Текст книги "Мы едем к тебе"

А ещё через пару дней случилось наше первое грехопадение.

Я стояла на стремянке, собирая всё те же яблоки в корзину. Павлин возник неожиданно. Я знала, что хочу его давно и сильно. Рдела желанием и смущением.

Я стала неуклюже слезать со стремянки, нога поехала, и я зацепилась за ветки пеньюаром. Выпала из него. Я ничуть не ушиблась, просто с меня слетел пеньюар, оставшись висеть на дереве большим цветным полотнищем.

Я стояла перед Павлином в таком вот виде. Мы были в дружном шоке. Потому что начались очень знойные дни, и из-за этого я не надевала панталоны.

Дальше всё произошло синхронно. Мы упали в траву, и свершилось желанное, немного нелепое и страстное, при ярком свете дня, среди садов вокруг. Он пыхтел, а я стонала.

Потом всё закончилось мощной разрядкой, будто вспышкой. Память и реальность вернулись, и мы, совершенно голые, опомнились на мягкой куче травы, томные и слегка уставшие. И нежно прижимались друг к другу. И молчали. Был лёгкий ужас и восторг. И теперь стало просто хорошо и расслабленно. И хотелось только валяться рядышком, без всякого стеснения.

И мы лежали и лежали, глядя в ясное небо с лёгкими облаками. И налетал теплый ветерок, приятно остужая наши тела. А потом мы наконец прикрылись и ненавязчиво заговорили. И тогда он рассказал о себе всё.

Итак, ему удалось подняться на безлюдные, почти неприступные вершины и провести ряд исследований над квиллитом. Он так и помнил эти ночи в высотном воздухе, среди туманов и воя далёких ветров. Таинственный мрак вокруг, огонь переносной свечи Яблочкова и огни приборов.

Большинство способов повлиять тем или иным образом на породы квиллита приводили к одному и тому же: к значительному увеличению показателей магнетизма в окружающей тропосфере. Почти любая попытка глубоко исследовать странный камень давала его бесконтрольный выброс.

– Тот самый магнетизм? – ошарашенно спросила я.

– Да! – ответил Павлин, сразу догадавшись, о чём я – об этом же вещал теперь весь учёный мир, и уже все обыватели знали о продолжающемся усилении магнитного поля.

– Пойми меня правильно, Наташик, – объяснял Павлин. – Вовсе не значит, что я один запустил это всё. Но – так или иначе я внёс свой вклад. То есть пока квиллит лежал просто так в далёких высоких горах и его не исследовали – он не давал никакого магнетизма, вообще ничего особенного, помимо странных и красивых природных явлений. Однако при большинстве моих попыток его обрабатывать разными воздействиями от химического до ультразвукового – он бросал разряды магнетизма, которые неминуемо и непосредственно присовокуплялись к этому процессу, тревожащему теперь нас всех.

– Что это за процесс? – спросила я самого близкого теперь мне мужчину. Умненького и грустного, с такой вот жуткой тайной прошлого, – который сидел рядом со мной, на фоне садящегося солнца, на сене.

– В двух словах, – принялся объяснять молодой учёный Павлин, – как ты знаешь, у нашей Земли есть своё магнитное поле – на нём работают компасы. Незначительное, как бы противоположное поле существовало в околоземной части атмосферы. С некоторых пор оно начало увеличиваться. Это фиксируют приборы. Теперь всё более чувствуются два поля – земли и атмосферы. Никто пока не определил, отчего именно началась эпопея. Пока её ничто не может остановить, хотя её изучает и пытается понять весь мир. Но с каждым днём понемногу тропосфера магнетизируется. Влияние этого уже видно – на железных дорогах, полётах дирижаблей.

– Это влияние отрицательное? – спросила я.

– И да, и нет, – ответил Павлин. – То есть – если раньше, к примеру, дирижабль мог лететь свободно на любой высоте, теперь на определённых высотах на него действует магнитное поле атмосферы и сбивает с пути. Если он летит чуть ниже – это не происходит, чуть выше – тоже. Довольно легко с помощью современных приборов найти правильную траекторию полета, но теперь над этим надо работать, а магнитные линии, повторяю, всё усиливаются. Как влияет на человека и его цивилизацию подобное нарастание магнетизма – не изучено. А неизвестное пугает. В нём может крыться опасность.

– И ты невольно, не желая, исследуя квиллит, тоже влиял на нарастание этого процесс?

– Да, ты всё правильно поняла, Наташенька, сомнений в том не осталось. Я свернул мои исследования и вернулся домой. Лучше не вспоминать те месяцы моей жизни. Я не ожидал такого. Но вскоре я просто отбросил всё это и решил – ну можно же попробовать иначе! Исследовать более тонкими методами! Я не мог без этого… Но – ничего, конечно, не вышло. Никто уже точно не собирался спонсировать подобные исследования.

Я молча слушала.

– Резюмируя – я оказался в чётком положении. Я мог изучать квиллит, но постоянно рисковал навредить тем самым всему миру. И более того – за риск, в которой я вкладывал уйму сил, мне никто не дал бы даже денег, хотя, дай мне их, может, я сумел бы благодаря ещё более кропотливым разработкам найти безопасный подход к квиллиту. Однако – мне их не дали.

– И единственное, – вздохнул он, – что мне осталось, – это образование, учёная степень, возможность каких-нибудь текущих исследований в своей области… Папины деньги, в конце концов. Короче, осталась уйма простых и доступных возможностей… Которые совсем не радовали меня. Потому что цель, мой основной смысл, вне которого я не видел ничего, кроме рутины и скуки, пропала. Превратилась в неразрешимую дилемму. И это очень грустно.

Я понимающе молчала и только легонько положила ему руку на плечо.

– Вот теперь моя жизнь. Я не беден. Я свободен. У меня есть кое-какая текущая работа. Кое-какие хобби. Вокруг меня красивые сады и вроде бы всё нормально и спокойно. Но исчезла главная наполненность, «стержень». Наступила пустота в душе, которую нечем заполнить. Мне говорили: займись чем-то другим. Я занимаюсь – но всё это уже не то… Все свои основные эмоции, весь молодой запал я уже оставил там, в горах, на квиллите! И теперь у меня стоит слишком серьёзный внутренний барьер страха, ответственности. Я ведь всё-таки ответственный учёный и не имею права разрушать мир! Я люблю этот мир, и свою жизнь, в конце концов. И я не могу попереть вот так… Однако куда переть в таком случае дальше? Ничего уже нет по целям, сравнимого с тем квиллитом, но эта «мета» оказалась мистически недоступна. И вот потому я такой – холодный, свободный, одинокий, хотя, может показаться, вполне устроенный и даже почти успешный в жизни…

Да, я всё понимала. И что могла ему сказать? Однако, повторяю, мне всё-таки робко казалось и то, что я стала утешением, маленькой отдушиной ему. Почти как его вино.

– Мне могут молвить – да как ты смеешь печалиться? Ты – не бедный, сытый, когда в мире, в странах далёких варваров, уйма людей пухнет от голода! Что я могу ответить? Я знаю, что это так, и мне как бы не на что жаловаться, но ведь от самого себя я же не могу спрятать ту оставшуюся пустоту!

Я тихо кивала. И ему, наверное, это тоже нравилось.

Нам было хорошо вместе. А может, в этом всё-таки и заключался теперь новый смысл? Хотя он и говорил, что практически морально не способен к творчеству семейному, но…

– Как видишь, я стал другим, – обронил он. – Я решил погрузиться в спокойное бытиё и найти в нём утешение, раз жизнь дала мне это. Я уже редко хожу в походы, мало-помалу перестал грезить о великих открытиях и местах, куда не ступала ничья нога. Спокойно провожу вечера за кино и пирожками. Оброс, как видишь, жирком. Увы, часто налегаю на спиртное. Но всё-таки, наверное, моё теперешнее положение пока – лучший вариант из возможных.

«И вот теперь я рядом с тобой», – сказала я, кажется, не вслух.

Он замолчал. Окончательно наступил вечер. С просто красивым закатом.

Мы снова и снова встречались с Павлином. И мне опять и опять казалось, что мы действительно нашли друг друга – такая вот я и такой вот он со своей прошлой судьбой.

И продолжала в моей жизни быть ещё и Марианна. Дочки её по-прежнему кружили по свету в долгом танцевальном путешествии, а я, само собой, снова заглянула к ней с супругом.

Я застала их за игрой в съедобные сдобные шахматы с чаем. Они сидели по две стороны столика. Александр был в новенькой роскошной чёрной паре, Марианна – совершенно голая.

Когда она встала навстречу и уловила мой удивлённый немой вопрос, то усмехнулась, дымя сигареткой и мерцая золочёным пенсне:

– Просто когда жарко, я частенько так хожу дома. Посмотри лучше, какой красивый костюм мы купили Алексу! – засияла она.

Они стояли рядом, держась за руки. Я оценила костюм Александра, а он снял наконец пиджак, потому что в доме и в самом деле было очень тепло.

Марианна деловито надела на голое тело передник и встала к плите готовить нам всем жареные колбаски. Потом она вскрикнула – на неё попала капля масла. Александр бросился на помощь и аккуратно нежным поцелуем удалил с её тела последнюю.

К вечеру стало прохладнее, Марианна надела пеньюар, а мы все уселись вчетвером, включая кота, уютно лёгшего на стол и позволяющего сколько угодно гладить себя. Мы решили погадать на костях домино по Марианниной гадательной книге.

Задача была – сформулировать вопрос, ответ на который я, значит, хочу узнать. Сугубо мысленно – по правилам озвучивать не полагалось. И ответ на него в общих чертах – будет найден в книге по выпавшей комбинации костей, брошенных каждым из нас, поочерёдно, на стол.

Марианне и мне достались более-менее нормальные варианты. Ответ на мой вопрос звучал примерно так: «Вам предстоят некоторые испытания, но преодолимые. После них исполнится ваше заветное желание».

«То есть, – сказала я про себя, легко анализируя свой вопрос, – после неизвестных пока испытаний – я почувствую себя счастливой».

Когда бросил кости муж Алекс и Марианна зачитала место в книге, соответствующее его комбинации, Александр почему-то показался с виду каким-то разочарованным.

В чём же было дело? Ответ, данный ему, гласил: «Этой осенью произойдут изменения в вашем мировосприятии и, возможно, в вашем материальном положении, но затем – всё наладится».

Алекс усмехнулся и объяснил:

– Этот ответ, завязанный именно на мне (как вижу – почти все формы ответов в твоей книге, Мариш!), просто оказался никак не связанным с вопросом, который я поставил.

Мы с интересом уставились на него. Теперь ведь уже он мог озвучить, какой именно вопрос мысленно задал.

– Я спросил: «Когда закончится правление Раму-Аму?» Вот!

Мы были ошарашены, а потом, в виде невольной разрядки, рассмеялись. Вот уж, видимо, действительно не ожидали составители гадательной книги для личного, семейного пользования подобных «личных» вопросов! Да-а!..

Как я уже знала, Александр не любил нашумевшего и скандально известного князя островной империи, правившего там уже два десятка лет. Марианна же относилась к нему иначе. Впрочем, такое разногласие было у многих людей.

Я же хорошо помнила, что Раму-Аму поставлял своих верных выносливых подданных в наши научные экспедиции, – как о том недавно рассказал мне Павлин. Значит, народ его оказался не самым плохим. И это – было главное.

И я рассчитывала на новые идиллические вечера в компании Марианны и Алекса в их необычном доме, устроенном по фэн-шую, но…

Но тут случилось то самое.

Раз в год наш папа ездил в термальный комплекс. И всегда привозил нам подарки – уйму вкусностей. Потому что в старом дворце, где находились термы, также действовала и обширная кондитерская лавка, и плюс ещё небольшая гостиница.

Теперь папа стал богат, однако мы не удивились, что он и сейчас всё равно не забывает о собственной традиции. Нас беспокоило нечто другое – и меня, и маму… Мы чувствовали про себя нечто неопределённое и не решались говорить об этом друг с другом. Папа странно изменился. Как будто ждал чего-то. И уже не пел былых песен, и не грыз так звонко и громко забавно трубку. Но может, нам лишь казалось?

И вот он попрощался с нами, как в прежние годы. Термальный дворец находился не так близко. Сначала надлежало проехать на конке, потом – на трамвае, а затем папа обычно брал напрокат автомобиль.

И вот он отбыл, обещая вернуться с ящиком бисквитов для меня и мамы.

И вроде бы всё было нормально, и мы молчали, не говорили ни о чём… И папа не вернулся. Ни в обычное для такого дня время. Ни позже. Ни вечером. Ни в ночь.

Мы легли спать, если можно это было назвать сном, сами не свои.

Но отец не появился и под утро.

Да, как выяснилось, он ехал в трамвае, а потом действительно брал напрокат автомобиль и отдал его обратно на развилке шоссейных дорог, где находился соответствующий пункт через сорок верст. Однако куда и на чём отправился он дальше (и отправился ли вообще?) – никто не видел.

Миновало ещё два дня, и ещё день. Мама как-то не плакала. А мне было грустно. Но я тоже почти не разводила сырость – как уже ведь «большая девочка».

И видя эту двойственность, мой вызов самой себе, мама грустно усмехнулась и побеседовала со мной по душам. Мы поняли друг друга.

Я ведь чувствовала, что за прежней вроде бы спокойной оболочкой отношений родителей кроется что-то не совсем уже безмятежное. Мама призналась мне, что у них уже происходил серьёзный разлад. Когда давно они вдвоём с папой отдыхали в Набокии.

Тогда, в Набокии, родители жили в палатке на берегу Зелёного моря. Они не больно много с кем общались, разве только обменивались приветствиями с семейством, обитавшем в большом шатре рядом, на том же пляже. Это оказались молодые мужчина и женщина, она была смазливая и рыжеватая, а он – с красивыми глазами и ресницами, с живописными пухлыми губами и немного рыхлым телом. Их детки сидели рядом в обширной коляске на двоих – мальчик и девочка. Эти мама и папа ходили вокруг по всем набокийским окрестностям и возили перед собой колясочку с сыном и дочкой, сияя глазами. А детишки любопытственно и с неправдоподобно умными для своих лет взорами смотрели вокруг. У мужчины всегда наличествовали два «пузыря» в двух карманах – из левого он доставал молочную бутылку с соской для детей, а из правого – такую же бутылку, только для себя – с пивом или ромом. А на шее у него висел кулон в виде такой же резиновой детской соски, а его рыжая красавица-жена любила заигрывать с ним, хватаясь за этот самый сосочный кулон. Вечерами они готовили на керосинке отменный ужин в виде жареных форелей, ухи с золотистым слоем сверху; раскладывали на камнях много зелёного лука, ананасы и тонкие ломти окорока. Иногда вдвоём съедали по целому жареному каплуну, и мужчина не забывал в таких случаях откупорить пиво или ром.

Но детишки их были просто прелестью. Имена родителей мама так и не запомнила. Только почему-то запомнилось, как вечером, в тишине, повисшей над пустынным пляжем, где-то рядом раздался голос, похожий на женский:

– Хав! Хав!

Но может, это вообще был не голос человека, а собаки лаяли? И мама не придала тому значения.

А рано утром папа повёл маму на далёкие камни, к скалам, и обещал показать какой-то сюрприз.

Они сидели там на рассвете. Папа довольно курил трубку, и оказалось, что он хочет показать маме уйму крабов. Однажды, проснувшись утром гораздо раньше мамы, он успел пробраться туда и разведал, что членистоногие приходят под ярким утренним солнцем. А может, появятся даже дельфины.

И папа разделся и собирался уже поплыть на середину бухты, и вдруг выяснилось, что плыть туда он хочет один. Как же так? Мама думала, они, как любящие друг друга, поплывут вместе.

Но отец заявил, что боится за неё, потому что тут сложные каменистые места, и пусть она сидит на берегу, а купаться будет он сам.

Маму это всё возмутило: почему он решил так командовать? И не очень ему поверила. Она восприняла это не проявлением любви, а элементом тирании. И просто демонстративно повернулась и ушла.

И шла обратно вдоль скал, несмотря на оклики отца. И так и отправилась стихийно бродить в одиночку по окрестностям Набокии, вдоль пляжей, таверн… Она молила про себя небо, чтобы только к ней не начали вязаться эти нахальные молодые набокийцы. Однако как она ни просила – всё произошло словно назло ей: к ней начали привязываться местные, говорить: «Что это вы такая грустная и задумчивая, давайте познакомимся?» Она побежала от них, уже вне себя… Прибежала опять к родной палатке.

Она думала, что хоть теперь получит ласку от папы, но он, когда она вернулась, только закричал – она, мол, вымотала ему нервы и что это вообще такое?!

Правда, потом он попросил прощения и сказал, что погорячился. И уверял, что правда боялся за неё утром, потому и не пускал в воду. Может, это было и так, однако, наверное, это просто вчера прорвался выплеск накопившегося разочарования вообще…

Это случилось очень давно, но и теперь мама заметила новое изменение. Папа стал другим, когда ушёл от мира искусства в мир заработка больших денег, о которых почти не рассказывал, только вроде вкладывая их в семью.

И вот, когда папа пропал, мама даже не очень была ошарашена. Словно произошёл некий новый и, теперь уже, наверное, окончательный разлад… Неважно, почему. Такое вот наступило странное ощущение. И я немного, наверное, уже понимала её. Я тоже чувствовала – папа последние дни точно о чём-то не хотел нам говорить.

А ещё через три дня случилось самое нежданное-негаданное. Нам пришла посылка. Анонимная.

В ней оказались… бисквиты, вакуумные упаковки с солониной и тушёнкой, фрукты и – спрятанная в потайном отделении ящика пачка денег. Новенькими.

Отпечатков папиных пальцев на коробке не обнаружилось. На ней стоял лишь штемпель с названием неизвестного нам места – «Черол».

В этот же день я опять встретилась с уже, конечно, всё знавшим Павлином. Он, как эрудит, тотчас выдал, что существуют два Черола – один город с таким названием находится к северу от нас, ближе к Ягли. (Очевидно, – кивнула я, – поскольку про первый уже примерно знала и сама.) Второй, значит, – наоборот, – далеко на юге и – в непосредственной близости от… Вейка.

Вот это было да!

Мы все трое синхронно думали примерно одно и то же. Если бы папа просто решил уйти от нас и пусть даже уехал в тот, нормальный, Черол на севере – это бы вряд ли выглядело вот так. Более того, посылочные штемпели из северного Черола, как выяснилось, имели совершенно иной вид. А из того…

– Удивительно, – заметил Павлин, – что оттуда вообще могут приходить посылки. Черол на юге уже считается почти городом-призраком, потому его, вместе с Вейком, даже не наносят на большие карты.

Неужели наш папа бежал в Вейк?! Зачем? И как такое можно удумать? Я не помнила, чтобы кто-то, кого мы знали, мог уехать туда. Ходили толки, что рядом с Вейком вообще пропадают люди; впрочем, это уже были лишь чистейшей воды слухи, однако от того становилось не менее тревожно. Про Вейк давно почти не поступало официальной информации, а различные источники высказывали то одно, то другое.

Впрочем, у Павлина был отец со связями, и сам Павлин как учёный имел разные источники информации, – не только такие, как у простых обывателей.

Мы решили с Павлином отправиться в двухдневный поход. На Искру, в его любимые места. Как давно, по собственному признанию, он там не был… И вот теперь мы могли бы тряхнуть стариной!

В ранней юности, до главного, до сих пор продолжающегося своего жизненного кризиса, Павлин любил пешие вылазки с котомкой. Я готова была поддержать его, стать частью его счастья в виде похода! Тем более он обещал в походе, в соответствующей обстановке, рассказать всё, что сможет узнать про Вейк и южные направления. И мы бы решили окончательно, как нам действовать дальше.

И вот на следующий день, ближе к закату, мы уже дотопали до обширной искринской поймы и сделали там большой привал, разбив палатку. Мы жарили мясо на шомполе и смотрели, протянув ноги, на сонный, вялый, немного студенистый и бледноватый искринский плёс.

Ещё лет в двадцать Павлин отдыхал на Искре с отцом. Тогда они жили с ним в летние месяцы в комфортабельном флигеле на территории губернаторской резиденции, что стояла на высоком холме, обнесённая непроницаемым частоколом. В губернаторском дворце папа Павлина проводил свечи Яблочкова. А рано утром Павлин, один или с отцом, свободно мог пройти в специальный выход, через частокол. Таким образом он спускался с холма, пересекал Хиврибский сосновый лес, приближался к Искре и рыбалил там. Тогда Искра была не такой вялой и бледной, как сейчас, и в берегах – у́же. И в ней водились чудные форели.

А потом произошла катастрофа на югах – взрыв над лесами с выбросом газов из пещер. Погас свет над Вейком, и многие-многие уехали оттуда… (Впрочем, поговаривали и об обратном – что некоторые бегут в Вейк – желая стать незаметными и независимыми, – практически по принципу: «пусть нету ни кола и ни двора, зато не платим повелителю налоги»). Но с тех пор что-то стало меняться и на многочисленных искринских плёсах.

Образовывались каверны по её берегам, затягивающие в себя иногда прямо целые палатки и автомобили, отдельные деревья. Вода стала наступать на берег, прежде сухие места обращались в водные.

Я невольно прислушалась. Что-то и в самом деле было странное вокруг. Неправдоподобная тишина над речной поймой – не над озером ведь. Не слышалось шума течения или пения птиц, или даже ветра. В этой тиши таилось нечто пустынное и тревожное, вязкое. Хотя вроде бы было тепло, светло, и мы готовились лакомиться сочным и аппетитным зажаренным мясом, скусывая прямо с шомпола.

– Однажды я встал рано утром, – продолжал Павлин, хрустя зелёным луком. – Отправился один к Искре, сложил одежду под валун и пошёл купаться. Наплавался и вылез на берег. И не мог найти свои вещи. Не обнаружил даже камня! Он исчез. Втянулся в песок, вглубь берега, почти бесследно, унеся с собой мою одежду, представляешь? Бесшумно и незаметно. И мне пришлось идти до папиного флигеля голым.

…И с каждым днём тогда начал странным образом скапливаться магнетизм в тропосфере. А над Вейком сгустилась техногенная тьма и, видимо, стоял смог или что-нибудь в этом роде.

– Потом губернатор переселился из этой резиденции, и, соответственно, папе больше не предоставляли флигель, – продолжал Павлин. – В том дворце проводился ежегодный музыкальный фестиваль, и оттуда, с холма, звучали репродукторы, и там собирались многосотенные танцы. Потом правительству тоже это надоело – все эти мегашумы, неэкологичное… Фестивали в тех местах отменили, а во дворце стало, судя по всему, учреждение без вывески. Что там – вопрос. Но поговаривают, проект лилового полумесяца разработали именно там.

– Лилового полумесяца?

– Да, ты, наверное, знаешь.

Я знала. Ещё в детстве мама указывала мне на вроде бы старые, больше напоминающие паромобили прошлого, автомобили, вдруг неожиданнейшим образом появляющиеся на городских улицах. До сих пор помню, как однажды ехал через проспект сам губернатор с кортежем. Вслед за мопедами катило его авто, белое, в четыре метра длиной. Украшенное гроздьями праздничных шаров и лентами. За ним шли два тёмных охранных джипа. А когда вроде все проехали, странным образом, словно бы совсем не связанный с ними, ни к селу ни к городу прокатил «патриархальный» лимузин, столь старой модели – которую увидишь-то хорошо если раз в год. Лилового цвета. И помню, мама тоже сказала мне, что он проехал неслучайно.

– Вот-вот, – кивнул Павлин. – Раньше спецслужбы иногда ездили на таких вот «реликтах». Чтобы парадоксально и привлекать внимание, и в то же время – быть неузнаваемыми: за внешним обликом прятать противоположное – вот в чём суть. А когда люди стали всё же догадываться о тайне этих реликтов – такое рано или поздно должно было произойти – облик авто изменился. Сохранился лиловый окрас, но тюнинг стал рассчитанным на скорость и бронированность. И форма – в виде посаженного на колёса полулежащего полумесяца. Думаю, такие тачки ты вряд ли видела. Это – соглядатаи особого назначения. И теперь, я полагаю, они курсируют на югах. С тех пор как Вейк стал анклавом и там ушёл в отставку первый их губернатор.

Я смутно помнила историю. Губернатор Вейка Дзяпка желал нечто вроде автономии. Потом пошли волнения в самом городе, и он по сути «отрёкся». Но – передал власть своему сыну, который имел странный облик. Во всяком случае, его фотографий тоже никто никогда не видел.

– Так вот, насчет Вейка… – словно читая мои мысли, заговорил снова Павлин. – Что-то мне подсказывает – если посылка прибыла к вам из Черола, то действительно из того, южного, хотя это более чем необычно. По всей логике, если папа, по своей воле или нет, куда-нибудь скрылся, то, конечно, на юг, а не на север, – на севере всё и легче, и проще, и слишком понятнее. А в Вейк – не идут поезда, не летают даже дирижабли. Формально считается – нет и автодорог, однако – де-факто до определённой границы туда можно дотрюхать на автомобиле. Только ехать надо далеко и долго. Через определённый рубеж, где пролегает хребет Полхар, даже, наверное, хода нетути, – если только морем, вдоль залива. Однако там рядом граница с одной стороны – с той страной, где ныне строится великий храм, а с другой – с империей Раму-Аму. Границы проходят по воде, но там почти наверняка курсируют суда-мониторы. Тем не менее, я подумаю, какую могу достать протекцию. Утро вечера мудренее…

Я согласилась, и мы стали готовиться ко сну. Павлин словно опять прочитал мои мысли: я всё-таки верила, что папа жив и послал нам весточку в виде посылки, со своим характерным «почерком» – явно вроде тех, которые всегда нам привозил из термального комплекса. Только возникала уйма вопросов… Почему всё это тайно? Но для разгадки я и в самом деле, похоже, решилась бы ехать до самого Вейка, сколь это ни было потом бы опасно.

В стране же, где строился великий храм, несколько лет как тоже произошли локальные конфликты, практически приведшие к разделению полуострова надвое, опять же по линии гор. В новообразованной таким образом «половинной» автономии правил, как узурпатор, Таон Фара. Весь полуостров жил в состоянии постоянного напряга, сдерживаемого синхронного конфликта. И я уже знала, что та самая Фаина (помните?!) уехала потом в это государство – где теперь даже девушек ставили под ружьё в вооружённых силах. Второй же страной, где в солдатах аналогично служили девушки, была островная империя Раму-Аму. И те-то две амазонки, с которыми дружила Фаина, тоже перебрались, но – как раз туда, и, очевидно, состояли в тамошних легионах.

Помню, когда я рассказала про Фаину Марианне, та злорадно крикнула:

– А-а, вот оно! Ну пусть туда и едет, на полуостров! Только чтобы – в автономию узурпаторов! Прямо в руки Таону Фаре её отдать, треклятую!!

Но я не разделяла таких настроений. Я уже давно в глубине души почти что простила Фаину. Похоже, искренне.

Проснувшись утром, среди туманов над таким же вялым и сонным плёсом, мы вскипятили чаю в медном чайнике над костром. И вскоре, надев на спины парусиновые толстые котомки, зашагали в указанном Павлином направлении.

Мы прошагали несколько вёрст, когда далеко, в туманах, кажется, у самого горизонта, что-то замаячило вдали.

– Там мост через Искру, – объяснил Павлин. – Соединяет две губернии. Раньше там была пешая тропа по обеим сторонам от автомобилей, трамвая и конок. Правда, потом его перестраивали и укрепляли. Теперь он может выдержать землетрясение, однако вот не знаю насчёт дорог для пеших путников… Ладно, там увидим.

Мы пробирались через хвойный лес, а слева, за ним, странно шипело. Но солнце вставало всё выше.

И вдруг мы уперлись в простирающуюся впереди воду. Мы остановились. Павлин присвистнул.

– Ну вот, о чём я и говорил! – произнёс он почти деловито. – География Искры изменилась в связи с возрастающим магнетизмом. Вода наступает.

Я смотрела влево. Перед нами оказалась словно великанья лужа, продолжая собой пойму.

Я посмотрела направо. Там, среди сонной искринской воды, расстилающейся далеко-далеко, виднелись частично затопленные сооружения из брёвен, напоминающие ступеньки. Словно деревянная лестница оторвалась от пятиэтажного терема и неведомым образом попала сюда.

– Как же дальше? Обойдём слева? – спросила я.

– Нет, – ответил Павлин. – Я уже вижу – слева обрывисто и топко, и на сколько вёрст всё течёт туда – одному небу известно. Но тут не сильно глубоко, даже до пояса не достанет. Поэтому мы сумеем пройти вброд, а дальше – твёрдое место и холмы да скалы. Я пойду впереди, только сниму штаны.

Освободившись от оных, он снова навьючил себя вещевым мешком и скомандовал следовать за ним.

– И вообще–то, – добавил Павлин, – советовал бы и тебе снять штаны. Иначе промокнешь, и это будет совсем неудобно во всех отношениях. Так скажем, более неудобно, – пояснил он, усмехнувшись.

Я колебалась несколько мгновений, а потом решилась. И сапожки, само собой, сняла тоже.

Мы ступали через вязкий разлившийся затон, по великаньей луже. Впереди размеренно двигался былой походник Павлин, опираясь на деревянный посох. Я шагала следом, всё более уверенно и не стесняясь ничего рядом с ним.

Вода сперва лизнула колени, потом поднялась выше, вскоре дошла до двух третей ляжек… Под ступнями хлюпало, они попадали на какие-то то ли ветки, то ли бугорки. Иногда я легонько взвизгивала, а Павлин ободрял:

– Ничего-ничего, тут нет опасности! Спокойно иди!

Я невольно смотрела на Павлина как на свою поддержку и опору. И снова осознала, что в то же время точно так же и сама была для него моральной поддержкой.

Мне нравилось смотреть на его голые, немного пухлые ноги. И меня немного возбуждали и собственные ноги в воде, то, что я вот так шагаю по этому броду, тоже без штанов, за моим любимым спутником – почти как первопроходцы этой земли.

Вода подступала уже выше некуда, меня легонько бросило в пот, но уже и я отчётливо видела твёрдую землю. И вскоре уровень затона снова опустился ближе к коленям…

Павлин первым, конечно, выбрался на сушу и подал прохладную влажную руку.

Мы уселись и скинули котомки.

– Ну вот и всё, – сказал он. – Дальше ничего такого быть, судя по всему, не должно. Вытри ноги получше.

Мы вытерли ноги, оделись и обулись. Но не сразу продолжили путь, а сделали маленький привал на берегу покорённого затона, вскипятили чаю и съели по сладкому кренделю. Погрелись из фляжки квадригским ромом.

И тогда снялись с места, а слева поднимался нависший песчанистый хребет с кривыми елями сверху. И снова за ним послышалось шипение.

Солнце стояло уже выше некуда, когда мы добрались до губернского моста. Он парил футах в шестидесяти в высоту, закрывая часть неба, и гудел трамвайными путями и проносящимися там, наверху, автомобилями без остановок. Мы обогнули его слева по подзолу и подсохшей глине. И стало ясно, что теперь там нет дорожек для пеших.