Текст книги "Тугая упаковка, или Бизнес-роман о роботах, алгоритмах и о складе без людей"

На выходе процесс был обратным. Бот подъезжал к краю яруса хранения, выдвигал вилку с коробкой, платформа MVC подъезжала снизу и подхватывала эту коробку. Бот задвигал свою вилку внутрь и мог ехать дальше. Коробка же проходила чуть более половины пути по движению MVC – сначала до самого верха, затем вниз. Там ее принимало устройство, напоминающее все ту же вилку бота, под названием PnD (Pick-and-Drop Conveyor, дословно – конвейер «подхвати-и-поставь»). Вилка выдвигалась чуть вперед, подхватывала коробку с платформы MVC и задвигалась обратно, а затем ее зубья немного опускались, проходя между роликами конвейера. Этот роликовый конвейер сдвигал коробки вбок, после чего они проходили через несколько других лент конвейеров и в конце концов добирались до робота палетизации.

С коробками на входе система работала симметрично: они доставлялись с конвейера, где их подхватывали и приподнимали зубья PnD, затем последние выдвигались вперед, и коробки принимали проходящие между ними зубья вертикального конвейера MVC. Коробки поднимались до верхней точки MVC, и затем, на цикле опускания, их ожидали выдвинутые вперед вилки бота. Если, конечно, бот успевал подъехать к месту стыковки на краю яруса хранения. Это было одним из уязвимых мест системы.

Весь этот механизм по-настоящему впечатлял. Платформы MVC двигались неторопливо, с негромким гудением, практически без вибрации и по строго повторяющимся траекториям. Коробки с платформ MVC ложились на вилки ботов или, наоборот, подхватывались с них при движении вверх мягко и почти бесшумно.

* * *

Но ключевой компонентой системы контроля была синхронизация ботов и платформ MVC. Последние располагались на расстоянии полутора метров друг от друга и проходили эту дистанцию за 5 секунд, двигаясь со скоростью 30 сантиметров в секунду. Чтобы положить коробку на нужную платформу MVC, бот должен был выдвинуть ее на своих вилках, попав в интервал менее этих пяти секунд. И хотя расстояние между платформами составляло 1,5 метра, на нижней уже могла стоять другая коробка высотой до 40 сантиметров. Оставалось чуть больше метра, или около 3,5 секунд, но, учитывая саму процедуру выдвижения вилки и некоторые шероховатости в системе, нужно было синхронизировать процесс обмена коробками между ботом и платформой в течение менее 2 секунд. Это не безумное требование, но оно практически не оставляло времени на ошибки.

Подхватив на одном из ярусов стеллажей упаковку, бот отвозил ее на место хранения, определенное с точностью до сантиметра. Механизм укладки коробки также включал в себя выдвигающиеся вилки бота. На стеллажах были закреплены равноудаленные друг от друга алюминиевые профили, напоминающие перевернутую букву «п» – или шляпу, за что получили название hat sections. Вилки бота проходили между вертикалями «п», опускались на пару сантиметров, и упаковка оставалась лежать на профилях, а вилки бота задвигались обратно (см. цв. вкл., рис. 5). На выходе, когда коробки отправлялись на палетизацию, процесс был обратным. Вилки вдвигались в промежутки между профилями под хранящимися упаковками, поднимали коробку со стеллажа и задвигались вместе с нею внутрь кузова (payload bay) бота. Операция занимала больше пятнадцати секунд. Само выдвигание-подъем-задвигание производилось всего секунд за пять, остальное время занимали процедуры проверки – действительно ли упаковка целиком находится внутри кузова бота или, при укладке на стеллажи, действительно ли бот остался пустым.

* * *

Когда я пришел работать в лабораторию «Си-энд-Эс», первая автоматизированная система «КейсПика» только начала строиться в Ньюбурге. Возводились стальные стеллажи, сооружались ярусы зоны развязки (transfer deck), где боты маневрировали между аллеями стеллажей. К зонам развязки присоединяли массивные структуры MVC, подводили километры электропроводки, на прочные основания устанавливали роботов для палетизации. Моя же работа велась в основном внутри нашей лаборатории в Вубурне. Для измерения размеров коробок на входе в систему я решил попробовать принцип стереодвижения: вместо использования двух или более камер на неподвижном объекте я сравнивал изображения коробки по мере ее перемещения по конвейеру, в нескольких положениях. Направление движения конвейера было строго определенным и неизменным, и камеру можно было откалибровать по нему.

Упаковки, приходящие на склад, оказались, пожалуй, более трудной задачей в плане обработки изображения и измерения размеров, чем биологические образцы или интегральные схемы, с коими мне доводилось работать прежде. Главной проблемой было их разнообразие. Проще всего, конечно, было иметь дело с упаковкой, верхней гранью которой был плоский матовый картон. Но во многих упаковках использовался глянцевый, отражавший множество световых бликов, делающих картинки и надписи на нем почти невидимыми с разных ракурсов. Еще хуже выглядели упаковки, обтянутые полиэтиленовой пленкой. Под ней часто находилась сложная поверхность из рядов банок или бутылок, пленка где-то провисала, а где-то была туго натянута, из-за чего при типичном складском освещении на ней оставались непредсказуемые блики. Кое-где пленка могла быть порвана и торчала клоками за периметром упаковки – и вычислять размер таких упаковок было еще труднее. У некоторых коробок верх оказывался полностью открытым, даже не стянутым полиэтиленом, – просто ряды пробок или крышек. Даже если упаковка была полностью картонной, ее верх, как правило, состоял из склеенных закрылков. Они иногда расклеивались и оттопыривались вверх или откидывались вбок, что делало измерение габаритов затруднительным и довольно неточным.

К этому времени начинала бурно развиваться совершенно другая технология дистанционного измерения, основанная не на стереоизображении, а на прямом измерении расстояний до разных точек объекта. Его сканировали очень коротким лазерным импульсом, как правило инфракрасного диапазона, невидимого для глаза. Лазерные импульсы направлялись в разные стороны внутри определенного «угла зрения» по горизонтали и вертикали, и каждый такой импульс представлял собой один пиксель в карте расстояний от сенсора до объектов.

Расстояния измерялись по «времени полета» лазерного импульса, и камеры, основанные на этом принципе, получили название Time-of-Flight, или, сокращенно, ToF. Хотя они появились в начале 2000-х гг., именно на заре 2010-х они запустили революцию в измерениях расстояний и объектов. Скоро широкая публика узнала о подобных приборах в лидарах[7]7
  Лидар (LiDAR – Light Detection and Ranging, дословно с англ. – «обнаружение и определение дальности с помощью света») – лазерный локатор, использующий технологию испускания лазером волн оптического или инфракрасного диапазона с дальнейшей регистрацией лазерных импульсов, рассеянных объектами, для измерения расстояний до этих объектов.


[Закрыть], устанавливаемых на автомобили в экспериментах по автономному вождению. Кроме того, как раз в 2010 г. появилась дешевая игровая приставка «Кинект» от «Майкрософта». Она позволяла управлять игрой жестами и движениями тела, которые распознавались и расшифровывались с помощью сенсора, определяющего расстояние до множества точек на теле игрока, предметов в его руке и в помещении. Сенсор «Кинекта» работал по другому принципу, нежели камеры ToF. Он проецировал на окружающее пространство двумерную, невидимую глазом инфракрасную сетку и по ее искажению в стереокамерах, чувствительных к этому инфракрасному сигналу, определял расстояние до объекта. Сенсоры «Кинекта» были дешевыми и не слишком надежными, и при покупке оговаривалось, что их нельзя использовать для производственных нужд. Но уже к 2012 г. «Кинект» совершил настоящий прорыв. Едва ли не во всех научно-исследовательских работах, связанных с ориентацией мобильных роботов в окружающем пространстве, стали использовать именно сенсоры «Кинекта», отказавшись от попыток использовать стереокамеры, требовавшие намного более сложных вычислений. Впрочем, к концу 2010-х стереокамеры, чье разрешение намного превышало разрешение трехмерных камер прямого измерения расстояний, опять заняли намного более заметное место среди сенсоров, используемых в мобильных роботах для их ориентации в пространстве. Во многом это было обусловлено широким распространением в видеокартах GPU (Graphical Processing Units) – процессоров, позволяющих параллельно производить тысячи однотипных арифметических вычислений[8]8
  Если изначально видеокарты – специальные вычислительные устройства – использовали в основном для видеоигр, то в дальнейшем их стали применять и для многих других целей, например майнинга криптовалют. Процессор GPU – центральная часть современных видеокарт.


[Закрыть].

В 2010 г. камеры ToF были еще весьма дорогими. Одна из первых таких, SwissRanger, стоила более $6000 и имела очень ограниченное разрешение, примерно 160 на 120 пикселей, что позволяло лишь грубо определять размеры и формы объектов. Наша лаборатория закупила несколько подобных камер, и я увлеченно экспериментировал с ними. Если объект вроде складской упаковки был удален от камеры на несколько метров, его покрывали всего лишь несколько пикселей – точек для измерения расстояний. Чтобы определить размеры с необходимой точностью (в несколько миллиметров), все равно нужно было прибегать к сложным алгоритмам. Но все же видеть на мониторе компьютера трехмерную форму объекта, измеренную дистанционно, но напрямую, даже с таким плохим разрешением, было почти волшебством. Сложные вычисления по стереоизображению, с которыми можно было легко попасть «в молоко» и полностью потерять форму объекта, не давали такого эффекта по сравнению с прямыми измерениями.

Лидары, основанные на принципе Time-of-Flight, давали довольно хорошую точность измерения расстояний (до 2–3 мм) на матовых картонных поверхностях. Хуже они работали на глянцевых упаковках и совсем плохо – на прозрачных пластмассовых или стеклянных бутылках, обернутых полиэтиленовой пленкой, а таких на типичном складе было немало. Измеренная форма подобных упаковок, отображенная на экране компьютера, напоминала беспорядочный лес: расстояние до точек, представляющих соседние пиксели, могло отличаться на 10 и более сантиметров, хотя в реальности они представляли собой достаточно гладкую поверхность, а значит, эта разница должна была быть значительно меньше. «Кинект» давал похожую картину, даже с еще меньшей точностью, зато с хорошим разрешением – 640 на 480 пикселей. В придачу он давал цветное изображение, синхронное с данными по расстоянию до тех же точек, то есть в одном кадре для каждого пикселя было четыре числа – RGB (насыщенность красным, зеленым и синим цветами) и расстояние в миллиметрах до поверхности, отображающейся на данном пикселе. Это было очень удобно для обработки сигналов и извлечения информации о форме и местоположении объектов, находящихся перед камерой. Неудивительно, что «Кинект» в начале 2011 г. почти мгновенно стал фаворитом научных работ в робототехнике и измерительных системах. Но к концу 2010-х камеры, основанные на принципе ToF, снова доминировали среди технологий прямого дистанционного измерения расстояний. Они становились дешевле, уменьшались в размерах и весе, увеличиваясь при этом в разрешении. Самые дешевые из них уже можно было купить примерно за $500. К 2020 г. они получили широкое распространение в мобильных роботах и многих промышленных системах.

* * *

Тогда же, в районе 2010 г., произошла еще одна революция в роботах – наверху, в воздухе. Впервые массовой публике явили дроны, ставшие через несколько лет недорогими и вездесущими. Авиамоделизм и радиоуправляемые вертолеты существовали, конечно, задолго до этого, но они оставались уделом немногочисленных любителей. Эти модели нужно было собирать из набора деталей, и лишь у немногих хватало на это терпения. Управление ими требовало долгих тренировок. И вот на рубеже нулевых и десятых произошел взрывной, скачкообразный прогресс нового типа дронов – квадрокоптеров и, реже, гексакоптеров, не сильно изменившихся за десять прошедших с тех пор лет. Упавшая цена на микроконтроллеры, а также легкость программирования их нового поколения дали важнейший эффект. Теперь управлять дроном стало намного легче. В небе тут и там можно было услышать появившееся будто из ниоткуда характерное жужжание. К дронам почти всегда привешивали камеры, все более компактные и с постоянно улучшающимся разрешением.

Дроны стали снимать воздушные селфи, туристические достопримечательности, строящиеся объекты для определения их соответствия архитектурным планам, борта кораблей для оценки качества покраски и повреждений после очередных рейсов, государственные границы для выявления нарушителей. А также массовые демонстрации и рок-фестивали, позы красоток на пляжах, дома и дворцы знаменитостей и плутократов. Все это произошло примерно за два-три года после 2010-го, вскоре достигло насыщения и уже мало менялось до сегодняшнего дня (если не считать военного применения, в полную силу проявившегося с 2022 г. в ходе СВО).

* * *

Но в описываемый момент десятилетие только начиналось. Весь мир выходил из жесточайшей рецессии и финансового кризиса 2008–2009 гг. Экономика большинства западных стран оставалась вялой, хоть и избежала худшего сценария. Недавние выпускники колледжей с трудом находили работу, многие возвращались, как в разных вариациях говорят в Америке, на диван в подвале родительского дома. Через год, в сентябре 2011 г., в крупнейших городах США стало набирать обороты движение «Оккупай Уолл-стрит»[9]9
  «Оккупай Уолл-стрит» (Occupy Wall Street, или OWS) – протестное движение начала 2010-х в США. Его целью было привлечь внимание общества к сильнейшему экономическому неравенству между финансовыми элитами и простыми гражданами. – Прим. ред.


[Закрыть] с палаточными лагерями на центральных улицах и площадях, навевавшими воспоминания об эпохе хиппи конца 60-х. В США рубеж нулевых и десятых совпал с весьма значительным переломом экономической и общественной жизни. С него начался финансовый режим «вертолетных денег», низких процентных ставок и гигантского раздувания денежной базы. Эти деньги, впрочем, в течение всего десятилетия в основном оказывались на фондовом рынке, а не в реальной экономике. Экономика же постепенно вышла из кризиса 2008–2009 гг. и продолжила непрерывный рост до вспышки эпидемии ковида в начале 2020-го, но этот рост был медленным и скрипучим.

Резкие перемены произошли в общественных настроениях. Америка решительно двинулась влево. «Богемная» идеология стала доминирующей в массах. Признание гомосексуальных браков во многих штатах в начале 2010-х к концу десятилетия превратилось в прославление всевозможных сексуальных ориентаций и смены пола по желанию. Другим проявлением этих перемен стала быстрая и широко распространенная легализация марихуаны, за несколько лет превратившаяся в ее гламуризацию.

В России, помимо уже отступившего к этому времени экономического кризиса, лето 2010 г. запомнилось ужасной затяжной жарой. Раскаленный воздух больше двух месяцев почти без движения висел над огромной территорией Средне-русской равнины, поджигая леса и торфяные болота, высушивая водоемы, заставляя миллионы жителей больших городов напрягать легкие для простого дыхания. Год привел к избыточной смертности в сотню тысяч человек – ужасные показатели, однако, с лихвой перекрытые эпидемией ковида через десять лет. В эту статистику смертей попала и моя мама. Давно на пенсии, она спасалась от жары у друзей семьи в сельском доме на Волге, у подножия Жигулевских гор. В свои 82 года она каждый день ходила купаться на ближайший пляж. Одним августовским утром, когда пляж еще пустовал, вероятно, оступившись, она упала в воду и потеряла сознание. Ее нашли возле берега.

Приезжая к нам в гости в США, мама, совершенно не зная английского, умудрялась заводить друзей среди наших соседей-американцев, так что они регулярно гуляли с ней по окрестностям. И дома в Самаре она была постоянно окружена друзьями. Но рано утром в тот роковой день она оказалась на пляже в одиночестве. Мама была последней из живых родителей, моих и Жанны. С ней оборвалась символическая нить, и теперь у меня уже не осталось близких старших родственников.

* * *

Похоронив маму, я вернулся к работе над дистанционным измерением коробок. Все больше я экспериментировал с трехмерными камерами, так как они, при малом числе пикселей, давали более надежную информацию о форме и размерах коробок. Работа была достаточно напряженной, но оставляла время и для другой деятельности – в частности, для активного ведения блога и публицистики.

К 2010 г. я закончил печататься в выходившем прежде в Москве хулиганском журнале The Exile, ориентированном в основном на экспатов. Мои статьи с 2005 г. нередко соседствовали там с колонками Эдуарда Лимонова, одного из постоянных авторов издания. Но к концу нулевых журнал подошел в ужасном финансовом положении, с чехардой в редакционном составе, ссорой с влиятельными спонсорами, а также с теми, кто мог ему навредить, и сильно. Московская редакция «Экзайла» закрылась со скандалом.

Но оставался блог. Я вел страницу в Живом Журнале с 2005 г., и число моих читателей непрерывно росло, достигнув почти трех тысяч к 2010-му. Это был сущий мизер на фоне сегодняшних миллионов подписчиков у звезд «Ютуба» или «Тик-тока», но для тех времен три тысячи читателей ЖЖ были весьма весомым числом. Еще несколькими годами ранее «тысячники» считались элитой. Авторы, имеющие более тысячи зарегистрированных читателей, могли рассчитывать на особые приглашения на премьеры фильмов и спектаклей, на подарки производителей или импортеров престижных товаров, на участие в панелях интеллектуальных дискуссий. Моя статья в «Экзайле» про русскоязычную блогосферу ЖЖ до сих пор широко цитируется в академических статьях о российских медиа.

2010 г. был, пожалуй, последним годом эпохи ЖЖ в русскоязычной блогосфере. Примерно тогда началась массовая перетечка авторов в другие соцсети. В России огромная аудитория была также у «Одноклассников» и, чуть позже, «ВКонтакте», но в них обитало меньше звезд. Пора расцвета ЖЖ, под сенью которого в русскоязычной блогосфере прошло все десятилетие нулевых, закончилась. Через несколько лет только редеющая «старая гвардия» продолжала писать там, и я оставался в их числе, так и не привыкнув к новым платформам.

* * *

В течение 2010 г. некоторые мои посты в ЖЖ пользовались особой популярностью. Ко мне регулярно обращались как к эксперту по какому-либо вопросу, просили дать мини-интервью, высказаться на ту или иную тему для разных общественно-политических онлайн-изданий, журналов или радиостанций. Одна из подобных просьб оказалась весьма неожиданной. На меня вышла редакция украинского «Плейбоя». Они попросили «заглянуть в будущее» – написать развернутые ответы на десяток вопросов о том, что случится с человечеством в течение следующего десятилетия, до 2020 г.

Вопросы касались глобального потепления, изменений культурного пространства, геополитических сдвигов, перестройки повседневной жизни в связи с новыми технологиями – в общем, более серьезных тем, чем ожидаешь от «Плейбоя». На эти вопросы было интересно отвечать. Я ожидал, что их зададут и другим «экспертам» и в статье приведут короткие выдержки из нескольких понравившихся редакции ответов, так что в публикации, скорее всего, окажутся всего лишь несколько принадлежащих мне фраз.

Я был немало удивлен, когда через пару месяцев мне прислали верстку целых шести страниц будущего ноябрьского номера украинского «Плейбоя», полностью посвященных моим ответам. Оказывается, я был единственным «экспертом». Шесть страниц журнала содержали, помимо моего несколько отредактированного текста, множество иллюстраций, местами довольно нелепых, а также мою собственную фотографию, вызывавшую реакцию «рука-лицо». Другой у меня тогда не нашлось, и в результате на читателей взирала моя сгоревшая под мексиканским солнцем раскрасневшаяся физиономия, снятая во время плавания в сеноте к югу от Канкуна.

Номер действительно вышел в ноябре, и, когда я скачал его pdf-версию, в нем честно присутствовали все шесть страниц с моим текстом – одной из самых длинных статей номера. Надеюсь, нашлись те полумифические персонажи, которые покупают «Плейбой» ради статей. Во всяком случае, украинский «Плейбой» через два года еще раз попросил меня ответить на несколько вопросов, в результате чего в декабрьском номере 2012-го появилась заметка на пару страниц с моими технологическими прогнозами на будущее.

Просматривая свой текст 2010 г. более 10 лет спустя, я вижу, где был прав и где ошибался. Я писал, что глобальное потепление не приведет к сколько-нибудь заметной катастрофе в ближайшее десятилетие. Градус истерии с тех пор существенно возрос, но ни едва заметного повышения уровня океана, ни увеличения числа сильных ураганов не случилось[10]10
  Так, по данным американского Национального управления океанических и атмосферных исследований (NOAA), за десятилетие с 2011 по 2020 г. общее число ураганов, обрушившихся на побережье США, равнялось 19, и только 4 из них относились к категориям 3 и выше. Это едва ли намного превышает среднее значение для десятилетнего периода (17,7 и 5,6 соответственно) с начала наблюдений, то есть примерно за полтора века.


[Закрыть]. Берусь предсказать, что этого не стоит ожидать и в следующее десятилетие.

Давать прогнозы о технологическом развитии даже на несколько лет вперед – дело весьма непростое. Я писал в одном из ответов:

Другой важный вопрос – о том, какие научные открытия ведут к большим технологическим прорывам. Это предсказывать еще сложнее. Например, после открытия высокотемпературной сверхпроводимости в конце 1980-х многие ожидали настоящей революции в энергетике. Этого не произошло, хотя коммерческие применения сверхпроводимости уже существуют. В 1996 году была клонирована овечка Долли. Где спустя 15 лет целая индустрия клонирования, выращивания запасных органов и т. д., что ожидали после Долли? Этого нет до сих пор. А, например, гигантское магнетосопротивление, открытое почти одновременно с высокотемпературной сверхпроводимостью, тогда оставалось почти неизвестным широкой публике. Но оно полностью революционизировало хранение цифровой информации, и его экономическое значение сегодня достигает сотен миллиардов долларов.

Еще был такой вопрос: «Есть ли предпосылки для коренного изменения быта и повседневного общения такого размаха, как, к примеру, влияние интернета на общество в 2000–2010 годах?»

Я ответил:

На самом деле по-настоящему революционные изменения произошли раньше, в середине 90-х. В России и на Украине они были замечены несколько позже, во-первых, из-за недостаточной технической продвинутости, во-вторых, потому что наши страны были слишком заняты внутренними проблемами, связанными с крушением СССР.

Но уже к концу 1995 года я мог бродить по сети практически как сегодня. Уже были новостные сайты, поисковики, форумы со «срачами», первые блоги, карты от MapQuest[11]11
  MapQuest – один из первых в мире онлайн-сервисов для поиска маршрутов, открытый в 1996 г. в США. – Прим. ред.


[Закрыть], сложные мультимедийные страницы. А всего лишь за два года до того не было ничего подобного, только появился первый браузер Mosaic, практически никому не известный. Интернет, каким мы его знаем сейчас, в своей основе был создан всего за пару лет – примерно с 1994-го по 1996-й. Это была фантастическая технологическая революция, одна из самых ошеломляющих в истории. Дальше шла доработка…

А предыдущая технологическая революция, по значению приближающаяся к интернетной, совершилась за 15 лет до нее, в начале 80-х, с появлением персональных компьютеров. Сегодня, в 2010 году, прошли те же 15 лет после интернет-революции. Но новой гигантской волны, сравнимой с вышеупомянутыми, пока не видно даже на горизонте. Этот и другие факты говорят о том, что скорость технологических изменений серьезно снижается. Но они не останавливаются, просто придется подождать подольше. Возможно, к концу нынешнего десятилетия назреют новые революционные изменения, но сейчас я пока не вижу их признаков.

Но я ошибался. Я явно недооценивал революцию, которую к 2010 г. уже начали айфон и иже с ним.

Когда в январе 2010-го я пришел в компанию «Си-энд-Эс», в первый же день мне вручили корпоративный телефон для рабочих коммуникаций. Это был складной кнопочный аппарат с крошечным экраном. На нем можно было набирать эсэмэски и даже адреса для GPS-навигации. Уже через пару месяцев я перестал использовать его. Это, кажется, был последний год, когда компактные складные телефоны с кнопками можно было увидеть в руках американцев. На рубеже нулевых и десятых мир стремительно переходил на смартфоны – стандартные прямоугольные пластины без кнопок, с экраном во всю длину и ширину.

Они были похожи друг на друга, не отличались эстетским дизайном, но умели делать неизмеримо больше, чем предыдущие поколения телефонов.

В одном устройстве были сосредоточены коммуникатор и интернет-браузер, книгочиталка и коллекция игр, фото– и видеокамера, фонарик и компас. Но настоящим прорывом стали «аппы», позволяющие быстро, в несколько кликов загружать новые функции и возможности, созданные независимыми производителями. Смартфоны стали наполняться аппами на все случаи жизни, из всевозможных источников со всего мира. Телефон стал более вездесущим, чем кошелек в карманах и сумочках миллиардов людей. Помещавшиеся в чехол телефона удостоверение личности и пара кредиток делали бумажник – главный предмет, постоянно носимый городскими жителями в течение нескольких веков, – ненужным. Смартфон изменил и общественные нормы: он не только отменил ритуалы договоренностей о встречах («ровно в полтретьего у фонтана»), но и заполнил все паузы в разговорах и минуты ожидания в очередях – роли, которые прежде играли косметички и зеркальца, бумажные газеты и журналы на столах в вестибюлях. Смена эпох действительно состоялась.

Но в предстоящее десятилетие получили развитие и по-настоящему зловещие явления, которые я тогда не смог предсказать. Через несколько лет почти во всем мире начался откат от свободы слова, расцвела культура отмены и травли за «неправильные» мнения, эпидемия фейков и объявление таковыми всего, что не отвечало повестке высших классов общества. Факты становились не важны: их отбрасывали в пользу не подлежащих сомнению догм. Научное сообщество потеряло всякую независимость и все больше превращалось в проводника идей, навязанных финансовыми и культурными элитами. Глобализация, усиление контактов и понимания между странами и народами стремительно обращались вспять.