Текст книги "Последнее танго в Бруклине"

– Чем могу быть вам полезна? – она решила пропустить его неизобретательную шуточку мимо ушей.

– Меня зовут доктор Вандерманн, – ударение в фамилии приходилось на последний слог. – Я только что приехал из Стэнфонда, и мне предстоит возглавить кардиологическое отделение.

Ах, так это он и есть. В больнице уже несколько месяцев только и разговоров, что о его предстоящем приезде. Еще бы, он же ученик самого Кристиана Барнарда, а последнее время работал с Норманом Шамуэем – личностью таинственной, но прославившейся тем, что разработал методику многих трансплантаций. Короче, для больницы «Сент-Джозеф» доктор Вандерманн – настоящее приобретение, по крайней мере, так считалось. Теперь и в этой больнице можно будет делать очень сложные операции, а значит, сюда рекой потекут миллионы долларов, накопленных по страхованию. Поговаривали, будто между несколькими больницами чуть не началась война из-за того, что всем хотелось, чтобы в их штате числился доктор Вандерманн. И, чтобы заполучить его, так говорили, руководство больницы «Сент-Джозеф» пообещало доктору Вандерманну зарплату, выражаемую шестизначной цифрой плюс надбавки, да еще пришлось гарантировать, что в течение двух лет он станет главным врачом, и, наконец, предоставить в его пользование специально оборудованную лабораторию для опытов над павианами – на них опробовались новейшие способы трансплантации. В общем, никто бы не усомнился, что доктор Вандерманн знает себе цену. Да вдобавок ко всему он такой красивый.

Там, в Стэнфордском университете, все сестры из клиники медицинского колледжа – Эллен пари держать готова – заходятся сейчас рыданиями. Уж понятно, он не чета доктору Торну, бывшему главному кардиологу, – у того толстяка-коротышки плешь в полголовы и вечно вываливаются челюсти.

– Вам, должно быть, неуютно тут у нас в Бруклине после солнечной Калифорнии.

– Да, знаете, я еще и не почувствовал разницы, ведь я только что приехал.

– Еще почувствуете. Хотите, дам совет? На улицу у нас выходить надо только в темноте, тогда копоть на коже не очень заметна.

Он широко улыбнулся. Ровные ослепительные зубы – просто супермен какой-то.

– Вам что-то нужно из книг? – спросила она, чувствуя, как он ощупывает ее взглядом. Непроизвольно выпрямила плечи – пусть любуется, фигурка у нее безупречная, этакая проказливая девчонка, каких любят в мальчишеской компании. Она знала, что нравится мужчинам. С виду ей никто бы не дал ее тридцати четырех: не единой морщинки на лице, большие светло-карие глаза, а волосы темные, густые – до самых плеч; жаль вот, она сегодня в брюках – ведь ноги в ней самое потрясающее.

– Вы не могли бы составить для меня по возможности полную библиографию по пересадке сердца – книги, статьи?

– Инструкции тоже? – с невинным видом поинтересовалась она.

– Ну что вы, инструкции у меня огненными буквами перед глазами горят.

Она рассмеялась. В чувстве юмора ему не отказать.

– Понимаете, я не первый год делаю пересадки сердца и собираюсь написать книгу о результатах моих операций. Вот для этого библиография мне и понадобилась.

Она жестом указала ему на компьютер.

– Давайте взглянем, что там у нас накопилось, – программа «Медлайн», так ведь? – Она ловко нажимала на нужные кнопки. Пальцы так и плясали по клавиатуре, и вот уже на дисплее бегут друг за другом строки.

– Совершенно верно, вот и список всех учтенных публикаций по этой теме. Включите принтер, пожалуйста.

– Замечательно. Благодарю вас от всей души.

– Что вы, это же так просто.

– Однако компьютер вы знаете просто великолепно.

– Да нет, просто такую информацию – постатейную роспись, резюме научных публикаций – вводить совсем нетрудно. Главное, сообразить, на какой программе могут находиться эти данные.

– Вы в каком университете учились?

– В Колумбийском, подготовительный лечебный факультет… Только потом я перевелась на библиотечное отделение, там и диплом получила.

– Вы мне идеально подходите.

– В каком смысле?

– Понимаете, мне нужен помощник, знающий медицинскую терминологию и умеющий работать с процессором.

Эллен недовольно нахмурилась.

– Вы что же хотите, чтобы я стала вашей машинисткой? – Какое разочарование, однако.

– Вы напрасно обижаетесь, я ведь хотел вам предложить гораздо более трудную работу, – и он снова улыбнулся, обнажая крепкие белоснежные зубы. – Мне нужен человек, который помогал бы в исследованиях и обрабатывал заметки во время опытов и операций.

Она оторвала на принтере лист, заполненный информацией, и подала ему.

– А зачем вы хотите написать книгу о пересадках? Ведь об этом столько уже написано.

– Это вопрос или комментарий? – Улыбка ясно показывала, что ему приятно с ней болтать.

– Извините, не хотела вас задеть.

– Ну что вы. А дело в том, что я хочу написать книгу, которая будет понятна всем, не только специалистам… и тогда люди охотнее станут выполнять функцию доноров. Сейчас приходится использовать исключительно сердца скончавшихся от кровоизлияния в мозг…

– А как насчет павианов?

– Хм, правду говорят, что слухами земля полнится. Но должен вас разочаровать: пока что с органами павианов не сделано ни одной удачной пересадки, хотя я верю, что мои эксперименты в области трансгенетических пересадок, то есть…

– Я знаю, что такое трансгенетические пересадки, – прервала она. – Это когда органы одного вида пересаживают особи другого. Последнее слово в медицине. Только эта техника – во всяком случае, теоретически – способна предотвратить отторжение, если человеку пересаживают орган, взятый у животного.

Брови у него поползли вверх – ага, не ожидал, что она так осведомлена.

– Как знать, что если вскоре слово «теоретически» не понадобится? А впрочем, с павианами еще сколько ждать, пока они станут надежными донорами, вот раковые больные – дело другое. Одно скверно: все время опасаются, что органы будут взяты еще до того, как у донора наступит окончательная смерть.

– А как не опасаться? Вы что же, хотите забирать умирающих в операционную, чтобы вырезать нужное, едва они дух испустят? Бр-р.

– Понимаю, звучит и вправду кошмарно, но ведь ничего тут такого уж отвратительного нет. – Он смотрел на нее не отрываясь, и это ее начинало тяготить. – А вы бы не пожертвовали своим сердцем, чтобы спасти чью-то жизнь, если бы знали, что умираете и надежды не осталось никакой?

Как он, подумать только, увлечен. Эллен прикусила язык.

– Наверное, отдала бы, но точно сказать не берусь.

– Вот зачем я и пишу эту книгу. Чтобы убедить людей: отдавая органы для пересадки, вы приносите не жертву, а дар.

– Звучит очень благородно. Он напрягся.

– Нет, я правда так думаю, – поспешила уточнить она. – И, конечно, я вам с радостью помогу.

– Спасибо. Вернемся к этому разговору, как только я тут у вас устроюсь. – Он засунул сложенный лист в карман халата, повернулся, но у самой двери приостановился: – А вам бы хотелось посмотреть, как делается пересадка сердца?

– Ой… я так плохо переношу вид крови…

– Ну, может быть, после этого научитесь.

Она смотрела, как он твердым шагом пересекает холл, и думала, какая, должно быть, удача с ним поработать. Уж не судьба ли так распорядилась, что они должны быть вместе? Целый вечер работать до седьмого пота, придумывать что-то, изобретать, а после всего этого так будет приятно очутиться с ним в постели. И ее правда очень впечатляет, как он верит в благородство своих целей. Сколько времени тратит, отыскивая потенциальных доноров и убеждая семьи пациентов, очутившихся в коме, что самым разумным с их стороны было бы отключить систему поддержания жизни, подарив нужные органы тем, кто в этом случае получает шанс выжить. На стене в его кабинете висела сводка о том, сколько больных в Соединенных Штатах ожидают, когда отыщется донор для пересадки сердца, – цифра все время была 2000 с лишним. Большинству так ничего и не дождаться. Умрут ожидая, пока умрет кто-то другой, – моложе, чем они, сильнее – обладатель сердца, которое еще не износилось.

И все это время она готовилась к тому дню, когда можно будет присутствовать на операции. Да, нелегко ей пришлось, очень нелегко, но ведь дело того стоило, еще как, – в жизни бы не поверила, что такое бывает! А все же…

Все же больше всего остального ей запомнились глаза Джины, когда она обменялась с Рихардом взглядом над трепещущим сердцем.

«Ну прекрати, – уговаривала она себя. – Джина ведь просто выполняла свои обязанности».

Эллен было понятно, что с Джиной ей тут не равняться. Воли никогда не хватит. Хотя она тоже умеет высказываться решительно и категорично, но ведь это у нее от прямоты характера, которую напрасно принимают за твердость. А сейчас ей хотелось, чтобы она и впрямь умела владеть собой, и не было бы тогда чувства ревности из-за того, что у Джины с Рихардом есть своя общая сфера, куда ей доступ закрыт.

– Сидим, мечтаем, а за это, оказывается, зарплата идет, – насмешливо проговорили сзади. Эллен оглянулась – ах, эта Голди, опять подкралась незаметно, подружка ее лучшая, вот она улыбается, личико такое круглое, а уж довольна-то, довольна. Она была медсестрой в операционной, эта Голди, которую по-настоящему звали Беатрис, но уж до того она похожа на Вупи Голдберг – актрису эту, которая в смешных ролях просто замечательна, – что вся клиника только так к ней и обращается: Голди. Да ее просто за родную сестру Вупи принять можно. Вот так и пристало к ней второе имя. А если кто назовет ее Беатрис, она сразу обрывает – одному только мужу такое разрешено.

– Зарплата понятно за что идет, Голди. А вот попросила я стул купить с пластической спинкой, чтобы поясница так не болела, и пожалуйста, покупайте, говорят, за свой счет.

– А ты чего ожидала? Да плевать им на твою поясницу, тут же католический госпиталь. А это значит вот что: нам платят, только чтобы с голоду не померли, зато у папы риза алмазами расшита на самом интересном месте.

Эллен рассмеялась – уж эта Голди, вечно скажет как отрежет. Да и сама она такая же.

– Ну как успехи с ненаглядным?

– Смотрела сегодня, как он сердце пересаживал.

– Шутишь, что ли? Ты же от царапины в обморок хлопаешься.

– А меня и тошнило все время, но ничего, справилась, как видишь.

– Молодец, девочка, пошли кофе выпьем по этому случаю за мой счет.

– Только этого мне не хватало, помоев из машины их ржавой – нет уж, спасибо большое.

– Тогда просто посиди со мной, пока я чашечку помоев проглочу. У меня тоже утро выдалось жуткое, тройное переливание, а у этого Фанберга пальцы ходуном ходят. Счастье еще, что пациент в живых остался.

Посмеиваясь, они двинулись в кафетерий – какие у Голди бедра роскошные! – и Эллен заказала кока-колу в надежде, что желудок потихоньку успокоится.

– Значит, девочка, ты экзамен выдержала, а теперь, глядишь, ненаглядный и совсем к тебе переберется, а?

– Не думаю, Голди. Пока вряд ли.

– Вы ведь уже давно спите вместе, пора бы ему вроде и на полупансион переходить.

– Прошу тебя, Голди, не надо иронизировать над моими чувствами.

– Прости, родненькая. – Голди впилась зубами в булочку с замороженной глазурью. – Просто хочу, чтобы ты реально на вещи смотрела. А ты иной раз, как дитя неразумное, все в облаках витаешь.

– Я и есть неразумное дитя, да еще из глухомани.

– Ладно, из глухомани, а он-то кто такой? Ну, доктор Вандерманн, ну, весь мир его знает, так что из того, у него яйца из ушей растут, что ли?

Вот и сердись на Голди, когда по-другому она просто не умеет выразиться.

– В общем вот что, Эллен: он тебя просто не стоит, поняла?

– Спасибо тебе за сочувствие, Голди, только давай прекратим этот разговор.

– Давай, раз ты так хочешь. Только все равно не понимаю, что он резину тянет, красавчик этот твой.

– Много тут всяких причин, уж ты поверь.

– Все ясно, – заключила Голди, одним глотком опустошив полчашки.

Смешная она, Голди, кто же спорит, только иногда Эллен хотелось, чтобы в их разговорах задушевных та чуть сдерживала свою язвительность.

– Ты на всякий случай учти, что тоже не молодеешь, – опять взялась за свое Голди. Как сядет на любимого конька, ее уже не сдвинешь, а любовные неудачи и сложности Эллен – самая для нее богатая тема. – Тридцать четыре, знаешь ли, почти финиш, если, конечно, ты еще мечтаешь о своих детях.

– Не уверена, что нужны мне они, дети то есть. Ну понятно, понятно, какая женщина не хочет детей и так далее, в них одних счастье и тому подобное, только я вот себя совсем в этой роли не представляю: дети, дом в пригороде, ограда штакетником, школьный автобус ровно в полвосьмого… Смешно, но мне кажется, я для всего этого еще недостаточно взрослая.

– Ты недостаточно взрослая, он недостаточно созрел… – Голди покачала головой. – Ладно, ты бы хоть поскорее подыскивала второго жильца, одной-то за квартиру платить куда как сложно.

– Вот это в самую точку, – вздохнула Эллен. – Шарон уже три месяца как съехала. А одной тысячу двести наскрести – это, я тебе скажу, задачка.

– Зато район-то какой – Парк-слоуп… две спальни, две ванные… Да если бы я могла старика своего оставить, завтра бы к тебе перебралась.

Но Эллен уже не слушала, потому что в дверях кафетерия показался Рихард, а рядом с ним Джина – шапочку сняла, распустила до плеч свои рыжие волосы – яркая, ничего не скажешь. Видимо, они обсуждали что-то понятное им одним и забавное, так как оба смеялись.

Голди обернулась.

– Ах вот оно что, прямо как в мультике: Доктор Укол и Кристальная Критина. Ненавижу суку эту рыжую.

Эллен чуть не расхохоталась во все горло. За такие вот замечания она все готова простить Голди.

Тут Рихард заметил их и приветливо помахал рукой. Что-то шепнул Джине на ухо и подошел к их столику.

Голди допила кофе, поднялась.

– Ужасно сожалею, но надо спешить. Нет, нет, мне пора, доктор Вандерманн, бан, бан. – И побежала к выходу, одарив его озорной улыбкой.

– Это о чем она? – поинтересовалась Эллен, не поняв, что тут смешного.

– Да видишь ли, она, когда карту мою заполняла, написала фамилию с одним «н», а теперь хочет показать, что твердо запомнила, как правильно.

Эллен кивнула.

Официантка принесла кофе, посматривая на Рихарда с нескрываемым кокетством.

– Вам ведь черный без сахара, верно?

– Верно. – Он улыбнулся в ответ, демонстрируя свои восхитительные зубы.

– Тебе что, нужно их всех соблазнить? – съязвила Эллен.

– Глупышка. – Рихард прикрыл ладонью ее руку. – Ну как, пришла в себя?

– Кажется, да, только больше меня на такие операции не зови.

Рихард хмыкнул:

– Ладно, зато ты теперь знаешь, что такое моя работа. И вот так каждый день.

– Меня больше интересует, как насчет ночи. – Бросила на него самый обольстительный взгляд Эллен. – Сегодняшней, например.

– Ужасно бы хотел, – со вздохом проговорил он.

– Ну и почему нет?

– Мне сегодня вечером надо лететь в Майами.

– Майами?

– Там ребенок при смерти, и родители как будто соглашаются отдать его сердце, только у них много разных вопросов. Уверен, что смогу их успокоить и убедить.

– А Джина тоже с тобой полетит? – вопрос вырвался у нее непроизвольно.

– Ей за это деньги платят, между прочим. Эллен заставила себя улыбнуться:

– Ну конечно, я понимаю. Удачи вам.

Она вернулась в библиотеку, терзаемая сложными чувствами. Конечно, он замечательный, Рихард, он настоящий чудотворец, умеющий спасать жизни. Только зачем он всюду за собой таскает эту стерву? Эллен глубоко вздохнула, приказывая самой себе: довольно, остановись! Нельзя так опускаться, позволять себе такие мелочные чувства, ведь, в конце концов, есть вещи поважнее ее переживаний из-за того, что эту ночь ей предстоит провести одной.

Досадно, конечно, но не реветь же из-за этого, запершись в четырех стенах. Она заставит себя отвлечься от тяжелых мыслей. В конце концов, она же современная женщина, вот возьмет и отправится одна в кино, развлечется, как умеет. А что, может, и правда?.. Отчего не попробовать?

По пути к метро есть кинотеатр «Плаза». Что там сегодня? Какая-то картина с Марлоном Брандо, а ей ведь так нравится этот актер. Ну конечно, «Последнее танго в Париже». Она давно хотела посмотреть этот фильм. Стало быть, вечер не будет пустым, она проведет его с Брандо.

Глава III

Бен припарковался на Седьмой авеню и пешком дошел до ветхого здания за углом, на котором была вывеска «Плаза», – старый кинотеатр, там идут фильмы не новые, зато самые престижные, причем идут ежедневно, без перерывов. Одно время это было очень модное место – все тогда испытывали ностальгию по недавнему прошлому, но эта пора миновала, и последние годы «Плаза» вынуждена вести тяжкую борьбу с Тедом Тернером, который наводнил рынок ерундой, зато очень броско поданной. Пока что в этой борьбе «Плаза» устояла, однако всюду видны боевые шрамы, вот хотя бы афиша – выцвела, потускнела и вообще напоминает кроссворд с незаполненными клеточками:

М рл н Брандо

в филь

П ЛЕДН Е ТАНГО В П РИЖЕ

Пока была жива Бетти, в кино они почти не ходили. Ее привлекал более изысканный способ проводить время – театр, особенно опера. В порядке компромисса решили обходиться вовсе без развлечений.

А если подумать, в браке много глупого, мелькнуло в голове Бена, и все из-за того, что люди постоянно рядом друг с другом. Надо, чтобы и друзья у них были одни и те же, и привычки одинаковые, и способность, в конце концов, выучиться искусству делать то, чего терпеть не можешь, а все оттого, что вы супруги, по-другому не бывает.

Зато как замечательно, когда оба страстно увлечены чем-то, только чтобы действительно страстно. Вот они, например, оба любили танцевать, в школе участвовали – и потом, когда он вернулся с войны, тоже, даже побеждали – в танцевальных конкурсах. Он, бывало, шутил, что для того и женился на Бетти, чтобы не распался такой замечательный дуэт. А дуэтом они действительно были замечательным. Похоже, на площадке для танцев они провели друг с другом времени больше, чем в постели. Оба они вот это и любили – поехать в ресторан, где хороший оркестр, и танцевать, танцевать до самого закрытия. Потом пооткрывали дискотеки и стало трудно находить местечки, где бы им с Бетти нравилось; даже у Лоренса Уэлка теперь стоял автомат, так что за настоящей музыкой приходилось ехать и ехать десятки миль на юг по штату Нью-Джерси или, наоборот, в горы Кэтскил на севере на какой-нибудь старый курорт.

А потом Бетти стала «скверно себя чувствовать». Они, ясное дело, поначалу не знали, что у нее настоящая болезнь, просто Бетти сделалась невыносимой и часто устраивала скандалы, причем публичные. Время как бы замерло для них на долгие восемь лет, пока она сражалась с демонами слишком страшными, чтобы их можно было себе вообразить, а он беспомощно наблюдал за ней со стороны.

Но теперь все кончилось. Все. Он повторял это снова и снова, чтобы подавить в себе воспоминания и не переживать этот кошмар заново. Бетти больше нет, а он еще жив. И он приказывал себе: не оглядывайся, просто существуй!

– Не проходите мимо своей удачи.

Голос, донесшийся откуда-то снизу, перебил мысли Бена. На тротуаре, привалившись к стене кинотеатра, сидел бородатый мужчина средних лет в истрепанном пальто горохового цвета, тренировочных штанах и кроссовках без шнурков – они были какого-то странного вида, явно не американские. Правую, испачканную в грязи руку он протянул в направлении Бена, зажав в кулаке билетик, а левой поглаживая мышку, высовывавшуюся у него из-за отворота. «Не проходите мимо удачи», – повторил он.

По лицу его блуждала улыбка и выражение было такое… такое… ну как это описать? Доброе? Наверное. Во всяком случае Бен, не удержавшись, улыбнулся ему в ответ.

– И сколько?

– Это как вам совесть велит, – пресерьезно сказал бородач, а потом добавил: – Только уж никак не меньше четвертака.

Бен протянул ему доллар.

Бородач хотел что-то сказать, но тут на него напал мучительный кашель. Он протянул Бену билетик. Там стояло: «Да хранит вас Бог».

– Сколько раз вам говорить, что с кашлем шутки плохи! – послышался строгий женский голос. Обернувшись, Бен увидел, что к ним подходит молодая женщина с веселым выражением лица и смеющимися карими глазами, – неужто она и вправду такая суровая?

– Ах, мисс Эллен, простите меня, – бородач, стало быть, с нею знаком.

– Вы пьете таблетки, которые я вам дала?

– Ну ясно, пью.

– Поймите же, у вас воспаление легких начнется.

– Как-нибудь не начнется.

– Хорошо, Джелло. Увидимся в воскресенье. – Она помахала ему рукой.

Джелло в ответ поднял ладонь.

– Непременно, мисс Эллен.

Что за странные разговоры, черт побери! Бен увидел, что она тоже направилась к окошечку кассы. Наблюдал, как она роется в сумочке.

Нервничает, сразу заметно, причем нервничает все сильнее. «О Господи, – пробормотала она чуть слышно, – доллара не хватает. Только этого еще недоставало сегодня! Ну и денечек выдался».

– Послушайте, мисс, вы задерживаете других, – злобно зашипела прыщавая кассирша. – Берите билет или отойдите.

– Ой, извините, – понурилась она и отступила назад. Бен торопливо просунул в окошечко двадцатидолларовую бумажку:

– Позвольте мне. Видите ли, мне сейчас выпал счастливый билетик…

– Нет-нет, что вы, – вид у нее был смущенный.

– Позвольте, прошу вас. Я не допущу, чтобы вы, как тот ваш друг с мышкой, просили на улице. – Он повернулся к окошку кассы: – Два билета, прошу вас.

– У вас ведь скидка по старости, да? – уточнила девчонка за окошечком.

– Два билета за полную стоимость. – Вид у Бена сделался угрожающим.

– Разумеется, разумеется. Просто хотела выяснить.

– Вот и выяснили, – оборвал ее Бен. Уж пять лет, как для него предусмотрена эта скидка, но он все никак не примирится с тем, что пришло время ею пользоваться, и возмущается всякий раз, как ему об этом напоминают. Один из билетов он протянул своей новой знакомой.

– Спасибо, – сказала она, улыбаясь, и протянула ему руку, – меня зовут Эллен Риччо.

– Бен Джекобс, – представился он, с удивлением отметив, какое у нее твердое пожатие.

Они вошли в зал, и тут Бен не удержался и спросил с любопытством:

– А как вышло, что вы с ним знакомы?

– С кем?

– Да с этим, который продает билетики на углу. – Он через стекло показал ей на бородача, который поднялся, собираясь уходить.

– Ах с Джелло. Ну, он один из тех, кого я регулярно опекаю.

Регулярно? Видно, она из этой службы, которая раздает бездомным лекарства и талоны на обед. Только что-то не похоже, чтобы она в каком-нибудь благотворительном фонде работала, держится не так. Хотя по виду ничего ведь не определишь.

Уже раздвигался занавес перед экраном, когда они нашли свои места где-то в середине зала. Она сказала, что для нее здесь в самый раз. Бен, чуточку поколебавшись, сел в том же ряду, но через два места от нее.

Зал был почти пустой. Сразу за ним сидела парочка – видно, из этих, благополучных, – чавкая, они жевали попкорн, а дальше налево о чем-то возбужденно переговаривались панки, сплошь утянутые в кожу. Но погас свет, и они угомонились.

С самого начала Бена посетило чувство разочарования. «А я думал, это мюзикл», – пробормотал он негромко, но так, что Эллен услышала. Она бросила на него изумленный взгляд. Парочка сзади дружно хмыкнула.

Ему подумалось: «А не уйти ли?» – но тут фильм начал его захватывать. Начало, эта эротическая сцена, когда она приходит на квартиру, просто потрясающее. Такая красивая девушка бродит из комнаты в комнату по пустым апартаментам, и вдруг, бах! и она уже на полу, даже не разделась, а этот, которого она первый раз в жизни видит, залез на нее, и все остальное.

Он покосился на Эллен – само внимание и сосредоточенность, во все глаза смотрит на экран, губа закушена от напряжения.

Панки, увидев голые груди Марии Шнайдер, которая с сильным французским акцентом что-то говорила Марлону Брандо, громко зашикали. Бен вслушивался в эту ее странную речь, что-то вроде: «Я такая кусная, кусная зайка, а ты вольк, да? Такие руки твои сильные».

– Что она сказала? – переспросил Бен у Эллен.

– У тебя такие сильные руки, – громко прошептала она в ответ.

Бен вновь смотрел на экран, где Брандо говорил:

– Это чтобы сильнее тебя раздвинуть.

– А он, он что сказал?

– Чтобы сильнее… э-эм… сильнее ласкать тебя.

Сидевший сзади заржал, рыгнув недожеванным попкорном, и крошки угодили Бену в плечо. Бен пересел на одно место, поближе к Эллен, мельком ему улыбнувшейся и вновь не отрывавшей взгляд от экрана.

А там одна горячая сцена следовала за другой. Но все равно, это уж точно была не порнография. Не так хорошо он в этих делах разбирался, в заумных этих европейских картинах, и тем не менее сразу понял, что никакого секса с извращениями – просто, чтобы пощекотать нервы публике, – тут нет. Может, он чего-то и не улавливал, но ясно было, что фильм серьезный. Очень внимательно вслушивался Бен в слова Брандо, убеждавшего девушку, что никогда ей не найти мужчины, достойного любви: «Ведь тебе нужно, чтобы он опорой был, защищал тебя от всех… чтобы ты не чувствовала себя одинокой на свете… Но, понимаешь, ты ведь и вправду одинока, да, одинока, и тебе от этого чувства не избавиться, пока не увидишь, что уж смерть подступила вплотную… Вот тогда, и не раньше, уж ты поверь, тебе, глядишь, удастся его отыскать»

Мария Шнайдер жалобно пропищала:

– Но я же его уже нашла, этого человека, и это ты. Взглянув искоса на Эллен, Бен удостоверился, что в крупных поблескивающих глазах ее стоят слезы. Что с нее взять – женщина есть женщина. Подумал было: вот пододвинусь к ней, шепну: «Слушайте, это же фильм, чего вы так?» – но решил, что не надо.

Но тут же ему стало стыдно за такие мысли. Марлон Брандо обращался теперь к своей умершей жене, разговаривал с телом, лежащим на столе в похоронном бюро. И на Бена с такой силой нахлынули воспоминания о мертвой Бетти, что на секунду все в его сознании перемешалось – образы, мелькавшие на экране, картины, возникающие в его памяти. Он закрыл глаза, изо всех сил вцепившись пальцами в подлокотник.

Ну вот, отпустило.

А под конец было танго. Значит, не просто так назвали этот фильм. Бен, откинувшись на спинку кресла, смотрел, как показывают танцевальный конкурс. Он правда никогда сам так не танцевал, тут все движения какие-то резкие, неестественные, как будто завели манекены и заставили их плясать.

Зажегся свет, они потянулись за немногочисленными зрителями к выходу. Бен заметил, что Эллен тихо всхлипывает.

– Что с вами?

– Зачем, ну зачем она его убила? Ведь была любовь. И он тоже полюбил ее. Зачем было его убивать?

– Успокойтесь, никто никого не убивал.

– Как не убивал? А разве он не умирает в последней сцене?

– Нет, не умирает, ведь Брандо после этого еще во многих картинах снялся.

Эллен улыбнулась:

– Вы правы, конечно. Дура я, это же кино, а я распереживалась.

– Конечно, кино, и все там выдумано.

– Но, с другой стороны, они же хотели, чтобы человек задумался о серьезных вещах.

– Не знаю, я сюда не для этого шел, я вообще думал, что это мюзикл.

Эллен не выдержала, хрипло засмеялась.

На улице у кинотеатра они заметили трех панков, поглощенных какой-то примитивной игрой, – они плевали друг в друга попкорном. Лучше всего получалось у того, кто перевязал голову красной лентой.

Бен взял Эллен под руку, чтобы ее ненароком не задели, но вдруг парень с лентой на голове загородил им дорогу. Попкорн полетел прямо в Эллен, отскочив от ее пальто.

– Хочешь пожевать?

– Спасибо, не хочу, – растерянно ответила она.

– А старичок тоже не желает?

– Отойди, – обняв Эллен за плечи, Бен вдоль стены двинулся по улице.

– Сбавь пары, папаша, – цыкнул на него второй из панков, приземистый и пухлый парень.

– Вот говнюки, – не сдержался Бен, тут же извинившись, – не обращайте внимания, виноват.

– Ни в чем вы не виноваты.

Бен оглянулся, почувствовав, что трое панков о чем-то перешептываются у него за спиной. Тот, с красной лентой, смотрел ему вслед тяжелым взглядом.

– Знаете, давайте-ка я вас лучше подвезу домой.

– Ну что вы, совсем этого не нужно, я ведь недалеко живу, всего несколько кварталов.

– Тогда, с вашего позволения, я вас провожу.

– Да полноте, чего вы испугались, они же безвредные.

– Сделайте мне одолжение.

– Ну, если вы так настаиваете, – на самом деле она была рада, что не осталась на улице одна.

Они перешли на другую сторону и двинулись по уютной Проспект-парк, где всюду чувствовался аромат весенних цветов и запах только что скошенной травы. «В это время года от запахов просто с ума сойти можно», – подумалось Бену. У подземного перехода к Лонг-медоу он вдруг высказал вслух то, о чем думал.

– А вы танго танцевать умеете?

– Что вы, нет, конечно.

– Жалко. Я несколько раз призы брал, танцуя танго.

– Правда?

– Ну, это давно было, вы еще и на свете не появились. Вы, наверное, и не догадываетесь, что тогда к танцам, как к искусству, относились, не то что сейчас.

Пока шли по переходу, он напевал популярное танго, потом спел еще одно, и под низкими сводами гулко разносилось эхо его голоса.

– Мне этот переход всегда нравился, с самого детства. Видите, тут все деревом обшито, а как плиты подобраны, подогнаны как, у плотников это называется заподлицо. Оцените, какие мастера тогда были.

– Да, что говорить, теперь такого перехода нигде не найти.

Бен искоса взглянул на нее. Подсмеивается над ним, что ли? Вон и губы у нее непроизвольно кривятся. Он кисло улыбнулся.

– Ладно, что это я, все одно да одно, мол, раньше лучше было. – Он замедлил шаг. – А взгляните-ка сюда! Видите, тут инициалы вырезаны. – Он показал ей надпись на обшивке: «Дж. Т.+ СЛ = любовь. Позвони 8-25-51». Интересно, Дж. – это кто? Джек? Ну конечно, Джек какой-то все это и вырезал.

– И он все еще любит свою Сюзен, так? – кажется, Эллен подыгрывала ему с удовольствием.

– Бог его знает, да и жив ли он, Джек этот… может, его и на свете уже нет, и ее тоже.

– А трудно это?

– Что трудно?

– Танго танцевать.

– Да нет, что вы, – улыбнулся он, – это совсем простое дело. Всего пять движений, в сущности. Вот, смотрите… – и, выпрямившись, изящно обхватив воображаемую партнершу, Бен плавно заскользил по восьмиугольным плиткам пола. – Медленно, медленно, быстрее… еще быстрее… и опять медленно…

В конце туннеля вдруг громко захлопали в ладони.

– А ничего старых пердун выкаблучивает, – прокомментировал парень с лентой, подзывая поближе своих приятелей, все так же не расставшихся с попкорном.

– Я тебе уже сказал, – резко обернулся к нему Бен, – отойди. И лучше отойди, раз я так хочу.

– А чихать нам, что ты хочешь, чего не хочешь, – отбрил его тот, с лентой. – Вот лучше пусть она скажет, чего хочет, – он схватил Эллен за руку и притянул к себе. – Ты чего хочешь, детка, а? Хочешь, чтобы Брандо вогнал тебе сзади?

Он едва успел договорить – кулак Бена молниеносно обрушился на него, и парень так и грохнулся, отлетев к стенке. Пакет попкорна вывалился у него из рук, шарики разлетелись по всему переходу. Коротышка с длинными волосами, из-под которых видна была серьга, кинулся сзади, сдавливая Бену горло удушающим приемом. Без видимых усилий Бен, обеими руками вцепившись ему в волосы, сложился пополам и сбросил нападающего через голову. Третий получил в пах и взвыл, когда нога Бена угодила ему ниже живота.