Текст книги "Последний удар сердца"

10

Труба крематория дымит только по ночам, чтобы не смущать тех, кто привозит туда тела своих близких. Днем небо над ней или девственно-синее, или же затянуто облаками, но никакого намека на дым.

Похоронные процессии в ритуальные залы крематория запускают торжественно, из спрятанных в стенах динамиков звучит траурная музыка. А вот выдают прах буднично, с черного входа.

Тетка в синем форменном халате поставила стремянку и сняла с верхней полки металлического стеллажа ящичек-параллелепипед, смахнула с него тряпкой пыль.

– Получите и распишитесь, – произнесла она так, словно бы речь шла о бандероли, за которой долго никто не приходил.

Юля расписалась, прижала к груди урну, на которой виднелась блестящая табличка с аккуратно выведенными от руки буквами: «Илья Петрович Прудников…»

Девушка вышла на улицу. Ярко светило солнце, за мрачным зданием крематория виднелся колумбарий с захоронениями – пестрели искусственные цветы, тысячи табличек, за каждой из которых стояла человеческая судьба.

– Илья, – проговорила Юля, поглаживая урну.

Ей верилось и не верилось в смерть брата. Теперь она понимала, что эта раздвоенность навсегда. Ведь Юля не видела его мертвым, а поверить, что пепел – это то, что от него осталось, было невмоготу.

– Извините, что обращаюсь к вам в такой момент, – прозвучал совсем рядом голос.

Юля обернулась, увидела за собой молодую женщину с аккуратно уложенной вокруг головы русой косой.

– Вы Юля Прудникова? – спросила незнакомка.

– В чем дело?

– Меня зовут Наталья Обухова… вернее, Ильина. Вы не помните меня?

Юля пригляделась и узнала в женщине давнюю, еще со школьных времен, подружку своего старшего брата.

– Наташа, вы? – удивилась она.

– Я узнала о том, что случилось… И вот, решила увидеть вас. Я на машине, подвезти?

Женщины шли по аллейке, от ворот навстречу им двигалась очередная похоронная процессия. Наташа рассказала о своей последней встрече с Ильей. Юля – о странном желании брата, как поступить с его прахом.

– Вы не против, если я и туда поеду с вами? – спросила Обухова, и ее голос дрогнул.

– Я поняла. Вы до сих пор любите его, – тихо сказала Юля…

…Женщины стояли на вершине высокого холма. Ветер свистел в ушах. Внизу открывалась панорама центра подготовки биатлонистов. Величественно высился трамплин с искусственным покрытием, змеились, повторяя рельеф местности, узкие асфальтовые дорожки. По ним, ровно работая палками, мчались на роликовых лыжах спортсмены в блестящих облегающих костюмах.

По склону холма спускались Юра и Даник. Мальчишка обернулся и помахал тете ладошкой, она взмахнула в ответ и попыталась улыбнуться ему.

– Может, зря вы не хотите сказать ему о смерти отца? – спросила Наташа.

– У меня на это сейчас нет сил, – призналась Юля. – И, честно говоря, я сама еще не верю, что его нет с нами. Вряд ли поверю и потом. Мне кажется, что Илья где-то рядом. Видит нас, слышит.

Наташе хотелось сказать, что для нее самой много странного в смерти Ильи, но не решилась.

– Они уже не видят нас, – произнесла она, села на корточки и расстегнула спортивную сумку.

Урна стояла на траве. Женщины смотрели друг другу в глаза.

– Вы откроете? – спросила Наташа.

Юля кивнула, попыталась снять крышку, но та не поддавалась.

– Наверное, приклеена, – растерянно проговорила Прудникова.

В четыре руки, помогая себе маникюрной пилочкой, им удалось сорвать крышку, при этом пепел просыпался им на ладони.

Юля вытянула перед собой руку и остановилась:

– Наверное, надо что-то сказать?

– Мы все, что могли, сказали ему при жизни, – отозвалась Наташа. – Теперь остается только думать.

Прах тонкой струйкой стекал из угла урны, ветер подхватывал его, нес, рассыпая над склоном.

Покровский старался увести Даника подальше, ведь мальчишка чувствовал неладное, то и дело оглядывался.

– Вон биатлонисты тренируются, – отвлекал внимание Юра.

– Как наш Илья?

– Да, и папа твой здесь тренировался. Мы же специально сюда приехали, чтобы тебе показать это место.

Финт удался, Данька заинтересовался. Во все глаза смотрел на рослых, статных мужчин и женщин с длинными винтовками за спинами, рассекающих по асфальту на лыжероллерах. Юра сел на пенек, закурил.

– Можно, я поближе подойду? – спросил мальчик.

– Конечно, – согласился Юрка Покровский.

Даник приблизился к ограде, идущей вдоль трассы, восхищенно уставился на стремительно проезжавших мимо него спортсменов. Издалека доносились хлопки выстрелов. Мальчишка улыбался, ведь он был здесь не совсем чужим, его отец тоже когда-то тренировался на этой спортивной базе.

– Вот вырасту… – сам себе пообещал он.

Жужжали ролики, приближался очередной биатлонист в темно-синем спортивном костюме. На лице – широкая маска пластиковых очков. Жужжание стало ниже, спортсмен остановился напротив мальчика.

– Нравится, Данька? – хрипло спросил он.

– Откуда вы меня знаете?

Мужчина снял очки. Данькины глаза округлились.

– Илья? Ты же в тюрьме…

– Был в тюрьме, – Илья тут же понял, что о его «гибели» мальчику не известно. – А теперь на свободе. Только ничего никому обо мне не говори.

– Даже Юле?

– Юля не знает. Никому ни слова. Понял?

– Понял, – отозвался Данька. – Ты из тюрьмы убежал?

– Неважно. У тебя свой мобильник есть?

– Конечно. Мне его дядя Юра на день рождения подарил. Айфон называется, на три карточки.

– Это хорошо, тогда держи. Как-нибудь тебе позвоню, – Илья вложил в ладонь Данику сим-карточку. – Сам вставишь?

– А то!

Краем глаза Илья заметил спешившего к ним Покровского.

– Ну, все. До встречи, – Илья опустил на глаза широкие пластиковые очки и, заработав палками, зажужжал роликами по ровному асфальту.

Юра подошел к мальчику:

– Ты с кем говорил?

– Так, дядя-спортсмен один, – прищурился Даник. – Спрашивал, хочу ли я биатлонистом стать, когда вырасту. Я сказал, что хочу.

Покровский с подозрением проводил взглядом удаляющегося спортсмена. Прежде чем скрыться за поворотом, тот обернулся, солнце ослепительно отразилось в широких пластиковых очках.

– Он тебе что-то дал?

– Конфету хотел дать, но я не взял, – Даник разжал кулак и показал пустую ладонь.

– А вот и Юля с Натальей, – повернул голову Покровский.

Женщины стояли под сосной и поливали друг другу на руки воду из пластиковой бутылки. Юля плеснула себе в лицо, чтобы скрыть слезы.

Илья катил к позиции для стрельбы, жалея, что обернулся, не выдержал. На дорожку вышел Борис Аркадьевич, скрестил над головой поднятые руки.

– Все, тренировки отменяются. Дело есть. Пришло время поработать.

Они сидели в машине на заднем сиденье. В руках Илья держал несколько фотокарточек. С одной на него браво смотрел моложавый полковник с аккуратной щеточкой черных усов под носом. На груди пестрели наградные колодки. На другой – был все тот же полковник Панкратов, но уже не в мундире, а в гражданке. Он сидел, развалившись в шезлонге. На загорелой груди кучерявились волосы. Пьяный взгляд направлен мимо объектива. Рядом с ним стоял в плавках-шортах немного ссутуленный тип, украшенный многочисленными бесхитростными зоновскими татуировками, лысый череп поблескивал, словно полированный.

– …запомнили клиентов? – Получив утвердительный ответ, Борис Аркадьевич забрал фотографии и спрятал их в папку. – Тебе же и раньше приходилось убивать? – внезапно перешел он на «ты».

– Думаю, вы об этом знаете, – не стал давать прямого ответа Прудников.

– Глаза мне твои сейчас не нравятся, – улыбнулся Борис Аркадьевич. – Словно это тебя самого на казнь отправляют. Небось думаешь, что человека грех убивать?

– Есть такое, – признался Илья.

– Во-первых, хочу тебе напомнить, что ты сам согласился на такую работу.

– Выхода другого не было.

– Это возражение не принимается. Выход всегда есть, и ты его нашел, как умел, как понимал ситуацию. Во-вторых, этих типов трудно назвать людьми, – Борис Аркадьевич похлопал ладонью по папочке, напоминая о фотографиях. – Один хоть и носит погоны полковника, хоть и является моим коллегой по ФСИН, но на нем клейма негде ставить. Подумай, сколько на нем оборванных жизней зэков, искалеченных судеб. Разве не ты, пока отбывал на зоне первый срок, а потом снова в СИЗО сидел, в мыслях зло шептал «чтоб вы все сдохли, уроды». Про таких, как он, ты шептал. Было такое? Мечта твоя сбудется, собственными руками одного прикончишь. А на второго, лысого, не смотри, что мастюхи у него, как у авторитетного вора. Ссученный он, если с ментами якшается. Мразь он татуированная. Хочешь, я тебе полное досье на обоих выдам…

Борис Аркадьевич грамотно додавливал Илью, знал его больные места. Получалось, что, убив полковника ФСИН и авторитета с погонялом Топор, Илья только сделает мир чище, отомстит за всех, кто от них пострадал. Возражать было сложно. Подобную публику Прудников знал хорошо. Пусть не они сами, но другие, подобные им, сломали и его жизнь.

– Ладно вам меня за «советскую власть агитировать», – наконец произнес Илья. – Все это лирика. Не за это их двоих на тот свет мне предстоит отправить. За что?

– Думаешь перед смертью от них такой вопрос услышать? Если с ответом у тебя туго получится, подскажу. Просто гаркни им в рожи: «Сами знаете». Они знают, не сомневайся. – Сказав это, Борис Аркадьевич полез в карман, вытащил набор гитарных струн, запакованный в прозрачный пакетик. – Держи.

– Я на гитаре не играю, – пожал плечами Илья.

– Придется научиться, – хохотнул Борис Аркадьевич.

11

Ласковая ночь искрилась звездами. Тихо перешептывался лес, плескало озеро в сваи уходившего в воду помоста. Из трубы бани валил смолистый, ароматный дым. От самого крыльца начинался овальный подсвеченный лампочками бассейн. Голубая смальта его стенок переливалась, создавая иллюзию глубины. Над подогретой водой поднимался полупрозрачный парок. По другую сторону бассейна высился двухэтажный деревянный дом с изящно изогнутой крышей. Высокий забор окружал строения и с двух сторон далеко уходил в озеро.

У бортика бассейна был накрыт столик с выпивкой и закуской. Две голые девицы нежились в шезлонгах. И, хоть ночь была не слишком теплой, они не зябли. На них светили четыре гигантские инфракрасные лампы на высоких штативах. Толстушка открыла глаза, нервно повела плечами.

– Сколько ждать можно? Мы с тобой скоро поджаримся, как две курицы гриль. Меня колбасить начинает. Подгони их.

– Попробую, – худощавая девица набросила на плечи простыню и шагнула в баню.

В предбаннике было туманно от табачного дыма. Полковник Панкратов с авторитетом Топором сидели за дощатым столом, закутанные в простыни. Перед ними стояла недопитая бутыль вискаря и два захватанных стакана.

– Мальчики, – проворковала худощавая, аппетитно демонстрируя в прорехе простыни непропорционально большой бюст. – Народ к разврату давно готов. Уж климакс близится, а Германа все нет.

Панкратов недовольно уставился на девицу:

– Когда разврат начинать, здесь я решаю. Не видишь, у нас базар?

– Ты же дозу обещал, – в глазах худощавой загорелись нездоровые огоньки. – Сколько терпеть можно? Сдохну.

– Обещал – получите, – Панкратов приподнял со стола пакетик, в котором просматривались две ампулы и одноразовые шприцы. – Но только после. Ты, когда ширнешься, бревно бревном становишься. А с бревном трахаться неинтересно.

– Брысь отсюда, – осклабился Топор, показав желтые фиксы.

Мелькнув голой задницей, девица вышла и плотно закрыла за собой дверь.

– И то правда. Засиделись мы с тобой, – вздохнул Топор, разливая остатки вискаря. – Просто так это дело оставлять нельзя, само не рассосется. Голубинского кончать надо. Иначе не получится. И человек для этого у меня надежный имеется. В стирки мне проигрался, а карточный долг дело святое.

Панкратов нервно задергал веком.

– Ты, Топор, не думай, я не сомневаюсь, что это Голубь с «герчиком» нам воздух перекрыл. Но все же это лишнее, если генералов ФСИН одного за другим грохнут. Нехорошая тенденция получается.

– Сдрейфил? – ухмыльнулся Топор. – Такой шанс упускать нельзя. На себя все замкнем. А с тенденцией ты прав. Только она нам благоприятствует. Я все продумал. Найдут Голубинского, задушенного гитарной струной. Вот тебе и тенденция. Все один к одному. А мы сбоку. На того, кто Шпалу вальнул, и Голубя спишут. Семь бед – один ответ.

У Панкратова просветлело лицо.

– Все дело в «волшебных пузырьках», то есть в струнах. А ты прав.

– Как всегда, – Топор протянул над столом ладонь.

Полковник ФСИН ударил по ней своей, подтвердив договоренность.

– Решено. Действуй, даю добро. Только потом этого твоего надежного человека надо того… Ну, сам понимаешь. С концами.

– И тела не найдут, – пообещал Топор.

Чокнувшись, выпили и подались на улицу. Девицы тут же оживились. В лучах мощных инфракрасных ламп они принялись нетерпеливо изгибаться на бортике бассейна. Панкратов хищно улыбнулся, звонко шлепнул по голому заду пухленькую и развернул ее к себе спиной.

– А две дозы можно будет? – проворковала она, оглядываясь через плечо.

– Если ты, сучка, спешить начнешь, то и одной дозы не получишь, – ответил полковник. – Я этого не люблю.

Топор тоже не скучал, сложив руки. Худощавая разогревала его, стоя на коленях. И тут со стороны мостков, выходивших на озерную гладь, полыхнуло. Панкратов дернулся и схватился за простреленный зад, из-под пальцев тут же густо потекла кровь.

Худощавая от испуга сжала зубы. Топор взвыл от боли и ударил ее ладонями по ушам. Второй выстрел прозвучал через секунду после первого. Пуля угодила Топору в ногу, раздробив коленную чашечку. Уголовник рухнул и пополз, оставляя на светлой керамической плитке смазанный кровавый след.

– Волына… в бане, – прохрипел он, обращаясь то ли к Панкратову, то ли к девицам.

Но телки-наркоманки уже с визгом мчались к дому. Их белые тела мелькали среди декоративных кустов. Полковник ФСИН, морщась от боли, то и дело отрывая ладонь от простреленного зада, смотрел на собственную кровь, липко обволакивающую пальцы, и ковылял к бане.

Над мостками показались голова и широкие плечи. Гигант в глубоко натянутой лыжной шапке взобрался на помост и побежал к бассейну. Панкратов не успел добраться до двери, он только выставил перед собой руки, но тут же получил по ним удар прикладом снайперской спортивной винтовки, хрустнула кость.

Человек в лыжной шапке набросил Панкратову на шею удавку из гитарной струны и резко потянул. Силы не рассчитал, струна рассекла кожу, фонтаном брызнула кровь. Киллер толкнул полковника в спину, тот рухнул в бассейн, подняв фонтан брызг. В подсвеченной воде протуберанцами стало расходиться кровавое облако.

Топор упрямо полз, затравленно озираясь на человека, который неторопливо шел вслед за ним, старательно обходя кровавый след.

– Ты кто такой? – прохрипел авторитет.

– Какая тебе разница? – Мужчина ударил прикладом в плечо, мгновенно обездвижив правую руку, и прижал левую подошвой к плитке. – Ты сам знаешь, за что, – это были последние слова, услышанные Топором.

Удавка из гитарной струны сдавила ему горло. Киллер выждал и отпустил натянутую струну.

…На озере затихал, отдаляясь, гул лодочного мотора. Девицы, стараясь держаться поближе друг к другу, выбрались из-за угла бревенчатого дома.

– Бежим на хрен, – бескровными губами проговорила упитанная.

– Он уже не вернется. Шмотки забрать надо.

Худощавая метнулась к бане, схватила в охапку свою одежду и одежду подружки, поискала взглядом на столе.

– Чего добру пропадать? – Она сжала в ладони пакетик с наркотиком.

12

Багряное солнце уходило за морской горизонт, золотило закатным светом стволы древних южных сосен – пиний. Волны лизали берег. Лаша с Катей сидели на вынесенном прибоем стволе дерева. Шпаликова всхлипывала.

– Лаша, теперь ты один у меня на свете остался.

– Давай Коляна твоего помянем, – Лацужба налил в металлические стаканчики чачу. – Пусть земля ему будет пухом. Слушайся меня во всем, и все будет хорошо. Слышишь, Катька?

Шпаликова выпила обжигающе крепкую чачу, прикрыла рот ладонью.

– Как же теперь дела будут идти? – продолжая всхлипывать, спросила Катя. – Я здесь. А Коли нет. Кто же с людьми встретится, товар заберет? Мне в Москву надо. Я все ждала, ждала от него весточки, чтобы деньги на счет сбросить…

– Нельзя тебе в Москву, – твердо произнес Лаша. – Сама прикинь. Коля тебе сказал лавешки придержать, пока он с поставщиками добазарится. А кто об этом уговоре знает? Ты да я. Вот и подумают поставщики, что ты с бабками сдернула. Я-то вообще не при делах. Пока все не уляжется, тебе тихо сидеть надо. Не высовываться.

И без того искаженное горем лицо Кати перекосило от страха.

– А об этом я и не подумала. Но можно же как-то все это объяснить людям.

Лаша усмехнулся кончиками губ.

– Попробовать-то можно. Но получится ли? – призадумался он.

– Давай вместе в Москву поедем, – предложила женщина, преданно заглядывая любовнику в глаза.

– Нельзя. Или ты мне не доверяешь?

– Я? Тебе?! – вырвалось у Кати. – Как ты такое говорить можешь?

– Тогда все решить можно. Не одного твоего Колю гады какие-то завалили. Еще пара важных человек из цепочки выпала. Концы связей обрублены. Их срастить надо. Могу этим заняться. Будем тогда с тобой в шоколаде.

– Коля мне строго запретил контакты кому-либо сбрасывать. Ни при каких обстоятельствах.

– Даже мне?

– Коля сказал, что и тебе нельзя.

– Раз сказал, то что поделаешь… Вот только у Коляна теперь не спросишь.

Первоначально, завязывая роман с Катькой, Лаша собирался просто завладеть одним траншем лавешек. Дальше его фантазия не шла. Ему легко удалось влюбить в себя Шпаликову, обмануть ее, заставив задержать проплату, он убедил Катю, что действует по поручению Николая. А потом попросту изолировал ее от внешнего мира. Влюбленная женщина не способна трезво смотреть не только на своего любовника, но и на весь мир.

Однако теперь Лаша стал понимать, что сможет сделать куда больше. Нужно было только выведать у Катьки «страшную военную тайну». Но дожимать ее следовало осторожно.

На дороге, идущей вдоль берега, показалась машина. Выглядела она колоритно, словно сошла с киноэкрана. Старый «Кадиллак» с открытым верхом. Выкрашенный ярко-красной лаковой краской автомобиль сверкал никелированными деталями. Начищенный латунный рожок клаксона был вынесен наружу. В кожаном салоне развалился за рулем мужчина не менее колоритный, чем средство его передвижения. Расстегнутая до пупа белоснежная рубашка, на шее повязан ковбойский платок, из-под широкополой кожаной шляпы свисал длинный хвост волос, туго стянутых шнурком. На заднем сиденье чернел футляр для гитары.

Водитель резко затормозил напротив Лаши и Кати, дал длинный гудок-трезвучие и приветственно помахал рукой.

– Кто это? – скосила глаза Катька.

Лацужба, выражая неприязненность, поджал губы:

– Приятель один.

Моложавый мужчина выбрался из-за руля и двинулся на пляж, даже не закрыв дверцу машины.

– Я же тебя просил… – начал было Лаша.

– А мне теперь как-то по хрену твои просьбы. Я дело твое в лучшем виде сделал. А ты от меня бегаешь. На звонки не отвечаешь. Полдня ищу по всей Пицунде.

– Вечером бы зашел ко мне домой. Мы все б и перетерли с тобой.

– Вечером я в ресторане играю, – «ковбой», не стесняясь, рассматривал Катю, ей даже неудобно стало. – Марат Дяпшипа, меня здесь каждая собака знает, – представился он.

Пришлось назваться и Кате Шпаликовой. Марат картинно взял ее ладонь и поцеловал руку. Прикосновение его губ оказалось холодным и влажным.

– Кстати, приглашаю послушать. Приходите сегодня, – предложил Дяпшипа.

– Мы дома побудем, – почему-то слегка настороженно отказался от предложения обычно самоуверенный Лаша. – Я кабана забил, шашлык собрались готовить.

– А я настаиваю, – Марат смотрел Лацужбе прямо в глаза. – Шашлык-машлык тебе и в ресторане хорошо приготовят.

– Хорошо, придем, – согласился тот, но тут же взял Марата за рукав, отвел в сторону.

Катя не слышала, о чем они говорили, – общались шепотом. Вдобавок слова сносил ветер, глушил шум прибоя. Лаша нервничал, почему-то злился. А вот Марат хищно улыбался и отвечал раскованно, даже несколько нагло.

Наконец «ковбой» уселся в машину, дал длинный гудок, развернулся на узкой дороге и покатил к Пицунде.

– Вы чего-то не поделили? – спросила Катя.

– Давняя история, – попытался отмахнуться Лаша. – В детстве в одну девчонку были влюблены. Вот с тех пор и собачимся.

Кате хотелось поверить в такую версию, но даже ее затуманенный страстью разум подсказывал – здесь что-то не так. Тем не менее, несмотря на пережитое, Шпаликовой хотелось пойти сегодня с Лашей в ресторан. Ведь она понимала, что в доме своего жениха, в четырех стенах, не сможет найти себе места. Переживания вновь нахлынут на нее волной, а слезы сами собой потекут из глаз.

Ресторан располагался в просторной пристройке одного из старых домов отдыха, возведенного еще в конце семидесятых годов. Чем-то он напоминал аквариум. Все стены от пола до потолка из стекла, а за ними в густой южной ночи качались на ветру подсвеченные разноцветными фонарями пальмы. Публика тут собралась пестрая: местные абхазские чиновники, работники таможни, полицейские… несколько компаний отдыхающих. Лаша с Катей сидели за столиком напротив сцены. Шпаликова прикрыла ладонью бокал, куда Лацужба собрался налить красное вино.

– Я и так уже пьяная. А мешать не хочу.

– Не хочешь мешать, тогда выпей чачи, – тут же предложил Лаша.

На сцене под записанную музыку отплясывали пять девиц в расшитых блестками платьях. Наверное, по замыслу хореографа, они представляли канкан. Но получалось у них что-то малопристойное и малопривлекательное. Публика особо не обращала на них внимания. Мужики лишь изредка бросали на девиц похотливые взгляды. Канкан закончился. Танцовщицы, визжа, убежали со сцены, сорвав при этом жидкие аплодисменты. После чего сразу же стал слышен перестук столовых приборов и звон бокалов.

Лацужба вытянул ноги под столом, положил руку Кате на колено, слегка сжал пальцы. Шпаликова сперва хотела сбросить его ладонь, все-таки брата убили и не время развлекаться, но передумала. Несмотря на переживаемое горе, ее сознание затуманила сладкая истома от прикосновения Лаши.

– Но мы-то живы, – кавказец облек чувства женщины в слова.

– Помолчи, – попросила Катя.

На сцене появился Марат. Его выход никто не объявлял, но в этом и не было необходимости, публика гитариста знала.

– Молодец, что приехал! – выкрикнул кто-то из зала.

– Где тебя носило?!

Марат загадочно улыбнулся, надвинул на глаза широкополую кожаную шляпу, сел на высокий табурет и неторопливо принялся натягивать на электрогитару басовую струну. При этом инструмент издавал странные, словно потусторонние шаманские звуки. Настроив гитару, Марат закрыл глаза и стал петь. Ресторанный зал притих. Необычная зазвучала музыка. Вернее, она была абсолютно знакомой для людей – одна из самых лирических песен «The Beatles». Но пел ее Марат по-русски:

– «До сих пор она мне в белом платье снится. Снится мне, что снова я влюблен…»

И только припев «О, Gele!» звучал по-английски. Но манера исполнения была абсолютно кавказской, с голосовыми подводками. Казалось, что звучит одна из абхазских народных песен. Под нее, при желании, даже лезгинку можно было бы станцевать. От щемящей душу мелодии Катька совсем раскисла. На глаза навернулись слезы. Ей стало так жалко и Коляна, и себя саму. Лаша мял ее колено под столом. А Марат пел, полуприкрыв глаза. Одна песня сменяла другую.

Домой к Лаше поехали все втроем на машине Марата. Хмельная Катька заплаканными глазами смотрела на ночное море. Ветер трепал ее волосы. Лацужба, обняв женщину за плечи, прижимал ее к себе и шептал на ухо нежные слова.

Во дворе дома одуряюще пахло цветами.

– Подожди на террасе, – обратился Лаша к Марату. – Я сейчас вернусь, твое от тебя не уйдет, – и повел Катьку в дом.

– Спасибо тебе за вечер, – сказала женщина.

– Чего уж там. Я же твой жених, должен был поддержать в трудную минуту. Решаться, Катя, надо. Если в Москве не появлюсь и все не разрулю, плохо нам будет. А тебе там объявляться сейчас нельзя, – напомнил Лацужба о делах.

– Коля говорил, чтобы никому и никогда, – прошептала Катя, но по ее голосу можно было догадаться, что она готова поступиться дельным советом покойного брата.

– Понимаю, – покачал головой Лаша. – Когда большие деньги на кон поставлены, то стремно становится. Давай так сделаем: коды, номера счетов мне знать необязательно. Ты со своего ноутбука лавешки поставщикам сбрось, сама с ними переговори по телефону. А я их товар в Москве и встречу. Идет? Не стану же я тебя бросать в такой ситуации, когда у меня только половина обрубленных концов связей.

– Не станешь. Так и сделаем, – обрадовалась компромиссному предложению Катя.

– Чего тогда тянуть? – пожал плечами Лаша. – Прямо сейчас бабки им сбрось, обо всем переговори, – он заглянул Шпаликовой в глаза. – Там же, где они живут, сейчас день?

– Сделаю.

– Пошли.

Лацужба повел Катю в спальню. Шпаликова села к трюмо, сдвинула свою косметику к краю, поставила перед собой ноутбук, положила мобильный телефон.

– Мне твои секреты знать необязательно, – Лаша зажег свет над трюмо, вышел и демонстративно закрыл за собой дверь, оставив Катю одну.

Шпаликова вздохнула, посмотрела на свое отражение, провела кончиком пальца по морщинкам в уголке глаз.

– А позавчера их еще не было, – прошептала она и стала набирать длинный номер на трубке мобильного.

Лацужба тем временем отпер кладовку. На полке тускло мерцал монитор ноутбука, подсоединенного к камере, установленной в спальне. Теперь он мог видеть, какие клавиши нажимает Катя, что появляется на экране ее компьютера.

– Вот дура, развелась на три копейки, – восхищенно похвалил самого себя Лаша.

Вскоре он уже курил на террасе вместе с Маратом. Гитарист сжимал в руке только что полученный от Лацужбы увесистый пакет с долларами.

– Все чин-чинарем, – Лаша улыбался. – Ты работу сделал. Я тебе и заплатил. Одного только понять не могу. На хрена ты еще и Топора с полканом Панкратовым завалил?

– Не валил я их. Тут мутка какая-то. Но это твои проблемы.

Лацужба задумался…

Катя ждала Лашу в постели. В мыслях вела заочный диалог с убитым братом, пыталась убедить «его» в том, что поступила правильно. Конечно же, на самом деле она убеждала себя.

Лацужба проскользнул в спальню, тут же выключил свет, избегая смотреть Кате в глаза. Лишь в наступившей густой южной темноте он снова почувствовал себя уверенно, лег рядом с женщиной.

– Лаша, Лаша… – нежно зашептала Катька, тычась носом ему в плечо.

– Катюха, – отозвался кавказец, повел рукой, обнаружил, что на Шпаликовой ничего нет, удовлетворенно хмыкнул. – Сейчас.

Действовал он довольно грубо и неловко. Но Кате именно это и нравилось. Вначале она всегда немного стеснялась своей наготы, ну а потом, когда расходилась, можно было уже и зенитные прожектора включать. Усталая, разгоряченная и обмякшая, она откинулась на подушки.

– Ух… – облегченно выдохнул Лацужба, – люблю, когда ты такая.

Он повернулся на бок спиной к невесте. Та прижалась к нему, такому сильному, уверенному в себе, и быстро заснула. Пробудилась Катя, когда еще было темно. Лаша шуршал в темноте одеждой.

– Ты куда? – спросила она. – Почему свет не зажег?

– Не хотел будить. Я сейчас, спи.

Лацужба вышел из комнаты. Катьке не хотелось выбираться из-под одеяла, она подвинулась на нагретое Лашой место и задремала. Сколько времени прошло, она и сама не знала. Скрипнула дверь, послышалось шлепанье босых ступней по паркету. Шпаликова чуть отодвинулась, давая место лечь жениху. Послышалось невнятное бормотание, прохладная рука бесстыдно заскользила по ее голому телу.

– Лаша, я же сплю, – жеманно прошептала Катя, останавливая ладонь на груди.

Рука прошлась по животу, пальцы змеями ввинчивались между плотно сжатыми ногами. Катя обняла лежавшего рядом с ней мужчину, провела ноготками по его спине. В ответ раздалось довольное мычание. Застонала и Катька, готовясь к близости. И тут Шпаликова обнаружила у своего жениха на затылке туго стянутые в хвост длинные волосы. Испуганно отпрянула, села. За окном уже немного развеивалась темнота. В предрассветных сумерках Катька рассмотрела, что рядом с ней в кровати совсем не Лаша, а абсолютно голый гитарист Марат Дяпшипа.

– А ну вали отсюда! – крикнула женщина. – Лаша тебя прибьет! – она принялась колотить гитариста кулаками в грудь.

Но тот только смеялся в ответ, сгреб Шпаликову, опрокинул на подушки.

– Я Лаше скажу! – извивалась под ним Катя.

– Да он сам мне сказал, что я могу с тобой делать что угодно! И куда хочу! Больно нужна ты ему. – Насильник навалился на Шпаликову, заломил ей одну руку, а вторую уже привязывал капроновым чулком к спинке кровати.

– Врешь, урод. Лаша! – закричала Шпаликова, но тут же получила хлесткий удар по лицу.

Марат распалялся, подминал под себя женщину. За пару минут борьбы ему удалось привязать к спинкам кровати руки и ноги Кати. Теперь она беспомощно дергалась.

– Не нужна ты теперь ему, – осклабился Марат. – Он из-за бабок с тобой связался, а теперь бросил.

– Врешь! Не мог он так. Я его люблю, – Катька плюнула в Марата, тот с кривой улыбкой растер плевок по своей груди.

– Бросил, дорогуша.

Теперь Марат уже не спешил. Жертва не могла оказать ему сопротивления. Он взгромоздился на Шпаликову, принялся ласкать.

– Расслабься и получи удовольствие, – посоветовал он.

Шпаликова извивалась, пытаясь сбросить с себя Марата.

– Не дамся. Ненавижу. Дрянь, – шипела и плевалась она. – Не получится у тебя. Сейчас Лаша вернется!

– Достала, – прохрипел Марат, у которого и в самом деле пока не получалось овладеть Катькой. – Заткнись и не дергайся.

Он схватил женщину за волосы, а затем ловко затянул на ее шее гитарную струну. Шпаликова замерла, чувствуя, как та глубоко врезалась в кожу. Гитарист слегка ослабил хватку, дал вздохнуть. Склонился к жертве, заглянул ей в глаза.

– Кинул тебя Лаша. Бросил. У него другая баба есть в Москве, – проговорил он.

– Врешь! – рискуя разрезать кожу гитарной струной, прохрипела Катя.

– А зачем мне врать? – пожал плечами Марат. – Машка Пономарева у него в Москве есть. Он и сюда ее привозил. Трахается баба, как швейная машинка.

– Машка! – вырвалось у Кати. – Эта прошмандовка?!

– Она самая, сисястая. К ней и укатил. А тебя мне оставил поразвлечься. Сказал, делай с ней что хочешь.

У Кати помутилось в голове. Теперь в сказанное Маратом она поверила, мгновенно вспомнив Машку Пономареву, у которой несколько раз была в гостях дома. Эта наглая и развратная стерва с огромными сиськами могла соблазнить кого угодно. Она не стеснялась рассказывать об этом в подробностях даже Кате, которую и видела-то пару раз. Злость, ненависть в одно мгновение проснулись в душе женщины, затмили разум. Желание мстить сделалось единственной целью в жизни.