконное стекло. Ветродуй вгонял пламя внутрь дома. Огненные языки уже лизали крышу. Стрелял и разлетался огненными брызгами старый шифер. Адски горячий воздух волнами накатывал на людей, заставляя их отступать. Режиссер восседал в своем походном кресле и смотрел на пожар с видом римского императора Нерона, созерцающего зрелище подожженного по его приказу Вечного города.

– Хорошо получается? – осведомился у маэстро Пефтиев.

– Лучше некуда, – отозвался Карпов. – Внушает. В фильме сцена пойдет под музыку – болеро Равеля. Пламя и оркестр. А потом тишина. Звенящая тишина. Я уже вижу конец сцены. Наплывает дым, и тишину пробивает тиканье часов. Символ уходящего времени, утекающей жизни. Дым рассеивается, и зритель видит крупно – на обгоревшей груше в саду возле черных головешек висят простенькие жестяные ходики. Они почернели, краска на них вздулась. Тик-так, тик-так… Качается и затихает маятник.

– Вы это видите? – шепотом поинтересовался Пефтиев.

– Так же четко, как вас, – тихо отозвался режиссер, а затем абсолютно буднично обратился к Ларину: – Андрей, мне нужны жестяные ходики, старые, с гирьками-шишками и с кукушкой. Доснимем их завтра.

– Сделаем, – пообещал Ларин.

Ему хотелось спросить: «Какого черта и почему кто-то мог повесить ходики в саду?» Но у кинорежиссеров своя логика. Если он что-то «видит», так оно и будет. «Увиденное» может противоречить логике, но если это красиво смотрится в кадре, то появится и в фильме.

Солнце клонилось к закату, рассыпалась и догорала изба. Жители дачного поселка с тоской смотрели на это невеселое зрелище. Владельца участка омоновцы больше не держали за руки. Мужчина совсем поник, даже временами смахивал слезы, бежавшие из глаз. Дым клубами поднимался к вечереющему небу.

– Снято, – оповестил режиссер.

Киношники загружали аппаратуру в транспорт. Владимир Рудольфович воспользовался приглашением Пефтиева и уже сидел в «Хаммере». Молчаливый дачный народ расходился под хмурыми взглядами омоновцев.

– Я тут неподалеку видал церковку бревенчатую старую, – сообщил кинорежиссеру глава строительного холдинга. – Если вам для съемок надо, то мы можем и ее под снос пустить.

– Церковку жечь? – задумался Владимир Рудольфович. – Нет, наверное, это уже лишнее.

Колонна машин тронулась. В поселке остались лишь пожарники присматривать за догорающей избой. Заливать головешки водой Карпов запретил – собирался вернуться сюда завтра и доснять тикающие на обгоревшей груше ходики.

Ларина в «Хаммер» не пригласили, да и не слишком хотелось ему ехать в сомнительного достоинства компании. Андрей расположился в операторской машине – старом «Линкольне»-кабриолете. Операторы любят использовать американские машины: тяжелые, устойчивые, на них не так трясет.

Уставший оператор сидел рядом с Андреем на заднем сиденье и носовым платком вытирал копоть с лица.

– Только бы пленка в камере от этого жара не спеклась. Жуть какая-то, – жаловался он линейному продюсеру. – А материал ничего получился. Будет из чего выбрать.

– Кажется, у нашего маэстро новый инвестор появится. – Ларин указал рукой на идущий перед ними желтый «Хаммер», за задним стеклом виднелись головы оживленно беседовавших Пефтиева и Карпова.

– Умеет он людям голову задурить – профессия у него такая, – отозвался оператор.

Машины втянулись в мрачный еловый лес. Старые поросшие мхом стволы мощными колоннами уходили к небу. Дневной свет почти не пробивался к земле, и пространство между елями укрывали осыпавшиеся иголки, а не трава.

– Мрачновато здесь, – повел плечами оператор, – как в могиле.

Из автозака, следовавшего в хвосте, доносились голоса омоновцев, обсуждавших недаром прожитый день. В выражениях правоохранители не стеснялись. Беззлобные матерные слова эхом разносились по лесу.

Грунтовая дорога вывела на поляну. Тут стало посветлее.

– Приедем в гостиницу, – мечтательно вздохнул оператор, – достану из холодильничка запотевшую бутылку водки…

Что именно сделает он с этой бутылкой – выпьет в одиночестве или предложит присоединиться к распитию Ларину, – так и осталось загадкой. Договорить оператор не успел. Справа из зарослей орешника неожиданно загрохотала очередь. Такие звуки Андрей последний раз слышал только на полигоне – не из автомата стреляли, бил пулемет.

Колонну расстреливали абсолютно грамотно – сперва головную машину. Первой короткой очередью буквально поразрывало протекторы «Хаммера». Машина осела на правый бок, коснувшись порогом земли. Вторая очередь пришлась по автозаку. Полетели клочья покрышек. Автозак качнулся и завалился на бок. Теперь остальным машинам просто некуда было деться.

– Твою мать, – только и прошептал оператор, сползая с сиденья, чтобы спрятаться на полике.

Ларин распахнул дверку и вывалился на землю, чтобы оказаться прикрытым от стрелявшего «Линкольном». Крупнокалиберный пулемет замолчал. С деревьев падали сорванные листья. Из «Хаммера» с истошным визгом выскочила Ася Мокрицкая и помчалась в лес.

– Выбирайся из машины, пристрелят же, – зашипел на оператора Андрей, искренне опасаясь за его жизнь.

Но киношник был настоящим профессионалом – он уже снимал происходящее на небольшую видеокамеру.

– Ну и черт с тобой. – Ларин стал отползать.

Из перевернутого автозака расползались переодетые нацистами омоновцы. Пули дырявили днище полицейского транспорта. Из простреленного бензобака захлюпал бензин. Вспыхнуло пламя. Неизвестный стрелок вновь вдавил гашетку.

Карпов с Пефтиевым держались на удивление достойно. Они, извиваясь ужами, выползли из «Хаммера» и, вжавшись в землю, обхватили головы руками. А вот у Мандрыкина нервы сдали. Вереща фальцетом, обезумев от страха, он побежал почему-то не в лесную чащу, а заложил дугу вдоль колонны. Бежал, по-бабски вихляя задом, высоко подымая колени.

– Кретин, – прошипел Андрей, глядя на нетрадиционного бегуна.

Он не сомневался, что если стрелок намеренно не уложит Мандрыкина, то тот сам нарвется на случайный выстрел. И хоть заместитель по связям с общественностью был, мягко говоря, неприятен Ларину, но все же человечность взяла в Андрее верх. Да и появлялся повод сделать Мандрыкина своим должником.

Андрей вскочил на ноги, в два прыжка догнал обезумевшего Романа, повалил его и прижал к земле. Мандрыкин не видел, кто свалил его, а потому завизжал еще пронзительнее.

– Спасите! Помогите!

– Молчи, кретин, – прошептал ему на ухо Ларин. – И не поднимай голову – очередью череп снесет.

Мандрыкин испуганно смолк, но затем принялся шептать, скорее всего, ни к кому не обращаясь. Прямо какой-то «словесный понос» с ним случился от перепугу.

– Это Граеров все, крови моей жаждет, морда бандитская! Машину спалил… За что мне это все? Ну, не поделили они с Пефтиевым бабло, а я здесь при чем?..

Андрей слушал и мотал на ус.

– Так кто этот Граеров? – резко спросил он.

– Страшный человек, – произнес Мандрыкин и внезапно опомнился, замолчал.

А вот пулемет продолжал строчить, превращая машины в кучу металлолома. Уже вовсю пылал автозак. Черным дымила загоревшаяся покрышка на заднем колесе.

– Полицию вызывай. – Ларин дал поручение Мандрыкину. – А я разобраться попытаюсь, что к чему.

Роман трясущимися руками извлек нежно-розовый айфон, по периметру украшенный стразами, и принялся тыкать пальцем в экран.

– Полиция… полиция… – истерично закричал он в трубку. – Это Мандрыкин звонит… нас тут всех убивают…

Ларин не стал вразумлять ответственного за связи с общественностью, хоть и понимал, что после такого звонка дежурный посчитает, что звонит какой-то сумасшедший, и просто отключит вызов. Оставалось надеяться, что дежурный офицер услышит по телефону стрельбу и все-таки воспримет вызов всерьез.

– …Где мы?.. – переспросил в трубку Мандрыкин. – В лесу, в еловом…

Андрей, припадая к земле в те моменты, когда звучали очереди, полз к омоновцам. Те прятались за толстой поваленной елью. Ствол уже был изрядно потрепан – из него торчали острые смолистые щепки.

– Чего, капитан, делать будем? – спросил Ларин, когда оказался возле командира сводного взвода.

– А хера тут сделаешь? Из пулемета садит. И боеприпасов не жалеет. Хрень какая-то… Будем ждать, пока у него патроны кончатся. Там хоть все целы?

– Баба убежала, остальные залегли. Ты хоть подкрепление вызвал?

– Само собой, сразу же.

Пулемет смолк. Из орешника послышался звон, словно кто-то ступал по стреляным гильзам или сбрасывал их с высоты.

– Может, точно патроны кончились? – предположил командир ОМОНа, но не спешил выглядывать из-за укрытия.

Андрей его понимал – никому неохота погибать. Капитан поспешил оправдать свое и своих бойцов поведение:

– Если б у нас хоть автоматы были… А это – пукалки из киношного реквизита. Строчат холостыми.

– А он-то об этом не знает, – улыбнулся Ларин. – Дай-ка сюда. – Он протянул руку.

Капитан ОМОНа, переодетый нацистом, подумал и все же расстался со «шмайсером».

– Пробуй, если жизнь не дорога, – напутствовал он Андрея.

Ларин почти сразу же после того, как была открыта стрельба, сообразил – таинственный пулеметчик не собирается никого убивать, во всяком случае, пока. Просто пугает и уничтожает машины. Иначе первая же очередь пришлась бы не по колесам «Хаммера», а по салону. И Андрей решил рискнуть.

Высунувшись из-за бревна, Ларин сделал вид, что целится туда, откуда был открыт огонь – надавил на спусковой крючок «шмайсера». Звонкая, чисто киношная очередь лихо разнеслась по лесу. Андрей выскочил из-за укрытия и побежал вперед. Неизвестный пулеметчик тут же отреагировал. Землю метрах в пяти перед Лариным буквально вздыбили тяжелые пули.

– Точно, на поражение не бьет. Рискну.

Андрей, дав очередь из «шмайсера», рванул к густым зарослям. Теперь пулеметчик стрелял поверх головы. На Ларина густо посыпались ссеченные ветви и верхушки орешника. А затем вдруг все смолкло. Андрей остановился, прислушался. Вновь звякнули гильзы, захрустел валежник. Пулеметчик явно отступал. А пулемет – не то оружие, из которого постреляешь на ходу.

Ларин продвигался осторожно, но достаточно быстро. Раздвинул ветви и оказался на странной площадке. Это было что-то вроде небольшой комнаты, вырубленной в густо разросшемся орешнике. На земле в беспорядке валялись крупные стреляные гильзы. Андрей прикоснулся к одной из них и тут же отдернул руку – еще горячая. Присев на корточки, он присмотрелся к донцу гильзы. По маркировке выходило, что боеприпас был выпущен в тысяча девятьсот тридцать девятом году. От такого открытия загадок только прибавилось. В ветвях дерева была сооружена импровизированная платформа из нескольких досок; именно с нее и вел огонь неизвестный пулеметчик. Оружие на месте он не оставил – унес с собой. Значит, это была не разовая акция, ожидалось продолжение.

Ларин присмотрелся – заметил след: примятые углубления на мягком изумрудном мху. И он двинулся вперед, готовый в любой момент нажать на спусковой крючок. Конечно же, в руках у него была «киношная пукалка». По большому счету бесполезная игрушка, но выглядел «шмайсер» солидно.

То и дело Ларин останавливался, прислушивался. Пулеметчик не мог уйти далеко. Наверное, затаился где-то поблизости. Во всяком случае, валежник уже не трещал. Андрей терялся в догадках, кем может быть злоумышленник. Не шутка же за какой-то десяток минут разгромить и уничтожить колонну машин, заставить вжаться в землю и трястись от страха взвод ОМОНа. Намерения у пулеметчика были явно серьезные, а значит, и серьезные мотивы так действовать.

И все же странный осадок оставался на душе у Ларина. Все произошедшее попахивало какой-то киношной бутафорией, к которой он никак не мог привыкнуть. Пулемет стрелял боевыми – это несомненно. Но по большому счету никто не пострадал, если забыть о «железе».

Неподалеку раздался осторожный шорох. Андрей, держа перед собой автомат, обошел толстоствольную ель. Под ней, прижавшись спиной к смолистому стволу, сидела, сжавшись и трясясь от испуга, старуха с плетеным лукошком на коленях.

– Сыночек, не надо, – запричитала Анна Васильевна Протасеня, глядя на ствол автомата.

Ларин опустил «шмайсер». Он даже ничего не успел спросить у старой женщины. А она уже сообщила:

– Он туда побежал, туда, – показывала она рукой в лесную чащу. – Пулемет у него… весь лентами обвешанный… в черном и в маске… молодой… прытко бежал…

– Сидите пока здесь. – Андрей приложил палец к губам и побежал по направлению, указанному старухой.

Лес здесь рост густо. Заросли такие, что впору, как в джунглях, ходить с мачете, просекая себе дорогу сквозь зелень листвы. Ларин осматривался, пытаясь понять, где неизвестный пулеметчик нырнул в орешник. Оставалось надеяться, что тот останется верен своим принципам и не будет открывать огонь на поражение. И тут Ларин услышал осторожный шорох у себя за спиной, но обернуться не успел – что-то тяжелое опустилось ему на голову, и он, как стоял, рухнул на землю. Андрей еще успел ощутить, как кто-то вырывает у него из рук «шмайсер», и потерял сознание.

Очнулся Ларин, как ему показалось, почти мгновенно, но, наверное, это все-таки было не так – в голове шумело. Он осмотрелся – рядом никого. А вот неподалеку лежала короткая толстая палка, которой его, скорее всего, и саданули сзади по голове. Бутафорский «шмайсер» покачивался на ветке старой ели, отщелкнутый магазин с холостыми лежал на земле. Вероятно, игрушечное оружие лишь заинтересовало злоумышленника, и не более того. Вернулся слух. Андрей еще мог различить затихающие в гуще леса торопливые шаги.