Текст книги "Яды: полная история: от мышьяка до «Новичка»"

Глава 12. Московский яд для Наполеона (Эпизод первый)

Город, а точнее – то, что оставалось от него, догорал, чадя в свинцовое, осеннее небо. Маленький, бревенчатый Малоярославец восемь раз переходил из рук в руки за день боев. То французы захватывали его пять кривых улиц, то их отбивали русские…

В конце концов, великая армия Наполеона все-таки заняла уже не существующий город, который был нужен исключительно как плацдарм. Французские, немецкие, польские и неаполитанские повозки и пушечные лафеты едва ползли среди обугленных развалин, застревая и буксуя в осенней калужской грязи и в раздавленных телах тысяч погибших и раненых, вывозить или спасать которых было некому. Потом на протяжении нескольких зим жители окрестных деревень будут топить печи прикладами ружей, собранных в Малоярославце.

Сумрачным утром 25 октября 1812 года Наполеон проснулся, как всегда, рано. Настроение у императора было паршивое, хуже некуда… Больше месяца он проторчал в этой проклятой Москве, тщетно ожидая вестей из Санкт-Петербурга. И что толку? А теперь его великая армия, собранная по всей Европе, растаяла, как снег весной. Обросла тысячами маркитанток-проституток, обзавелась бесконечным обозом с награбленным добром (и не запретишь мародерствовать солдатам, которым он сам когда-то обещал в России богатую добычу!) да к тому же лишилась большей части лошадей – павших, съеденных, украденных, – а какой быстрый маневр без кавалерии?

Да и вообще, как этот хитрый старик Кутузов прознал, что французская армия собирается идти из Москвы именно на Калугу, где у русских – как сообщала разведка – припасены большие магазины продовольствия, оружия и фуража? И вот приходится вести изнурительные бои за несколько вытянувшихся вдоль дорожного тракта высоток, теряя и солдат, и драгоценное время… Само название этой русской дыры совершенно не произносимо для иностранца: Малоярославец.

Ну ничего! Здесь он, непобедимый Бонапарт, даст Кутузову второе решающее сражение после Бородино, по-французски – Москова. Наконец-то! После нового, окончательного, разгрома русского воинства великая армия отойдет на зимовки к Днепру: там теплее, да и украинские крестьяне – ближе к полякам, они, конечно, не европейцы, но все равно будут куда как радушнее этих русских. Царь Александр еще горько пожалеет, что трижды отклонил его предложение о мире, посланное в Санкт-Петербург из Кремля…

Наполеон вышел на пропахший гарью, холодный воздух из дома в Городне, где вчера расположился со штабом на ночлег. Решил поехать по окрестностям, в сторону реки под названием Лужа, чтобы увидеть масштаб потерь и оценить позиции. Но был остановлен вместе со всей свитой подскакавшим вестовым от Эжена де Богарне. Вице-король Италии сообщал, что русские ночью снялись со вчерашних позиций и ушли. Почему? Куда? Опять его водят за нос! Опять этот трусливый циклоп Кутузов избегает решающего сражения!

Верхом император и еще человек тридцать из штабных офицеров направились к Малоярославцу. Туда, где совсем недавно располагались позиции гвардейских артиллеристов. Вот они, рукой подать! Видно было, как батарейцы только начали собирать свои повозки и стволы после ночевки… Из-за холма, густо поросшего осинником, послышался топот коней.

– Разведка возвращается, – сказал сзади кто-то из свиты. Кажется, де Коленкур. – По-моему, это ваши егеря, сир!..

Наполеон не успел сообразить, откуда здесь взяться конным егерям де Богарне, как грянул во много сотен глоток страшный, раскатистый, монгольский клич:

– Ур-р-ра!..

Казаки!

Французы попали в ловушку. И – в какую! Шесть эскадронов казачьего генерал-майора Алексея Иловайского еще с вечера переправились через реку Лужа и только ждали возможности «потрепать» французов. Давая вчера указание «атаману-вихрю» Матвею Платову послать его «охотников» по тылам неприятеля, растянувшего линию своей обороны, Михаил Кутузов и думать не думал, что донцы играючи могут захватить в плен самого Наполеона.

– Не двигайтесь, сир! – закричал Гаспар Гурго, верный спутник во всех испытаниях, и схватил под уздцы коня императора.

Конвой и вся свита – Рапп, Коленкур, штабные офицеры, ординарцы – тесной стеной обступили императора, невозмутимо продолжавшего оставаться в седле. Но что могли эти тридцать человек с их клинками против шести сотен вооруженных пиками донских казаков?!..

Из-за холма, по другую сторону которого казаки налетели на артиллеристов, Наполеону было прекрасно видно, как в течение нескольких минут были порублены его гвардейцы. К счастью, донцы охотились не за ним, а за французскими пушками. Казакам и дела не было до кучки расплюмаженных франтов, боязливо выглядывавших из-за кургана. Одиннадцать артиллерийских стволов после короткой, неравной схватки были развернуты в сторону французских позиций и с гиканьем вместе с зарядными ящиками увезены в русский лагерь.

– Вы в безопасности, сир, – тихо сказал, словно выдохнул, генерал Рапп, когда русские всадники на маленьких, лохматых лошадках исчезли так же стремительно, как и появились. Но Наполеону показалось, что голос славного боевого генерала дрожал.

Император развернул коня и возвратился в свой штаб, в Городню. Прежде чем выйти к собравшимся на совещание маршалам и генералам, Бонапарт заглянул к себе в покой. Устало опустился на стул, перевел дыхание и с болезненной остротой ощутил, что полчаса назад был всего в двух шагах от смерти. А может, еще хуже – от сумасшедшего унижения. Представить только: казаки, эти бородатые мужики, берут в плен самого императора французов, покорителя Европы! Достойный трофей для врага!.. Любопытно, они бы сразу его убили – посадили на кол, колесовали, сожгли, четвертовали – или бросили бы, как медведя, на цепи в клетку, чтобы отвезти к Александру в Санкт-Петербург?.. Бонапарт выпил залпом стакан воды и позвал ординарца. Скомандовал пригласить лейб-медика. Доктор Юван был тут как тут.

– Юван, изготовьте мне яд! – Сразу, без обиняков, начал Наполеон.

– Сир… – Опешил лекарь. – Какой яд? Вам?.. Зачем, сир?..

– Сегодня я в очередной раз убедился в том, как порой изменчива судьба и мимолетна жизнь, – сказал Наполеон. – Лучше принять смерть от яда, чем попасть в плен к этим диким скифам… Мне нужен сильный яд. Такой, который я смог бы везде и всюду носить с собой. Скажем, на шее. Во флаконе – на цепочке или на шнурке… Сделайте сегодня же все необходимое, Юван! Я рассчитываю на вашу дискретность…

К вечеру врач принес императору склянку с опиумом. Адыг Хозет Али (французы называли его «черкесом», а на самом деле он был родом с территории нынешнего российского Краснодарского края, земли адыгейских племен), один из наполеоновских личных охранников-мамелюков, вернувшись на старости лет из Франции на Кавказ, вспоминал:

– Император, когда находился в России, никогда не расставался с чем-то вроде ладанки на шее… Все думали, будто это амулет, талисман. А на самом деле это был мешочек из черного шелка, в котором лежал сосуд размером и по форме с крупную дольку чеснока. Там хранился яд. После возвращения армии из России в Европу мешочек перекочевал в несессер императора, где он яд и прятал.

Заметки на полях

Наполеон с начала своей политической карьеры опасался быть отравленным. Известно, что он – например – не ел ничего во время торжественного обеда в Люксембургском дворце, организованного Директорией после заключения с Австрией Кампо-Формийского мира (кстати, договор этот был подписан Бонапартом без ожидания санкций от Директории). Меры предосторожности, предпринятые генералом Бонапартом на этом приеме, мне кажется, можно оправдать. Встреченный как «спаситель Отечества», Наполеон вполне мог ожидать какой-нибудь скрытой подлости от членов Директории, многие из которых восприняли триумф на итальянских полях сражений «корсиканского выскочки» – так кое-кто из депутатов называл Бонапарта – как едва ли не вызов наглого гения-одиночки республиканскому режиму.

Италия, Египет, Сирия… Все это осталось у «маленького капрала» (это прозвище, которым Наполеон очень бравировал, он получил от солдат-ветеранов, в основном – капралов, в Италии), ставшего императором едва ли не всей Европы, в далеком-далеком прошлом. Всю предыдущую жизнь затмила для Наполеона Россия. Ведь без этой страны Бонапарт не мог и представить себе завоевания Индии, а значит – и победы над Англией. В степях же Московии все складывалось для великой армии далеко не самым лучшим образом.

…На совете со своими полководцами в Городне Наполеон откажется от предложения Мюрата собрать всю оставшуюся кавалерию и пойти ускоренным маршем на Санкт-Петербург.

– Я принял решение думать лишь о спасении армии, – скажет соратникам Бонапарт.

Под Малоярославцем при виде направленных в его сторону казачьих пик внутри Наполеона что-то лопнуло, сломалось. Никто, кроме него, это не почувствовал, а яд на груди великого императора, хоть и не проник в его сердце, но все равно уже начал делать свою тихую, подрывную работу. Не зря говорили древние: «Самая худшая в мире отрава это страх».

Глава 13. Запах миндаля и миф о Старце

«Я открыл ящик комода и вынул из лабиринта отделений и коробочек ту из них, в которой лежал яд, и поставил ее на стол с тарелками и пирожными. Доктор Лазоверт надел резиновые перчатки, взял кристаллы цианистого калия и измельчил их в порошок. Потом приподнял верхушку каждого из пирожных и засыпал их донышко такой дозой яда, которой, по его словам, хватило бы, чтобы мгновенно убить несколько человек. В зале царило полное молчание. Мы с волнением следили за каждым жестом доктора. Еще предстояло насыпать яд в бокалы. Решено было сделать это в последний момент, чтобы яд, испаряясь, не утратил своей силы…»

Так князь Феликс Юсупов начал свое повествование об убийстве Григория Распутина в декабре 1916 года.

Этот рассказ вошел во все книги Юсупова, ибо каждая из них посвящена заговору против Старца, завершившегося его умерщвлением на Мойке. Передо мной лежит одна из этих книг под названием «Мемуары», или «Воспоминания», изданная в Париже в 1990 году. С теплой дарственной надписью этот объемистый фолиант был вручен мне без малого тридцать лет назад в кафе на бульваре Сен-Жермен обаятельнейшей Ксенией Николаевной Сфири-Шереметевой, внучкой князя.

Мемуары Феликса Юсупова составлены из двух книг – «До изгнания» и «В изгнании», – вышедших во Франции в тридцатые годы прошлого столетия. Они хранятся у меня в библиотеке, бережно переплетенные, с автографами Феликса Феликсовича из посвящения этих инкунабул в 1954 году парижскому адвокату князя Сергею Корганову: «Дорогой Сергей Александрович, если бы не вы, то я не раз бы сидел в тюрьме». Коргановы-Корганяны жили в Париже недалеко от вокзала Сен-Лазар – на улице Кастеллан, которую Юсупов называл «Кастеляншиной улицей». По бытовавшему в русской эмиграции преданию, именно Александра Ивановна Корганова проносила на своей груди на протяжении всей гитлеровской оккупации Парижа по просьбе великой княгини Ирины Александровны Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон, ее знаменитую фамильную жемчужину «Пелегрину» (бытует поверие, будто жемчуга тускнеют, если долго не соприкасаются с человеческой кожей).

Увлекательные воспоминания Феликса Юсупова прекрасно дополняют другую книгу, тоже написанную по-французски, «Конец Распутина», созданную князем ранее. И, конечно же, сцена отравления «мага и волшебника» царской семьи является центральной частью повествования:

«Мы сели за стол, и начался наш разговор…

– Да, мой дорогой (Распутин обращается к Юсупову. – К.П.), кажется, мое чистосердечие не устраивает многих людей. Аристократы никак не могут привыкнуть к мысли, что по залам императорского дворца прогуливается простой крестьянин… Их грызут зависть и злоба… Но я не боюсь. Они ничего не могут против меня. Я защищен от сглаза. Много раз меня пытались убить, однако Господь всегда упасал от заговоров. Беда произойдет с каждым, кто руку на меня поднимет.

Эти слова Распутина мрачно отдавались эхом в подвале, где он должен был погибнуть. Но ничто более не могло меня сбить. Пока он говорил, я думал только об одном: заставить его выпить вино из бокалов и съесть пирожные.

Исчерпав, наконец, дежурные темы для бесед, Распутин попросил чаю.

Я поспешил подвинуть ему… блюдо с бисквитами! Почему же – проклятье! – я предложил ему именно бисквиты, которые вовсе не были отравленными?..

Прошло некоторое время, и я передал ему вазу с пирожными, начиненными цианистым калием.

Сначала он отказался:

– Не хочется, больно они сладкие.

И тем не менее все-таки взял одно пирожное, потом второе… Я с ужасом следил за ним. Действие яда должно было сказаться сразу, а между тем – к моему большому удивлению – Распутин продолжал со мной разговаривать, как ни в чем не бывало.

Тогда я предложил ему отведать нашего крымского вина. Он опять отказался. Время шло. Я стал нервничать. Несмотря на его отказ, я наполнил два бокала, но по непонятной мне причине, как и в случае с бисквитами, подал не те, где был яд. Поменяв свое мнение, Распутин взял бокал, протянутый мной. Он выпил с удовольствием, признал, что вино как раз по его вкусу. Спросил, много ли мы его делаем в Крыму. Искренне удивился, когда узнал, что наши винные подвалы полны запасами.

– Налей мне мадеры, – попросил он. На сей раз я попытался налить вино в бокал с ядом, но Старец запротестовал:

– Налей в тот же бокал.

– Так не делается, Григорий Ефимович, – возразил я. – Нехорошо мешать эти два вина.

– Тем хуже. Говорю тебе, налей.

Надо было наливать, не настаивая более.

Тогда я как бы нечаянно уронил тот бокал, из которого он пил раньше, и налил ему мадеры в бокал с цианистым калием. Распутин больше не возражал.

Я стоял прямо перед ним и следил за каждым его движением, готовый в любой момент, что он вот-вот рухнет наземь…

Но он невозмутимо продолжал пить вино, мелкими глоточками, смакуя его, как только настоящие знатоки умеют такое делать. И при этом ничуть не менялся в лице. Только время от времени подносил руку к горлу, словно что-то мешало ему глотать. Он приподнялся и сделал несколько шагов. Когда я спросил, в чем дело, он ответил:

– Ничего такого. Просто у меня в горле першит.

Прошли несколько тягостных минут.

– Хороша мадера, до сих пор меня «протягивает», – сказал он.

Тем не менее яд по-прежнему не действовал, и Старец продолжал преспокойно расхаживать по комнате.

Тогда я взял второй бокал с ядом, наполнил его вином и протянул Распутину. Он выпил и его – с тем же результатом. На подносе оставался третий, и последний, бокал.

От отчаяния я и сам принялся пить, чтобы подать ему пример.

Так мы молча сидели друг против друга и в молчании пили.

Он посмотрел на меня с хитрецой. Как будто бы говорил: «Ты понял теперь, что ты ничто против меня».

И вдруг на лице его возникла маска звериного гнева. Никогда еще я не видел его таким ужасным. Он уперся в меня своим сатанинским взглядом. Меня охватила в этот момент такая ненависть к нему, что я был готов броситься на него и задушить.

Зловещая тишина воцарилась в комнате. Мне почудилось, будто он знал, зачем я привел его сюда и что собираюсь сделать. Между нами словно шла немая и невидимая борьба, странная и ужасная. Еще мгновение – и я буду побежден, уничтожен. Я чувствовал, как под тяжелым взглядом Распутина самообладание покидает меня; несказанная оторопь овладела мной; голова шла кругом…

Когда я пришел в себя, нашел Распутина на том же самом месте, он сидел, зажав голову в руках. Глаз видно не было.

Я собрался с духом и предложил еще чашку чая.

– Налей, – сказал он потухшим голосом. – Слишком хочется пить.

Старец поднял голову. Его глаза стали мутными, мне показалось, что он избегал встретиться со мной взглядом…»

Этот кошмар длился уже два часа. Юсупов оставляет на несколько минут Распутина и под предлогом того, что вот-вот приведет к нему свою жену великую княгиню Ирину (на самом деле она находилась в Крыму), идет по лестнице вверх, в комнату, где скрываются остальные заговорщики во главе с великим князем. Доктор Лазоверт, одетый в шоферские краги и в меховую доху, исполнял роль водителя «авто» и поэтому остался во дворе. Как в засаде.

«Наверху, в моем кабинете, Дмитрий, Пуришкевич и Сухотин с револьверами в руках кинулись мне навстречу и забросали вопросами:

– Ну как, сделано? Все кончено?

– Яд не подействовал, – ответил я.

Все были словно оглушенные.

– Невозможно! – вскричал великий князь Дмитрий.

– Но ведь доза была огромная? И он все выпил? – накинулись остальные.

– Все…»

Горе-заговорщики едва не впали в панику. Потом стали предлагать наперебой самые безумные выходы из положения и, наконец, решили все разом спуститься и броситься на Распутина, чтобы его задушить. Ринулись скопом, было, на лестницу и… испугались! Сдрейфили… А что если Старец, существо демоническое, сибирский шаман, окажет сопротивление и раскидает их всех, как пушинки? И тогда Юсупов вызвался на свой страх и риск действовать в одиночку. Взял пистолет у великого князя Дмитрия Павловича, сунул оружие в карман и спустился в подвал.

Итак:

«Распутин по-прежнему сидел там, где я его оставил. Он опустил голову и тяжело дышал.

Я тихо подошел к нему и присел рядом; он не обратил на меня ни малейшего внимания. После нескольких минут ужасающей тишины он медленно поднял голову и взглянул на меня невидящими глазами.

– Вам плохо? – спросил я.

– Да, у меня тяжелая голова, и я чувствую, как в животе жжет. Налей мне еще вина. Это меня поправит.

Я плеснул ему мадеры, которую он выпил залпом. После чего воспрял и повеселел. Он был при полном сознании и говорил совершенно нормально. Более того: предложил мне поехать вместе с ним к цыганам…»

Многочисленные историки одинаково анализируют только что описанную сцену. Большинство комментариев сводится к тому, что процесс отравления Распутина развивался исключительно медленно. При этом некоторые симптомы действия цианистого калия были у Старца налицо, они и описываются в повествовании Юсупова. Дескать, заговорщикам только стоило запастись терпением, немного подождать – притом что времени-то у них для этого практически уже не оставалось: Распутина могли хватиться, – и цель оказалась бы не достигнутой. Так ли все это очевидно? Ведь князь Юсупов и его товарищи не учли, как утверждают историографы и токсикологи, несколько важных моментов.

Во-первых, цианид калия был положен Станиславом Лазовертом в пирожные. В птифуры с розовым кремом, тогда как шоколадные – цвет как опознавательный знак – оставили для Феликса Юсупова. В этом якобы и содержалась роковая ошибка, как считают токсикологи. Дело в том, что еще в XIX столетии специалисты выяснили эмпирическим путем, что сахар способен обезвреживать цианиды калия. Глюкоза, соединяясь с синильной кислотой и ее солями, образует неопасное вещество – циангидрин. Именно поэтому любому смельчаку, рискующему попробовать синильную кислоту, медики рекомендовали заведомо держать при этом за щекой увесистый кусок сахара. Выходит, яд не уничтожил Распутина из-за того, что его отравляющий эффект был нейтрализован сахаром в пирожных и в десертном вине из знаменитых юсуповских подвалов.

И еще, как утверждают, Старец пожирал в неимоверных количествах чеснок, которым от него всегда за версту несло. Известно же, что чеснок может выводить из организма различные отравляющие элементы. Такие, скажем, как свинец, кадмий, ртуть… Соли тяжелых металлов. Не спас ли чеснок от отравления и Григория Распутина? Или произошло то, о чем сообщил позднее великий князь Николай Михалович. Он написал в своем дневнике: «То, что цианистый калий не подействовал, я объясняю просто – раствор был слишком слабый». Есть и другой вариант: цианид калия способен разложиться под действием воздуха и потерять свою эффективность, если яд был «старым» и долго лежал открытым. Ведь со временем пары воды и углекислый газ могут превратить смертоносную отраву в гидрокарбонат калия, а «тело» цианида улетучивается.

Заметки на полях

Как известно, смертельная доза цианида калия для человека составляет примерно 50–60 миллиграммов, а 150–200 миллиграммов – это стопроцентная гарантия элегантного умерщвления. А Станислав Лазоверт, если верить княжеским воспоминаниям, заложил в юсуповское «угощение» гораздо больше убойного яда. Если бы Распутин действительно принял – как был уверен Юсупов – «лошадиные» дозы цианида калия, он бы гарантированно скончался, и добивать его пулями и дубинкой никакой нужды не было бы.

Существует тьма объяснений незадачи с отравлением здоровенного мужика, загадочным образом очаровавшего царскую семью. Включая и тот факт, что Распутин обладал поистине сибирским здоровьем и в силу этого якобы был неуязвим для ядов. Старец сам распространял о себе легенды как о современном царе Митридате. Дескать, в годы молодости в Прииртышье он показывал в кабаках фокусы с ядами. Начинал с того, что перед «всем честным народом» давал немного яда собаке вместе с мясом. Та умирала в страшных судорогах. И тогда Распутин принимал залпом оставшийся яд и запивал его квасом из соседенего ларька… Вскрытие тела Распутина было запрещено по приказу императрицы, и разложившийся труп Старца был сожжен. Иначе врачи могли бы составить представление о печени колдуна. Не исключено, что ее размеры превосходили бы все мыслимые нормы, а значит – организм Распутина мог бы справляться с некоторым ограниченным количеством яда…

Ларчик же на самом деле просто открывался. А именно: отравы как таковой в юсуповском подвале вообще не было. Не было, и все тут!

Дело в том, что доктор Лазоверт положил в пирожные и в бокалы для крепленого вина не цианид калия, а… лимонную кислоту! Как? Неужели он, профессиональный медик, не отличил одно от другого: кристаллы-то разные по конфигурации и по цвету? А что если это было совершено абсолютно осознанно? Специально сделано!

Попробуем неспеша разобраться.

В своих «Мемуарах» Феликс Юсупов пишет, что перед покушением он заехал по просьбе Владимира Пуришкевича, одного из заговорщиков, к его коллеге, известному юристу и активнейшему депутату Государственной Думы Василию Маклакову. Он, позже ставший последним российским послом во Франции, который прибудет в Париж с верительной грамотой от Временного правительства 7 ноября 1917 года (!), первоначально собирался примкнуть к группе Юсупова, но потом испугался. Начал отговариваться, прикрываясь уважительной причиной: будто бы его срочно вызывают по судебным делам в Москву.

Но при прощании Маклаков заверил князя в своей приверженности «патриотическому делу» и вручил ему подарок: двухфунтовую каучуковую дубинку, которую легко можно было бы спрятать под рубахой или за поясом. (Она-то и спасет жизнь Юсупову, когда раненый из пистолета, воспрявший было Распутин кинется на него.) Кроме того, именно Маклаков, имевший связи в столице среди поставщиков медикаментов на фронт, передаст позднее заговорщикам яд. Точнее псевдояд, кристаллы лимонной кислоты. Адвокат-демократ Василий Маклаков (он вдохновил Горького на образ Клима Самгина), в красноречии соперничавший в трибуналах с Александром Керенским, лидер правого крыла партии кадетов, ярый сторонник правового государства и поборник масонского гуманизма, принципиально не мог пойти на соучастие в убийстве. Даже если надо бы было уничтожить такого порочного, алчного и распущенного человека, как сам Григорий Распутин… Это был со стороны Маклакова не трусливый саботаж, а своеобразный гражданский акт.

И вот что любопытно при таком раскладе: доктор Лазоверт быстро догадался о подмене цианида в роковую ночь, но никому не дал об этом знать. Более того – после убийства Распутина подыграл Маклакову и положил в «адскую» шкатулку, в которой перевозился страшный яд, настоящий цианид вместо подсунутой адвокатом заговорщикам лимонной кислоты. Уже после убийства «неграмотного мужика с сумасшедшими глазами» (характеристика Распутина, данная писателем Алексеем Толстым) из стрелкового оружия во дворе юсуповского особняка бессарабский помещик и лидер монархического «Союза Михаила Архангела» Владимир Пуришкевич, так и не понявший, почему яд все-таки не уничтожил Распутина в юсуповском подвале, решил испытать действие цианистого калия, оставшегося у Лазоверта после незадачливого покушения. Отправляясь на фронт в особом санитарном эшелоне Отряда Красного Креста, где у него было несколько «своих» вагонов, Пуришкевич на одном из полустанков в прифронтовой полосе дал вместе с овсом маленькую щепотку цианида смертельно раненой осколком снаряда обозной лошади. Бедное животное мгновенно скончалось…

И последняя деталь заговора на Мойке, так и обошедшегося без отравления. Станислав Лазоверт, человек с темной судьбой и придуманной биографией, будучи в парижской эмиграции, в беседе с подвыпившими компаньонами как-то проговорился, что яду Распутину он не клал, вместо него положил безвредный порошок. Лазоверт сообщил об этом, как сейчас выясняется, и в письме на имя Юсупова. «Хочу, чтобы вы меня простили, я давал клятву Гиппократа, и я не могу ни отравлять никого, ни убивать», – написал Лазоверт, извиняясь перед князем. Это письмо, как не столь давно стало известно, хранится в архивах у Виктора Мануэля Контрераса, мексиканского художника, в шестидесятые годы, в студенческую пору, жившего одно время у Юсуповых в Париже и близко дружившего с ними…

Сумрачная и запутанная донельзя история, учитывая еще и то, что в воспоминаниях Юсупова и Пуришкевича убийство фаворита императрицы выглядит совершенно по-разному. И в списках врачей, практиковавших в то время в России и во Франции, никакого Станислава Лазоверта и в помине нет. О докторе с такими именем и фамилией известно категорически мало. А ведь врачей в ту далекую от нынешнего культа санитарии пору было не столь уж и много. Даже тех из них, кто практиковал в российской или французской провинции, широкая публика хорошо знала.

Зато в 2007 году следователь Скотланд-Ярда Ричард Каллен и лондонский историк Эндрю Кук после изучения архивов британского Секретного разведывательного бюро – так тогда называлось ведомство, известное сейчас как Секретная разведывательная служба, или МИ-6, – выдвинули совершенно сногсшибательную версию об убийстве Распутина. Оказывается, смертельную пулю он получил не от Юсупова и Пуришкевича, которые находились в роковую ночь под воздействием наркотиков, принятых «для храбрости» (в своей книге князь Феликс не скрывает, что он все время в ночь покушения терял сознание, но списывает это на охватившее его глубокое волнение), а от… английского разведчика Освальда Рейнера!

Он был внедрен в альтернативные властные структуры Санкт-Петербурга специально для устранения Старца (слово в слово о Рейнере в княжеских воспоминаниях: «он был посвящен в наш заговор»). Не секрет – и Юсупов пишет об этом в «Мемуарах» – Распутин, охмуренный и подкупленный германской агентурой, усиленно пытался уговорить императора заключить сепаратный мир с Германией, после чего 350 тысяч тевтонских солдат наверняка направились бы из Украины и Белоруссии прямиком на Великобританию. Кроме того, отменно говорящий по-русски Освальд Рейнер, которого Феликс Феликсович неоднократно упоминает в воспоминаниях и в своей переписке, был товарищем Юсупова по учебе в Оксфорде…

При чем тут горе-доктор Лазоверт, сначала даже не сумевший определить, отравлен ли Распутин? Да при том, что на самом деле фронтовой псевдоврач был вовсе не неловким, неумелым эскулапом, а рукастым и предприимчивым профессиональным разведчиком. Ибо Станислав Лазоверт и Освальд Рейнер, как на основании сопоставления их фотопортретов утверждают искатели сенсаций, это одно и то же лицо. Джеймс Бонд отдыхает и, признав свою профессиональную непригодность, уходит в отставку!

Сомневаюсь… Склоняюсь к тому, что это очередной миф. (Тем более что в отличие от биографии Лазоверта история жизни Рейнера, ставшего в 1917 году за верную службу королю Соединенного Королевства капитаном, а затем и получившего высокий орден Британской Империи, известна буквально погодично.) Но разве не долгоживущие мифы становятся со временем общепризнанной историей? (Род человеческий испокон веков больше верил не фактам, а их трактовкам, порой даже весьма фантазийным.) Впрочем, факты и впрямь подтверждают участие в убийстве Распутина хотя бы одного профессионала. Судите сами: Юсупов стрелял Старцу в грудь, Пуришкевич – в спину, а на снимке выловленного из воды мертвого Распутина у него дырка… во лбу! Это явно профессионал исполнил контрольный «поцелуй в голову», иного не дано. Кроме того, следствие определило, что пули, попавшие в Старца, трех разных калибров. А стволов, из которых вели огонь, если верить воспоминаниям и Юсупова, и Пуришкевича, было всего два – у Феликса Феликсовича и у бессарабского помещика – русского патриота.

Кем был третий, опытный, стрелок, чья пуля, отличная от других по калибру, оказалась смертельной и поставила точку в заговоре?

Заметки на полях

Ясность вносит секретная докладная записка, отправленная на рубеже шестнадцатого и семнадцатого годов в лондонские спецслужбы Джоном Скейлом и Стивеном Эллеем, резидентами британской разведки в Петрограде. Текст этого документа, в частности, гласил: «Хотя дела шли не совсем по намеченному плану, наша цель определенно была достигнута. Реакция на кончину „темной силы“ была положительно воспринята всеми… Рейнер, который сейчас отдыхает, несомненно, проинформирует вас обо всем по вашем возвращении». Для справки: британский резидент Стивен Эллей родился в 1866 году в московском дворце князей Юсуповых, графов Сумароковых-Эльстон, которые пригласили к себе его отца в качестве советника… Скажете, еще одно совпадение?..

Сразу после убийства Старца Николай II затребует к себе на ковер Джорджа Бьюкенена, посла Великобритании в России, и сообщит ему о своем подозрении. Царь скажет о поступившей к нему информации об участии в расправе над Распутиным 17 декабря «одного молодого англичанина, школьного товарища князя Феликса Юсупова». Улышав такие обвинения, опытный лондонский дипломат только сделает большие глаза и с показным удивлением начнет все на корню решительно отрицать. По большому счету, уход англичан «в отказку» вполне устраивал российские органы внутренних дел. Если бы тайное стало явным, им пришлось бы каяться перед царем и признаваться в собственной некомпетентности: дескать, британские агенты российских коллег вчистую переиграли… А так все оказывалось шито-крыто: пусть император сам разбирается с вероломством своих родичей – великого князя Дмитрия Павловича и Феликса Юсупова.