Текст книги "Сокрушители большого жука. Былина первая"

– Это же очень грустно, – с сожалением произнёс Бессмертный.

– Не всё так плохо, – возразил Горыня. – За свою вечную усталость и одинаковость будней они получают почти своё жильё, а ещё лукошко репы на каждый Великдень от начальства.

– И это помогает?

– Конечно. У них появляется успокоительное «зато»: «Я терпеть не могу свою работу и каждый выходной истошно ору в стену…

– …зато в тепле и с ежегодной овощной халявой», – подхватил Кощей.

– Точно, друже!

Хаты-близнецы Опочивальни постепенно сменились большими разноцветными теремами, выглядывающими из-за высоких и совсем не гостеприимных заборов. У каждых ворот лениво расхаживали здоровенные личные стражи, вида грозного и бесшейного, одетые в чёрные рубахи. В качестве дополнительного устрашения все они носили ворот нараспашку, демонстрируя шрамы от битв и острожьи клейма.

Вокруг стояла тишь да благодать: шум и дым Ремесленного кольца, оседающие в Опочивальне, сюда не добирались. Лишь изредка по белокаменным дорогам проносились ладные повозки, запряжённые статными лошадьми. Некоторые возницы держали под мышками живого гуся и периодически сжимали его, чтобы птица своим кряканьем предупредила нерадивых пешеходов: свалите-ка с дороги.

– Это что за место дивное? – спросил Кощей, которому район явно понравился.

– Золотая Середина, центр Славгорода, – ответил Горыня и грустно улыбнулся в прошлое.

Раньше, помнилось богатырю, здесь были обычные избы, в которых проживал важный и заслуженный народ: лучшие знахари, гусляры, летописцы, герои битв и походов, лаптари-чемпионы и всякие башковитые изобретатели. Тут ценили бесценное, жалели глупое, презирали пошлое. Пили вёдрами, дружили семьями, говорили афоризмами. И никто не запирал двери, потому что невозможно вынести из хаты славу, ум и достоинство.

В общем, подозрительные были товарищи.

Горыня любил тут выпивать. Нет, ему, разумеется, нравилось пить в принципе. Но делать это в компании умных людей, которые даже подтрунивают над тобой так, что хочется аплодировать, было намного приятней. И хоть Радогой часто гонял Горыню за пьянство, молодой богатырь неизменно возвращался снова, чтобы пропитаться не только заморским вином, но и духом Золотой Середины.

Со временем население Середины поменялось. Потомки знаменитых жильцов, не желая обзаводиться своими заслугами, во всю пользовались родительскими и с годами уверовали, что это их собственные. Они стали напропалую скрещиваться с детьми «новых славгородцев», разбогатевших на медногорских рудниках. Это было логично и неизбежно. У первых заканчивались родительские деньги. Вторые же получали статус и повод громко заявить на всю баню: «А ведомо ли вам, свиньи, что мой зять – сын самогó…»

Идеальный любовный союз. Довольны были все интересанты.

Новое общество Золотой Середины повзрослевшему к тому времени Горыне было не по душе. Поэтому следующим местом богатырского досуга стала знаменитая на весь Славгород Кабацкая улица. Она полностью оправдывала своё название: кабаки ту были в каждом здании. Улица начиналась за следующим поворотом, и богатырь ускорил шаг, чтобы скорее увидеть свои угарно-родные пенаты.

– Сейчас я вам покажу лучшее место в Яви! – оживлённо воскликнул Горыня. – Вот увидите, там меня узнают. Я для Кабацкой – личность культовая!

Богатырь остановился, завращал глазами под прикрытыми веками, вспоминая:

– Так. По левой стороне кабаки: «Синий кабан», «Два меча», «У Гостомысла». По правой: «Друже», «Косое око» и «Полон жбан». Кощей, а ну сходи проверь мою память.

Кощей скрылся за поворотом.

– Знаешь, малявка, – обратился Горыня к Искре, – когда-нибудь мне стукнет девяносто. Я забуду своё имя, начну гадить в шапку и подозревать, что тебя подменили на соломенное чучело. Но, клянусь, чертоги моей угасающей памяти сохранят названия сих замечательных заведений.

– Почему? – спросила девочка.

– Потому что в них случилось всё хорошее, что со мной было в жизни.

– И что именно?

– Я, честно говоря, не помню.

Кощей вернулся, поджав губы и уважительно кивая.

– А! – расплылся в довольной улыбке богатырь. – Я ж говорил – всё в яблочко!

– Нет, ты ничего не угадал.

– Хватит врать. Я же вижу восхищение на твоём бледно-поганочном лице.

– Моё восхищение связано с тем, что открылось вместо кабаков.

– Что?!

Горыня ушлёпал за угол, подозревая нехорошее. И самые худшие его ожидания с лихвой подтвердились.

Кабацкая улица была на месте. Но на ней не было ни одного кабака. Вместо них свои мерзкие безалкогольные двери распахнули ряды кисельных, сбитнедельней и отварошных. Внутри никто не пел, не обнимался и не чистил друг дружке морду – нормальных посетителей заменили причёсанные юнцы, сидящие поодиночке и все как один уткнувшие носы в бересту.

Горыня отшатнулся назад, озираясь по сторонам с видом человека, который вдруг понял, что умер.

– А… а где?! – простонал витязь.

– Тебе чего покрепче испить надобно, земляк? – догадался старый прохожий с лицом медового знатока. – Ступай по оному боку две версты до Опочивальни, ближе нету. Найдёшь там Евсеев переулок, а в нём – червонный теремок. В теремке том два хазара винокурню смастерили. Из щавельного жмыха вино делают и продают его люду под видом ахейского. С двух кувшинов главу складывает! Могу отвести. Я также желание великое нахрюкаться имею!

– Ты узнал меня? – спросил богатырь.

– Истинно так, – кивнул знаток. – Ты Акулина, дщерь бочкаря, на излишества падкая, ибо мало отец тебя колотит. Так двигаем стопы к хазарам али нет? А после попоём!

– Иди куда шёл, дед, – буркнул Горыня.

– Какой я тебе дед, Акулина?! Мне двадцать восемь! – обиделся пьяница, пнул проходившего мимо полосатого кота и продолжил свой зигзагообразный путь.

Горыня почувствовал, как невыносимо заскучал по Лихоборам.

– Ты только посмотри, Акулина, какое здоровое и любознательное поколение тут заколосилось! – заявил Кощей, глядя на посетителей киселен. – Интересно, что они читают?

– Надеюсь, пособие «Как оторваться от бересты и наконец-то найти себе бабёнку», – пробухтел Горыня. – Иначе это потерянное поколение, а не здоровое.

– Они читают Лихого Отрока, – ответствовала Искра. – Так себя один летописец величает, сказаниями коего все тут зело увлечены.

– Это же прекрасно! – одобрительно воскликнул Бессмертный.

– Все, кто его новое сказание прочитает, потом идут к Древу Толковища.

– И что это за древо такое?

– Большая липа, что на площади растёт. Каждому сказанию своя ветка соответствует. На сей ветке можно записочку оставить – понравилось сказание али нет. Лихой Отрок даже иногда им на липе отвечает.

– Потрясающе!

– А просто собраться да в глаза потрындеть нельзя? Или у них ртов нету? – проворчал богатырь. – На кой ляд эти липовые надстройки?

– Боги, Гар, ну что ты бухтишь стариком? – возмутился Кощей. – У молодёжи совершенно другая коммуникация!

– Нет, мне просто интересно! – не унимался Горыня. – А если я ему какую унизительную гадость на ветке накалякаю, что будет?

– Он накалякает тебе гадость в ответ и повесит рядом, – ответила девочка.

– И всё?! Ни мордобоя, ни стенка на стенку? Какой же он тогда «лихой»?

– В нём играют бунтарство и нигилизм, поэтому он «лихим» и назвался, – заумничал Кощей. – Он же отрок, юнцам это свойственно.

– Ну… вообще-то, он не совсем отрок, – уточнила Искра. – Вернее, совсем не. Его зовут Карп Игнатьич, и ему пятьдесят с хвостиком. Карп Игнатьич – княжий… княжий… разумовлиятель, вот. Ему до́лжно каждое утро сказания писать, какие князь велит. А вечером другие разумовлиятели липу обдирают и все записочки вычитывают, чтобы понимать, о чём отроки славгородские думают.

– О, да это просто образец бунтарства, да, Кощей? – подмигнул Горыня.

– Нет, Карп Игнатьич добрый и хороший! – улыбнулась Искра и тут же нахмурила бровки. – Только пьёт много и грустит часто.

– Хм. Видать, человек и правда неплохой, – констатировал богатырь.

Кабацкая улица заканчивалась, впадая в Указную площадь с Княжьим теремом. Не доходя до площади, Сокрушители остановились.

– Дальше мы пойдём с малявкой вдвоём, Кощей, – сказал Горыня. – В Тереме водится пара-тройка штатных умников типа Радогоя, которые раскусят твою нечестивую натуру. Так что пришло время вам с ней прощаться.

– Прощаться? – встрепенулась Искра. – Как это прощаться?! Прощаются же надолго! Или даже навсегда!

– Прости, малявка, я неправильно выразился, – спохватился богатырь. – Конечно же, вы скоро увидитесь.

– Мы только отпросимся у князя, Радогоя и богатырей, возьмём лукошко трапезы и отправимся в Малахитов Град, – озвучила Искра свой план. – Ну, может быть, ещё чуточку задержимся, если в честь моего возвращения решат закатить маленький пир. В таком случае я стяну со стола что-нибудь вкусненькое и принесу тебе.

– Договорились, дорогая моя! – ответил Кощей. – Я буду ждать вас… А, кстати, где я буду вас ждать?

– Ну, иди вон в ту цветочную блевотню и сиди там, – указал Горыня на ближайшую к площади отварошную.

– У меня денег нету, я тебе ещё в Лихоборах сказал.

– У тебя на чёрный день припрятаны три золотаря. Они в мешочке, который привязан к левой ноге.

– Вообще-то там четыре золотаря.

– Поверь мне – три.

– Ты украл у меня деньги?! У своего лучшего друга?!

– Который врал другу о том, что у него нет денег, когда тот традиционно утренне помирал! Так что мы квиты. Всё, дуй в отварошную, я… в смысле, мы скоро! – наказал Горыня и добавил шёпотом: – Получу золото за малявку – и сразу назад.

Кощей незаметно кивнул и крикнул девочке:

– Замри, Искрюша! И улыбнись!

Бессмертный запомнил несколько мигов, помахал ей рукой и скрылся в душном зеве чадящей отварошной. Искра взяла Горыню за руку:

– Пойдём так? Вместе сделаем последние шаги нашего первого сокрушительного похода.

– Почему бы и нет! – усмехнулся богатырь в ответ.

Оба вышли на Указную, главную площадь Славгорода, где перед честным народом зачитывали княжеские послания, чествовали, судили, праздновали, казнили – в общем, проводили всякие интересные массовые мероприятия. Выложенная крепкими сосновыми досками, полста саженей в длину и ширину, она была зажата с трёх сторон казёнными зданиями, выглядывающими из крон старых лип: Дружинными палатами, Казначейскими да Жреческими хоромами. На четвёртой, дальней стороне высился крепкий частокол Княжьего терема с закрытыми изнутри Красными воротами и бдящей перед ними почётной ратью. Сверху, насаженный на кол, смотрел на мир пустыми глазницами массивный череп Вия, потемневший от времени и солнца.

Пересекая площадь, Горыня всё время смотрел налево – туда, где протянулась стена Дружинных палат.

Искра не врала.

На стене действительно были изображены всего лишь три богатыря в героических позах. И дуб. Вместо Горыни.

– Дурацкое дерево, – процедил богатырь, поигрывая желваками. – Какое-то аляповатое. Кто вообще так дубы рисует?

Искра не очень разбиралась во взрослых переживаниях. Но поняла, что витязь имел в виду что-то другое.

– Хочешь, я попрошу князя, чтобы он тебя вернул? – спросила она Горыню. – Он меня послушается.

– Спасибо, малявка, но не надо, – ответил богатырь.

– Почему?

– Потому что настоящие герои не клянчат славу у начальства. Нет уж, лучше небытие, правда.

Искра немного подумала и посветлела от пришедшей на ум мысли:

– Когда мы совершим немножко подвигов, у нас будет своя стена – Стена Сокрушителей!

– Весьма достойная идея, малявка! – одобрил Горыня. – Я, понятное дело, буду на переднем плане, потому что исполнение всех героических деяний будет на мне. А вы с Кощем – по бокам и чуть сзади, как почётные свидетели подвига.

– Я тоже могу совершать подвиги! – воскликнула Искра. – Смотри, я могу спасти вон того кота.

Девочка ткнула пальчиком в шляющуюся без дела полосатую зверюгу.

– Как-то он не очень похож на нуждающегося в спасении. Так что ничем героическим тут не пахнет, – возразил богатырь.

И, как оказалось, накаркал.

На площадь со стороны Калашного ряда вынеслась чёрная повозка о двух вороных конях с выкрашенными золотом гривами. На козлах, обитых красным бархатом, восседал тщедушный недоросль в серебряном кафтане. В клетке, установленной сзади повозки, сидел певец с бубном и очень громко, на всю Указную, читал песнь:

Внемли, недотрога:

Мне от острога

До острога

Коротка дорога.

Я рождён в сием граде

В боли и смраде,

Первый на посаде,

Я волк в этом стаде.

На моём мече

Не сохнет красный ручей

Дружинников-палачей.

На моём плече

Звезда Сварога —

Моего бога.

Легко ступаю по житию,

Зрю на чужое, потирая длани,

Аки муха на кутию.

Твоя лепота,

Моя калита,

Давай разожжём полымя,

А по утру с главами полыми

Проснёмся голыми

В поле мы…

Повозка целилась точно в кота. Тот, с головою погрузившись в омовение своих причиндалов, не обращал на приближающуюся смерть никакого внимания. Искра рванула к коту.

– Куда ты, дурёха?! Зашибёт! – вскричал Горыня, но его заглушил ор песнечтеца.

Недоросль и не думал останавливаться. Развалившись на козлах, он ничего не видел дальше золочёных лошадиных грив.

Искра схватила в охапку упирающегося кота, когда почувствовала лошадиное дыхание. Кот вырвался и сиганул в сторону. У девочки такой прыти не было. Она поняла, что не успеет и в безвольном ужасе застыла, наблюдая, как перед ней вздымаются мощные подкованные копыта.

Позже Горыня объяснял, что две недели трезвого образа жизни придали ему неимоверной прыти. Одним прыжком он оказался между девочкой и повозкой. Горыня любил лошадей и не хотел их травмировать. Поэтому он нежно вложил конские лбы в свои богатырские ладони. Жеребцы встали как вкопанные. В отличие от возницы, которого подхватила инерция и вышвырнула с уютных козел. Молодой лихач перелетел головы присутствующих и шмякнулся оземь. Песнечтец продолжал молотить в бубен и орать как ни в чём не бывало – вероятно, ему хорошо заплатили.

– Жива, малявка? – уточнил Горыня, перекрикивая чтеца.

– Что? – не поняла Искра.

– Я спрашиваю, ты жи… Да завязывай уже со своими скороговорками идиотскими!

Песнечтец насупился и заткнулся. Но ёлку первенства по ору перехватил худосочный недоросль:

– Ты берега попутал, тятя?! – завопил он, вскочил на кривые ножки, завращал глазами, зачем-то ссутулился и растопырил тонкие руки, прыгая вокруг богатыря.

– У тебя брачный период, что ли, воробышек? – поинтересовался Горыня.

– Тебе неведомо, кто я есть, поганец?! – грозно удивился недоросль.

– Ты юродивый, что ли? – предположил витязь.

– Что-о-о-о?! Ступай сюда! Ступай сюда, я изрёк! – приказал недоросль, делая ударения на согласные буквы. Затем достал золотой меч из расшитых бисером ножен и с боевым кличем бросился на богатыря.

– Так. Это уже не смешно, – заявил Горыня. – А ну отдай-ка эту зубочистку, пока не порезался.

Осторожно, чтоб не сломать хрупкую ручонку, богатырь перехватил меч и выбросил его за стену Дружинных палат. Взял двумя пальцами недоросля за серебряную шкирку, легко поднял над землёй.

– А ну, сей же час опустил мя! – продолжал свирепствовать недоросль, потешно семеня ножками в воздухе. – Я тя найду! К тебе в избу люд лихой прибудет, вразумит тебя! Будешь перед честным народом челом бить и каяться, разумеешь мя, босота?

– Тебя как звать, дурачок? – спросил Горыня, с интересом рассматривая недоросля, словно учёный, нашедший редкий и неизведанный вид живности.

– Казимир!

– Ты абсолютно не прав, Казик. Я не босота. Гляди, на моих ногах очень модные штуковины, ручная работа. Называются «шлёпанцы». Весьма удобная обувь, кстати говоря. И знаешь, я только что придумал им ещё одно применение. Малявка! Ща безобразие будет, ты пока отвернись, вон, котяру спасённого погладь, лады?

Искра хихикнула и отвернулась. Горыня перегнул недоросля через колено и приспустил его зауженные парчовые штаны, оголив казимировский зад.

– Тятя, не надо! – жалобно заверещал Казик, сменив тактику. – Премного прощения прошу! Премного!

– Надо, Казик. Надо, – отклонил Горыня апелляцию и принялся методично охаживать Казимира шлёпанцем.

Бил он легонько, но нужно понимать, что богатырское «легонько» несколько отличается от обычного. Уже после третьего шлепка Казик громко заскулил и некоторыми частями тела стал напоминать самца гамадрила.

Каждый свой удар Горыня обосновывал вслух:

– Это тебе за превышение скорости. Это за мерзкое поведение. Это за громкость песни. Это за то, что песня сама по себе тупорылая. А это за то, что ты дегенерат.

– В чём?!

– В целом.

На площади стал собираться народ. Видимо, Казимира тут знали хорошо – по толпе прокатились аплодисменты и одобрительное улюлюканье. Некоторые зеваки, что постарше да поглазастее, узнали Горыню и поспешно удалились на несколько кварталов от площади, чтобы между ними и богатырём было как минимум десять толстых стен. Вдруг он что-нибудь выкинет? В прямом смысле слова.

Стенающий глас Казимира, как оказалось, был услышан на самом верху. Красные ворота с шумом распахнулись. На площадь высыпали, лязгая оружием и сверкая начищенными шлемами, воины почётной рати. Дело своё, отполированное ежедневными учениями, ратники знали: вмиг окружили богатыря, приставили каплеобразные щиты и ощетинились копьями. Перед Горыней вырос (дорос примерно до груди) одноглазый сотник с обнажённым мечом.

Почуяв, как ему показалось, кардинальное изменение баланса сил, Казик тут же эмоционально переобулся:

– На дыбу! На дыбу его, сотник! Порвать конями поганца! В живот ему запустить голодную крысу, чтоб насытилась потрохами евойными!

– Брось парубка, ложись наземь и вытяни руки пред собой, дабы я их узрел! – сурово приказал сотник богатырю.

– Ты имеешь в виду «глянул бы одним глазком», да, Тит? – уточнил Горыня.

Кустистый лик сотника озарился догадкой.

– Лишь один муж в Яви смелость имеет и дерзость потешно оскорблять меня, – медленно протянул он, вглядываясь в лицо богатыря. – Горынь, ты, что ли?!

– Он самый, Тит.

– Я думал, ты помер! – расплылся в улыбке сотник, обнажив все свои три с половиной зуба. Махнул рукой подчинённым, и те синхронно убрали копья от Горыниного лица.

– Тащите его на лобное место, пошто стоим, вояки?! – не унимался свежеотшлёпанный Казик.

– Прошу тебя, Казимир, отправляйся в хоромы свои, – обратился к недорослю сотник, добавив в голос протокольных ноток. – Сей муж пред Престольной службою ответ держать будет, и она разберётся, преступил ли он законы наши. Ожидай гонца с берестой отчётною.

– Сия тупая оглобля ещё мне воз помяла! И меч из злата, коим воевода меня наградил, далече выкинула! Ущерб превеликий имею! Внесите в бересту! – застучал Казимир и, отъехав на безопасное расстояние, героически пригрозил Горыне: – Жди и бойся, скотина, лихой люд ужо грядёт за животом твоим!

Недоросль скрылся в толпе. Сотник вздохнул, то ли облегчённо, то ли устало, вернул меч в ножны.

– Коли казначей узнает, крику будет на весь Славгород, – буркнул Тит. – Сей тупица – племянник его. Ты, брат, навряд его помнишь, он ещё дитятей сопливым был, когда тебя…

– Когда я сам уволился, – быстро вставил Горыня.

– Ага. Ну да. Тут таких племянников развелось обоз и мала телега.

– Сечь не пробовали?

– Я бы с превеликой радостию, да меня ж самого потом их великие тяти высекут и довольствия лишат. А у меня ж семья. И куры, – грустно ответил Тит и решил сменить тему, которая, видно, была его кровоточащей язвой: – Ты тут какими судьбами?

– А вот. Привёл князю кое-кого. – Горыня кивнул на Искру, закончившую причинять коту ненавистную ласку. – Знаешь её?

– Тятя Тит! – радостно воскликнула Искра и помахала ему рукой.

Сотник увидел её и изменился в лице. Достал из-за пазухи жменю оберегов и лихорадочно затряс ею, тыкая в сторону девочки.

– Чур меня! Чур меня, окаянная!

Искра непонимающе уставилась на Тита.

– Ты с дуба рухнул, сотник? – ошалел Горыня. – На кой ляд ты её пугаешь?

– Это она меня пугает! Потому как померла она! Волки её загрызли! Обглодали до косточки, мы её токмо по одёжке узнали да игрушке её дитячьей!

– Так, верни обереги своему туловищу, – успокоил Тита богатырь. – Мало ли девочек волки грызут в наше-то непростое время? А что касается одёжки… Это, знаешь, вопрос к ткачихам. У них с фантазией давно проблемы, вот и шляются люди все в одинаковом!

– Может, и твоя правда. Пусть в Тереме разбираются, – ответил Тит и громко скомандовал ратникам: – Охранять чадо!

Подчинённые ртутью перетекли к Искре, окружили её, закрыли щитами и выставили копья наружу, защищая девочку от потенциальной угрозы любого вида.

– Откуда она у тебя? – поинтересовался Тит.

– В лесу нашёл, – просто ответил богатырь. – Гуляю, воздухом дышу, как завещают лекари, суставы разрабатываю, уже ж возраст, сам понимаешь… – начал было Горыня свой расплывчато-лживый полив, но Тит перебил его:

– Мне не говори, я человек маленький. Расскажешь всё Белояру.

– Блондинке? – удивился Горыня. – Отчего ж не князю?

– Князь наш… – Сотник запнулся. – Сейчас Белояр за него.

– Как интересно… – протянул витязь.

– Многое изменилось за дюжину лет. Идём, сам всё узреешь, – ответил сотник и проорал кому-то за стеной: – Открыть врата!

***

О событиях на Указной площади, описанных выше, Кощей ничего не знал. Зайдя в отварошную, Бессмертный огляделся, и лицо его вспыхнуло благодатью. Здешняя атмосфера ему очень понравилась. Тут было светло и чисто. На полу напрочь отсутствовали остатки ночного хрючева, чем так славились полы лихоборских кабаков. Лавки (все целые!) не прилипали к штанам, никто никого не душил, все половые были трезвыми, в меру подобострастными и хорошо играли дружелюбие. Со стен на Кощея смотрели диковинные звери, все как один хлещущие горячий напиток с беспримерным удовольствием. Кощеевы ноздри заласкал мягкий аромат полевых цветов, ягод и терпких пряностей. Бессмертному захотелось иметь такое же заведение в родных Лихоборах, где посетители могли бы не только утолить прихотливую жажду, но, например, ещё читать да играть в какие-нибудь интеллектуальные игры. Но, представив реальный лихоборский контингент, Бессмертный быстро выкинул мечту из головы.

Народу в отварошной было немного. Молодой человек за стойкой сразу заметил вошедшего и поклонился ему в пол.

– Здрав будь, мил человек! – проворковал он Кощею, раздвинув в улыбке веснушчатое лицо.

– Здрасьте-здрасьте! – поприветствовал Бессмертный в ответ, подходя к стойке.

– Чего отведать изволишь? – спросил конопатый, поправляя горшочек для мелочи с надписью «На коня».

– Отвара. Мы же в отварошной! – хохотнул Кощей, пытаясь установить контакт с конопатым при помощи забавной репризы.

– Ах-ха-ха-ха, твоя правда! – хихикнул конопатый, будто бы ни разу подобной репризы не слышавший. – И какого желаешь?

– Давай ромашковый.

Повисла пауза.

– Друг? – Кощею сначала показалось, что конопатый его не расслышал или отвлёкся на какую-то внезапно пришедшую интересную мысль. Но это было не так.

Конопатый набирал воздух в лёгкие. И затем стал его тратить:

– Тебе ромашково-клюквенный, ромашково-морковный, ромашково-сливовый, ромашково-яблочный, ромашково-сливово-яблочный, ромашково-бежавовый, ежевично-ромашково-ежевичный, крыжовниково-ромашковый, ромашковый на молоке коровьем, козьем, лосином али муравьином приятной кислинки, ромашково-васильковый, «двойная ромашка – тройная полынь», ромашка на луке (это на любителя), «смородиновое безумие» на ромашковой основе, скидки до заката.

Конопатый закончил тираду и ухватился за край стойки, страдая от кислородного голодания.

Кощей моргнул.

– М-м-м-м… А можно просто? Просто ромашковый?

– Можно и просто! – прочистив горло, ответил конопатый. – Тебе из какой именно ромашки?

– В смысле?!

– У нас есть…

– Стой! – взмолился Кощей.

Но конопатого было уже не остановить:

– …полевая ромашка, лесная ромашка, луговая ромашка, подорожная ромашка, горная ромашка, ромашка лекарская, ромашка садовая, пахучая ромашка, благородная ромашка, ромашка-пупавка, нивяник, «снежный шар», «златый шар», «шар снежно-златый» (на него сейчас скидочка идёт дюже хорошая!), «лукоморский белоцвет», ромашка восточная, западная, полночная и полуденная, ромашка красильная, «голубой исполин», «малиновый карлик», ромашка чётно– и нечётно-лепестковая, за-, перед– и узаборная, лево– и правобережная, горькая, сладкая, солёная, такая-сякая и просто никакущая, младая, старая, «чёрный Влас», «зелёная Аглая», ежели берёшь ведро, второе – в дар.

Конопатый посинел.

Кощей моргнул второй раз.

– Вы ромашки во всей Яви, что ли, посрывали? Можно тот, который со скидкой?

– Его нету. Зато всё остальное имеется.

– Тогда полевую ромашку.

– Кружку, крынку аль ведро?

– Кружку.

– Прочь али туточки?

– Туточки.

– Хладный, обжигающий али чертоговой теплоты?

– Чертоговой.

– Сколько ложек мёда?

– Нисколько! Вы бы тут кроватку, что ли, поставили, для ожидающих отвара!

– Добавить корень солодки, тополиный сироп али клещевину? – гнул свою линию бесконечного предложения конопатый.

– Нет! Боги! Пожалуйста, друг, налей мне простую кружечку простого отвара из простых ромашек!

– Не кручинься, путник! Мы почти в конце пути! С тебя золотарь.

– Наконец-то! – возликовал Кощей и тут же посерел, не веря своим ушам: – Зо-ло-тарь?! За кружку кипячёного сена?!

– Понимаю тебя, путник, – притворно нахмурился конопатый. – Знать, беда с тобой приключилась денежная, а жажда-то мучает. Я подскажу: за две версты отсюда бабка одна разливает с телеги водицу за полтора гроша. Не то чтобы водица дюже колодезная, но ежели сцедить песок…

– Эй-эй-эй! Я не какой-то там нищеброд-юродивый! – обиделся Кощей, от усталости поддавшийся на дешёвую манипуляцию конопатого. – Сам пей свою жижу из реки! Есть у меня монета!

Бессмертный швырнул золотарь на стойку, изобразив при этом максимально безразличное расставание с такой мелочью. Конопатый поклонился монете и спросил:

– Твоё имя, путник?

– На кой оно тебе сдалось? – обозлился Кощей. – Наливай уже своё ромашковое пойло и отстань!

– Но я не наливаю отвар, – ответил конопатый. – Я лишь вопрошаю имя.

Кощей часто задышал, подавляя приступ гнева.

– За… зачем?!

– Чтобы начертать его на твоей кружке.

– Прости за однообразие вопросов, но… но зачем?!

– Кружку с твоим именем я передаю отварочерпию. – Конопатый кивнул на белёсого парубка у рядов с дымящимися чанами. – Он наливает желаемое в кружку и выкрикивает твоё имя.

– А ты сам наливать не можешь, что ли? Как во всех нормальных заведениях.

– Нет. Сей именной обычай зело отличает нас от иных отварошных. О нём говорят много, слухи о нас распространяют, а сие нам и надобно! – с гордой хитрецой ответил конопатый. Достал острое железное писало и нацелился им на кружку. – Так как величать тебя?

Кощей неслышно хихикнул в сторону. Сейчас он отомстит конопатому за свои мытарства. В эти игрища можно играть вдвоём.

– Здорображислав, – ухмыльнувшись, произнёс он свой псевдоним как можно быстрее.

Конопатый завис.

– Почему ты ничего не пишешь?

– Я… Мудрёно имя твоё. Можешь повторить его снова?

– Конечно. Здорображислав. И без ошибок царапай!

– Ладно…

Конопатый принялся за работу, пыхтел, высовывал язык и шевелил губами. Прошло время.

– Ну как дела? – спросил Кощей с издевательским сопереживанием.

– «Зд», а дальше как? Прощения прошу превеликого, я запамятовал.

– У тебя что, память бабочки? Здорображислав.

– А ты не мог бы начертать своё имя на бересте, чтобы я после переписал его на твою кружку? – жалобно попросил конопатый.

– Нет, – отверг Кощей рацпредложение. – Я лишь называю своё имя устно. А пишет его мой имяписец. Но он на больничном. Так где моя кружечка с именем Здорображислав, дружок?

Конопатый поник, ещё немного посопел над Кощеевой кружкой.

– Ну что, готово? – подгонял его нетерпеливый клиент.

– «Здо-о-о…» Можно ещё разок твоё имя? – простонал конопатый.

Кощей понял, что даже он со своим бессмертием вряд ли доживёт до момента подачи напитка.

– Олег. Моё имя Олег, – сдался он.

Конопатый зыркнул на Кощея с благодарностью и ненавистью одновременно. Быстро пометил кружку «Олегом» и передал её отварочерпию:

– Одна кружка отвара простой ромашки туточки, чертогового тепла, без мёда и добавок всяческих!

Кощей прошёл вглубь отварошной, сел за столик в углу, наблюдая за действиями отварочерпия. Тот неспешно набрал кружку ароматной жидкости (на самом деле лишь две трети), надул щёки и стал шумно в неё дуть, постепенно превращая обжигающий отвар в чертоговый. Бессмертный облизнулся скорому насыщению, но, как выяснилось, это была далеко не последняя манипуляция белёсого. Уменьшив температуру в таре, он достал маленькую коробочку и принялся добавлять в кружку её содержимое. Заподозрив неладное, Кощей вскочил из-за стола и подбежал к отварочерпию.

– Привет! Я Олег, хозяин кружки, – представился он. – А что это ты делаешь, брат?

– Лепестками ромашковыми выкладываю чудного лебедя на отварной глади. Аки поклон тебе от заведения нашего, – отчитался белёсый и похвастался: – Ужо осьмушку крылышка выложил!

– Какая восхитительная идея! – радостно воскликнул Кощей. – Выражаю тебе, отварочерпий, безмерную благодарность!

Кощей сложился в земном поклоне. Белёсый, отставив кружку, склонился в ответном. Уловка Бессмертного сработала. Он схватил кружку и бросился наутёк, расплёскивая отвар по полу. Бухнувшись за столик, Кощей навис над своим трофеем и растопырил руки, изображая подобие круговой обороны, чтобы больше никто из половых не покусился на его напиток с целью сотворить с ним что-нибудь бессмысленное. В сей малоудобной позе Кощей и стал ожидать Горыню…

***

В составе процессии, возглавляемой сотником, богатырь шаркал шлёпками по центральной дороге княжеского подворья. Длиною она была в сто саженей, надвое разрезала ухоженный яблоневый сад и вела прямиком к Княжьему терему. Вдоль дороги хлопали на ветру жёлтые стяги с чёрной эмблемой Славгорода – мечом внутри плетёной девятиконечной звезды.

Горыня осматривал свою малую родину. Тут он появился на свет, рос, учился и в итоге превратился в богатыря, каким был сейчас – совершенно не тем, кого изначально задумывали Радогой, отец Мирослава и все остальные.

За двенадцать лет с тех пор, как Горыню выгна… ой, то есть он ушёл сам, на подворье мало что изменилось. Слева над яблонями возвышалась огромная тысячелетняя ель, прозванная Древом Рода. Снизу доверху она была украшена деревянными шарами, покрытыми позолотой, с вырезанными ликами славгородских князей. На макушку была надета девятиконечная звезда с основателем Славгорода и его первым князем – Доброславом Великомудрым. По слухам, он же и посадил эту ель. Ниже шли его отпрыски, ещё ниже – отпрыски отпрысков, и так далее, до середины древа, где висели лики Светозара и его единственного сына Мирослава – нынешнего великого князя. Меж шаров вилась серебряная лента. По её затейливому направлению можно было понять, кто за кем всходил на престол и кто кому вообще родственник, ибо князья в Славгороде плодились хорошо, даже если учитывать только их официальное размножение.