Текст книги "Последнее танго в Бруклине"

Эллен, онемев от изумления, наблюдала за этой сценой.

– Пойдемте, – Бен взял ее под руку, переступил через валявшегося без памяти главаря – у того кровь так и хлестала изо рта – и даже не оглянулся, когда они шли по туннелю, слыша сзади громкие стоны.

– Может быть, полицию надо вызвать?

– Зачем? Теперь они долго ни к кому не сунутся.

Эллен чувствовала, что у нее никак не проходит дрожь.

– Господи, крови столько. Не выношу вида крови.

– Да уж видно, что вы не из медиков.

– Вот и ошиблись, – улыбнулась она, – из медиков и работаю в больнице, только я библиотекарь. И предпочитаю книжки, где нет картинок.

Он рассмеялся.

Эллен покосилась на него: вроде бы, даже вовсе и не устал, а ведь только что у нее на глазах он в одиночку разделался с тремя парнями, которые ему во внуки годятся.

Заметив выраженное у нее на лице изумление, Бен пришел в восторг. Ясно, она поражена его удалью, и ему приятно это сознавать.

– Надо бы отпраздновать благополучный конец нашего приключения, – заметил он. – Вы как, шоколад любите?

– Не то слово.

– И я тоже – это мой тайный порок. Раз в месяц позволяю себе ему предаваться, не чаще… ну, исключая особые случаи, как сегодня.

– Уж будьте уверены, вы вполне заслужили эту награду. И наградить вас следовало бы мне, только вы же знаете, у меня денег ни цента не осталось.

– Чепуха, не беспокойтесь. Пойдемте в кафе «Ла Фонтана», я его хорошо знаю. Там собираются любители оперы, и можно спеть, а если публике понравится, ужин дают бесплатно.

– Замечательное место. Но понимаете, мне дадут бесплатно поужинать, только чтобы я не вздумала лезть на эстраду.

– А вдруг правда дадут?

– Я же итальянка, так что поосторожнее насчет оперы, чтобы какой-нибудь неприятности не вышло.

– Ах, ну да, у вас же фамилия звучит по-итальянски. Риччо, если я правильно запомнил?

– Память у вас, прямо как компьютер.

Они двинулись к кафе, болтая и подшучивая друг над другом, как старые приятели. Заняли столик в угловой нише.

– Два каппучино, декафеиновые и два больших ломтика вашего торта, ну знаете, «Великое искушение», – заказал Бен.

Сидевший напротив Эллен впервые предоставилась возможность как следует его рассмотреть при полном освещении.

– О чем вы? – спросил он, почувствовав, что она неотрывно смотрит на него.

– Где вы научились так драться?

– На войне, я ведь в морской пехоте служил.

– На вьетнамской?

– Нет, на настоящей. На второй мировой.

Эллен попыталась быстренько подсчитать: значит, 1993 минус 1943, ровно полвека выходи. Бог ты мой, это сколько ж ему лет? На вид пятьдесят с небольшим, а получается, что он уже полвека назад был взрослым, в армию его призвали. Стало быть, ему под семьдесят. Она тихо засмеялась.

– И ту войну вы тоже закончили победителем, так?

– А как же.

– Вы всегда остаетесь победителем, правильно я поняла?

– Скажем так: обычно, – ответил он без лишней скромности; тут на столе появились две дымящиеся чашки, а следом тарелочки с шоколадным тортом, на вид гладким, как бархат.

– А вас когда-нибудь ранило?

– Один раз. – Он приподнял рукав своего изящного блейзера. По всей руке от предплечья тянулся уродливый шрам. – Вот это меня и научило. Больше я никогда не проигрывал. А тогда больно было, очень больно. И крови вышло…

– Не надо про кровь, – поморщилась она.

– Извините, я и забыл. – Он принялся за торт, наслаждаясь им, смакуя каждый кусочек. Надо же, какой незаурядных вечер выдался. Сегодня даже эти оперные арии звучат неплохо, а когда он сюда приходил с женой, его от них только что не тошнило. Эллен тихо подпевала Пласидо Доминго, сама этого не замечая. Ему нравилась эта девушка, нравился ее непринужденный юмор да и внешность у нее очень привлекательная.

– А в какой больнице вы работаете?

– «Сент-Джозеф», это на Кони-Айленд.

– От Парк-стоуп туда добираться сложно, если без машины.

– Да нет, ничего, всего двадцать минут подземкой.

– А вы родом не из Бруклина.

– Как вы догадались?

– Потому что говорите «подземка».

– Не понимаю.

– Мы, которые тут всю жизнь живем, скажем по-другому: поездом.

– Ой, извините. Так вот, поездом от дома всего двадцать минут.

– Так где вы родились?

– В Амстердаме.

– В Голландии?

– Если бы. Нет, это другой Амстердам у нас в штате – крошечный городок недалеко от Олбени.

– Никогда про такой не слышал.

Она набрала в легкие побольше воздуха и выпалила:

– Амстердам-штат Нью-Йорк – две железнодорожные ветки плюс сообщение по реке – в промышленном отношении известен производством ковров, дорожек, пуговиц, веников – все понятно?

– Прямо как на экскурсии.

– Или как в доме моего дяди Пита. Он прежде был мэром Амстердама. Победил на выборах, потому что с детства любил играть на аккордеоне.

– Аккордеон? Тут ведь оперные арии ставят.

– Но мы итальянцы, а все итальянцы любят аккордеон. Они покончили с тортом.

– Спасибо, – сказала она, когда Бен оплатил счет. – За торт спасибо и за фильм, и за весь этот драматически насыщенный вечер.

– Что вы, не стоит. – Он галантно поклонился, распахивая перед нею дверь, и они очутились на улице.

– Мне, право жаль, что вас вместо мюзикла угораздило на такое попасть.

– Оставьте, мне ведь действительно понравилась картина, хотя там кое-что – сплошные сантименты.

– Сантименты? – изумилась она. – А что именно?

– Сами подумайте: молодая женщина, да еще такая красивая, приходит в пустую квартиру, там мужчина, которого она в жизни не видела, и пожалуйста – они тут же, прямо на полу… Разве так бывает?

– Ах, вот вы о чем. Ну, не знаю. По-моему, Брандо может в любой дом войти и любую девушку утянуть в постель, если ему этого захочется.

– А я вот не думаю, слишком он толстый для этого.

– Ну, в картине-то не толстый, правда?

– Смеетесь, что ли? Да вы посмотрите, какие у него ляжки здоровенные, сзади все висит!

– По-моему, он ужасно привлекательный.

– Ему надо больше за собой следить, за телом своим. Походил бы этот Брандо ко мне в зал, я бы его за полгода привел в полный порядок.

Она промолчала.

Боясь, что покажется смешным, если продолжит эту тему, Бен переменил разговор:

– А знаете, что они хотели сказать этой картиной? Что, если нужна квартира, не кидайся куда попало, очертя голову. Мне это надо покрепче запомнить, ведь я сам сейчас квартиру ищу.

– Какое совпадение, однако. – Они стояли перед ее домом, хорошо сохранившимся особняком начала века.

– Что вы имеете в виду?

– Дело в том, что мне как раз на время требуется жилец.

– В самом деле?

– Всего на пару месяцев, пока мой друг не соберется с духом совсем ко мне перебраться.

– Так, может, мы договоримся?

– Отлично, – сказала Эллен, глядя ему прямо в глаза.

– Да бросьте вы, я же просто пошутил.

– А я вот нет. Шестьсот долларов – комната и ванная. Взглянуть не хотите?

Он недоверчиво смотрел на нее.

– Так вы серьезно?

– Ну конечно, серьезно, правда, всего на два месяца.

– Видите ли, у меня дочь примерно ваших лет, и вот если бы… – он погрозил ей пальцем, – если бы я узнал, что она, проведя с мужчиной час-другой, уже приглашает его к ней переехать, я бы ее как следует выпорол.

– Если бы я знала, что у вас понятия допотопные, то не предлагала бы. Не волнуйтесь, вам ничего от меня не грозит.

– Могу и обидеться.

Она расхохоталась:

– Ладно, подумайте о том, что я вам сказала. И, если сочтете, что мысль недурна, приезжайте взглянуть. В выходные я все время дома.

Он поколебался, но только секунду.

– Хорошо, – сказал он, – я подумаю.

Глава IV

Бен пробуждался к жизни медленно, чувствуя расслабление и лень. Сегодня он замечательно выспался, никаких воспоминаний, связанных с Бетти, слава Богу, ни единого. Он чуть приоткрыл глаза. Кромешная тьма. Как это там у поэта, которого они проходили в школе? «Еще заря перстами не коснулась той крышки, под которой темнота», – что-то в этом роде.

Ему доставляло наслаждение на какой-то миг опережать будильник, просыпаясь так, словно его самого завели, поставив на это же время. На шесть семнадцать, правильно? Электрические цифры светились на циферблате совсем рядом, только поверни голову. Сколько там? Ага, шесть двадцать две. Стало быть, он выиграл у будильника целых пять минут, неплохо. А случалось, он просыпался ровно в назначенное время, но только до звонка, и всякий раз испытывал при этом изумление.

Бен потянулся. Сегодня воскресенье, тренажерный зал закрыт, торопиться ему некуда. Можно и поваляться в кровати, думая о том, о сем. А красивая эта актриса, которая с Марлоном Брандо играла… Грудь у нее просто прелесть, только ей бы недурно специальные упражнения делать для мышц живота, не то обвиснет. Жаль, если так и выйдет… может, написать ей про это, свою методику выслать? У Милта наверняка найдется ее адрес. Хотя картина-то ведь старая. Ясное дело, опоздал он со своими рекомендациями.

Он улыбнулся. Да, неплохой выдался вчера вечер… Вспомнился профиль Эллен в полутемном кинозале… Надо же, как она переживала из-за какой-то картины… Странная она, с бродягами всякими знается, но вообще-то симпатичная, и за словом в карман не лезет, живая такая. Вот бы Мэрион на нее больше походить, так нет, та вечно насупленная, неразговорчивая, а откроет рот, так словно страницу из справочника по психотерапии читает. Наверное, поэтому муж от нее и сбежал. А кто такое выдержит изо дня в день, неприветливость эту, поучения и все прочее. Эллен – вот та совсем другая, веселая, быстро загорается, может и слукавить, если не доглядишь.

Насчет квартиры она, конечно, шутила, только и всего. Хотя ведь пригласила же заехать, взглянуть. А что если… Да нет, чушь какая-то.

Несколько часов спустя он катил по тихим улицам в районе Парк-стоуп. Поднимающееся солнце вытягивало длинные тени на тротуарах перед лавками, которые – рано еще – были прикрыты опущенными железными решетками. На сиденье рядом с ним валялся «Бруклин бюллетин», страница с объявлениями о жилье. Времени у него почти не остается, на эти выходные надо непременно что-нибудь подыскать, пусть даже временное.

Временное… А Эллен и нужен временный постоялец… Комната со своей ванной… фактически, своя квартира или студия, если угодно.

Почему бы не заехать? Хуже-то не станет.

Ему удалось припарковаться на стоянке за квартал от ее дома, и до особняка он дошел пешком. Нажал на кнопку против таблички с ее фамилией. Почти тут же в домофоне раздался ее густой, мягкий голос: «Кто там?»

– Ваш телохранитель, – ответил Бен. – Решил проверить, надежно ли работает у вас сигнализация.

Послышался хрипловатый смешок.

– Четвертый этаж, – объяснила она. Зажужжало, замок открылся.

Поднимаясь по лестнице, он испытывал некоторое волнение. Дверь в квартиру была открыта.

– Надеюсь, я не очень рано? – Он неуверенно переступил порог. – Сам не знаю, сначала нужно было позвонить вам, предупредить… но вы же сами сказали: заезжайте взглянуть.

– Ну раз сказала, так и надо было приехать, так что все в порядке. – Она что-то быстро заворачивала в бумагу, стоя на кухне.

Он осмотрелся. Комната была большая, из окна открывался вид на вершины деревьев, почти скрывающих улицу под своей листвой. Мебель была подобрана без всякой системы, далеко уже не новая, но с виду уютная, а посередине, занимая почти все пространство от стены до стены, лежал восточный ковер в красных тонах. И повсюду находились книги – стены покрыты полками до самого верха, груды книг на столиках, на этажерках – деваться от них некуда…

– Кофе хотите?

– А у вас декофеиновый найдется?

– Извините, нет. Какой декофеин, я тогда просто не проснусь.

– Хорошо, давайте обычный, только побольше молока и без сахара.

– Заказ принят, сэр, – послышалось из кухни. Вроде и правда рада его видеть, или ему это только кажется?

– А как насчет кусочка халы? – сказала она, протягивая ему чашку.

– Халы? Вы что, еврейка?

– А разве еврейскую кухню одни евреи ценят? – и опять этот же хриплый смешок.

Кухня совсем небольшая, но уютная, чистенькая такая, стены выкрашены в веселые желтые тона. Посередине круглый стол из дуба, на нем целая гора всякой еды: яблоки, бананы, кофейный торт и ужасающее количество нарезанных булочек с сыром.

– Господи помилуй, да мне ведь больше десяти не осилить, ну, двенадцати.

– А вы больше одной не получите, остальное – моим постоянным подопечным.

– Постоянным?

– Ну, я же вам говорю, Джелло и другие вроде него.

– Джелло… ах, ну да, тот, с мышкой. Вы с ним дружите?

– Дружу, и к мышке его я давно привыкла, не крыса ведь, просто мышка.

Бен попробовал свою халу – свежая какая, настоящим тестом пахнет, – а Эллен продолжала нарезать и складывать бутерброды. На столе появились мешочки из оберточной бумаги – в каждый по два кусочка булки с сыром, яблоко или банан и еще по куску торта.

– Ну и где моя комната? – спросил он, беря быка за рога.

Она ничуть не смутилась:

– Ах да… пойдемте, покажу.

– Так, значит, вы вчера серьезно?

– Конечно, серьезно. Только еще раз напоминаю, что это временно – на два месяца, не больше.

Она провела его коротким коридорчиком. «Пожалуйста», – Эллен отворила дверь. Примерно такая же комната, как и у нее, и окна тоже выходят на улицу, а одно окно в эркере, и там есть сиденье прямо на подоконнике. Вот уж не думал, что тут будет так просторно.

– За этой дверью кладовочка, которую предоставляю в ваше пользование, а вон там ванная.

Кладовка ему в общем-то и не нужна. Ванная крошечная, но там чисто.

– Извините, тут только душ, ванну все не установлю. Вам как, ничего?

– Отлично, мне только душ и нужен.

– Понимаете, тут раньше было две студии, но люди, которые в них жили, решили превратить все это в одну квартиру, потому что они соединились и стали жить вместе. Поэтому две спальни, две ванные, хотя, вообще, такого в этом районе почти не найти.

– Вот как? Мне трудно судить, я ведь давно не занимался подыскиванием квартиры. С того самого времени, как женился…

– А вы, простите, развелись?

– Нет, моя жена умерла.

– Ой, простите, пожалуйста. – В ее голосе звучала неподдельная искренность.

– У вас очень приятная квартира, – сказал Бен. Он ясно себе представил, как вечером будет сидеть в том большом кресле перед телевизором, а утром на кухне, залитой светом, станет готовить завтрак.

– Шестьсот в месяц. И необходимо оплатить за два месяца вперед.

Он бросил на нее пристальный взгляд.

– Ну теперь я понял, что вы действительно не шутили.

– Разумеется! Ну сколько мне вам повторять: раз я сказала, значит, сказала.

– Конечно, конечно… но сами понимаете…

Она начинала терять терпение.

– Хорошо, только, видите ли, – быстрый взгляд на часы, – мне надо уходить. Подумайте до завтра, только завтра я уже должна знать точно. – И она стала торопливо складывать мешочки с едой в большую картонную коробку.

– Куда вы со всем этим багажом собрались?

– На Кони-Айленд.

– И как намереваетесь туда добираться?

– Ну, подземкой, разумеется… Ой, что ж это я, – она хитро ему улыбнулась, – я хотела сказать, поездом.

– Позвольте вас подвезти.

– А у вас есть время? – Похоже, не ждала и очень обрадовалась, что он ей это предложил.

– Конечно, сегодня же воскресенье, вот и проедусь с большим удовольствием.

Они ехали в «камаро» по Кони-Айленд-авеню, и Бен все посматривал на Эллен, чуть видную из-за огромной коробки, стоявшей у нее коленях.

– Да, ничего себе поклажа у вас. Почему ваш друг вас не сопровождает в этих поездках?

– А он раза два сопровождал, – вздохнула Эллен. – Только я же видела, что он это делает скрепя сердце. Считает, что все это глупости, затеи эти мои. Нечего, говорит, так вот, за здорово живешь, предоставлять бездомным, что им требуется, они от этого только ленивее становятся, а надо, чтобы они стремились работать. Я уж и не пытаюсь его разубедить.

– А вам-то зачем это нужно, им помогать?

– Понимаете, я одно время состояла в добровольном обществе, которое нанимает машину и развозит бездомным завтраки. А потом мой доктор начал книжку свою писать…

– Это ваш друг, доктор, то есть?

– Ну да, а я ему стала помогать. Короче, ни на что больше не оставалось времени. И я из-за этого ужасно мучилась. Особенно из-за того, что бросила тех, кого регулярно опекала. Они у меня… ну, не как все. У них свои понятия о том, как с жизнью надо справляться, хотя вам, возможно, покажется, что очень уж странные понятия эти.

– Что значит – справляться? Они же бездомные, так?

– Вот потому для них самое главное и есть – справиться, выжить. – Она взглянула на него очень серьезно. – А бездомным ведь каждый может оказаться, разве нет?

– Не знаю… не могу сказать.

С минуту она молчала, потом тихо выговорила:

– А у меня отец так вот и умер, прямо на улице.

Бен полуобернулся к ней. Она смотрела прямо перед собой, поглощенная своими мыслями. Что-то ему подсказало: не надо ее расспрашивать, он ведь и сам ценит тех, кто способен проявить деликатность. И Бен предпочел переменить тему.

– Бруклин хорошо знаете?

– Да видите ли, я и на работу, и с работы поездом, так что тут много не насмотришься.

– Тогда давайте я вас покатаю по живописным местам. Буду вашим чичероне, ладно?

– Вы и по-итальянски понимаете?

– Когда в морской пехоте был, мы стояли в Салерно.

– Ну и замечательно, – опять эта ее загадочная улыбка.

Бен обрадовался, что она, кажется, снова в хорошем настроении.

– Все равно, лучше Бруклина ничего в целом мире нет. У нас тут что угодно найдется, только назовите: русская мафия? – есть, хасиды? – тоже есть…

– Ах да, жутко они выглядят: пальто до пят, черные шляпы…

– А самый из них жуткий – это рабби Шнеерсон, ему девяносто лет уже. Удар его хватил, он и говорить-то не может, но все равно хасиды считают, что он мессия. Вот и пойми.

– А помните, какой шум недавно поднялся, когда раввин на машине сбил какую-то черную девочку, маленькую совсем?

– Конечно, помню… Глядите, вот тут как раз их центр. Видите вывески? «Похоронное бюро Каплана». «Мемориальная часовня Ярмольника». В Бруклине как раз по вывескам надо ориентироваться, сразу все становится понятно.

– Тогда, получается, мы теперь в Мексику заехали, – Эллен указывала на вывеску, гласившую: «ЗАЙДИ К МОЙШЕ. Лучшая текилья в городе». – Ага, а вот Французский квартал, – со смехом продолжала она, – или, может, Гонгконг. – Теперь ей попалась такая вывеска: «Китайский ресторан Вон Суна. Кошерные блюда».

Бен расхохотался.

– А теперь, воздавая должное вашим сородичам, давайте по этой эстакаде поедем в Бенсанхерст и там по Стиллуэлл прямо к океану.

– Не хотела этого вам говорить, Бен, но мне нет надобности смотреть, как живут итальянцы, и так знаю.

– Нет, как они в Бруклине живут, не знаете.

– Ну хорошо. – Ей явно нравилась эта незапланированная экскурсия.

– А знаете, где мы сейчас? – Они проехали забегаловку, на которой было написано «Ван-Хулиган. Лучшие китайско-итальянские закуски в Бруклине». Да, изобретательный парень этот Ван.

– В Чайнатауне?

Бен со смехом повернул туда, где начинался квартал прилепившихся друг к другу домиков с лужайками размером в почтовую марку, на которой, однако, обязательно оказывалась какая-нибудь непропорционально большая гипсовая статуя. Чаще всего попадались лебеди, за ними шли львы и розовые фламинго, но изображений Девы оказалось столько, что про всю эту живопись пришлось просто забыть.

– У нас в Амстердаме Деву тоже часто перед домом ставят, но чтобы такое…

– Я же вам говорил, Бруклин место особенное. Или возьмите тот же Кони-Айленд, я там уж сколько лет не был, но ребенком таскался туда все время, и для меня это был волшебный мир, особенно Парк аттракционов.

– Так мы как раз туда сейчас и направимся!

– Правда? А русские горы все еще на месте?

– Конечно, только они совсем разваливаются.

– Ой, как интересно. Обязательно Милту про это расскажу.

– А кто это – Милт?

– Мой лучший друг. Мальчишкой он был не из самых храбрых, а уж аттракционов боялся, как огня. Но у нас считалось так: пока на русских горах не покатаешься, ты не мужчина. И Милт, наконец, тоже решился, а я с ним вместе в кабинку сел.

Эллен из-за коробки бросила на Бена любопытствующий взгляд. По его лицу расплылась счастливая улыбка, он словно вернулся в свое детство и всю давнюю историю с русскими горами переживал наново.

– Ну, вот мы с ним и прокатились. А когда слезли, я его и спрашиваю: что, понравилось? Только он даже мычать не мог, а на штанах, как раз где ширинка, большое такое мокрое пятно. Другие мальчишки совсем его заклевали. Едем домой в метро, на поезде, я хотел сказать, и он все время руками это место прикрывает.

– Бедненький, – Эллен и вправду почувствовала, какое это, должно быть, унижение вот так оконфузиться.

Ее участливый тон поверг Бена в восторг.

– Да что вы над ним причитаете, жив он, здоров, ничего такого больше не случалось.

Когда доехали до берега океана, стало совсем пустынно, и они без труда припарковались на углу набережной и Пятнадцатой, прямо у тротуара.

Бен поверить не мог, в какой непоправимый упадок пришло это знакомое ему место. Только океан все тот же, что встарь. На широкий песчаный пляж по-прежнему накатывали пенистые высокие волны, а у самой воды там и сям были заметны выбравшиеся с утра пробежаться трусцой или просто погулять с собакой. Пахло соленой водой, подгнившими водорослями, и все перекрывал нестерпимый аромат подгоревших сосисок.

– Вот она, эта сосисочная Нейтана как стояла, так и стоит, – обрадовался Бен. – Не поверите, до чего приятно, что хоть что-то уцелело.

– Давайте купим по хот-догу.

– Вы с ума сошли! – Бен скорчил страшное лицо.

– А что такого?

– Да вы когда-нибудь видели, как эти хот-доги делают?

– Нет, не помню.

– Берут всякие тухлые обрезки, а чтобы не видно было, что они успели почернеть, сверху бухают краситель чуть не ведрами. – И вы такое собираетесь есть?

– Ах перестаньте, пожалуйста, вечно тебе испортят последнюю радость. Очень вам признательна. Он понимал, что она его поддразнивает, но не придал этому значения.

Бен пошел вперед вдоль металлической ограды с колючей проволокой наверху; она теперь наполовину обвалилась, но когда-то надежно оберегала эти страшные русские горы – мечту всего его детства. «Молния» – вот как назывался этот аттракцион, и правда вниз на нем летел, как молния. А осталась от него только взмывшая к небу стрела, и торчит она себе, как скелет какого-то доисторического чудовища.

– Глазам своим не верю, – тихо произнес он. Эллен чувствовала, что на него волной накатили самые разнородные воспоминания, и, не говоря ни слова, пошла вперед через большую дыру в ограде, за которой начиналась узкая тропинка среди высохших колючих стеблей прошлогодней высокой травы. Обернулась, но Бена нигде не было видно. «Послушайте, – окликнула она, – куда вы делись, нам вот в эту сторону».

Он как будто ее и не слышал, шел по выщербленным деревянным плитам к турникету, заросшему плющом. Проржавевшие пружины застонали, когда он толкнул верхнюю трубу, затем со скрипом подались, пропуская его. На рельсах, тоже покрывшихся ржавчиной, дотлевал старый вагончик с кабиной. Он плюхнулся на продавленное сиденье.

– Эллен, – сдавленно проговорил он, увидев, что она приближается, – а ведь такие красивые эти кабины были, блестели так, не поверите… и желтые они были, и голубые, и красные.

И Эллен, слушая его, словно увидела перед собой этот парк, где полным-полно детворы, и жизнь тут бьет ключом, и всем ужасно весело, а вон тот мальчишка плачет, чего-то испугавшись, а рядом стоят, хохочут до колик в животах его приятели.

Он тяжко вздохнул, покачивая головой.

– Да ведь такого и вообразить было невозможно, что от «Молнии» ничего не останется.

– Эй, вы там! Билеты у вас есть? – донеслось откуда-то из поднебесья.

Они, запрокинув головы, увидели чьи-то ноги, свисающие оттуда, где стрела упиралась в пустоту.

Потом появились темные очки, стал виден крупный, тяжелый нос.

– Давайте билеты покупайте, бесплатно не катаем!

– Санни! – узнала его Эллен. – Вы что там делаете?

– Витамином «Д» запасаюсь.

– Все шуточки эти ваши, – пробормотала Эллен и спросила: – А Джелло дома?

– Был дом, когда я последний раз проверял, – послышалось в ответ, и Санни исчез из вида.

Покачивая головой, Бен следовал за Эллен. Она уверенно продвигалась через заросли в центре круга, образованного полуразвалившимся аттракционом с рельсами. Господи, куда это она его завела!

Они остановились перед горой всякого мусора, и Эллен объявила:

– А ну, просыпайтесь. Завтрак на столе!

Бен смотрел на нее с недоумением – нигде не видно ни души. И тут зашевелился грязный половик, прикрывавший огромный картонный ящик; целлофановый мешок, прикрывавший отверстие, отодвинули изнутри, и оттуда показалась пара глаз. Теперь пришел в движение весь этот мусор, отовсюду выползали какие-то люди. Оказывается, вот такие места – с виду настоящие помойки – на самом деле служат жильем. Просто целый квартал, выстроенный из подобранных там и сям отходов равнодушной цивилизации.

Какие-то оборванцы, пахнущие свалкой, как мусор, в котором они жили, выползали из щелей и тянулись к Эллен, а она раздавали им пакеты из ящика, который держал Бен. Каждого из опекаемых ею она со всей вежливостью представила ему по имени. Странные то были имена: Колесико, Профессор, Карузо, Пилот, Швабра.

– Бен, вам нетрудно будет раздать оставшееся? – спросила Эллен, направляясь к покрытому целлофаном холодильнику. – Только посмотрите, чтобы и для Санни что-нибудь осталось.

– Так вы его и заставили спуститься! – прокомментировал тот, кого звали Профессором, видимо потому, что на нем были очки с толстыми потрескавшимися линзами. – Ни за что не сдвинется с места, пока есть солнце. Икаром себя считает, надо понимать. – Профессор повернулся к Бену и продолжал, словно и впрямь читая лекцию: – Икар – это такой грек, который жил в древности, и он, понимаете, подлетел слишком близко к солнцу на своих крыльях, вот воск и расплавился, а он остался без крыльев; худо дело, а?

– Вы-то откуда про Икара знаете? – поинтересовался Бен.

Другой, по имени Колесико, засмеялся, чуть не подавившись:

– А его за это и прозвали Профессором, он у нас в колледже обучался.

– А вас Колесиком за что?

– Потому что я по поездам специалист.

Тут Эллен добудилась обитателя холодильника, который вылез на свет, протирая глаза. Бен узнал того бородача с мышкой.

– Уже давно пора было встать, Джелло, – мягко выговаривала ему Эллен.

Джелло пробормотал что-то в свое оправдание, потом надвое разломил полученный бутерброд. Половину запихнул в рот, а другую принялся крошить, посыпая на плечо. Немедленно появилась мышка, прятавшаяся в складках его шарфа, и схватила кусочек.

Кто-то приготовил кофе в жестянке, нагретой на плитке с баллоном, и Эллен достала бумажные стаканчики.

Один получил Бен, другой она оставила себе, остальные раздала. А мышка все выскакивала да выскакивала, чтобы, схватив крошку, опять спрятаться где-то у Джелло в одежде.

– Аппетит на зависть, – подытожил Бен.

– Младшему вечно мало, – хмыкнул Колесико.

– Младшему?

– Ну да, его мышку по-настоящему зовут Джелло Младший, – объяснила Эллен.

Бену это почему-то показалось ужасно смешным.

– Нечего смеяться, – обиделся Джелло. – Других детей у меня нет, значит, Младший – мой законный наследник, и я ему оставлю, – он сделал широкий жест, – да вот все, что вокруг.

Теперь уже смеялись все.

– Ну чего потешаетесь, – злился Джелло. – Человек всю жизнь вкалывает, достояние свое умножает, естественно ведь, что ему важно, кто плоды трудов его пожнет.

– Это каких таких трудов? – поинтересовался Бен, стараясь сохранять дружелюбный тон.

Джелло поднялся. Было очевидно, что вопрос, заданный Беном, он воспринял как издевку над собой. «В городе, – проговорил он, – каждый выполняет свою функцию. – Его впалая грудь словно распрямилась. – Вот, например, Карузо и Колесико поют в поездах, и народу, которому от этой езды белый свет немил, особенно в часы пик, становится чуть легче добираться, куда нужно…» Он перевел дух, сглотнул, но тут же зашелся в приступе кашля.

Эллен смотрела на него с мучительным беспокойством, но не проронила ни слова. Остальные терпеливо ждали, пока приступ пройдет. Он, надо понимать, самый главный в их странном обществе. «Вот уж в жизни бы не подумал, что он умеет так складно говорить», – удивился про себя Бен.

Кашель совсем измучил Джелло, и он свалился наземь, жестом показав, чтобы Бен усаживался рядышком. Пальцами он все время поглаживал свою мышку, словно ее ободряя.

Бену не хотелось испачкаться, и он устроился на ящике, заменившем ему стул.

– Эй вы, ну-ка слезайте с этой коробки, слышите! – разгневанный голос принадлежал тому, кого звали Летчиком.

– Это почему еще?

– А потому, что коробка упала с почтового грузовика, на котором заказную корреспонденцию и бандероли развозят, – объяснил Летчик. – И там внутри совершенно новый приемник.

– Шутите, что ли?

– Шучу. Она, понятно, пустая, коробка эта моя, – Летчик заговорщически ему подмигнул. – Но надо сделать вид, что ты сам не сомневаешься, какой в ней замечательный приемник, тогда и другие поверят. А если не поверят, как продашь?

Бен осмотрел ящик: этикетка на месте, вот и ценник, завернутый в лощеную бумагу.

– Вы что же, пустые ящики продаете?

– А волк разве сразу сообщает Красной Шапочке, кто он такой?

– Ты бы всю процедуру ему продемонстрировал, пусть видит, каким трудом люди себе на жизнь зарабатывают, – посоветовал Джелло.

– Это можно, – ответил Летчик, похлопывая себя по щекам, точно перед выходом на сцену. Он взял коробку, с настороженным выражением огляделся по сторонам, словно оценивая, достаточно ли все спокойно на этой улице. – Обычно я выбираю самые людные места на Манхэттене. Сорок четвертая, Сорок пятая, вот там я и подыскиваю себе пентов…

– Пентов? – не понял Бен.

– Ну, пентюхов, жертву, то есть, – объяснил Профессор.

– Значит, нахожу пента, кидаюсь на него, – он вплотную придвинулся к Бену. – Слушай, говорю, приемник у меня, совсем новенький, сколько дашь? – Летчик совсем понизил голос, зашептал Бену в самое ухо: – Час назад с грузовика почтового свистнул, понял?

– И что, проходит? – уточнил Бен. Летчик кивнул.

– Если он тебе в ответ: мол, двадцатку дам, – значит, пент тебе попался самый правильный. Краденое никто скупать не станет, если не почувствует, что можно на этом руки нагреть. И тут уж надо показать, что ты тоже не вчера на свет родился, знаешь, что почем. Сдурел, что ли? – это я ему в ответ, – в тоне Летчика слышалось самое искреннее возмущение. – Ты на ценник посмотри-ка, посмотри. Шестьсот там написано, вот оно как. И меньше чем за восемьдесят я даже говорить не стану. Короче, пятьдесят я с пента всегда возьму да еще покочевряжусь сначала, мол, ладно уж, больно деньги нужны, а то бы ни за что не отдал. – Тут он широко улыбнулся. – Беру свои пятьдесят и стараюсь больше с этим пентом не пересекаться.