Текст книги "Соседка авторитета"

Глава 6

Я бежала, пока не задохнулась. В голове была такая взвесь, что я даже не понимала, где нахожусь. Фонари в ночи только сбивают с маршрута и ощущение мрака только усугубляют.

Где же я?

Ежась от холода, я присела на какую-то песочницу и, стараясь, чтобы мысли приходили в голову между перестуков зубов, стала привыкать к темноте. Через минуту в моей голове, как у Робокопа, восстановились программы, и я догадалась, что неподалеку проходит улица, носящая имя Горького. Она длинна, почти бесконечна, проходит через весь город, так что для окончательного определения моего месторасположения пришлось выглянуть из двора.

Едва я вышла из-за дома, передо мной, бликуя на куполах огоньками окон бодрствующих москвичей, возник храм Александра Невского. Матерь Божья…

Как к месту это выражение. Я нахожусь в двух или даже трех километрах от Управления, из которого бежала, и в семи от собственного дома. В карманах платья ни копейки, из документов – лишь водительское удостоверение, которое я, выворачивая в «дежурке» карманы, просто не заметила, на ногах – одни колготки, если можно вообще говорить о ногах в том смысле, что на них что-то есть, а в голове – броуновское движение. Пришлось вернуться к песочнице.

Вернувшись, села на нее и беззвучно завыла. Как собака, у которой умер хозяин. Безнадежно и протяжно.

Навывшись всласть, уже трижды перечеркнув всю прошедшую жизнь, успокоилась и дала себе отчет в том, что потеряла все, чего добивалась, идя дорогой разочарований и потерь. Все, даже паспорт и туфли. Глядя на осевшие тугими каплями купола, вспомнила слова батюшки, услышанные, когда после расставания с Мишкой ходила в церковь. Человек пришел в этот мир нагим, нагим из него и уйдет. Все правильно, я сейчас нахожусь в том же виде, в котором без спросу явилась в Москву. Только теперь еще и без обуви. Не знаю почему, только я встала с песочницы и направилась в сторону церкви.

Я заходила во двор, зная, что где-то неподалеку обязательно несет службу охрана. Времена ныне такие, что и церкви охраняют при помощи вневедомственной охраны и частных охранных фирм, а раньше бывало, не охраняли, и ворота к храму всегда были открыты… Поняв, что в мой лексикон вместо слова «церковь» закрался «храм», я убедилась в том, что следую в верном направлении.

Вон купальня, где я крестилась в двадцать семь лет, а вот этот одноэтажный домик, где тускло, в глубине помещения светит какой-то ночник, наверняка сторожка. Прокравшись к окну, я воровато заглянула внутрь.

Если постараться и не взрывать рядом с ухом этого деда новогоднюю хлопушку, из церкви можно вынести все, включая алтарь. Проснется дед только утром, и первым делом, продрав глаза, обязательно прикрикнет на толпу милиционеров, собравшуюся внутри ограды: «Покиньте двор, храм с десяти».

Интуиция направила меня не к центральному входу, а вокруг. Понятно, что под куполом, напротив иконостаса, батюшка ночевать не станет. У него своя обитель. Наверное, эта дверь в нее и ведет. Секунду покусав губы, я уже решила выбираться обратно на улицу, но холодный бетон так жег ноги, что я подняла кулак и постучала в дубовую дверь. Если бы она открылась, я бы перекрестилась. Но креститься нужды не было, дверь по-прежнему стояла передо мной неподвижно, напоминая, что на дворе половина третьего ночи.

Постучала еще, на этот раз более настойчиво, чтобы у того, кто этот звук слышал, исчезли всякие надежды на то, что я, не достучавшись, могу уйти. Чтобы уверовал, что я буду долбиться сюда до рассвета.

Обозлившись, что теперь мне закрыта дорога даже в церковь, я подняла кулак и стала барабанить без остановки. Или разобью руку, или у меня случится сотрясение, или мне откроют дверь. Всегда, во все времена, люди шли в храм, чтобы уберечь себя от напасти, почему пятого сентября две тысячи третьего года должно быть по-другому?!

– Господи… – услышала я в полуметре от себя через дверь. – Направь раба божьего на путь истинный, образумь и направь его отсюда подальше…

– Я не раб, – ныла я, стоя на одной ноге, как цапля, и подергиваясь от холода, как ребенок, грозящий обществу описаться прямо здесь и прямо сейчас. – Я раба…

– Господи, направь рабу божью…

– Батюшка, – решительно предупредила я, мысленно держа пистолет у виска проповедника, – лучше откройте. Иначе завтра, во время молебна, я приду во двор и буду рассказывать всем, как вы отвернулись от моей беды и выставили меня, страждущую, из храма.

Через десять секунд я услышала стук отпираемых засовов. Святой отец, по всей видимости, человеком был правильным, потому как для того, чтобы послать разбудивших его рабов подальше, облачился в сутану и не забыл надеть крест. Сейчас крест матово светился в темноте на уровне моих глаз. Подняв взгляд повыше, я увидела узкое, обрамленное длинной, но весьма не пышной бородой лицо.

– Что привело тебя в три часа ночи в храм, дочь? – на меня смотрели красные от недосыпа глаза, а голос напоминал скрежет ржавых отворяемых ворот.

На темени двухметрового батюшки светилась, напоминая нимб, освобожденная от волос площадка, а те, что были по бокам, торчали в стороны, как у Бармалея из «Айболита-66».

– Беда, батюшка, – призналась я, показывая взглядом, что стою на бетоне босиком. – Клянусь, замолю все грехи, но не отправляйте меня подальше. Я и так далеко от дома, а беда меня гонит еще… – Я стала вспоминать слова, которые, по моему разумению, должны дойти до святого отца быстрее, чем другие. – Еще далече… Зело знобит паче, аки собаку. Это… По над городом тьма непроглядная, присно вовеки веков…

Батюшка смотрел на меня, не моргая. Наверное, слушал мою историю дальше.

– На аспида и василиска наступивши… Воззываю к тебе, батюшка, и услышь меня в скорби и зле, и яви мне спасение мое.

Батюшка пригладил космы и вытер пальцами уголки глаз.

– Да ты не русская, дева?

– Наполовину. А на другую половину – латышка.

– Это зримо, – он перекрестился. – А веры какой?

– Христианской, – я уже не могла стоять на этом крыльце. – Верую.

– А крест какой целуешь?

– В каком это смысле? – растерялась я до того, что забыла о ледяном пекле под ногами. – Какой протягивают, тот и целую.

– Православный или католический? – не уступал батюшка ни пяди церковного пола.

– Православный! – осенило меня. – Православный, батюшка!

– А ну, перекрестись, – тест продолжался.

Я истово наложила на себя крест.

И священник голосом Верещагина бросил:

– Ну, заходи.

С этой стороны церковь выглядела иначе. Место, где батюшка отдыхал, было заперто, удалено от моих глаз, и мне показали лестницу наверх.

Осторожно ступая босыми ногами по деревянному настилу, я поднялась и увидела почти пустую комнату. Стоял убогий, как и положено, стол, два заново обтянутых, как я заметила, стула и в углу – несколько икон с лампадой. Лампада горела, лики святых смотрели прямо на меня, и эта обстановка заставила меня обмякнуть. Хотелось свернуться клубком и уснуть в тепле, забыв обо всем.

Когда священник явился, он был уже умыт и свеж. Пройдя к столу, он вынул из-за него стул и сел не так, как я думала – как у Ползунова, на допросе – напротив меня, через стол, а рядом.

– Так что случилось, женщина? Одета ты богато, злато на перстах носишь. Но боса. И документов мирских, как я понимаю, тоже нет. Умна, по очам вижу, но зла.

– Чем же я зла?.. – изумилась я.

– А кто обещал поутру бесовские проповеди во дворе читать?

Это было единственное противоречие, и я постаралась его быстро устранить. Рассказала святому отцу, как меня директор мой, Гена Горецкий, подставил («не подставил, слукавил», – поправил батюшка), как меня незаслуженно подло колол («изгалялся – говори»…) Ползунов и как я в одночасье стала преступницей, не имеющей ни угла, ни машины, ни документов, ни денег, ни работы, посредством которой можно было бы эти деньги заработать.

– Если виновна – покайся, – посоветовал отец, как он представился, Захарий.

Перекрестившись с чистым сердцем, я ответила, что каяться, по большому счету, не в чем. А в чем есть, никакого отношения к рассматриваемому вопросу не имеет.

– Они еще камеру в моей спальне установили, – плаксиво пожаловалась я.

– Тьфу!.. – Отец Захарий наложил на себя крест (чтобы не повторяться, скажу, что он делал это почти каждый раз, когда открывал рот). – Бесовское отродье! Да простит им Господь грехи тяжкие, ибо не ведают, что творят…

Я сменила тему и поинтересовалась, что мне теперь делать.

– Раба, все, что я могу для тебя сделать, это дать денег на дорогу и кров до утра. А еще терпеть и верить, – он прочел передо мной молитву, погладил по голове, сказал, где находится раскладушка с одеялом, еще раз настоял на том, чтобы я терпела и верила, и, тихо притворив дверь, вышел. Через несколько минут, когда я уже разложила шарниры складной кровати, вернулся и положил на стол две сторублевые бумажки.

– Спасибо, – поблагодарила я, укутываясь в теплый плед.

– Не говори мне спасибо, – попросил он. – Случится беда, ко мне нагрянет, к тебе направит, а у меня двести рублей не окажется? То-то… Спокойного тебе сна.

Нечего и говорить, что я провалилась в сон мгновенно. Меня свалила не усталость, бывали времена, когда я не спала сутками, например, когда мы с Горецким встречали груз из Ярославля и сидели в машине, на въезде в город, почти трое суток. Из Ярославля отзванивались – «выехали», «едут», «подъезжать должны»… Потом выяснилось, что они сразу после Казани в такой буран попали, что исчезли с радаров всех КПП на три дня.

Меня свалило разорвавшееся нервное напряжение. Натянулся этот резиновый бинт до критической точки, лопнул и повис вялым лоскутом…

Когда я открыла глаза, через тонкую, почти прозрачную занавеску на окне бил свет. Представляю, какие у меня были глаза, когда я окидывала помещение глазами, пытаясь понять, где нахожусь. Наверное, лучше не видеть бы вовсе…

Вместо отца Захария в мою келью прибыла, как я догадалась, его жена, то бишь попадья. Она обошлась со мною очень ласково: принесла таз с водой, расческу, мыло и полотенце. Потом, когда я закончила умываться, поинтересовалась моим размером обуви и посоветовала прочитать молитву. Читать, когда она вышла, я не стала, но к образам подошла и перекрестилась. И пробурчала:

– Спаси и сохрани.

Было бы очень хорошо, если бы эта короткая просьба дошла до того, к кому обращалась…

А еще мне разрешили, как в кино, один раз позвонить по телефону. Сразу после того, как жена Захария сказала об этом, она по-бабски, по-нашему, посоветовала найти в городе человека, который может мне помочь. «Отец Захарий будет молиться за тебя, но ты найди поддержку в миру». Я расшифровала эту фразу, как арабскую поговорку – «на Аллаха надейся, но верблюда привязывай», и спросила, где телефон.

Небесная супруга отца Захария принесла мне вполне земную телефонную трубку от радиотелефона, и я, не сдержав доброго сарказма, бросила взгляд на небо:

– Прямой?

Она, улыбнувшись, посмотрела на меня осуждающе и покинула комнату. Этот номер я помнила хорошо, потому что когда-то давно звонила по нему в течение нескольких месяцев каждый день.

– А сержанта Винокурова можно? – произнесла и ужаснулась – «Лариса Инваровна Винокурова»… Тогда мне жутким это не казалось.

– Старшего сержанта Винокурова, – настойчиво поправил голос, – я вас слушаю.

– Миша?! – Это было так неожиданно, что я растерялась.

– Лариса?? – Баритон доселе дал петушка. – Это ты, Лариса?..

Долго его манежить времени не было. Я просто спросила, как к нему побыстрее приехать. Домой, разумеется, а не в отдел милиции. Он засуетился (я его понимаю), стал вслух соображать, как ему лучше поступить, и все закончилось тем, что он приказал быстро ехать к общежитию МВД на улице Тимирязева.

– Это тот самый «институт женихов», что ли? – вспомнила я второе название нового места жительства Мишки.

Я вышла из церкви в начале десятого. Прошла в белых босоножках, пожертвованных попадьей, которые смотрелись на мне, как седло на корове, мимо сторожки и заглянула внутрь.

– Доброе утро.

– А? А?! Иди, иди, с богом! Рано еще…

Идти я не хотела, боялась опоздать, поэтому села в «Жигули» частника-извозчика и через полчаса уже стояла в дурацких босоножках, без макияжа, в колготках с затяжками, у серого здания. Из него постоянно то выходили, то входили в него типы в форме и в штатском, бросали на меня серые взгляды и растворялись то в глубине дома, то в потоке улицы. Старший сержант прибыл с опозданием в одну минуту. Опоздал бы, конечно, больше, но уж очень ему, наверное, хотелось узнать причину, по которой благополучная во всех отношениях его бывшая женщина (неприятно почему-то говорить об этом – не понимаю, почему, но – неприятно…) решила с ним встретиться, да еще и у него дома.

– Прости, Лариса, я только смену сдал, – объяснил он, дрожащими руками вынимая перед дверью ключи. – Сказать, что ты прекрасно выглядишь, – не сказать ничего.

Глупый, он забыл, что несколько лет назад, применив этот же оборот, он со мной знакомился. Может, этим и взял? Скорее всего. Он забыл, а вот я нет. Не сомневаюсь, что это его дежурная фраза, потому что у Миши, как выяснилось уже через неделю, не настолько уж богатый интеллект, чтобы разговаривать сложными деепричастными оборотами.

– Ларочка… – он потянулся ко мне, едва успев переступить порог комнаты. – Как я по тебе…

– Ты меня неправильно понял.

Я отвела его бьющиеся в треморе руки и прошла внутрь. Да, он был прав. Эта комната метра на два больше прежней. И светлей. А мебель все та же, те же и вилки в сушке над раковиной в закутке. Мыло «Земляничное», за три сорок, вместо пены для бритья – помазок и крем «Каро», зубная щетка, кажется, того же цвета, что была в том общежитии…

Я не осуждаю его за бедность. Я сама знаю, что такое нищета и голод, когда занимаешь у одних, чтобы вернуть долг другим. Но, черт меня побери, неужели мужику ничего больше не надо? Ждать, пока тебе присвоят очередное звание, водить по роже этим жутким помазком, из волос которого на том же заводе изготавливаются половые щетки, курить «Бонд» и не думать о том, что с этим пора заканчивать!

Неужели никогда в жизни ему не хотелось сесть за руль своей – пусть «копейки»! – машины? Уйти, заняться делом и пробивать перед собой стены, чтобы как можно быстрее съехать из этого мышиного инкубатора и зайти в собственную квартиру? Я не осуждаю его за бедность, но меня мутит от его животной беспомощности и умения довольствоваться тем, что есть. Если порядочность всех милиционеров выражается в этом, то… Господи, но я же видела Ползунова в спонсорских туфлях Горецкого!

– Ты меня абсолютно неправильно понял, Миша, – повторила. – Я здесь не от нехватки ласки. Мне нужна помощь, и память подсказывает, что ты мне должен. – Секунду поразмыслив над тем, как понимает Миша значение слова «долг», я уточнила: – Возможно, что не должен, но поможешь. Да или нет?

Он растерялся до такой степени, что я догадалась – помогать в его ежедневные обязанности не входит.

– Я не прошу у тебя ни денег, ни чего-то еще для тебя сверхъестественного.

И слово в слово рассказала все, о чем говорила отцу Захарию этой ночью. Кажется, теперь я понимаю, как артисты заучивают роли. Главное, понять, что от тебя требуется, а слова потом сами рекой льются. И я их вылила прямо на Мишу. И о том, как Горецкий слукавил и как Ползунов изгалялся. И, на всякий случай, рассказала о том, что именно теряю, если эти негодяи добьются того, чего добиваются.

– Так ты в розыске, что ли? – едва ли не шепотом пробормотал он, и короткая прическа его, как мне показалось, стала дыбом. Не от шампуня, нет, у него на полочке «Яичный», а он объема не добавляет.

– Миша, у тебя ведь власть, – говорила я, давая отчет себе в том, какая власть может быть у старшего сержанта милиции. Но соломинкой для меня сейчас мог оказаться любой случай. – Ты ведь хочешь узнать правду о моем деле? Этот подлец Горецкий где-то скрывается, меня ищут по всему городу, и в дополнение ко всему этому я еще и разбила о голову какого-то сержанта бутылку с шампанским.

– А где ты шампанское взяла?

Дурак, что ли? Я ему о том, что погибаю, а его заботит, где я для головы мента взяла бутылку.

– Миша, я тебе на всякий случай говорю, поскольку ты никак врубиться не можешь: если мне поможешь, я тебе новые «Жигули» прямо сегодня куплю. «Шестерку»? «Семерку»? «Девятку»? На какую в автосалоне пальцем покажешь, та и твоя. Только найди Горецкого и приведи к Ползунову.

Мне почему-то казалось, что, окажись Генка в Управлении, он тут же все расскажет и объяснит Ползунову. Что я и к двигателям никакого отношения не имею, и к автоматам этим дурацким – тоже! Как, впрочем, и ко всему остальному! Неужели Гена будет утверждать, что ничего не знал, и укажет пальцем на меня?! Да ни за что не поверю! Подло поступил, не вопрос, но подло поступать можно сознательно, с умыслом, как говорит Ползунов, и нечаянно. А то, что Горецкого найти не могу, – тоже не повод считать его подонком. Он мог дать себе время для раздумий, чтобы решить, как меня в сторону от этой неприятности увести и себе шкуру не попортить. Понятно, что она для него важна, шкура.

Чем больше я думаю о Гене, тем сильнее начинает закрадываться подозрение, что кто-то в Риге, желая подставить Горецкого, сунул в перфораторы коробку с автоматами, чтобы его наказать. Спроси у Горецкого – есть ли у него враги, он дико рассмеется. Врагов у него больше, чем в Замоскворечье жителей. Вот и решили проучить преуспевающего бизнесмена. Чтобы не шутил, когда остальным грустно. Втюхали в груз оружие и сообщили, куда следует. А двигатели – это просто стечение обстоятельств. Тема для того же Ползунова.

И я сейчас живу надеждой на то, что Гена, не по своей воле, так в принудительном порядке, появится и все встанет на свои места.

Но как вспомню о бедном сержантике, на голове которого разлетелась бутылка шампанского… Нападение на сотрудника милиции при исполнении, побег из-под стражи. Два мало стимулирующих веру Ползунова в меня факта. Он же говорил – «нужно вас, пока вы от двадцати до пожизненного дел не наделали»… Накаркал, зараза… Я начала их наделывать уже спустя полчаса после его предположения. А чего он ожидал? Говорят, если даже у Карлсона заменить масло на новое, он сразу превратится в Бэтмена. А уж меня, женщину, так пугать… От пяти до десяти, от семи до двенадцати… И все с конфискацией. А как я без «Рено»?!!

– Ладно, – промямлил Миша, и мне опять стало его жалко. Будь проклята эта жалость! – мне тоже было себя жалко, когда я два месяца на этой одноместной кровати… с панцирной сеткой!.. – Сейчас поеду, узнаю, в чем дело…

– В чем дело, Миша, – теряя терпение, скрипнула я зубами, – я знаю! Прошу лишь найти Горецкого и привести его к Ползунову! Ты можешь это сделать?

Он подумал, по всей видимости, над тем, как быстро это сделать, попросил меня не выходить из общежития ни под каким предлогом, запер меня снаружи и вышел. Как он Горецкого сейчас искать будет и где? Понятия не имею. Если бы знала, что ожидать от милиционеров, никогда не поехала бы к этому Варяскину. С этой поездки все и началось. Откажись я тогда, Ползунов вытянул бы на встречу Горецкого. И тайфун прошел бы мимо. Во всяком случае, я не оказалась бы на вокзале и затем не очутилась бы в УБОПе.

В пристройке церкви я очень хорошо выспалась, поэтому все, что мне оставалось, это смотреть с высоты третьего этажа, как по дороге шмыгают машины, и слушать, как на выступе под окном воркуют голуби…

Телевизор Миша все-таки купил. Наверное, года два лапшу одноразовую на обедах пользовал. Произношу это опять не со злостью, а с полным отсутствием понимания того, как уважающий себя мужик так может жить. Дождавшись двенадцати, я включила местные «Новости», но, просмотрев до конца криминальную хронику, ни слова не услышала о том, что какая-то гражданка Рапкунайте бежала из-под стражи Управления по борьбе с организованной преступностью и сейчас скрывается от возмездия за преступление, наказание за которое предусмотрено статьями Уголовного кодекса от семи до двенадцати.

На углу Василевского и Бархатной (там кафе есть, я туда пару раз заходила) наркоман выхватил сотовый телефон у студентки. Задержан, опознан, допрошен, сотрудники полагают, что это не единственный случай. На автобазе неизвестные связали сторожа и угнали трактор «Белорус». Угнали… Не надо преувеличивать. «Белорус» у них угнали… Увели!

В десять утра фашисты избили двенадцать торговцев кавказских народностей. Выяснилось, что это никакие не фашисты, а студенты университета международных отношений. Полагаю, что парни на преддипломной практике.

И все. Ни слова о Рапкунайте, которую, если посчастливится встретить, самим не задерживать (особо опасна, особенно если у нее в руках емкости с напитками), а срочно сообщить по телефонам таким-то. Я вздохнула и вернулась к окну.

Понимаю, конфиденциальность… Тайна следствия, усугубленная скромным стыдом за то, что преступник бежит не из какого-то опорного пункта, а из дежурной части антимафиозного ведомства.

У крыльца общежития МВД резко затормозили белые «Жигули».

Стараясь сдерживаться, чтобы не случился сердечный приступ, я, как в ступоре, наблюдала за тем, как из «шестерки» выбегают двое людей в форме, следом мой Миша, и все трое, спотыкаясь от нетерпения, торопятся зайти в здание…