Текст книги "Последнее танго в Бруклине"

Рихард нагнулся к ней, взял за руку.

– Ты же знаешь, почему я этого сделать не могу.

– Нет, не знаю.

– Эллен, я ведь тут меньше года. И это католическая больница…

– Но ты, кажется, не епископ, да и я в монахини не постригалась.

– Ну зачем ты так? Совет директоров состоит из людей с устаревшими взглядами. Но решение, кого назначить на какую должность, принимают именно эти люди.

Эллен ничего не ответила.

– Уверен, нам не следует съезжаться, пока… – пауза, – пока мы не поженимся.

У Эллен перехватило дыхание. Она вскинула голову, посмотрела на него в упор. Губы зашевелились, но она так и не смогла произнести ни слова. Еще бы, ведь о том, что они, возможно, поженятся, он упомянул впервые.

Глава VII

На часах в прихожей тренажерного зала было без пяти девять, когда прозвенел звонок, возвещая о приходе Милта, который, как всегда, задыхался и, обливаясь потом, проклинал Бена за то, что лифт опять не включен. Предшествующий клиент – он сейчас усердно приседает с гантелями – уйдет ровно в девять. Бен всегда работал только с одним клиентом. Пятнадцать минут интенсивной прокачки – больше, он был убежден, никому и не потребуется, чтобы чувствовать себя в форме, – и затем следующий. Милт много раз ему говорил, что разумнее организовать группы по пять человек, по десять, заниматься с ними не пятнадцать минут, а полчаса, тогда и денег станет больше, но Бен даже слушать об этом не хотел. У него своя методика, вот и весь разговор. А дипломатом он всегда был никудышним. Приходивших на осмотр он бесцеремонно ощупывал, прямо им указывая, где лишний жирок, и не деликатничал при этом. Милту от этой его прямоты доставалось чаще и больше всех. Сколько уж раз он слышал от Бена: «Милти, если ты не будешь выводить из организма все эти жиры, которые поглотил, кончишь тем, что вот тут у тебя будет висеть и здесь тоже, а вот в этом месте появится целый курдюк сала…»

– Послушай, Бен, я же не собираюсь в профессиональный футбол подаваться, – пробовал защитить свои привычки Милт.

– При чем тут футбол? Ты по телевизору видел Джона Мэддена? Он ведь играл за «Орлов», пока не стал тренировать «Объездчиков», помнишь, наверное. А теперь полюбуйся – сплошной комок жира, вот что он такое, а знаешь почему? Потому что, как ел бифштексы на завтрак, так и теперь ест, только раньше-то он энергию в игре расходовал, а теперь – приседай, приседай! – даже клип ему сделать трудно, расплылся совсем. Вот и ты таким скоро станешь, Милт.

– Так что ты хочешь, чтобы я Сару в обморок поверг, отказываясь от ее стряпни?

Тут Бен обычно вскидывал вверх руки, признавая поражение, и разговор прекращался, по крайней мере, до следующего визита. Милт знал: сегодня опять придется ему выслушивать все эти попреки. Он вздохнул, подошел к доске с вырезками – любопытно, какую Бен подобрал «пищу для размышлений», так это у него вроде бы называется. Ага, вот, пожалуйста: «Пешком, а не бегом», – заголовок подчеркнут красным карандашом. Милт достал очки, принялся читать – похоже, Бен сам это сочинил, очень уж в его духе. «Специалисты провели исследования, ясно доказывающие, что количество необходимых физических упражнений скорее невелико…» Дальше описывались результаты медицинского тестирования, выявившего, что большие физические нагрузки, к которым обычно прибегают в школах аэробики, тем более таких, где преподаватели не имеют достаточно опыта, серьезно угрожают здоровью, тогда как короткое, но насыщенное упражнение действительно оздоровляет организм, причем всякий риск при этом полностью исключен.

Милт еще дочитывал статью, когда распахнулись двери зала и появился занимавшийся до него. Милт с удивлением обнаружил, что на этот раз Бен работал не с каким-нибудь подсдавшим биржевиком из уолл-стритских, а с женщиной-толстухой, да что там, не толстуха даже, а просто бочка.

– Рад, что хоть кто-то из приходящих к тебе на вид еще хуже меня, – прокомментировал Милт, когда она спустилась на два пролета по лестнице.

– А ты разве ее прежде не встречал? Я с нею уже пять лет работаю.

Милт помотал головой.

– Читал вот статейку эту, которую ты вывесил, и совсем уж было с ней согласился, а поглядел на матрону эту… по-моему, всем твоим теориям грош цена.

– Ничего подобного. К твоему сведению, она уже сбросила восемьдесят фунтов.

– Быть не может. Сколько ж в ней всего было?

– Послушай, у нее в физическом смысле все нормально, а это – из-за эмоционального срыва. И я постараюсь его снять.

– Ужасно интересно, доктор Фрейд. – Милт взял две гантели по десять фунтов, начал делать наклоны. – Прилежно повторяешь Мэрион, а?

– Умник нашелся, тоже мне. Как будто ты не в курсе, что физическое и эмоциональное состояние – вещи взаимосвязанные.

– Не спорю, не спорю, – заторопился Милт, переходя к шведской стенке. – Мне самому пришлось напряжение долго снимать, когда я вернулся из Голливуда.

– Ты и сейчас, чуть что – сразу в истерику.

– Да брось ты, вот тебе бы повозиться с тем, что мне каждый день полной ложкой хлебать приходится. Хоть с этой историей про Дона и Доуни.

– Ах да, как там дела?

– Любую газету открой, и пожалуйста, во всю полосу: ДОН ДОЛБАНУЛ ДОУНИ. Съемки из-за нее пришлось прервать, значит, убытков на миллионы.

– Так он ее раскурочил, выходит?

– Могло быть и хуже, но все-таки: нос сломан, синяки, пока все не пройдет, ей высовываться ни за что нельзя. И вся группа сидит, ее дожидается.

– Побыстрее, Милт, побыстрее. – Знает он этот его трюк, лишь бы заболтать Бена и ничего толком не сделать. – Ноги повыше, повыше!

Милт будто и не слышал.

– Ты когда из дома своего выезжаешь?

– Завтра. Почти все уже сложено.

– Сара никогда тебе этого не простит. Так она все хорошо придумала насчет тебя и Бренды, а ты все испортил.

– У Бренды квартира и правда отличная.

– Может, по этому случаю еще передумаешь?

– Обязательно бы передумал, если бы Бренду оттуда выселить.

Милт с хохотом спустился по лесенке и вытер пот с лица.

– Не ленись, Милт, а приседания?

Милт, впрочем, не спешил к ним приступать.

– Как Мэрион к этому отнеслась?

– А я ей еще не сказал.

– Трусишь?

– Нет, просто случая не было.

– А когда представится-то? Когда ждать адского пламени?

– Слушай, тебе же сказано: приседания. И хватит с меня твоих замечаний многомудрых, – раздраженно оборвал его Бен. Уж очень чувствительные струны задевает этот Милт; вот и насчет Мэрион, вовсе он не жаждет с нею по этому поводу объясняться. – Скажу ей сегодня вечером: она заедет, поможет мне паковаться.

Ключ дрожал у него в руке и никак не попадал в замок. Надо же, ведь в самый последний раз открывает он свой дом, вернувшись с работы, последний раз входит в этот холл. Завтра явятся рабочие, все вынесут, отвезут на склад, а он захватит с собой только письменный стол, тумбочку под ночник и лампу.

Его встретила нежная музыка, ага, значит, Мэрион уже пришла. Странно, что он не заметил перед домом ее машину.

Мэрион была в столовой, тщательно заворачивала в бумагу фарфор, который Бетти собирала много лет. К нему она стояла спиной. Высокая – почти шесть футов, светлые волосы коротко острижены, как любят подростки. Издали ее можно было за юношу принять, за баскетболиста какого-нибудь. Жаль, что она родилась девочкой. Часто Бен задумывался, а что если бы у них был сын? И каждый раз приходило чувство вины. Мужчина – существо ужасно самовлюбленное, ему подавай точную копию его самого. И все равно жаль, что мальчика у них не было, уж, во всяком случае, он бы на Мэрион совсем не походил.

Она обернулась, слегка испуганная.

– Господи, отец, я и не слышала, как ты вошел.

– Мэрион, ты меня когда-то папой называла. Зачем теперь так официально – «отец»?

– Это же одно и то же, разве нет? – Она говорила ровным, бесстрастным тоном, словно с пациентом. – Отец – тот же папа, только он стал старше годами, и к нему надо относиться с должным уважением.

– Очень признателен за разъяснение. – Он сделал кислую мину, но все-таки подошел к ней и поцеловал в щеку – Ну что, нашла что-нибудь, что тебе в доме пригодится?

– Да, вот фарфор мамин. Твоя хозяйка, можешь быть уверен, его все равно не оценит. Она ведь, кажется, совсем молодая?

Стало быть, уже в курсе дела, Сара постаралась, надо думать. Он, не отвечая, прошел на кухню.

– Почему ты молчишь, это секрет какой-то, что ли? – она двинулась за ним следом.

Бену противно было осознавать, что его так быстро заставили оправдываться.

– Какие секреты? Тут просто не о чем говорить. Я там пробуду совсем недолго, месяца два, пока не подыщу себе сносное жилье.

– Она ведь вдвое тебя моложе, отец.

– Ты тоже, Мэрион, и есть даже моложе, чем вы обе.

Она пристально на него смотрела сквозь очки в металлической оправе. Не выносил он этот ее взгляд. Под ним он чувствовал себя как школьник, которого поймали в ту минуту, когда он запустил в учителя бумажным катышком.

– Хватит ерничать, Мэрион. Она моя хозяйка, а не любовница.

– Тогда почему ты мне о ней не хочешь ничего сказать?

– А зачем, за меня ведь Сара все сказала.

Она тяжело вздохнув махнула рукой и ушла в соседнюю комнату.

Бен плеснул себе клюквенного сока, уселся в кресло. Что такое случилось с Мэрион, когда все это произошло? Таким была веселым ребенком, никаких комплексов, залезала к ним с Бетти в постель, засыпала, обхватив ручонкой его большой палец. Иногда, подшучивая над ней, он высвобождался, и она, не просыпаясь, принималась ощупывать все вокруг в поисках исчезнувшей опоры.

Но с возрастом она становилась все более невыносимой, вечно такая хмурая, раздраженная – ни на Бетти не похожа, ни на него. «Ты уверена, что нам в больнице не подменили ребенка?» – не раз приставал он к жене, но Бетти только твердила, что девочка вся в него, пусть даже он этого и не замечает.

Может, Бетти была права, может, дочь и правда переняла все самые скверные черты его характера, доведя их до крайности. Он человек волевой, она – упрямая, он бывал пристрастным, она – нетерпимой, он, случалось, раздражался, она же просто уничтожала тех, кто ей неприятен, и не кулаками, а своим холодным интеллектом, который не раз использовала с беспощадностью и злобой.

Как он радовался, когда она подыскала себе мужа и уехала с ним в Нью-Джерси, – не надо было каждый день видеться, да к тому же Саймон служил превосходным буфером между отцом и дочерью. Но с мужем она прожила лишь семь лет, и детей у них не было, хотя, по уверениям Бетти, Мэрион о детях страстно мечтала. Что-то не сложилось, почему, хотел бы он знать?

С Саймоном она развелась сразу после смерти матери. Бен все гадал, не повлияла ли на ее решение тогдашняя эмоциональная встряска. А может, это была расплата за все то напряжение, которого от них потребовали годы, когда Бетти угасала? Мэрион ведь тоже живая, настрадалась, как и он.

На него вдруг нахлынула волна жалости к своему ребенку. Она ведь его дочь, и он ее любит. Только бы она почаще оставляла его в покое, избавила бы от этих своих каждодневных звонков, от наставлений. Видимо, так она старается облегчить его чувство утраты. Видимо, в себе она именно так это чувство и искоренила.

Насколько бы ей пришлось хуже, знай она, как тяжело умирала ее мать.

Альков в спальне Рихарда – он шутливо прозвал этот уголок своим офисом – стал для Эллен вторым домом, когда они принялись за окончательное редактирование. Из большого окна были видны река и лежавший за нею Манхэттен, захватывающая панорама небоскребов. Заходило солнце, ослепительно вспыхивали окна теснящихся громад, которые казались надгробиями каких-то гигантов, – целое кладбище великанов.

– Сколько ни смотрю, каждый раз поражаюсь, – сказала Эллен.

– Да? – Рихард перебирал свои заметки. – И правда, красиво, только за эту красоту со съемщиков лишние деньги берут.

Так оно и есть, однако Рихарда это непосредственно не касается. Квартиру, а вернее, номер в пансионе на Бруклин-хайтс оплачивала больница «Сент-Джозеф» (одна из надбавок к жалованью), и она же приобрела для него в прокате новенькую машину «мерседес бенц». Другие врачи терзались от зависти, да и было с чего. Но Тед Грабовски, который в больнице ведает персоналом, не дурак. Обычная пересадка сердца стоила четверть миллиона, пересадка с осложнениями – вдвое больше, так что на доход больницы присутствие доктора Вандерманна повлияло самым непосредственным образом.

– Ага, нашел, – сказал он, выхватывая листок из пачки, – ты готова?

«Внимание… марш!» – скомандовала она самой себе, держа на коленях портативный компьютер. Только так она могла работать, не слишком перенапрягая спину.

Рихард склонился к ней, придвинув поближе кресло, ноги устроил на письменном столе, закрыл глаза, начав диктовку:

– Именно в это время пятидесятилетний ученый, один из десяти ведущих специалистов в мире из числа генетиков, изучающий геномы… – глаза его приоткрылись, – пометь, что надо будет упомянуть две-три его работы.

– Сделано.

– …отец трех дочерей-подростков, – продолжал он, снова прикрыв веки, – начинает тяжело дышать и не в силах подняться с постели, так как его сердце практически отслужило свой срок и уже едва бьется. Объединенная система распределения трансплантируемых органов ставит этого пациента на одно из первых мест в своем списке ожидающих, так что ему будет предоставлено первое же пожертвованное сердце, отвечающее размерам тела и группе крови. Он ждет уже ровно месяц. Еще несколько недель, и средства стимуляции перестанут действовать. Пациент умрет.

– Ах Рихард, как это… как это драматично!

– Спасибо, – пробормотал он, не отрываясь от своих мыслей, и диктовка продолжалась: – Этот высокоодаренный ученый, труды которого представляют важность для всего человечества, покинет нас, тогда как останутся другие, являющиеся лишь бременем для общества. Вспомните, что тюрьмы Соединенных Штатов забиты преступниками, на совести которых чья-то загубленная ими жизнь, и не одна, но даже их казнь не принесет обществу никакой пользы. А если бы хоть кто-то из них пожертвовал свое сердце, он мог бы спасти достойного человека.

Эллен всхлипнула, заставив Рихарда опять открыть глаза.

– Ты потрясена, да?

– Но ведь и Кеворкян то же самое говорил, а его привлекли к суду.

– Что из того?

– Неужели ты не понимаешь, что такая логика сама предполагает всякие злоупотребления?

– Нельзя полагаться лишь на милость Божию, Эллен. – Его будто подбросило с кресла, и он принялся стремительно шагать из угла в угол. – Неужели ты не понимаешь? Я должен некоторые вещи назвать своими именами. – Когда он был чем-то недоволен, сразу начинал чувствоваться его австрийский акцент.

– Я понимаю, Рихард, я все понимаю. – Она на все была готова, только бы ему в ее присутствии было хорошо.

– Кому же приятно о таких вещах говорить! Но я должен.

– Книгу, уж не сомневайся, будут читать, и спорить о ней тоже будут. Ты прославишься… А чем больше о книге шумят, тем лучше она продается.

Гнев его прошел так же неожиданно, как и возник.

– Хорошо бы издатель тоже так думал, когда мы через месяц сдадим ему рукопись. Очень хочется, чтобы книга появилась до того, как соберется Совет директоров.

– А нового главного врача будут назначать на этом заседании Совета?

– Именно.

– Но ты же знаешь… они такие консерваторы, а если поднимется шум в газетах, тебе это может в их глазах навредить.

– Как раз наоборот. Обо мне узнают во всех больницах, отовсюду пойдут приглашения. Так что им придется дать мне эту должность, чтобы я не ушел.

– Мне нравится твоя уверенность в себе, очень нравится, – рассмеялась она.

Он пожал плечами.

– Просто констатирую факты. Я тут провел десять месяцев, и они на мне заработали двенадцать миллионов, даже больше. Какой еще врач может о себе такое сказать?

– Конечно, ты прав. Они все сделают, только бы тебя удержать.

Он широко улыбнулся, подмигнул, потом, обойдя кресло, приник к ней и стал целовать ее в шею. Движения его рук были выверенными, неспешными. «Понимаешь, Эллен, – пальцы его становились все настойчивее, – эта книга для меня очень важна во многих отношениях».

– Рихард, или прекрати, или секретарша объявляет тебе, что ей пора баиньки.

– Отлично, мы продолжим завтра утром.

Он развернул ее в крутящемся кресле, так что теперь они очутились лицом к лицу, и стал перед нею на колени, положив ладони на ее бедра:

– Эллен, ты мне так помогаешь, чем мне тебя отблагодарить?

– Я знаю чем, – она хихикнула.

– В самом деле? – Он смотрел на нее не отрываясь. – Кажется, я тоже. – И, притянув ее к себе, Рихард приподнял Эллен за локти и понес в спальню.

Глава VIII

Бен чувствовал, что потихоньку просыпается, а сон отлетает от него, как утренний туман, когда взошло солнце. Сколько же сейчас времени? Пять сорок семь? Он открыл глаза и не сразу сообразил что не так. Утренний свет лился через щели в жалюзи. Ах да, он же в квартире Эллен. Как странно, впервые за столько лет он проснулся не у себя дома. Беспокойство какое-то все не проходит. Он повернулся к тумбочке рядом с постелью – стоит справа теперь, а всегда стояла слева. Знакомые часы со светящимися цифрами. Шесть двадцать шесть. Что-то на новом месте он перестал угадывать время.

Она, наверное, позже встает. Ее рабочие часы, надо думать, с девяти до пяти, плюс полчаса на транспорт; ну так, до половины восьмого можно поваляться, ладно, хотя бы до семи. Если он сейчас в душ пойдет, не разбудит ее?

Он вылез из постели, поднял жалюзи. Окна были на юг, и солнце светило сбоку, не в лицо. Бен осмотрелся – так вот он, новые его дом, если это можно так назвать. Кому бы в голову пришло: выбрался в кино, а закончилось переселением?

Комнату он привел в порядок по собственному вкусу, хотя переставлять почти ничего не пришлось: только поместил в угол свой письменный стол, кровать передвинул напротив да развесил одежду в шкафу. Вчера днем за какой-то час со всем этим управился, а потом сидел и дожидался, когда Эллен возвратится со службы.

Только ее все не было и не было. Бен включил телевизор, так передним и заснул в конце концов. Видимо, она очень поздно пришла, он ни звука не слышал, когда укладывался в кровать.

Пожалуй, не стоит ему возиться с завтраком, забежит куда-нибудь перекусить по пути в свой зал. Может, позвонить Милту, могли бы вместе позавтракать на Монтегю, в кафе «Счастливые деньки».

Ему было немножко досадно, он ведь предвкушал, как угостит Эллен своим фирменным омлетом. Ладно, ничего не поделаешь.

Милт рыгнул. Слишком много он ест и слишком быстро. Бен прав, конечно, три яйца сразу – это на два больше, чем нужно. Да еще опаздывает он на это их «важнейшее заседание» – Рон Майкелсон, видите ли, из Голливуда явился, этот самодовольный болван, глава агентства «Знаменитые артисты», – и мысль, что ему, упаси Боже, на эту встречу не успеть, только еще больше его угнетала, заставляя желудок тревожно урчать.

Лифт в небоскребе Крайслер слишком быстрый, молнией поднял его на сорок первый этаж. Милт рыгнул снова.

Когда он ввалился в зал заседаний, Майкелсон, с наигранной небрежностью одетый в коричневый костюм, к которому не очень шла полосатая рубашка от «Тернбулла и Ассера», между прочим, а костюм фирмы «Армани» – такие целое состояние стоят – уже держал речь. Агенты, расположившиеся за столом красного дерева, метров пятнадцать в длину, – последних уж еле видно – казалось, с трепетом внимали каждому его слову.

– Мы не можем себе позволить подобных безобразий. – Он смотрел на Сэма, и ледяное презрение, читавшееся в его глазах, словно заполнило собой весь зал. – Вам и платят за то, чтобы ничего подобного не случалось, ведь это ваша прямая обязанность.

Бедняга Сэм! Видно, Майкелсон решил ему как следует врезать за Дона Арнольда.

– Но, Рон, я же с него глаз не спускал. Ума не приложу, как он успел раньше меня в гримерную… но я же сразу на него кинулся, оттащил… он просто убить ее был готов… а потом, – Сэм спотыкался на каждом слове, – потом мы все же заставили его вернуться на сцену.

– А я повторяю, что ничего подобного просто не должно происходить. – В приливе чувств Рон, как обычно, приподнялся на цыпочки, демонстрируя вручную сделанные подошвы своих итальянских туфель. – Хорошо хоть, что вам хватило соображения позвонить не в полицию, а Милту. Вам, Милт, я вот что хочу сказать…

«Вот скотина, – подумал Мишт, – и до меня добрался».

– Вы не сумели полностью нейтрализовать прессу, но, возможно, это даже и к лучшему. Работает на его образ: как же, раненый зверь, отчаяние, буйство и так далее.

«Раненый зверь? О чем это он, кретин лощеный?» Но Милт не вчера на свет родился, глупых вопросов задавать не станет.

– Самое главное, чтобы крупные газеты не очень уж размусоливали всю эту историю, – продолжал Рон. – Понимаете, Арнольд на вершине своей карьеры, и наша задача – удержать его там как можно дольше. На нем мы миллионы зарабатываем, не забывайте.

– А как насчет Доуни? – поинтересовался Фрэнк, тот несчастный агент, которому приходилось представлять ее интересы. Должно быть, он тут же пожалел, что задал этот вопрос, потому что Майкелсон так и уставился на него своими стальными, как сверла, глазами.

– Насрать мне на эту сучку Доуни, ясно? Обыкновенная поблядушка, таланта ни на цент, никто бы и внимания на нее не обратил, если бы она не была миссис Дон Арнольд. – В его голосе звучала откровенная злость. – Вообще про нее никто бы теперь и не вспомнил, если бы не необходимость что-то для нее сделать, чтобы она не напакостила студии.

«Что-то новенькое, – отметил про себя Милт, – не помню, чтобы агентство больше заботилось об интересах студии, а не клиента».

– Милт!

– Да, Рон, – подумав про себя: «Чтоб у тебя чирей на заднице вылез».

– Хорошо бы вам самому заняться этой Доуни. Постарайтесь, чтобы она как можно скорее вернулась на площадку…

– Послушайте, Рон, я не Иисус Христос, мановением руки мне ее не поднять.

– Хе-хе-хе, – задребезжал Майкелсон, очевидно, довольный шуткой. – А жаль, что Тот, Кто мог, не из наших клиентов и даже не Бенни Хинн, который Его играл.

Тут вежливо заулыбались и остальные агенты.

– Ладно вам, Милт, уж если вы ее в чувство привести не сумеете, так никому не справиться. Надо сделать так, чтобы убытки «Уорлд пикчерз» были сведены к абсолютному минимуму: ни цента больше неизбежного. Нельзя же рисковать договором с японцами.

– А что это за договор, Рон?

Майкелсон ответил не сразу. Оглядел сидевших за столом, удостоверился, что все смотрят на него с пристальным вниманием. Видя, как все заинтригованы, он все больше проникался самодовольством. Достал из кармана четки, которые всюду за собой таскает, стал их перебирать левой рукой, как бы давая понять, что сейчас произойдет что-то невероятное и драматическое.

Милту вспомнилось, что четки эти Майкелсон приобрел несколько лет назад, когда ездил с женой в Грецию, – там его убедили, что они помогают снимать внутреннее напряжение и предотвращают нервные стрессы. Только, на взгляд Милта, слишком он заигрался в эти игры, ничего хорошего от этого для него не будет.

– Недели через две в Нью-Йорк приедет мистер Осаму Хасикава, глава концерна «Хасикава электроникс», и мы должны подписать договор, над которым я работал долгое время, – он замолк, со стуком перебирая четки, потом объявил, – а по этому договору концерн приобретает «Уорлд пикчерз» за пять миллиардов долларов.

По комнате пронесся гул изумления, вырвавшийся у всех сидевших за столом. Даже Милт такого не ожидал. Ну вот, теперь понятно, отчего Майкелсон хлопочет о студии куда больше, чем о благополучии Доуни.

– Агентство получает в качестве комиссионных, – он теперь лепетал, как школьница, впервые попавшая на танцы, – не менее десяти миллионов.

– Но послушайте, Рон!

Это Билл, самый молодой из агентов, он начал работать у них совсем недавно. Милт находил, что он очень похож на самого Рона, когда тот только пришел в агентство, его еще вечно посылали к секретаршам сказать, что шефу пора принести кофе.

– В чем дело, Билл? – четки опять задвигались.

– Да понимаете… – Биллу явно было не по себе. – Я, конечно, сознаю, что это замечательная сделка, только, Рон, вы же сами знаете, выходит, что японцы перекупают у нас уже третью студию.

– Совершенно верно. И Овиц с ума сойдет от ярости, что этот контракт достался не ему, а нам.

Все громко засмеялись. Успехи второго агентства, «Настоящие художники», внушали им ненависть, а больше всего все ненавидели Майка Овица, его главу, умевшего периодически щелкать Майкелсона по носу.

Но Билл все гнул свое:

– Разве не возникает опасность…

– Какая еще опасность?

– Опасность того, что японцы начнут распоряжаться, определяя, какие фильмы нам делать, какие нет.

– Это как же они могут распоряжаться фильмами? – На лице Рона появилась кислая улыбка, но четки он теперь перебирал вдвое быстрее. – Что, вместо наших актеров начнут снимать одних карликов?

Опять взрыв общего хохота. Не смеялся один Билл.

– Все очень просто: мы хотим снять вот такой фильм, а их дело оплачивать расходы да кланяться: «Канисино, канисино». – Рон сделал низкий поклон в японском стиле. Веселье в зале не утихало.

Милт огляделся – какие вокруг во всем уверенные молодые люди, и каждый получает столько, что и мечтать о таких суммах прежде не мог. А будут получать еще больше, намного больше. Все так переменилось за долгие годы, что он связан с агентством, – подумать страшно, он ведь уже сорок лет тут служит.

– И все-таки, если будет заключен этот договор, – снова взялся за свои рассуждения Билл.

Милт пожалел, что сидит не рядом с ним, уж он бы ему объяснил, что все это напрасные разговоры. Этак и место свое потеряет прямо вот сейчас, на этом заседании.

А Билл, словно не сознавая, что такое вполне возможно, продолжал:

– Нам могут сказать, что мы должны представлять интересы клиентов, а на самом деле этого нет.

– И Овицу говорили то же самое, а он плевать хотел и правильно делал, как выяснилось.

– Но рассудите сами, – Биллом, похоже, овладела мания самоубийства, – мы, значит, получаем комиссионные от нового владельца студии, и в то же время нам платят клиенты, чьи интересы на студии мы и призваны охранять.

Это было уж слишком в точку. Четки полетели на пол. Все молча смотрели, как Рон медленно их поднимает Лицо его, когда он снова повернулся к сидевшим за столом, было свекольного цвета, жилы на шее натянулись, как канаты.

– Они станут владельцами студии. А картины будем делать мы! – Он быстро терял контроль над собой. – И никакого противоречия в том, что нам платят и студия, и клиенты, нет, запомните это – нет! – взревел он. – Понятно, идиот паршивый? – Он швырнул свои четки на стол и вылетел из зала, грохоча подошвами.

Один за другим агенты, перебрасываясь двумя-тремя словами, двинулись к выходу.

Милт, подобрав четки, попробовал утешить Билла, который, чувствуя, остракизм остальных, сидел с подавленным видом.

– Возьми на удачу, сынок, – сказал он, вкладывая четки в ладонь Билла. – Она тебе очень понадобится, удача-то.

Бен с пакетом из супермаркета в руках поднялся по лестнице, хотел позвонить, потом вспомнил: да у него же есть свои ключи.

Досадно, что тут так трудно поставить машину. Пожалуй, это пока единственное, на что он может посетовать.

– Эллен! – позвал он, отперев дверь. Молчание.

Записка, которую он оставил в двери ее спальни, так из нее и торчала. Он постучал на всякий случай, потом приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Никаких признаков жизни. Очевидно, что она не ночевала дома. Он-то нынче утром так старался не шуметь, на цыпочках ходил, а ее просто тут не было.

Он вытащил из пакета морковь, фасоль, сельдерей, салат, выложил все на кухонный стол – сейчас можно и ужином заняться; ну вот, теперь к холодильнику – она ему освободила полочки слева – туда можно положить яйца, обезжиренное молоко и йогурт. Справа, где хранились ее продукты, почти пусто – две плитки «Сникерса», баночка лукового соуса, коробка с остатками масла да корка еще какая-то. Он улыбнулся про себя: надо будет ей объяснить, что такое правильное питание.

Включил кран, стал промывать салат. Прекрасное у него получится овощное рагу – на двоих в самый раз. Только, что если она опять явится на ночь глядя, а то и вообще не придет? Тогда чего ради стараться? А, черт с ним, лучше пойти сегодня к Милту. Он набрал номер, тая надежду, что трубку снимет сам Милт (скучно и думать, как придется объясняться с Сарой из-за этой Бренды).

– Привет вам, дорогой, – весело проговорил в трубку Милт.

Бену всегда казались странными эти ужимки, которым его приятель выучился в Голливуде, – что за дела, мужской разговор, а воркуют, как голубки.

– Знаешь, хочу вас с Сарой пригласить где-нибудь пообедать, – начал Бен, пуская в ход обычный свой прием, за которым должно было последовать приглашение прийти к ним.

– Ой братец, мы бы тебя с радостью к себе позвали, только ты нас еле застал – бежим, со всех ног бежим.

– Куда это?

– В «Мэдисон-сквер-гарден» Сэму помочь, коллеге моему, который должен следить за Доном Арнольдом.

– Сэму?

– Ну конечно.

Бен ухмыльнулся. Милту уж точно достается, какой-то сумасшедший дом да и только. Было слышно, как Сара тормошит мужа: хватит болтать, опоздаем же.

– Ну, мне правда пора, хочу еще посмотреть на эту девку, которую вместо Джо пригласили. Увидимся завтра на тренажерах.

Чуть разочарованный, Бен вернулся к своему салату Быстро темнело. Листья высокого клена подступали к самому окну. Он подумал: «Надо будет ветки подкоротить, попомни, пожалуйста, может, в выходные и сделать, только вот, черт, ножовка-то со всем багажом уехала на склад. Ну и пусть, в конце концов он тут ненадолго».

Бен зажег верхний свет и поставил влажный салат в сушилку.

День был длинный, тяжелый, и Эллен чувствовала это особенно: спина, уж эта ее спина. Да и спала она у Рихарда неважно, а потом почти одиннадцать часов трудилась без перерыва, только разок кофе попила с Голди, чего же удивляться, что что-то болит.

Ладно, как-нибудь, скоро она будет дома. Эллен вышла в холл приемного отделения. Хотя времени было уже восемь с лишним, больница продолжала действовать так же активно, как и утром. Ее всегда это удивляло: смена кончается, начинается другая, а активность не спадает ни на минуту. Посторонних, правда, стало к вечеру поменьше, некоторые кабинеты закрыты, но коридоры все освещены, и свет просто ослепительный. Тут никогда не кончающийся полдень. А ночи как будто вообще не существует в природе. И смерти тоже не существует Больница живет полноценной жизнью круглые сутки, и круглые сутки она отрицает факт смерти, каких бы усилий это не стоило. Если же смерть все-таки брала свое, это означало, что медицина не справилась со своим делом. И такое стремились как можно скорее забыть.