Текст книги "Роман строгого режима"

Минута трагического молчания вылилась в целых две! Леха что-то беспомощно проблеял и закашлялся. Лида молчала, только нижняя губа немного подрагивала. Она не верила своим глазам. Посмотрела на него, на мятые, пропотевшие простыни, на то, что скорчилось под одеялом.

– Лидок, я объясню… – хрипло исторг Леха.

– Ты объяснишь, я знаю… – Лида перевела дыхание, закрыла глаза. А когда открыла и обнаружила, что ничего не меняется, они стали наполняться слезами. Они не выливались, скапливались в глазах, отчего те становились очень большими, объемными, блестели, как озерная гладь под лучами солнца… – Мне кто-то позвонил, Леша, не представился, сказал так сочувственно, что хочет открыть мне глаза, чтобы я знала… Сказал, куда я должна прийти, чтобы все увидеть… А мне еще было так странно, что ты не позвонил утром…

– Подожди, не делай выводов, я же говорю, что все объясню… – закаркал Леха. – Это совсем не то, что ты думаешь…

Лида не стала развивать тему, подошла неуверенно к кровати, откинула одеяло. Завизжала Татьяна, сжалась, обняла себя за плечи. Она пыталась что-то сказать, но все слова сплетались у горла, ее чуть не вырвало.

– Боже мой… – потрясенно прошептала Лида. – Танюша, неужели у тебя наконец-то получилось… Ну что ж, поздравляю, ты долго шла к этому дню.

– Прекрати… – захрипел Леха. – Мы сами не понимаем, как здесь оказались…

Лида отмахнулась и побрела к выходу. Прорвало, лопнула пленка поверхностного натяжения, и слезы градом хлынули из глаз…

– Подожди, не уходи, послушай… – выдавил из себя Леха и бросился за ней. Но она с силой захлопнула дверь – и ему едва не перепало по лбу! Он отшатнулся, ноги переплелись, Леха треснулся об пол мягким местом. Взметнулся, издавая завывающие звуки, выбросился в коридор. Мимо шли какие-то люди, засмеялись при виде взлохмаченного парня в трусах. А Лида уже убегала от вселенского позора, сверкали пятки, она свернула за угол на лестницу…

Он опомнился, преследовать девушку в таком виде – позорить обоих. Он бросился обратно в номер, рухнул на кровать ничком, застонал в отчаянии, замолотил кулаками по матрасу. А Татьяна уже сидела над ним, забыв, что она тоже нагишом, пыталась успокоить, касалась пальчиком плеча, давилась слезами.

– Леша, успокойся, ты ей все объяснишь… Ну, хочешь, я сама ей все объясню…

– Татьяна, замолчи, без тебя тошно… – рычал Леха, грызя несвежую простыню. – Уйди от меня, Татьяна, ненавижу тебя… Мать твою, как же я тебя ненавижу…

Он плохо помнил, как доволокся до дома. Прохожие шарахались, уступали дорогу. Остатки разума подсказывали, что затевать разборки в столь плачевном состоянии – в свой же пассив. Он проник в дом с заднего крыльца, чтобы не светиться у конюшен. Припал к крану с водой и пил, пока пузо не стало рваться. Доволокся до постели, рухнул. Он все прекрасно понимал, догадывался, кто устроил это испытание. Но чтобы что-то предпринять, он должен выйти из мерзкого состояния. Он обливался потом, руки не слушались, дважды ронял телефон, прежде чем донес его до уха. Антон Вертковский не отзывался. На пятнадцатом звонке ответила Люсьен, на которой он женился по счастливой глупости (иначе и не скажешь), стала припадочно орать, что она такого не потерпит, она лично прибьет этих так называемых друзей ее мужа! Во что они его вчера превратили! Он на человека не похож! Добрел до дома на автопилоте в три часа ночи, абсолютно без памяти, грязный, как чушка, остаток ночи провел в обнимку с унитазом – его не просто рвало, его наизнанку выворачивало! А сейчас «оне» изволят спать, и она оторвет башку любому, кто посмеет в ближайшие двадцать четыре часа разбудить это чмо!

Вовка Струве до телефона доволокся, но долго не мог исторгнуть что-то вразумительное. Он булькал, стонал, путал порядок слов с проглоченными окончаниями.

– На каком языке ты говоришь, Вован? – взмолился Леха. – Я не понимаю…

– Ну, так это… – Вовка кое-как откашлялся, отдышался, речь полилась яснее. – На языке Кирилла и Мефодия, я других не знаю… Слушай, я вообще ни хрена не помню, что было вчера, вроде Танька нарисовалась в кабаке, но что-то нет ее дома, или я плохо искал… Опупеть, слушай, ну это полный улет – что мы вчера замутили? Не помню, где бродил, куда все делись… Вааще не помню… На пилораму занесло на Лесосечной, огреб от каких-то гоблинов, поблевал, вроде полегче стало… Вот смотрю на себя в зеркало, Леха, и чуть не плачу. Есть человек-паук, а я, блин, человек-мудак, в натуре…

Относительно прилично чувствовал себя лишь Шура Коптелый – у этого «специалиста» имелась масса способов, как побороть взбесившееся похмелье.

– Да нормально все, Леха… – просипел Коптелый. – Правда, плохо помню, кто ты такой… Знаешь, я бы сам до дома с дружеской попойки не добрался – доволокла одна героическая самаритянка… Сейчас она спит, а я на нее задумчиво смотрю, опохмеляюсь. Не могу понять, выпить еще или она мне уже нравится… Слушай, ты какой-то не такой, – обнаружил приятель. – Нет, я понимаю, великий бодун, все такое… Но все равно ты какой-то не такой…

Леха поведал – в четырех словах. Коптелый чуть водкой не подавился.

– Да уж, приятель, я бы в долю к тебе не пошел… Не свезло так не свезло… Но слушай, это же фигня, ты ведь можешь своей девчонке все объяснить? Неужели не поймет? Но придется тогда и про наркоту, и про тех троих, что пешком с горы спустились…

– Надеюсь, объясню…

– Слушай, ты уверен, что нас одурманили? – забеспокоился Коптелый. – У меня просто организм сильный, он не всегда понимает, когда его одурачить пытаются…

– Уверен, Шура… Нужно что-то делать с этой бедой, пока нас окончательно по стенке не размазали… Придем в себя – наедем на «Созвездие», ведь какая-то падла нам все это в бухло подсыпала… А также выясним, кто такая Маринка – якобы подружка Татьяны, и хорошенько ее потрясем – это она позвонила Таньке, после чего та прибежала в «Созвездие»… А Танька в этой гадости, как ни крути, ключевой персонаж…

– Слушай, а лихо нас сделали, – подумав, заявил Коптелый. – Нет, серьезно, Леха, не обижайся. Тебе не кажется, что в этой гадости много рыл завязано?

Он должен был прийти в себя – какими бы токсинами ни забили его организм! Четыре часа на сон – без вариантов, не протрезвеет, если не поспит. Он поставил будильник – и проспал, его-то мать! Вскочил, когда на землю опустились сумерки. Все локти обкусал, приплясывая по дому. Ведь его Лидунька дико мучается и страдает, а он тут дрыхнет без задних ног! Яд из организма еще не вышел. Он изгонял его контрастным душем, убойной дозой кофе, выскребал станком щетину. Впихивал в себя бутерброды с колбасой, которые не желали селиться в желудке и выталкивались обратно.

Тьма накрыла Аргабаш, когда он нарисовался в относительно сносном виде и с букетом алых роз у дома депутата Холодова. Он решительно отворил калитку, прошествовал по дорожке к дому. «Кавказец» Джим укоризненно смотрел ему вслед – мог бы и косточку захватить. Прости, старина, не до тебя… Проход в святая святых преграждал угрюмый Виктор Петрович в велюровом домашнем костюме – он был уже в курсе вероломства, жертвой которого пала его дочь. Он насупился, сунул руки в карманы. Такое впечатление, что вокруг мужчины витал ореол, какая-то блеклая рябящая кайма. Попробуй разберись, что за штука такая – да Лехе, собственно, не до этого было.

– Простите, Виктор Петрович, Лида дома? – со смирением в голосе заехал Леха.

– Цветы принес, надо же, – фыркнул человек и депутат. – Нам Лида все рассказала. Как же так, Алексей? Почувствовал себя свободным художником? Быстро же наша дочь тебе надоела. Прости, но к Лиде мы тебя не пустим. Поплачет и перестанет, в следующий раз умнее будет. Уходи, этот дом для тебя закрыт.

– Меня подставили, – мрачно бросил Леха. – Ничего не было.

– А это ты какой-нибудь проститутке расскажи, – брезгливо поджал губы Виктор Петрович. – Мы тоже телевизор смотрим и всякие разные киношки…

– Уходи, Алексей, – выросла за спиной депутата его супруга – стройная и строгая Галина Игоревна. – Уходи – и не появляйся никогда рядом с нашей дочерью. Будет для нее уроком… И не заставляй нас вызывать милицию, Алексей. А полезешь в окно – на тебя заведут уголовное дело за проникновение в чужой дом.

И вокруг этой женщины витал еле уловимый ореол. Но Леха не за тем пришел, чтобы разбираться, что за дрянь витает вокруг людей. Прорываться с боем через будущих родственников было не дело.

– Хорошо, – сказал Леха. – Тогда слушайте, Виктор Петрович и Галина Игоревна. Всю правду скажу, ничего не утаю. А начать хочу с того, что я никогда не изменял вашей дочери и люблю ее больше жизни…

Его рвало и несло. Он выдал сжато и лаконично весь расклад – довольно тихо, чтобы не орать на весь город. Поставка марихуаны через район, известие о том, что конюх Ракович заимствует чужих лошадей и использует их для переправки наркоты через перевал в соседний район. Побитые уголовники, костер из анаши на бешеные деньги, подозрения насчет Рудницкого, лютый махач у «Созвездия», когда четверо душевно накостыляли восьмерым, продолжение банкета, суровый «выезд» без особых на то алкогольных причин, апофеоз – два голых тела в одной постели и такой своевременный анонимный звонок их дочери…

– Неожиданно, правда, Виктор Петрович и Галина Игоревна? – закончил Леха. – Такое возможно выдумать? Человек без сознания способен снять девочку и что-то с ней сделать? А закончить позвольте тем же, чем и начал: я пуще жизни люблю вашу дочь и не изменю ей даже под дулом пулемета. Не пора ли что-то делать с заместителем главы районной администрации, как вы считаете, Виктор Петрович?

Мужчина и женщина подавленно смотрели на человека, кардинально меняющего их представление о жизни. Странные люди наши депутаты – либо по уши в дерьме, либо полностью не в курсе…

– Позволите подняться наверх? – намекнул Леха, беря на изготовку букет с розами. – Уверен, ваша дочь меня простит… хотя ума не приложу, за что ей меня прощать.

– Из-за тебя у нашей девочки серьезное потрясение, – поколебавшись, вымолвила Галина Игоревна. – Она весь день плачет. Может, ты и не соврал, Алексей, но все, что с ней происходит, – это только по твоей милости. Мы не можем равнодушно наблюдать, как наша дочь чернеет от горя.

– Но именно этим вы и занимаетесь, – Леха нахмурился. – Позвольте пройти, Виктор Петрович и Галина Игоревна? Я постараюсь все исправить.

– Господи, да пусть идет… – выдохнул депутат. И Леха, воспользовавшись минутным колебанием будущей родни, просочился в дом…

Он прыгал по ступеням с колотящимся сердцем, сжимал, как трехлинейку, алые розы. Вошел без стука – Лида уже знала, что он идет, его шаги с другими не спутаешь, приготовилась к обороне. Горела лампа на столе, за которым она сидела до его прихода. Бледная, опухшая от слез, такая трогательная в своем запахнутом халате с солнышками… Она отступала, яростно мотая головой, твердила, как заевший попугай:

– Уходи, Леша, все кончено, я уже решила. Твои слова ничего не изменят. Уходи, Леша…

– И все же я попытаюсь, любимая, – он пристроил на тумбочке розы, шагнул вперед, чтобы ее обнять. Она отшатнулась с ужасом.

– Уйди, я не шучу… Как ты можешь после того, что было…

– Послушай, я тебе не изменял…

Она заплакала, сделала попытку вырваться из комнаты, но он загородил дорогу. Она завыла, бросилась к окну – его недавно открывали, рама была закрыта не полностью. «Выброситься решила? – мелькнула тревожная мысль. – На тот самый смородиновый куст?» Но она прижалась спиной к подоконнику, выставила руки.

– Леша, не подходи, пожалуйста… я тебя умоляю. Что тебе еще непонятно? Я буду кричать…

– Хорошо, милая, хорошо… – он остановился, не стал к ней прикасаться – хотя желание заключить ее в объятия просто сводило с ума! – Я не буду тебя трогать, просто выслушай, хорошо? Слушай, не перебивай, а потом сама решай, будешь меня любить или все кончено. Ты готова слушать?

– Господи, Леша, я не хочу ничего слушать, иди к своей Татьяне…

Да кто их выдумал, эти чертовы латиноамериканские страсти?! Объясняешь элементарную вещь – а словно товарный вагон на аркане тащишь! Ничего, он пройдет через это. Но не успел он приступить к героическому изложению своей летописи, как снова все пошло наперекосяк! За окном царила тьма, он ничего не видел и не чувствовал. И вдруг удар, распахнулась с дребезжанием оконная рама, треснув Лиду по спине! Ее швырнуло в объятия Лехи. Ему хотелось ее обнять, но не так же! Руки заняты, и времени на раздумья не было. Маска вылупилась из темноты, обычная маска-балаклава – раскатанная шапочка с прорезями для глаз! Некто спрыгнул в комнату, грубо толкнул в спину Лиду – и повалились оба! Спрыгнул кто-то еще, побежал к выходу из комнаты, запрыгал по лестнице. Лида извивалась, что-то ойкала. Алексей рассвирепел – да что за дела, в натуре?! Он пытался приподняться, сбросить с себя девушку, чтобы не мешалась, но она от страха вцепилась ему в ворот, дышала в лицо этим жутким первородным страхом. А потом ее грубо оторвали от Алексея, отбросили в сторону! Он ударил ногой, рассчитывая попасть в детородное хозяйство. И попал! Противник захрипел, схватился за самое ценное. Воодушевленный незначительным успехом, Леха в прыжке приземлился на пятки, вскочил, выбрасывая кулак…

Удар по голове он проворонил – такое ощущение, что разрубили до пояса! Фактически били чем-то щадящим – возможно, резиновой милицейской дубинкой, но сила удара была такая, что дух выбило начисто. Он свалился как подкошенный…

А когда очнулся, вокруг него бушевало пламя! Дом горел! Хотя, возможно, и не дом, а только верхний этаж! Или комната, в которой он лежал… Сильный запах бензина, нос щипало от гари, дышать было трудно. Он мог бы не очнуться, но надо, раз взялся! Он сопротивлялся разламывающей головной боли, заставлял немеющие члены совершать хоть какую-то работу! Взгромоздился на колени, полностью дезориентированный, пытался различить хоть что-то. Горели обои на стенах, жаркое пламя сжирало занавески на окнах. Пылала постель, тумбочка у входа, корчились, превращаясь во что-то жалкое, алые розы – вот уж воистину, беззащитны шипы… Он заорал от страха и безысходности, когда увидел свою Лиду! Она лежала под кроватью, ничком, разбросав босые ноги. Видать, хорошенько ее швырнули – распались полы халата с солнышками, и такое впечатление, что ее укрыли этим халатом. Она не шевелилась. Он отчаянно взревел – огонь уже добрался до его любимой, уже потрескивали волосы, превращаясь в пепел, жар от пола опалял голову. Пламя слизывало краску с пола, уже добралось до лица… Он что-то выл, матерился, оттаскивал девушку за ноги, совершал в густом дыму кучу нужных и ненужных движений. Он задержал дыхание, вытащил ее на пятачок посреди комнаты, еще не охваченный огнем, сорвал с себя куртку, стал сбивать с нее пламя. Перевернул на спину, отшатнулся, не веря своим глазам. Такого не может быть! Лицо у девушки превратилось в черную коросту, это не лицо его Лиды! Какие-то жженые сегменты, пузырилась и сворачивалась кожа, обгорели ресницы, пропали с такой тщательностью выщипанные брови…

Он выл, как волк в безоблачную ночь. Он не замечал, что уже и сам, надышавшись дыма, готов убраться в мир иной, отовсюду подкрадывается огонь… И вдруг она издала мучительный стон, дернулись опаленные веки! Жива! Он чуть не задохнулся. Ну уж хрен, не дождутся, он ее отсюда вытащит, пусть только не вылечат его любимую! Он поднял ее с пола вместе со своей курткой, прижал к себе, укутал курткой голову и бросился в узкий проем между занимающимися косяками…

Он спас свою ношу, но сам обжегся в нескольких местах – что было не смертельно и пока не больно. По лестнице они сползали, сил передвигаться не было. Первый этаж еще не горел, но гари и пепла здесь было хоть отбавляй. Где родители, черт возьми! Им плевать, что горит их дом, что их дочь получила страшные ожоги? Хорошо у Лехи в голове перекосилось, он не понимал элементарных вещей. А понял, лишь когда волок стонущую Лиду через гостиную и запнулся о мертвое тело. Видимость на первом этаже еще сохранялась. На него смотрели мертвые глаза Виктора Петровича! Он лежал на спине, в напряженной позе, лицо такое, словно его рвало, а рот при этом открыть не мог. Живот был вспорот и превратился в месиво – депутату нанесли не меньше десятка ударов ножом. Рядом с креслом лежала Галина Игоревна – на боку, разбросав картинно ноги. Несусветный страх в глазах – успела натерпеться, прежде чем ей тоже вспороли живот и умертвили…

Леха уже не мог держаться на ногах. Мутило со страшной силой. Теперь он понял, что за аура (или что там это было) окружала несостоявшихся родственников, когда он посетил их смиренную обитель. Как это можно выразить? Надкусала смерть? Он опустился на колени, передохнул, обнял свою девушку покрепче, грузно побежал к выходу…

Когда он вывалился на улицу, уже завывала сирена пожарной машины – зарево прекрасно просматривалось с любой точки, а соответствующий номер никто не отменял… На улице толпились люди, что-то кричали. Когда из дома выпал человек с тяжелой ношей, крики усилились, кто-то бежал на помощь. Оставшись без ноши на руках, Леха закачался, его подхватили, потащили на улицу. Он свалился мертвым грузом на обочине, лишился чувств…

События неслись, опережая логику и здравый смысл. Прибывшие пожарные залили второй этаж горящего дома водой, и вниз огонь не перекинулся. Над улицей Озерная воцарилась плотная завеса гари. Люди перешептывались, слухи росли как снежный ком. Прибыла следственная группа из управления внутренних дел, опера и медэксперты приступили к работе. Едва живую Лиду увезли в больницу, где срочно прооперировали, обнаружив помимо обширных ожогов проникающее ножевое ранение в брюшной полости. Девушка ослепла, не могла говорить, ее лицо превратилось во что-то жуткое. Но она была жива! Лежала в палате реанимации, вся замотанная бинтами, представляя жалкое зрелище, и поднятые по «тревоге» врачи озадаченно чесали затылки. Как лечить и с чего начинать? Попутно выяснилось, что, кроме погибших отца с матерью, у Лиды на всем белом свете нет родных. Ни бабушек с дедушками, ни тетушек с дядюшками – первые давно скончались, вторых никогда и не было. Имелась крестная где-то в Омске, но до нее не смогли дозвониться. Алексей Корчагин, едва очнулся на обочине, помчался в больницу, бился в двери операционной, реанимации, нещадно нервируя охрану и персонал. Он угрожал, умолял, сквернословил, всячески просил пропустить его к пострадавшей. Он не будет мешать, он просто побудет рядом, он может даже халат надеть! Потом он сделался белым, как привидение, зашатался, рухнул посреди коридора, и врач, которого вызвала испуганная медсестра, обнаружил, что парню тоже досталось. Леху отвезли в палату, смазали ожоги, перевязали голову. Потом вкатили болезненный укол и усыпили.

Утром он очнулся практически здоровым. Срывал с себя бинты, порывался бежать в соседнее крыло, где была палата реанимации. Но только он выполз в коридор, посылая по всей парадигме скандальную медсестру, как произошло еще одно эпохальное событие. В больничном коридоре объявились люди в милицейской форме – с постными минами и при оружии. Он лично их не знал, но, в принципе, физиономии были знакомыми. Его, оторопевшего, подхватили под локти.

– Корчагин? – угрюмо вымолвил моложавый старший сержант, отводя глаза.

– Ну, – не понял Леха.

– Ты задержан. По обвинению в убийстве семьи депутата Холодова, нанесении увечий их дочери и поджоге дома.

– Охренели? – только и вымолвил остолбеневший Леха. – Пацаны, это прикол такой? Так сейчас, знаете ли, не время… – и задергался, когда ему заломили руки и на запястьях защелкнулись браслеты.

Снова навалился какой-то ядовитый туман. Его волокли в милицейскую машину, которую подогнали к входу в больницу, никто не справился, как он себя чувствует (а чувствовал себя Леха неважно). Его утрамбовали в зарешеченный отсек, по дороге разговорами не развлекали, хотя Леха активно напрашивался на беседу, орал, сквернословил, пытался выломать решетку…

Изолятор временного содержания располагался на южной окраине городка, невдалеке от благоухающей свалки. Его протащили бетонными коридорами, загрузили в одиночную камеру, размерами не превышающую купе. Особо не били, свои как-никак, неловкая ситуация.

– С прибытием, приятель, – проворчал контролер в буро-зеленой униформе. – По ходу наденут на тебя ярмо, и придется тебе его тащить. Ты уж, это, извиняй за временные неудобства.

Клацнули «тормоза» – как величают на зоне острожные запоры. Леха растерянно уставился на тесную клетушку, на пожелтевшую от старости парашу, занимающую треть ее объема, на неуклюжие нары, прикрученные к полу. Чушь какая-то… И вдруг прозрел, это не розыгрыш, не понарошку! Какого черта, это ошибка! Он не может тут находиться! Он должен быть рядом с Лидой! Он должен разобраться с негодяями, убившими ее родителей и поджегшими дом! Он прекрасно знает, кто это сделал!

– Вы что, с ума посходили?! – взревел в порыве страсти Леха, бросился к решетке и принялся ее трясти – Отпирайте, черти! Я никого не убивал! Вы что, травы обкурились всем управлением?!

И вновь он выходил из себя, бился в припадке, взывал к Господу и той-то матери! Потом сорвал голос, рухнул на нары, таращился в потолок, в бессилии сжимая кулаки. Как его могут обвинить в убийстве?! Это же нелепица для любого здравомыслящего человека! Он любит Лиду, об этом знает весь поселок, зачем ему убивать ее родителей?! Временами он вскакивал, разражался криками. Из соседних камер орали, чтобы он прекращал этот концерт. Кто-то «мудрый» посоветовал прокуренным баритоном – мол, парень, от того, что ты надрываешься, тебе точно легче не станет. Скажи спасибо, что сунули в одиночку, а то бы дружный коллектив урезонил тебя словом и делом…

Леха выдохся. Иногда он вскакивал, метался по камере, как волк по клетке, – шаг вперед, шаг назад. Потом забылся тревожным сном на жестком матрасе. Очнулся, конвоиры притащили что-то поесть, опять забылся…

Такое ощущение, что про него забыли. Но умом он понимал, что это не так. Прозрел еще глубже – менты по указке готовят почву, чтобы упечь его на долгий срок…

Возможно, день прошел или два. В коридоре послышалось кряхтенье, кто-то волокся с одышкой, и вскоре перед взором предстал грузный и обрюзгший майор Гаркун Егор Тимофеевич – начальник местного РУВД. Он не стал заходить, уставился тяжело и грустно на Алексея. Он курил, сбрасывая пепел на пол. С тюремной шконки поднялся бледный человек с исхудавшим небритым лицом и потухшими глазами. При виде посетителя в них мелькнуло что-то живое.

– Егор Тимофеевич? Господи, неужели все решилось? – Он шагнул к решетке, вцепился в нее обеими руками. И вновь потух его взор, когда он обнаружил, что майор милиции прячет глаза.

– Нет, Алексей, не решилось… – проворчал Егор Тимофеевич. – Тут это самое, такое дело…

– Подождите, что с Лидой?

– Да живая твоя Лида… Но знаешь, Алексей, с такими ранами и ожогами лучше бы ей не жить… – брякнул, не подумав, майор – именно то, о чем подумал. – Прости… Подожди, не вставай на дыбы. Если выживет твоя девчонка, то станет в лучшем случае комнатным растением. Причем не очень красивым. А в худшем… даже не знаю. Сам посуди, ожоги – сорок процентов кожи, включая лицо и почти всю голову. Зрение вернуть не удастся, она практически не говорит, что-то мычит – гортань обожжена полностью. Налицо нарушения в психике – то бьется в припадке, то застывает, словно мертвая. Лежит, как гусеница в коконе, прости уж, что такое говорю… – Егор Тимофеевич оторвал глаза от пола и водрузил их на арестанта, который отступил и, потрясенный, опустился на нары. По небритым щекам арестанта текли слезы.

– Почему я здесь, Егор Тимофеевич? – спросил он тихо. – Ну, бывает, ошиблись, погорячились. Но что мне можно инкриминировать? Сколько я тут сижу – могли бы и разобраться…

– Не всё так просто, Алексей, – крякнул майор. – Прости, конечно, покорно, но в доме, где был пожар, нашли нож с отпечатками твоих пальцев. Экспертиза доказала, что именно этим ножом убили депутата Холодова и его жену. Убили точно этим ножом, не сомневайся, я лично назначал и контролировал экспертизу. Твои отпечатки в базе есть – помнишь, ты залетал по молодости за драку с алтайцами из Калымшана? Это серьезно, Алексей… я имею в виду нож… – Глаза майора напряглись и стали изучать арестанта очень придирчиво. Он сам еще не понял, к чему склоняется.

– Это так серьезно, вы полагаете? – усмехнулся Алексей. – Убить несчастных Виктора Петровича и Галину Игоревну, подняться наверх, ударить Лиду, вытереть рукоятку, сунуть мне в руку нож, сжать пальцы – а очнуться так быстро я не мог, хорошо припечатали… Потом вернуться, бросить нож рядом с телами… Вам не кажется, Егор Тимофеевич, что в этом нет АБСОЛЮТНО ничего сложного? Даже тупой догадается. А потом разлить бензин, бросить спичку и уйти? Сгорю – и хрен со мной, не сгорю – с гарантией сяду.

– Не знаю, Алексей… – раздраженно скривился начальник РУВД. – В этом нет ничего сложного, но как-то надуманно, согласись?

– Какую версию предлагает следствие?

– Пузыкин развивает ненормальную активность, – поморщился Гаркун. – Заместитель мой, ну, ты его знаешь, из Горно-Алтайска навязали. Слишком активный он какой-то… Согласно этой версии, ты, Леха, принял лишнего на грудь в ресторане «Созвездие» – чему имелась масса свидетелей, еще и подрались вы с кем-то, потом ты подцепил девчонку – не будем говорить, какую, все об этом знают. Порезвился с ней до утра, а наутро Лидия Холодова вас и почикала. Решила бросить тебя, тебе это не понравилось, ты заявился вечером к ней домой, пьяный, с ножом, угрожал. Родители попытались тебя приструнить, ты их зарезал в припадке злости, побежал за Лидой на второй этаж, ударил и ее, а потом решил поджечь дом, чтобы замести следы преступления…

– А чего же я валялся там, когда меня по голове треснули?

– А ты валялся? – нахмурился майор. – Прости, Алексей, об этом никому не известно, только твои слова.

– А зачем же я тогда вытаскивал Лиду из огня? – не сдавался Алексей. – Сам обгорел, дыма надышался. Люди видели…

– Протрезвел, понял, что наделал. Ты же не желал смерти своей девушке…

– Егор Тимофеевич, вы сами-то в это верите? Хоть на какой-то мизер, хоть на долю процента – верите? Вы же нормальный человек, Егор Тимофеевич, хоть и носите эти погоны. Неужели верите продавшимся ментам, а собственной интуиции – ни в какую?

Майор милиции помрачнел окончательно. Он крупно жалел, что сюда явился, и больше всего на свете мечтал оказаться на улице. В этот момент Леха и постиг, что начальник Аргабашской милиции – пустое место. Во всяком случае, в этом деле. Человеку год до пенсии, ну не хочет он оставаться у разбитого корыта или получить крохотную «жилплощадь» на двухметровой глубине. У него семья, хозяйство. Он заговорит, усыпит свою совесть и позволит упечь невиновного парня…

– Нормальную версию будете слушать? – проворчал Алексей. – Ну, так, для общего развития. Вдруг пригодится?

– Излагай, – вздохнул майор.

Он слушал, натянув на лицо выражение неубедительного недоверия. А когда Леха закончил, скептически покачал головой:

– Не знаю, Леха, не знаю, ты и наплел… Рудницкий твоим делом интересуется, скрывать не стану, Пузыкин часто к нему на консультации бегает. Но что-то не срастается в твоей версии, Алексей. Сам подумай, зачем Рудницкому калечить Лиду – он ведь сам имел на нее виды, да и продолжает это делать, разве нет? Изуродовать девушку только ради того, чтобы подставить тебя под статью? Но для этого хватило бы и трупов их родителей.

Алексей молчал. В словах майора имелась логика. Но все случается. Наймиты Рудницкого могли переусердствовать, могли неверно понять приказ, мало ли что еще. Или старое доброе «так не доставайся же ты никому»…

– Послушай мой совет, Алексей, – грустно сказал Егор Тимофеевич. – Об этом лучше не кричать, фамилиями не швыряться. Не хочу, чтобы тебя нашли повешенным в камере. Поверь, от меня ничего не зависит. Я за тебя, но сам понимаешь… В конце концов, по полной пайку тебе не дадут, первая судимость, убийство в состоянии аффекта, вернешься, покажешь им тут кузькину мать… Ладно, пойду я. Да, чуть не забыл… – майор милиции снова как-то пристыженно закряхтел. – Тут такое дело… В общем, завтра тебя переведут в Калымшан – в тамошний изолятор, там и будет проводиться следствие… А если до суда дойдет, то привезут обратно в Аргабаш…

– Почему в Калымшан? – не понял Леха. И вдруг сообразил, аж челюсть свело. Тутошним ментам совесть не позволит его терзать. Все его знают, какими бы ни были роботами, а все равно не комильфо. А в «суровом» Калымшане управление милиции – самая что ни на есть карательная структура, добреньких и законопослушных там мало…

– И еще, – вздохнул Егор Тимофеевич. – Там твои кореша к тебе рвутся, они на улице ждут. Я разрешил им свидание с тобой – но только здесь и на пять минут. Уж на это моей власти пока хватает… – Егор Тимофеевич горько ухмыльнулся и, сгорбившись, побрел прочь.

Лучше бы он не виделся со своими друзьями! После этой встречи хотел бетон грызть, колотиться башкой о нары в истерике…

– Леха, это хрень какая-то… – У Шуры Коптелого зубы стучали от волнения. – Слушай, а это точно не ты тех двоих… ну, это самое? Я уже не знаю, что и думать…

– Да окстись, Коптелый! – дружно возопили Антон и Вовка Струве. – Ты что, Леху не знаешь?

– Да знаю я, просто так спросил… – Коптелый мотал замороченной головой. – Ну просто дичь, в башке не умещается, это до чего же менты распоясались… Погонят невиновного парня по эстафете, блин…

– Слушай, Леха, я тут с Танькой принципиально по душам поговорил, – заговорщицки вещал Вовка. – Я ей такой детектор лжи устроил… Не, она, в натуре, не при делах, не врет, ни с кем не сговаривалась. Ее потом весь день полоскало, пришлось «Скорую» вызывать, чтобы укол поставили…

– А Лехе от этого легче? – резонно вопрошал Антон. – Ему до твоей Таньки как до Парижа, блин… Слушай, Леха, есть нормальный адвокат, Курганов его фамилия. Лев Михайлович Курганов, местный, из Аргабаша, работает по району. Мы с ним уже поговорили, будет тебя отмазывать. Слушай, мы точно знаем, что ты не виноват, но ради святого, Леха, не зарывайся, когда со следаками базарить будешь, добро? Мы же не хотим, чтобы оркестр в твоем доме лабал Шопена, а пацаны угадывали, что лежит в черном ящике? В общем, не ляпни лишнего, только через юриста, усвоил? Пусть собирает доказательства твоей невиновности, они же на поверхности, а всех людей им не купить…

– Да о чем ты? – раздраженно отмахивался Коптелый. – Хоть прорву доказательств собери, а какой с них толк, если судье денег дали? Я узнавал про этого Гаврилова из Аргабашского суда – чмырила тот еще… Блин, Леха, как же тебя отсюда вытащить? Ну ничего дельного в голову не лезет…