Текст книги "Через тернии к звездам. История создания самой большой сети апарт-отелей. Начало"

Глава 5
Легко в учении, но тяжело в бою

Первый же минус своей учебы в колледже я обнаружил буквально через неделю занятий. До школы мне было идти три минуты, а теперь я тратил на дорогу больше часа. Сначала 20 минут на автобусе до метро, потом полчаса в подземке, а затем еще четверть часа топать ножками. Удивительно, но на этом недостатки закончились.

Обучение не потребовало вообще никаких усилий. Мой физматовский лицейский бэкграунд позволял мне не заморачиваться ни с домашними заданиями, ни с новыми темами. Все, что объясняли нам на первом курсе, шло в соответствии с базовой школьной программой, которую я знал как «Отче наш» после своего сильного класса.

И это понимание придало мне большую уверенность, которая, опять же к моему удивлению, вызвала живой интерес к учебному процессу. На каждом занятии я первым тянул руку.

Постепенно я восполнил все свои школьные пробелы. Стал с удовольствием выполнять домашние работы и даже почитывал дополнительную литературу. Каких-то специальных предметов, приближающих меня к морскому приборостроению, пока не было, так что я, откровенно говоря, кайфовал.

Однако главное достижение ждало меня впереди: в конце года я, вечный троечник, получил зачетку, в которой была только одна четверка по русскому языку, остальные отметки – пятерки. Чтобы подчеркнуть свой успех, скажу к слову, что средняя успеваемость на нашем курсе была на уровне тройки.

С сокурсниками тоже все складывалось хорошо. На моем потоке было шесть групп по пятнадцать человек в каждой. Само собой, Денис, Вовка, Макс и Артем учились вместе со мной. К тому же в моей группе были еще четверо ребят с нашего двора. Так что адаптация к новому коллективу прошла быстро и спокойно.

Через месяц в нашу аудиторию зашел классный.

– Ребята, нам нужно выбрать старосту и культорга группы! – деловито сказал он.

Все тут же обернулись на меня.

– Кудинова, конечно, – хохотнул Паша Миронов. – Он у нас главный активист и специалист по всем вопросам.

Его поддержал Денис.

– Абсолютно с вами согласен, ребята, – расплылся в улыбке классный. – Я и сам хотел предложить вам кандидатуру Кирилла.

Так мне добавилась еще и общественная нагрузка. Странно, но и она мне тоже нравилась: я с энтузиазмом договаривался о необычных экскурсиях и походах, организовывал различные мероприятия в колледже. Приятным бонусом к моему статусу стала повышенная стипендия.

Отец пришел с первого родительского собрания довольный как слон.

– Сын, иди чаю попьем, – услышал я в своей комнате его голос из кухни.

Я пришел и стал помогать маме накрывать стол. Но тут папа встал и достал из шкафчика бутылку коньяка.

– Хотя, мать, по такому случаю не грешно и по пять капель принять, – улыбнулся он от уха до уха. – Давай, сын, тащи рюмки.

Я метнулся за ними в комнату к серванту, удивляясь столь бурной радости отца. Тот же, разлив коньяк, поднял свою рюмку:

– Ну что, сын, за тебя! Мо-ло-дец! Достойно начал взрослую жизнь!

Папа чокнулся стопками с мамой, они выпили, а я глотнул свой чай. Спиртным я не увлекался, да и родители мне никогда не наливали.

– Саш, ну расскажи по-человечески, что там было, – взмолилась мама.

– Целый час слушал дифирамбы нашему сыну, – с гордостью сказал папа. – Кирилл у нас лучший ученик в группе. Никаких вопросов к нему нет. Так что на следующие собрания мне сказали не ходить. Вот так-то, мать!

– Умница, сынок! – с любовью посмотрела на меня мама и погладила по руке.

Конечно, я был в эйфории. Но еще большее удовлетворение у меня вызвал тот факт, что и отец мною тоже гордится. А это дорогого стоило. Папа для меня был безусловным авторитетом. Я равнялся на него и хотел быть на него похожим. Поэтому его редкая похвала стала для меня лучшей наградой.

И все же, несмотря на блестящую «карьеру» в колледже, я отчаянно скучал по школе и своим одноклассникам. И не только потому, что у моих сокурсников были откровенно другие приоритеты: кого-то из них волновала выпивка, кого-то – девочки и длительные загулы, а кто-то просто протирал штаны в ожидании диплома. У нас не было ни общих интересов, ни увлечений и, само собой, какого-то общего будущего. Так что я по-прежнему проводил свободное время с одноклассниками. Но и там меня ждало горькое разочарование.

Как-то раз я пришел на день рождения одноклассника из моего родного 10 «А». Ребята мне откровенно обрадовались и засыпали вопросами.

– Кирыч, с ЛЭТИ покончено? – обожгла меня внезапная фраза.

– Не-не, я с вами через два года, – быстро ответил я. – ЛЭТИ форева! После второго курса буду поступать!

– Молоток! Давай обязательно. Будем потом все в одном большом двенадцатом «А», – хихикнул кто-то.

А потом ребята стали восторженно обсуждать свой недавний поход куда-то под Лисий Нос, где с кем-то что-то произошло. Но я не понимал их обрывистых комментариев, вызывавших бурный хохот одноклассников. Я становился чужим среди своих. И этот печальный, но вполне логичный факт вызывал у меня горечь.

Несмотря ни на что, электротехнический институт был моей главной целью. Поэтому на втором году обучения я записался на четырехмесячные подготовительные курсы при ЛЭТИ.

И тут меня снова постиг жестокий удар. Я вновь оказался в шкуре троечника.

В институтскую аудиторию нас, будущих абитуриентов, набивалось по 50 человек. Преподаватели загружали знаниями, уровень которых значительно превышал мой лицейский запас и скорее приближался по сложности к первому курсу института. Задать лекторам вопросы было невозможно из-за взятого ими ритма и нашей многочисленности. Были занятия, на которых я понимал только отдельные слова.

Но последней каплей стала обернувшаяся ко мне незнакомая девчонка:

– А ты за сколько минут доказываешь теорему Лагранжа? – высокомерно спросила она.

– Чего? – не понял я.

– Ты что, ничего не знаешь о конечных приращениях? – окинула она меня презрительным взглядом.

– Нет, нас не учили, – буркнул я.

– Ты что, с Урала? – сузились ее глазки. – Нам даже теорему Ферма преподавали.

– Где это ее преподают? – усмехнулся я. – И кстати, ее что, уже доказали?

– В 239-м лицее! – гордо вздернула носик незнакомка и, проигнорировав мою шпильку, картинно отвернулась.

О 239-м президентском физико-математическом лицее были наслышаны, кажется, все ученики естественно-научных школ Петербурга. Это было самое крутое учебное заведение города. Среди нас ходили байки, что уровень там такой, что все, написанное на их доске, нам покажется сплошной тарабарщиной. Подозреваю, что доля правды в этой легенде была, потому что позже, в институте, со мной учились ребята из 239-го, и они чувствовали себя примерно так же, как я ощущал себя на первом курсе колледжа.

Тем не менее на наших подготовительных занятиях, видимо, было достаточно выходцев из этого заведения, судя по комментариям с мест, что эта учебная программа для первоклассников.

Я же чувствовал себя тем самым троечником, поэтому грыз гранит науки еще ожесточеннее и к июню кое-как «дополз» до вступительных экзаменов в ЛЭТИ. Но звезду с неба я так и не сорвал: математику сдал на четверку, а по физике схватил трояк. Проходной балл на мой факультет был восемь. Я снова не добрал один чертов балл! Со своими оценками я мог зачислиться на другой, малопривлекательный для меня, факультет. Но учиться там я не видел вообще никакого смысла.

Расстроенный, я пришел домой. На этот раз не стал грустить на лестничной лоджии, а зашел сразу в квартиру.

– Сынок, ну ничего страшного, – успокаивала меня мама. – Поучишься в колледже еще год и следующим летом попробуешь опять.

– Мам, я же хотел со своими ребятами из школы учиться, – удрученно сказал я. – А теперь они в институте будут, а я снова останусь в своей путяге.

– Сын, мне кажется, ты рано падаешь духом, – попытался взбодрить меня зашедший в комнату папа. – Можно попробовать поступить в другой институт. Потом переведешься, если тебе уж так приспичил этот ЛЭТИ.

– Нельзя, – с мукой посмотрел я на него. – Вступительные экзамены уже везде закончились.

– Кирилл, а ты не хочешь попробовать поступить в Политех? – гнул свое папа. – Это тоже очень престижный вуз.

– Пап, услышь меня! – почти прокричал я. – Экзамены ВЕЗДЕ закончились!

– Ну, у меня в Политехе работает один знакомый, – лукаво улыбнулся папа. – Он сможет организовать тебе дополнительные вступительные экзамены.

Но я оставался безутешным. Во второй раз мне казалось, что жизнь кончена.

– Сынок, а ты съезди туда, посмотри, – мягко сказала мама. – А вдруг тебе понравится?

Поразмыслив, я решил, что предложение родителей меня никак не лимитирует. Поэтому с утра я отправился на Политехническую улицу, названную в честь одного из старейших вузов, созданного еще в конце XIX века.

Я немного сомневался, на какой станции метро мне выходить, потому что институтские корпуса были разбросаны между «Академической», «Площадью Мужества» и «Политехнической».

Кампусом Политеха я был поражен. После него ЛЭТИ показался мне не Кембриджем, а захудалым постоялым двором. Это был целый город из более чем десятка красивейших старинных зданий. Огромные лектории, коридоры и аудитории, которые, казалось, дышали самой историей! А уж от спортивного комплекса с огромным футбольным полем и несколькими залами для разных видов спорта я был вообще в полном восторге. Вечером я взахлеб делился своими впечатлениями с родителями.

– Папа! – как ребенок воскликнул я. – Я буду туда поступать!

– Запомни, Кирилл, – сказал мне отец с улыбкой. – Слов «нет» и «нельзя» при достижении своих целей не существует.

На этом папа достал записную книжку и отправился в комнату, где у нас стоял телефон.

Через несколько дней все формальности были улажены, и я пошел сдавать экзамены. Получив две четверки, я стал студентом факультета технической кибернетики Политехнического университета. Конечно, я был на седьмом небе от счастья!

О, если бы я только знал, какой ящик Пандоры откроет мое поступление в этот вуз!

Глава 6
Институтский арксинус

Первого сентября я поехал в свою новую альма-матер в неважном настроении. Причиной этому было разочарование от того, что я не буду учиться вместе со своими одноклассниками.

Кроме того, мне снова предстояло вливаться в новый коллектив, а я был тогда юношей малообщительным и испытывал по этому поводу достаточно сильный дискомфорт. Так что в аудиторию, где собралась моя группа, я зашел с 15-минутным опозданием.

Меня встретила галдящая толпа свежеиспеченных студентов. Двенадцать человек, среди которых была всего одна девушка. Я молча прошел на «камчатку», сел и начал наблюдать за одногруппниками.

По их разговорам я понял, что в моей группе целых пять человек из треклятого лицея, и скривился. Опять я попал в компанию этих снобов! Но, забегая вперед, скажу, что выпускники престижнейшей школы оказались нормальными ребятами, а двое из них даже стали моими верными друзьями.

Само собой, я, как, впрочем, и остальные парни, присматривался к Виктории – единственной представительнице слабого пола в нашей группе. Невысокая симпатичная девушка с темно-русыми волосами, волнистыми ручьями спадающими на ее плечи, была какой-то удивительно уютной. Она не была худышкой. Напротив, все линии ее тела казались округлыми и плавными. Женственное и очень стильное платье, полные достоинства движения навевали мысли о тургеневских девушках или смолянках. Серьезность ее взгляду придавали очки, но когда Виктория улыбнулась и бросила мимолетный взгляд в мою сторону, я поймал себя на мысли, что попал под обаяние этих очаровательных голубых глаз, а Моне Лизе далеко до такой улыбки. Когда же выяснилось, что моя одногруппница иногородняя, я начал прикидывать стратегию и тактику своего «наступления».

– Вуктыл? Это где? – глазел на Викторию незнакомый очкастый брюнет.

– Нефтяной городок в Коми, – ответила она. – Всего 18 тысяч населения.

– А чего ты тогда в Политех, а не в «керосинку»? – удивился очкарик.

– Не люблю запах нефти, – вновь обворожительно улыбнулась Виктория.

Следующую четверть часа, впрочем, как и на протяжении всего обучения, обаятельная Виктория была в центре внимания мужской части группы.

– Пипл, айда в спорткомплекс на пати, – перебил всех долговязый парень, своим видом больше напоминающий диджея, нежели будущего кибернетика. – Там обещают годный гиг[3]3
  Гиг (жарг.) – концерт, музыкальный фестиваль, как правило, независимых исполнителей. Проходит на площадках, не подразумевающих места для сидения. – Прим. ред.


[Закрыть].

Как выяснилось позднее, парень действительно был известным питерским диджеем, и на кой ему кибернетика, он не мог объяснить не то что нам, но и себе. Видимо, именно поэтому Денис отчислился сразу после первого семестра. Затем наш Политех потерял и Гену Васильева. Этот деятель всегда мечтал стать дальнобойщиком и говорить мог лишь о романтике шоферской баранки. За нее он и попал после летней сессии.

Ну а пока моя группа дружно ушла в спорткомплекс, я, пренебрегая посвящением в студенты, отправился знакомиться с расписанием. Когда я прочел названия предметов, среди которых были ядерная физика, высшая математика и численный анализ, нехорошие предчувствия заскребли у меня на душе тигриными когтями.

Первый же месяц учебы подтвердил мои худшие опасения. Я снова превратился в того троечника, который в школе и на подготовительных курсах продирался сквозь незнакомые слова, как через лесные дебри.

Весь сентябрь я принципиально не шел на контакт с однокашниками. Сидел на задней парте, приглядывался и прислушивался. Половина группы была откровенными ботаниками, зацикленными на учебе. От этих товарищей у меня сводило скулы. Зато вторая половина – в меру замороченные на обучении парни, которые не чурались всех прелестей жизни и брали от нее по полной. Вот с ними-то я и решил дружить. Самыми близкими мне товарищами стали Сергей Тарасов и Алексей Никандров – те самые выходцы из 239-го лицея, напрочь лишенные пафоса своего учебного заведения и запросто помогавшие мне в учебе. Впоследствии именно с ними я буду совершать первые шаги в бизнесе.

Парни легко и непринужденно объясняли все то, что мне казалось китайской грамотой. Так что в выходные я с тоской думал о новой неделе, где меня будут мучить теорией вероятности и химией уровня доктора наук.

Одним из немногих предметов, что давался мне с легкостью, было черчение, которое проходило в большом чертежном зале главного корпуса Политеха. На одном из больших деревянных столов я быстро и с удовольствием делал планы самых сложных деталей в объеме и разных ракурсах. Впрочем, я часто отвлекался на Викторию, которая рядом мучилась со сборочными чертежами и аксонометрическими проекциями. Ей, волшебно смотревшейся зимними вечерами в желтом свете старинных настольных ламп, никак не давалось черчение. Разумеется, я предложил свою помощь. Быстро выполнив чертежи за двоих, я приглашал Викторию в уютные кафешки, разбросанные по нашему кампусу. В них-то и зародилась наша дружба.

Но все же бо́льшую часть времени я чувствовал себя первоклассником, которого по ошибке посадили в университетскую аудиторию. Поэтому, махнув на все рукой, приходил на семинары и лекции, садился в самый дальний угол, надевал наушники и отвлекался от всей этой научной мути более понятными и приятными строчками из песен «Сплина» и «Би-2». Само собой, мое поведение не могло не раздражать преподавателей.

Первым дал мне щелчок по носу преподаватель культурологии – искусствовед и научный сотрудник «Эрмитажа» Алексей Лепорк, специализировавшийся в том числе на культуре Петербурга XVIII–XIX веков. Хоть его лекции были интересными – в первом семестре он рассказывал об истории и архитектуре моего родного города, – у меня к ним было прохладное отношение.

Я, как коренной ленинградец, с детства прекрасно знал, что Зимний, Екатерининский и Петергофский Большой дворцы построил Растрелли. Не путал Россини с Росси, которому мы обязаны Михайловским дворцом, Дворцовой площадью, Сенатом, Синодом и Александринкой. Отличал Исаакиевский собор от Казанского. В этом смысле снобизм петербуржца у меня был. А Алексей Лепорк обладал здоровым цинизмом.

– Кудинов, я так понимаю, что вы уверены, будто знаете все исторические памятники нашего города, – лукаво глядя на меня, сказал он на одном из семинаров. – Но это, увы, не так. И сейчас вы сами это поймете.

Лепорк неторопливо подошел к столу и включил диаскоп, взяв внушительную стопку слайдов.

– Здесь 100 слайдов с архитектурными жемчужинами Петербурга, – сказал он. – Чтобы получить зачет, вы должны правильно назвать 99 из них. Причем такой ответ, как, например, «Это дом Зингера, который был построен для владельца фабрики швейных машинок “Зингер”, из купола здания виден Казанский собор», не принимается. Вы должны знать год постройки, архитектора, конструктивные особенности и культурное значение здания. Итак, приступим.

Лепорк начал листать слайды. Среди очевидных – Зимнего дворца, Троицкого моста, Петергофа и Царскосельского лицея – появлялись до боли знакомые здания. Но о них я, к своему стыду, ничего сказать не мог. В общем, в тот раз я дал не больше пяти полных и правильных ответов.

– Что ж, зачет вы не сдали, – выключая диаскоп, сказал Лепорк. – У вас есть еще полтора месяца, чтобы изучить родной город. Конечно, я понимаю, за этот срок невозможно узнать все досконально. Но в любом случае вы откроете для себя абсолютно новый и прекрасный Петербург.

Получить незачет означало быть не допущенным к сессии, что, в свою очередь, грозило отчислением. Такая перспектива меня, разумеется, не устраивала. Поэтому я ежедневно выделял по два-три часа на осмотр города с блокнотом. За этим же увлекательным занятием я проводил и все выходные. Вернее, мы. Виктория совсем не знала город, поэтому мы объединились и вместе «готовились» к зачету по культурологии.

Мы поднимались на смотровую площадку колокольни Петропавловки, преодолев те самые 270 ступенек, и в купол того самого дома Зингера, откуда спустя десятилетие Павел Дуров разбрасывал пятитысячные купюры. Мы поражались экспозиции военно-морского музея, очарованные архитектурой бывшей Биржи. У нас подкашивались ноги и уставали глаза, когда мы почти весь день смотрели картины в Эрмитаже. Мы чистили нос Чижику-Пыжику на Фонтанке и любовались оранжереями Ботанического сада на Карповке. И Лепорк был прав: я открывал для себя совершенно новый город, испытывая какой-то детский восторг во время прогулок по знакомым улицам. И в душе как-то само собой всплывали строчки:

 
«…Люблю тебя, Петра творенье.
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…»[4]4
  Отрывок из стихотворения А. С. Пушкина «Медный всадник». – Прим. ред.


[Закрыть]
 

Конечно, помимо знакомства с городом, мы с Викторией открывали себя и друг друга. Каждый наш поход обязательно завершался вечером в уютном кафе. И я до сих пор благодарен Алексею Лепорку, уже очень известному в Петербурге человеку, за то, что он помог заново открыть для себя Питер и привил мне действительно сильную любовь к моему городу. Разумеется, наши с Викторией усилия не прошли даром, и мы оба сдали зачет с первого раза.

Но первая зимняя сессия, впрочем, как и три последующих, оказалась для меня форменным хождением по мукам. Бесконечные пересдачи, дополнительные занятия, повторные лабораторные работы, постоянная угроза отчисления – вот что такое были первые два года обучения в Политехе.

А на третьем курсе появился луч света: ненавистные мне высшие физики-химии-математики сменились вполне прикладными науками – «Программирование», «Искусственный интеллект», «Робототехника».

Теперь я понимал, что изучаю, как это работает и каким образом применяется на практике. Конечно, я сдавал сессии не так легко и непринужденно, как одногруппники – выходцы из 239-го лицея, но зато с первого раза. Более того, если на первых курсах я тупо заучивал билеты и механически повторял текст, то теперь я понимал суть заданий. Поэтому в моей зачетке окончательно исчезли тройки, и все чаще стали появляться отличные отметки.

Главным «драйвером» такого чудесного изменения моей учебы стала компьютерная грамотность. Я ведь не только знал «начинку» ПК, но и мог собственноручно его собрать. Кроме того, благодаря школьному компьютерному бэкграунду, помимо знания языков программирования и азов кодирования, я владел алгоритмическим мышлением. Я умел ставить новые в то время Windows и MS Office, за что, кстати говоря, начал получать первые деньги.

Впрочем, я немного забежал вперед. Несмотря на трудности с обучением, к концу первого курса пришло осознание, что, помимо «системного анализа и управления», мне нужны экономические знания, поскольку к тому времени я уже отчетливо понял, что хочу иметь собственное дело. Поэтому на втором курсе я параллельно стал учиться на факультете экономики и менеджмента, специализируясь на информационных системах фондового рынка.

К счастью, все ужасы типа высшей математики и ядерной физики мне перезачли, и тут тоже появились в основном прикладные науки. Экономика, маркетинг, анализ рынка, ценные бумаги и фондовая биржа – все это было для меня очень интересным.

Хотя все же без ложки дегтя не обошлось: на экономическом факультете была бухгалтерия, которая вызывала у меня тихую ненависть. Но тут мне пришла на помощь Виктория, которой бухгалтерия очень даже «зашла». Так что на этот раз мы снова, как и в культурологии, стали удачным тандемом.

Экономический факультет подарил мне еще один любимый предмет – инвестиции. Тут я не пропускал ни одной лекции и тем более ни одной практики.

– Так, господа студенты, – сказал как-то преподаватель, включая компьютер. – Я тут ради нашего общего блага привлек программистов, и ребята написали программу, которая полностью моделирует торги на фондовой бирже. Так что в этом семестре мы с вами будем покупать и продавать ценные бумаги.

Следующие месяцы прошли в трейдерском азарте. Преподаватель дал нам одинаковые стартовые условия. А дальше мы покупали и продавали акции. Для этого нужно было применять технический анализ и учитывать всю полноту быстро меняющихся данных рынка. Не знаю, насколько затягивает казино – я не любитель, – но торги захватили меня полностью. Так что результат в конце семестра был ожидаем.

– Ну что ж, я всех вас поздравляю! – сказал преподаватель, подводя итоги. – Среди вас есть магнаты. Больше всех на нашей бирже заработали Завгородний, Шабанов и Кудинов. Если бы это была реальная биржа, то вы, Кудинов, имели бы возможность войти в российский список Forbes!

Эти слова воодушевили меня и навсегда отпечатались в моей памяти.

Тогда же, на втором курсе, наши отношения с Викторией из дружеских начали перерастать в нечто большее. Черту под статусом «дружба» мы подвели зимой 1999 года.

Тем зимним вечером мы прогуливались в районе Охты. Была дивная и редкая для Питера погода: штиль и снег, падающий мягкими хлопьями. Нева безмятежно спала под пуховым белоснежным одеялом. Яркий свет полной луны дополнял дрожащее желтое сияние питерских фонарей и всполохи огней редких проезжавших мимо машин, освещая старинные дома каким-то волшебным сиянием.

Мы шли по ажурным пролетам потрясающего по красоте Большеохтинского моста к башенкам со стеклянными куполами на разводном участке и чувствовали себя кораблем, идущим на луч маяка. Остановившись у двери башни, в которой находится мостовой механизм, я начал отчаянно стучать. Минут через пять она открылась, и на пороге появился полусонный работник моста.

– Че надо? – недовольно спросил он.

– Здравствуйте! А можно нам посмотреть устройство механизма? – я предусмотрительно протянул дядьке 200 рублей.

Лицо стража Большеохтинского тут же подобрело, деньги исчезли в его мозолистой ладони, и он отошел, открывая нам путь.

– Только недолго! – сдвинув брови, добавил он.

– Мы мигом! – потянул я Викторию за руку.

Мы действительно попали в моторный отсек корабля. Замысловатые железные конструкции сменялись громоздкими пультами с многочисленными разноцветными кнопками, с помощью которых махина весом более тысячи тонн разводилась всего за три минуты. В центре помещения манила винтовая лестница, по которой мы тут же поднялись на второй этаж и подошли к окнам-иллюминаторам. Затем еще один закрученный спиралью подъем – и тут уже изящные арочные окна. Еще пролет – и мы в стеклянном куполе, откуда открывается завораживающий вид на Неву и город. Я обнял Викторию за плечо, она прильнула ко мне, и мы с восхищением смотрели на открывшуюся красоту. Но внизу раздалось многозначительное покашливание, и мы поспешили спуститься вниз.

– Понравилось? – спросил дядька.

– Еще бы! Невероятно! – ответила Виктория.

– Ну, теперь заклепку искать будете? – насмешливо глянул на меня сотрудник моста.

– Какую заклепку? – не понял я.

– Ну как же. Золотую, конечно, – ответил дядька. – Говорят, строители забили ее в мост на удачу. А чтоб не сперли, закрыли сверху металлической пленкой. И вот уже больше века народ ищет ту заклепку.

– Интересная легенда! – улыбнулась Виктория. – Спасибо вам!

– До свидания! – сказал я, и мы вышли в лунную ночь.

Конечно, я тут же полез на арку, причем на самую высокую точку мостовой параболы.

– Кирилл, немедленно спускайся, – кричала мне снизу встревоженная Виктория. – Это опасно!

– Здесь точно никто не искал! – весело глядя на нее, отозвался я. – Она тут!

– Ты ненормальный! – В голосе Виктории слышался страх.

– А ты самая красивая! – отозвался я.

– Немедленно спускайся! – стояла на своем она.

А я висел на самой верхотуре, напрочь забыв про заклепку, пораженный величественным видом Петербурга и осознанием того, что я люблю эту хрупкую девушку с большими испуганными глазами, стоящую внизу. Ракетой я спустился вниз. Виктория бросилась ко мне. И я впервые поцеловал девушку, которая спустя девять лет станет моей женой.

Вскоре я стал оставаться у Виктории в общежитии. Но, конечно, делал это тайком. В отличие от педа и меда в общаге Политеха был жесткий режим. Ровно в 22:00 раздавался стук в дверь комнаты Виктории.

– На выход! – говорил стоявший в проеме грозный охранник. – Время гостей закончилось.

Да, эти ребята четко знали, кто и к кому пришел. И даже мои попытки «затеряться» среди друзей чаще всего заканчивались неудачей. Но «мы не привыкли отступать». Я, конечно, выходил из комнаты, демонстративно прощаясь с Викторией, но через десять минут появлялся у нее в окне. Благо жила моя девушка на втором этаже.

Однако лазать в окна, как отчаянному любовнику, мне быстро надоело, и я, вооружившись солидным букетом цветов и коробкой дорогих конфет, отправился на свои первые деловые переговоры. К коменданту общежития.

Командовала жилым студенческим корпусом Людмила Рэмовна, суровая и властная дама 45 лет.

Конечно, свою стратегию я продумал до мелочей, поэтому сразу произнес заранее заготовленный текст:

– Людмила Рэмовна, я знаю, что вам на меня постоянно жалуются из-за ночевок в общежитии.

– Да уж, ни одна неделя без Кудинова не обходится, – сухо согласилась комендантша.

– Боюсь, что ситуация в ближайшем будущем только усугубится, – спокойно сказал я.

– И что же, мне дать команду, чтобы тебя вообще не пускали? – усмехнулась Людмила Рэмовна.

– Нет. Дайте мне жить здесь легально, – ответил я безмятежно. – Я стану вашим лучшим постояльцем. Обещаю, что не буду нарушать режим и дисциплину. И готов в качестве благодарности ежемесячно вносить арендную плату.

– Молодец, Кудинов, уважаю, – вдруг смягчилась грозная дама. – По-мужски сделал: пришел, открыто все сказал и предложил вариант решения проблемы.

– Ну а как иначе? – ответил я. – Надоело мне бегать и прятаться.

– Хорошо, Кудинов, живи, – продолжила Людмила Рэмовна. – Денег мне от тебя не надо. Но есть одно условие.

– Готов на любое! – с готовностью согласился я.

– Вика – девочка хорошая, неиспорченная, – еще сильнее смягчила тон комендантша. – Дай мне обещание, что женишься на Викуле. А не так – поматросил и бросил.

– Обещаю, Людмила Рэмовна, – абсолютно четко и определенно ответил я, еще даже и не помышлявший о женитьбе.

Виктория обрадовалась моему переезду в общежитие. И не только потому, что закончился период встреч тайком и урывками. Для нее жизнь в этом студенческом «вертепе» была очень сложной. Девочке, выросшей в четырехкомнатной квартире практически в тепличных условиях, было трудно принять новый быт.

– У нас опять нет горячей воды! – с тоской говорила она мне. – Парни каждый день пьют, потом до утра орут песни под гитару и не дают спать. А на кухню вообще не зайти – там тараканы строем ходят!

Я как мог помогал Виктории обустроить быт, успокаивал особо шумных соседей и даже травил насекомых. Хотя мне в общаге было комфортно: я частенько там зависал и до наших романтических отношений. Мы постоянно гоняли туда с Лешей и Серегой поиграть в стрелялки, посмотреть новые фильмы – благо компьютеры в общаге были объединены в локальную сеть – да и вообще потусить студенческой компанией. К тому же дома я жил в одной комнате с маленькой сестренкой, что значительно ограничивало мои возможности, и переезд в корпус на улице Хлопина для меня стал улучшением жилищных условий.

Следующий уровень комфорта я видел в собственном автомобиле. Конечно, как и все в моем возрасте, я мечтал о своей машине. Как только мне исполнилось 18 лет, я получил права и начал «обрабатывать» отца на эту тему.

– Понимаю тебя, сын, – невозмутимо говорил папа. – Машина – дело хорошее, но на нее нужно заработать.

– Папа, как я могу заработать, если ты против того, чтобы я работал, пока учусь, – парировал я.

– Значит, Кирилл, – пожимал плечами отец, – время еще не пришло.

Такие тщетные разговоры мы вели примерно год. Но на третьем курсе мне все же удалось прошибить его глухую оборону: он разрешил мне раз в неделю брать его машину.

Конечно, я ликовал!

Это была маленькая, но невероятно важная для меня победа! Теперь мы с Викторией могли лихо подкатить на авто к ресторану или кинотеатру в центре города, чувствуя собственную значимость и крутость, как и вся молодежь, имевшая личные машины в те годы. На дальние расстояния выезжать я не рисковал из-за отсутствия опыта, поэтому иногда мы выбирались на пикники в ближайший пригород. И я, конечно, тешил свое самолюбие, глядя на то, как прохожие и водители на парковках разглядывают отцовский автомобиль.

У Citroen Xantia был очень современный на тот момент вид и элегантная форма, навевающая мысли о французском шике. Но главное достоинство автомобиля заключалось в подвеске. В выключенном состоянии машина практически лежала на асфальте, но как только я ее заводил, она «просыпалась» и поднималась до нормального уровня. Тогда это была редкость, что, конечно, и вызывало удивление у окружающих.

Но кайфовал я недолго.

Примерно через месяц на развороте я въехал в «копейку». Чудо отечественного автопрома получило удар по бамперу, а моему французу достался смертельный удар в крыло. Я вышел из машины и оглядел поле боя. «Жигуленок» стоял как новенький – металлический обвес его бампера сиял, как только что отчеканенная монета, а вот по лазурному крылу отцовского Citroen расползлась длинная и глубокая царапина, разумеется, со смачной вмятиной.