Текст книги "Потерянные сокровища"

Громко зазвенел школьный колокольчик, и дети гурьбой кинулись к двери, стараясь как можно быстрее оказаться на улице, чтобы успеть еще поиграть во дворе, пока не стемнеет.

Мисс Барнс, прибираясь на своем столе, попросила Эсси подойти:

– У нас скоро очередная летняя экскурсия. Мистер Мортон настоял, чтобы мы свозили детей в Гринвич в субботу через две недели. Я подумала, может, вы смогли бы присоединиться к нам?

Эсси оглянулась на Герти и увидела, что та, не обратив внимания на звонок, заканчивала дополнительное задание по алгебре, которое специально для нее написала на доске мисс Барнс. Близняшки были уже на улице и наблюдали, как мальчишки катают обруч по двору. В окно классной комнаты проскользнул луч солнечного света, и Эсси вдруг подумала, какой умиротворенной выглядит Герти. Ее раздраженная возня с близняшками, когда они одевались, а потом постоянные подначивания по пути в школу, все это исчезало, как только она заходила в класс.

– Я все собиралась спросить, ваша мать прочитала письмо, которое я передавала с тобой? – спросила мисс Барнс.

Эсси еле заметно поежилась и снова посмотрела на Герти. Взгляд сестры был по-прежнему прикован к тетради, но она подозрительно притихла, словно замерла. Эсси знала, что Герти прислушивается ко всему, что говорит учитель. Мало что ускользало от ее внимания, несмотря на внешнюю самоуглубленность.

– Извините, мисс Барнс, я передала его, но мама была очень… занята.

Эсси надеялась, что молодая учительница не заметит ее смущение. Она видела перед собой опрятную девушку в туфельках на модном каблуке с открытым лицом, излучающим уверенность и веру в свое будущее.

– Понятно, – кивнула мисс Барнс, хотя было ясно, что все наоборот. – Я так и думала, что произойдет нечто подобное.

Она говорила тихо, с еле заметным трепетом, так, будто внутренне нервничала.

– В конце этого семестра я ухожу. Вот прямо перед Рождеством. Мне предложили место в другой школе.

– Поздравляю.

– Эта школа только для девочек. Ну, для особо одаренных, вообще-то.

Должно быть, на лице Эсси отразилось невероятное смятение.

– Она работает уже довольно долго, – продолжила мисс Барнс. – Бывший директор – мисс Биил, даже основала при Оксфорде колледж Святой Хильды.

– Я и не знала, что есть школы, где девочки получают полное образование, – смущенно сказала Эсси. – Хотя, я так понимаю, они существуют, иначе откуда бы у нас были такие прекрасные учителя, как вы.

Мисс Барнс покраснела.

– Дети будут скучать по вас, – добавила Эсси с печальной улыбкой. – Мы все будем.

Герти перестала притворяться, что ничего не слышит, и теперь, открыв рот, вытаращилась на сестру и учительницу.

– Вы не можете уйти, – пролепетала она, раскрасневшись.

– Герти! – попыталась остановить сестру Эсси.

– Что, Эсси? – повышая голос, спросила Герти и хлопнула тетрадью по столу. – Все теряет смысл, если мисс Барнс уходит! А мистер Мортон собирается вышвырнуть нас!

И Герти разрыдалась.

– Гертруда, мне очень жаль. Я понимаю, вы расстроены. Мне тоже больно уходить. И я буду скучать по всем вам, и особенно по тебе, – сжимая руки, заговорила мисс Барнс.

Затем она подошла к Герти и положила руку ей на плечо. Пылкость молодой учительницы напомнила Эсси тех женщин, устроивших шествие вблизи монумента, держащихся за руки и скандирующих свои лозунги. Решительных женщин, носящих прекрасную обувь, читающих книги, получающих высшее образование или, по крайней мере, закончивших школу.

Мисс Барнс глубоко вздохнула и обернулась к Эсси:

– Мне сообщили уже несколько недель назад, но я не смогла сказать. Поэтому я передала с тобой для миссис Мёрфи всю информацию о моей новой школе и бланки заявлений на вступительные экзамены. Жаль, что у нее не было времени ознакомиться. Я бы хотела, чтобы Гертруда сдала вступительные экзамены.

Герти вскинула голову, переводя взгляд то на сестру, то на мисс Барнс, одновременно и ошеломленная, и обрадованная.

– Ой, Эсси, можно? Пожалуйста, Эсси? – захлопала в ладоши Герти, и от переполнявших ее эмоций она запрыгала на стуле.

– Не я это решаю, Герти. Мы должны поговорить с мамой…

Как только Эсси сказала это, улыбка исчезла с лица Герти, она закрыла свою тетрадь, стремясь поскорее выйти из класса.

Мисс Барнс вернулась к столу и открыла свою сумку. Пока она что-то в ней искала, Эсси заметила внутри клубки зеленой и фиолетовой ленты и позавидовала их владелице. Мисс Барнс запихала их поглубже и вынула новенький, еще хрустящий, конверт с четко отпечатанной надписью: «Для родителей опекунов Гертруды Мёрфи».

– На прошлой неделе я провела с Гертрудой несколько коротких тестов, пока остальные делали задание по арифметике, и результаты очень обнадеживающие, – сказала учительница, протягивая конверт Эсси. – Конечно, я не могу ничего обещать, но я знаю, что ежегодно для нескольких студентов выделяется стипендия. Вы должны будете съездить на выходных в Челтенхэм…

Эсси молча покачала головой, и мисс Барнс зарделась, осознав свою ошибку. Она принялась перебирать бумаги на своем столе и, стараясь избежать встречи с взглядом Эсси, промямлила:

– Я понимаю. Конечно. Как необдуманно с моей стороны.

Она сложила бумаги стопкой и провела руками по волосам, притворяясь, что заправляет выбившиеся локоны обратно в пучок.

Мисс Барнс снова заговорила, но так тихо, что Эсси пришлось податься к ней, чтобы расслышать:

– А что, если я устрою вступительные экзамены здесь, во время классных занятий? Я смогла бы организовать это в четверг, когда у мистера Мортона еженедельная встреча с отцом Макгуайером.

Герти уже уложила свой портфель и теперь стояла возле приоткрытого окна. Легкий ветерок играл ее растрепанными локонами. Эсси отметила, что она начала сутулиться, а цвет волос потускнел. По мере того, как умная девочка взрослела, все детские надежды лопались, как мыльные пузыри. Эсси же хотела, чтобы ее сестра становилась еще умнее, сильнее и увереннее. Возможно, в будущем она смогла бы стать учителем, как мисс Барнс.

Эсси посмотрела на свои мозолистые ладони, она сознавала, что Герти заслуживает лучшего, чем гробить свою жизнь на фабрике. И Эсси была полна решимости помочь ей в этом. Она взяла письмо из рук мисс Барнс.

– Спасибо. Вы очень добры. Наша мать, с ней бывает…

– Я понимаю… Правда, Эсси. Если бы я могла забрать с собой весь класс, я бы это сделала. Но поверьте, Гертруда действительно особенная. У нее живой ум. Гибкий и пытливый. Знаешь, каждый день после уроков я иду на собрание…

– Суфражисток? – шепотом спросила Эсси, будто ее могли арестовать только лишь за произнесение этого слова.

– Да. А ты знаешь, зачем я хожу на эти собрания?

– Чтобы женщины получили право голоса?

– Не только. Я хожу и на другие собрания в Ист-Энде, которые проводит Сильвия Пэнкхерст. Она организовывает уход за детьми, пока их матери работают или учатся. Благотворительные столовые. Сбор одежды. Забудь о том, что пишут о суфражистках в газетах, Эсси. Они не праздношатающиеся девушки в красивых юбках и с ленточками на шляпках. Мы хотим перемен. Образование. Выборы. И самое лучшее, что я могу сделать для нашего движения, это обучать девочек, а они будут учить еще других. И потом мы потребуем голоса в парламенте. Присутствие в судах, в больницах. Однажды мы добьемся того, чтобы женщины могли работать где угодно.

Эсси не отрывала взгляда от своих великоватых по размеру ботинок, надеясь, что мисс Барнс не заметит нахлынувших на нее сомнений. Женщины в университетах? На государственных должностях? Все это казалось еще менее вероятным, чем право голоса для жителей района, в котором жила семья Эсси.

Мисс Барнс взяла Эсси за руки. У нее были теплые ладони.

– Пожалуйста, я прошу тебя. Сделай так, чтобы ваша мать подписала это письмо.

– Я постараюсь.

Мисс Барнс была права. Герти успевала закончить задания по переводу, орфографии и алгебре раньше, чем большинство детей справлялось лишь с первой задачей. Когда Герти рисовала чей-нибудь портрет, ей удавалось ухватить самую характерную черту. Она была не просто умной – многие дети в классе быстро считали в уме, живо вели беседу и ловко травили байки. Но, как сказала мисс Барнс, – Герти была особенной. Чувство справедливости таилось в ее тщедушной груди, готовое вспыхнуть ярким пламенем, как фитиль факела. Она по духу принадлежала к тем неистовым женщинам в белом и мисс Барнс. Герти могла бы прожить достойную жизнь за пределами фабричных стен и смердящих переулков Саутуарка. И Эсси была полна решимости найти для нее способы не только остаться в школе до четырнадцати лет, но и получить достойное для нее образование.

Глава 10
Кейт

Лондон, наши дни

Кейт договорилась со своей троюродной сестрой – Беллой Скотт – поужинать после работы в Ковент-Гардене. Они познакомились еще подростками, после того, как мать Беллы увлеклась изучением своей родословной и принялась таскать своих упрямившихся детей по всей Великобритании, а порой и по Штатам, навещая ошарашенных родственников и вручая им сброшюрованную цветную копию составленной ею родословной.

К счастью, Белла оказалась примерно того же возраста, что и Кейт с Молли. Их сблизило увлечение серфингом и пристрастие к любовным романам. Они таскали книги, которые мать Беллы – Мэри – покупала в букинистических лавках, и сбегали на берег океана в Род-Айленде, где провели вместе все лето. Пропадая там днями, они проглатывали одну книгу за другой, запивая молочным коктейлем, а потом, подставив ноги в песке под теплый ветер, сравнивали сюжетные линии.

Молли с жаром критиковала прочитанное, считая, что героиня должна сама бороться за свое спасение, а не ждать, когда ее спасут. Кейт меньше обращала внимание на особенности сюжетных линий, она подсела на серию пикантных романов, действие которых проходило в эпоху Тюдоров. Хотя сейчас ей было неприятно это признавать, но, похоже, в то лето было что-то эдакое в океанской воде или ветре, что она выбрала делом своей жизни распутывание чужих тайн.

Белла больше не проводила летние каникулы в Род-Айленде вместе со своими троюродными сестрами, так как Мэри добралась до двоюродных и троюродных родственников, осевших в Африке и на Багамах. Но Белла, Молли и Кейт навсегда сохранили дружбу, встречаясь каждый раз, когда оказывались поблизости. Как и Молли, Белла стала адвокатом, и Кейт на несколько недель останавливалась у нее в квартире в Брикстоне, когда проходила стажировку в аукционном доме «Кристи».

И сегодня перед самой встречей Кейт получила от Беллы сообщение, что она опоздает на полчаса или даже на час, поэтому Кейт засела в баре «Ла Гоччиа», заказав себе розовый джин с тоником. Барная стойка сама по себе походила на произведение искусства – массивную бронзовую столешницу украшали бронзовые элементы в виде огромных листьев различных деревьев. Эта была своеобразная дань историческому прошлому Ковент-Гардена, где в древности цвели фруктовые сады. Кейт опустила руку под стойку и провела пальцем по хвостику дубового листа. Она подумала, что надо бы рассказать об этом баре Маркусу – было бы здорово сфотографировать эти декоративные элементы. Но тут ей принесли заказанный напиток – в хрустальном бокале с веточкой розмарина для перемешивания, и Кейт прогнала из головы все мысли о фотографе.

Подхватив бокал, она протолкалась сквозь толпу посетителей и вышла во внутренний дворик, где села за стол, втиснутый между двумя огромными терракотовыми горшками с растущими в них папоротниками и магнолиями. Вечерние сумерки заливали кремовые стены дворика. Летний воздух насыщали запахи жасмина и камелии. И посреди этого уголка безмятежности трудно было поверить, что буквально в нескольких метрах, за стеной, по старинным мостовым спешат люди, кто с работы, кто со школы, а кто из магазина, стекаясь в подземку и разъезжаясь по всему Лондону, а кто и дальше.

Мимо прошел официант с подносом, на котором благоухали только что вынутые из печи фокаччи с луком и розмарином, и Кейт заказала одну себе вместе с оливками. Теперь она могла достать из сумки свой рабочий блокнот. На мгновение она заколебалась, коснувшись обложки своего личного дневника, который лежал на дне сумки и который она так и не решалась открыть.

Не решилась и на этот раз.

Кейт достала рабочий блокнот и отыскала нужные ей материалы. Это были газетные вырезки, которые она нашла в папке с надписью «Лондон», что лежала в том же картотечном шкафу, что и рисунки Эсси. Потягивая джин, Кейт просматривала выцветшие листки.

ГЕРТРУДА ФОРД ОТКРЫВАЕТ ЖЕНСКИЙ КРИЗИСНЫЙ ЦЕНТР В САУТУОРКЕ.

ГЕРТРУДА ФОРД НАЗНАЧЕНА СУДЬЕЙ ПО СЕМЕЙНЫМ ДЕЛАМ В ВОСТОЧНОМ ЛОНДОНЕ.

ГЕРТРУДА ФОРД ОСНОВЫВАЕТ СТИПЕНДИЮ ДЛЯ НУЖДАЮЩИХСЯ СТУДЕНТОВ КОЛЛЕДЖА СВЯТОЙ ХИЛЬДЫ В ОКСФОРДЕ.

Эстер Мёрфи была пресс-секретарем бостонских суфражисток, и нет ничего удивительного в том, что она собирала статьи о движении суфражисток, о развитии женского образования на своей родине, а тем более о достижениях своей сестры.

Кейт вдруг почувствовала, что у нее перехватило дыхание, будто кто-то сдавил ей грудь. Она с большим трудом сглотнула и постаралась сосредоточиться на разговорах, доносящихся с соседних столиков. Официантка принесла тарелку с черными оливками и горячей фокаччей, и Кейт заставила себя выговорить: «Спасибо».

А какой бы была ее жизнь без сестры Молли?!

Она вспомнила, как Молли выхватила из ее рук письмо с гарвардским штемпелем, как вскрыла его и как вытянулось ее лицо, когда она поняла, что это не извещение о зачислении, которое она сама получила годом раньше, а отказ.

– Ох, Кейт. Мне так жаль… Вот дерьмо…

А как Молли, четыре года назад, прижимала к себе новорожденную Эмму, пытаясь сообразить, как ее накормить? Измученная родами и вся мокрая от пота, со слипшимися волосами на лбу, она подняла руку и погладила Кейт по щеке. Кейт лежала рядом с сестрой на узкой больничной кровати, поддерживая Эмму, помогая малышке пристроиться к неопытному соску Молли. И потом она убаюкивала свою старшую сестру и новорожденную племянницу, переполняясь любовью к ним и заботой.

О жизни без Молли, Джессики и малышки Эмми страшно было даже подумать.

Кейт всматривалась в фотографию юной Гертруды в академическом одеянии. Выпускница юридического факультета с горящими глазами, и лишь морщинки на висках намекали на предстоящие ожидания и разочарования. Нечто похожее Кейт видела и на морщинистом лице Эсси.

Гертруда Мёрфи была единственной девушкой-выпускницей в своем классе. Кейт задумалась, а каково это, быть в одиночестве среди сокурсников-парней, облаченных в строгие костюмы и галстуки? Она вспомнила свои собственные занятия по истории искусства, где никого не удивляло, что почти весь класс состоял из девушек, причем одеты они были, как и всякая калифорнийская молодежь, в джинсовые шорты, шлепанцы и футболки.

Учиться в колледже на Западном побережье было одно удовольствие. Кейт брала студенческие ссуды и сама платила за учебу, как и другие студенты. Это освобождало ее от необходимости все согласовывать со своей семьей в Бостоне и позволяло самой решать, заниматься ей серфингом или нет, выбирать тот предмет, который ей интересен, – от французского языка и ювелирного искусства Елизаветинской эпохи до рисования с натуры.

Но с недавних пор все повернулось вспять. Возможно, на это повлияла жизнь в старом доме на Луисбург-сквер или определенная зрелость, что приходит с годами, но Кейт захотелось обрести опору в Эсси и ее семье. И раскрытие лондонских секретов стало первым шагом к этому.

Потянувшись за оливкой, Кейт заметила, что к ней направляется высокая привлекательная женщина в элегантных брюках, в туфлях на высоких каблуках и зеленом блейзере. В руках у нее покачивался кожаный портфельчик.

– Извини! – выдохнула Белла, целуя Кейт в обе щеки. – Тот еще денек!

– Трудное дело?

– А разве другие бывают в семейном праве? – поморщилась Белла и посигналила официанту, показав ему, что будет тот же напиток, что и у Кейт.

– Думаю, нет, – согласилась Кейт.

Белла устало откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула, наслаждаясь теплым воздухом.

– Пришлось выпроводить судебного исполнителя и самой утешать лишенного прав отца, – поделилась Белла.

– Господи, какой кошмар… извини, – пробормотала Кейт, представляя своего отца и дедушку.

Каждое лето дед часами возился со своими внучками, обучая ходить под парусом, а папа пристрастил их к серфингу.

– Выглядит серьезно! – кивнула Белла на рабочий блокнот Кейт. – В письме ты упоминала, что заинтересовалась моей прабабушкой Гертрудой. Я уже давно жду, чтобы меня кто-нибудь спросил про нее! Перед тем как мои родители уехали на Майорку, мама оставила мне целую коробку бумаг, касающихся истории нашей семьи. Тогда она увлекалась семейной генеалогией, да еще пилатесом.

Белла открыла свой портфель, достала картонную папку, на которой стройными заглавными буквами было написано: СЕМЕЙНОЕ ДРЕВО МЁРФИ, и передала Кейт. Древо состояло из трех ветвей, и Кейт разложила его на коленях.

– Итак, у нас общие прапрабабушка и прапрадедушка – Клементина и Конрад Мёрфи. Клементина овдовела, когда Конрад погиб на Бурской войне. У них было семеро детей, но выжили, как получается, только наши прабабушки – Гертруда и Эстер. Вот, смотри, – Белла указала на первую ветвь древа. – Фредди, самый старший, погиб в девятнадцать лет на работе. Они разбирали старое здание рядом с собором Святого Павла. Беднягу придавило кирпичной стеной.

– А вот и Эстер Роуз – моя прабабушка, – продолжила Кейт, разглядывая древо, – и Гертруда – твоя.

– Да, им двоим повезло. Их младшие сестры, Флора и Мегги – близнецы, не дожили до подросткового возраста, а вот эти две девочки, что обозначены по обе стороны от Гертруды, и вовсе умерли в младенчестве от кори и коклюша.

Паутина линий, расползающаяся под именами Клементины и Конрада Мёрфи, ранила Кейт. Она представила себе крошечные гробики в гужевой повозке, как тележка подпрыгивает и раскачивается на булыжной мостовой, направляясь на окраину Лондона, где хоронят бедняков.

Белла уловила ее чувства и поморщилась.

– Но у них были и счастливые времена. Гертруда и Эсси, когда им исполнилось по пятьдесят, каждый год встречались на Гавайях и вместе проводили отпуск. Я так понимаю, до этого они были слишком заняты своей карьерой и семьей. Личные бумаги Гертруды – блокноты и письма от Эсси – сейчас перешли в коллекцию галереи «Серпентайн», вместе с картинами. Если хочешь, мы можем сходить туда вместе, когда ты вернешься в Лондон.

– Есть еще картины?

– Да, в конце концов она стала художницей. Ее работы что-то среднее между Модильяни и Ивом Кляйном – мама их терпеть не может. А мне очень даже нравятся. У меня дома есть пара картин. От них веет счастьем… жизнерадостностью, что ли, если так можно выразиться.

– Похоже, наша семья не обделена талантами, – сказала Кейт, достав из своего блокнота конверт и показывая рисунок с двумя смеющимися девочками. – Я думаю, это нарисовала Эсси.

Белла нахмурилась:

– Это Флора и Мегги, я уверена. У блокнота, который подарен «Серпентайн», такая же разлиновка, как и у этого листа, и там тоже есть рисунки девочек, очень похожие на этот. Будто они сделаны одной рукой. Но тот блокнот точно принадлежал Гертруде, ее имя написано на обложке.

– Так ты думаешь, этих близняшек нарисовала Гертруда, а не Эсси? – спросила Кейт, чувствуя знакомый прилив адреналина, который обдавал ее всякий раз, когда ей удавалось восстановить, пусть даже в незначительной степени, исторические связи какого-нибудь предмета искусства или ювелирного украшения.

– А возможно будет сравнить этот рисунок с теми, что в блокноте?

– Конечно! Я позвоню в галерею и оформлю допуск.

Кейт подняла свой бокал и с удовольствием сделала большой глоток джина. Солнце было уже совсем низко, дворик погружался в мягкие сумерки. Кейт сидела напротив Беллы, и вдруг что-то металлическое у сестры на шее бросилось ей в глаза. Прикрыв глаза от солнца ладонью, Кейт подалась к Белле:

– Извини, могу я взглянуть на твою цепочку?

– Это? – Белла вытянула из-под шелковой блузки золотую цепочку с кулоном. – Мама мне подарила, когда я закончила юридический колледж. А ей подарила ее мать. Скорее всего, он принадлежал Гертруде. Крупноват для меня, – продолжала Белла, рассматривая кулон, – да и для судебных заседаний слишком помпезный. Но мне почему-то нравится, как он прилегает к моей коже, так что я ношу его под блузкой. – Белла сняла цепочку и передала сестре.

С трепетом в сердце Кейт пробежалась пальцами по цепочке, держа кулон на ладони. Он был из золота и напоминал цветок розы. На паре лепестков виднелись пятна белой и голубой эмали, но в основном кулон был чисто золотым.

– Видишь эти крошечные квадратики? – указала Кейт на клетчатый узор, покрывающий лепестки. – Эти углубления на золоте говорят о том, что здесь были камни плоской огранки, но в какой-то момент их извлекли. И на самом деле это не кулон – изначально это была пуговица. – Кейт перевернула цветок и указала ногтем на оставшиеся отметки от напаянных в прошлом петелек, с помощью которых пуговицу и пришивали к одежде. – Видишь?

– Я и понятия не имела, – выпучив глаза, ответила Белла. – Я не знаю, куда подевались эти камни. Я и не подозревала, что они существовали, думала, что эти углубления – просто узор. Гертруда была одной из первых женщин, которые изучали юриспруденцию в Оксфорде, может, это она выковыривала камушки, чтобы оплачивать обучение? Хотя это маловероятно. Здесь, – Белла указала на папку с родословной, – нет и намека, что у Мёрфи водилась даже лишняя мелочь, не говоря уже о сказочной пуговице, усыпанной брильянтами. Мать Гертруды – Клементина – умерла от печеночной недостаточности в богадельне, так что они уж точно не барствовали. Я всегда считала, что это был подарок Гертруде от мужа – моего прадедушки Хьюберта.

– Возможно, в этой пуговице и не было камней, – задумчиво сказала Кейт, – тогда она могла видеть такую же, но только с камнями. – она достала из блокнота другой конверт и передала его Белле. – Вот этот набросок был среди бумаг Эсси.

Белла внимательно рассмотрела рисунок и, постукивая по нему пальцем, сказала:

– Один в один! Только без камней. Что это все значит? Откуда взялся этот кулон?

– Не знаю. Но если не считать драгоценных камней, то твой кулон идентичен пуговицам, которые я видела сегодня в коллекции Лондонского музея.

– Идентичен? Так это значит, что…

Они молча сидели, разглядывая то рисунок, то кулон. Кейт пыталась отогнать навязчивую мысль об уголовной ответственности. Семья Эсси была бедна. И логично было предположить, что она могла хранить у себя что-то ценное, что обнаружила, например, на рабочем месте или нашла на улице, или кто-то из ее знакомых выкопал в подвале на Чипсайде. Или украл? А если так, то кто был законным владельцем?

Для своего швейцарского клиента Кейт отслеживала путь средневекового кольца в виде черепа – мементо мори – с гравировкой античного изречения NOSCE TE IPSUM. (ПОЗНАЙ СЕБЯ.) Кольцо это было изображено на портрете знатного английского джентльмена, датированном 1567 годом, затем продано еврейскому коллекционеру в Голландию. Какие-либо документальные свидетельства о его дальнейших владельцах неожиданно обрывались на 1940-м году. Ее клиента смутило предположение, что это кольцо он приобрел у дилера, которому оно досталось от нациста. В своем отчете Кейт собиралась рекомендовать своему клиенту инициировать процесс репатриации. По ее мнению, и, скорее всего, в соответствии с международным правом, это кольцо принадлежало семье еврейского коллекционера, который оставался последним известным законным владельцем.

Словно прочитав мысли Кейт, Белла спросила:

– Так, а кто законный владелец этой золотой пуговицы? Откуда она взялась?

– Честно? Я не знаю. Возможно, концы ведут к чипсайдской находке. Но в елизаветинские времена в Лондоне костюмы с такими пуговицами носили сотни богатых купцов и их жены. Нет никаких доказательств.

Почувствовав некое замешательство Кейт, Белла снова открыла папку, откуда до этого извлекла фамильное древо, а теперь достала фотографию в цвете сепия, на которой была запечатлена изможденная женщина, прислонившаяся к деревянной прялке. На ней была толстая шерстяная юбка, фартук и стоптанные ботинки.

– Это Клементина Мёрфи. Наша ирландская прапрабабушка.

– Она выглядит как тяжелобольная старуха. Это было форменное преступление: обрекать женщин на такой тяжелый труд.

Лицо Беллы помрачнело, когда она сказала:

– На этой фотографии Клементине всего сорок.

Кейт как будто ударили под дых. Она всматривалась в лицо на фотографии и невольно прошептала:

– Всего на пять лет старше меня.

– Упаси бог родиться бедняком в Эдвардианскую эпоху, если вот так выглядит процветающая экономика и бесплатное образование, о которых твердили по всей стране под гимн «Правь, Британия». Я даже представить себе не могу, каково это, беспомощно наблюдать, как умирают твои дети.

Произнеся это, Белла осеклась, лицо ее покраснело, и она закрыла его обеими руками. Лишь спустя несколько мгновений она осмелилась опустить руки и посмотреть прямо в глаза Кейт.

От этого взгляда Кейт стало дурно. Она подхватила локон, свисающий ей на брови, и принялась старательно заправлять его за ухо. Она знала, что сейчас начнется, и лихорадочно подыскивала способ сменить тему. Все что угодно, лишь бы предотвратить предстоящее объяснение.

Но было уже поздно.

– Извини, господи, мне так жаль, – пролепетала Белла дрожащим голосом и положила руку на руку Кейт, держащую пуговицу-кулон. – Нет ничего ужаснее, чем потерять ребенка.

Все горе и вся вина, которые Кейт старалась захоронить в течение трех лет, вдруг вновь вскрылись и обострились. Она вспомнила крошечное бледное личико своего младенца, выглядывающее из пеленок, головку, увенчанную островком густых темных локонов – таких же, как и у нее, как и у Эсси. Вновь ощутила божественный запах новорожденного. Пурпурные губы. И глаза, которые никогда не открылись.

Вся левая сторона ее тела заныла. На этой стороне она пролежала тогда на больничной койке всю ночь, обняв своего младенца и прижимая его к себе, будто пыталась вдохнуть в него хоть немного жизни.

Джонатан просидел ночь на стуле в углу палаты, зажав голову между колен, лишенный дара речи. Все годы его изучения медицины теперь давили на него ледяной глыбой вины. Кейт понимала, что ей следовало бы поговорить с ним, попытаться утешить, объяснить, что он не виноват. Показать, как он дорог ей. Но что она могла сделать? Все слова испарились.

Акушерка все видела и все поняла. Она ничего не говорила, просто час за часом сидела рядом с Кейт, положив руку ей на плечо, сдерживая ее рыдания, пока у Кейт не иссякли слезы. Этот простой жест помог Кейт сохранить связь с этим миром в самую мрачную ночь ее жизни.

В конце концов Кейт заставила себя поднять голову, подставив лицо последним лучам заходящего солнца, смогла вдохнуть и выдохнуть пьянящий аромат летнего воздуха и только тогда открыла глаза, сморгнув слезы с ресниц.

Этот прием она выработала за последние три года. Утереть слезы, загнать печали обратно в бутылку и наглухо запечатать пробку. Порой горе обрушивалось на нее с сокрушительной силой в самый непредвиденный момент. Сродни тому, как получить оглушающий удар по голове во время беспечной прогулки по улицам. Порой это походило на ласковый отлив прибоя, увлекающий тебя на дно океана. Ее врачи твердили, что со временем горе притупится. Настаивали, чтобы она продолжала идти по жизни своей дорогой. И не винить себя.

Но как куда-то идти, когда столько потеряно?

Как быть матерью без ребенка?

Кейт вдруг подумала об Эсси. Возможно, она не распространялась о своей жизни в Лондоне, потому что получила там душевную травму. Так зачем разговорами бередить старую рану и распалять утихшую боль? Достаточно просто проживать день за днем.

Кейт сглотнула, кашлянула, прочистив горло, но по-прежнему не смогла ничего сказать. Она думала о своем дневнике, спрятанном на дне ее сумки. Она всегда носила его с собой, но практически никогда не открывала. Он не был нужен ей. Та беззаботная личность, купившая себе дневник, чтобы вести записи о своей беременности, превратилась в призрак. Как и черно-белые снимки УЗИ, которые она вложила в дневник на память.

– Все хорошо, – осмелилась произнести Белла, ее теплая ладонь все еще лежала на руке Кейт.

Глядя на руку сестры, Кейт вспомнила, как Джонатан вот так же сжимал ее руку, пытаясь утешить, когда уже не осталось слов, лишь слезы и тишина. Было еще одно рукопожатие, последнее, когда он пришел вернуть ключи от дома на Луисбург-сквер, уезжая в Новую Зеландию. Их брак лежал в руинах, не подлежащий восстановлению.

Кейт встретилась взглядом с Беллой и смогла слабо улыбнуться.

– Мне так жаль, что ты потеряла Ноя.

Да, это так. Их Ной. Их дорогой мальчик.

* * *

Подошел официант и пригласил в зал, где для них освободился стол. Как только они сделали заказ, Белла поинтересовалась:

– Ты давно разговаривала с Молли?

– Мы переписывались.

– Она беспокоится. Думает, что ты избегаешь ее.

– Что? Да это нелепость! Просто я часто в разъездах… у меня проект за проектом.

– Это-то ее и беспокоит. И меня, если честно. Естественно, никто из нас не застрахован от превращения в трудоголика, – Белла сделала глоток вина. – Но ты трудишься в поте лица, потому что тебе это нравится? Или потому что не можешь оставаться долго на одном месте? Да, бывают случаи, когда присутствуют оба мотива. Но, насколько я могу судить, ты пустилась в разъезды, как только ушел Джонатан.

Кейт кивнула и тихо прибавила:

– Ничего не могу с собой поделать. Это эгоистично, но когда я вижу Эмму…

Белла снова сжала руку Кейт:

– Я понимаю, это очень больно. Вы родили с разницей в несколько месяцев, и теперь ее день рождения напоминает тебе…

– Я очень их люблю, обеих… И Джессику тоже… Но когда я смотрю на ее семью… Я… я не могу не думать о своей… не могу забыть.

– Да никто и не думает, что ты забудешь. Но ведь ты по-прежнему часть семьи Молли. Это тоже не забывай. Сестра любит тебя безумно. Помнишь, как она врезала мне по носу, когда я дразнила тебя по поводу… – Белла замялась и поморщила нос. – Я даже не помню, по какому! Помню только, что подшучивала над тобой совсем недолго, а потом уже лежу на песке. Она была просто фурией!

– Такой и остается. Лучше с ее дочерьми не шутить.

Они обе рассмеялись, и как раз подоспел их заказ. Звон столовых приборов и манипуляции с тарелками окончательно разрядили обстановку. Официантка поставила перед сестрами блюда со свежей бурратой и зажаренными на углях морскими гребешками. Ели с аппетитом, переведя разговор в более комфортную плоскость, – обменивались новостями на работе, делились планами на предстоящие отпуска. Когда подошла официантка, чтобы убрать освободившиеся тарелки, они заказали по бокалу розового вина и еще фокаччи. Кейт вдруг подумала, что теплые итальянские лепешки успокаивающе действуют на ее горе. Как только официантка удалилась, Белла отправила в рот небольшой кусочек сочной бурраты: