Текст книги "Жил-был великан"

Кости мои все еще немного ныли, но в общем-то я чувствовал себя почти как жеребенок при этой гравитации.

Целый час мы шли молча, поднимаясь по длинному склону между огромными деревьями. Когда мы достигли вершины, здоровяга остановился и подождал, пока я не подойду к нему, немного запыхавшись, но, в принципе, выдержав первое испытание.

Он сказал:

– Здесь мы отдохнем.

– Черта с два, – ответил я. – Для тех бедняг, может быть, все решают как раз минуты.

– Человек должен отдыхать, – резонно заметил он и уселся, положив обнаженные руки на колени.

Сев, он оказался на одном уровне со мной стоящим. Мне это пришлось не по душе, и я тоже сел.

Чтобы продолжить разговор, ему понадобилось еще минут десять.

Вообще, как я заметил, Джонни Гром был человеком, который не любил заводиться. Он умел выбирать оптимальный темп.

Видимо, мне придется попотеть, чтобы загнать его до смерти на его собственном поле.

Мы пересекли широкую долину и опять оказались на возвышенности.

Было холодно, деревья росли здесь гораздо более редко, да и размерами они были значительно меньше из-за морозов.

Стволы их были искривлены ветрами и походили на скрюченные руки, вцепившиеся в утесы.

На прогалинах кое-где лежал снег, а кое-какие признаки в небе свидетельствовали о том, что скоро может выпасть еще, и весьма скоро.

Не то, чтобы я мог ощущать резкие порывы ветра, свирепо бросающегося на нас с вершины гор, но ведь великан-то воспринимал холод и ветер обнаженными руками! В отличие от меня, имевшего такой замечательный скафандр.

Я решил при первой же предоставившейся мне возможности разговорить великана, пытаясь поподробнее узнать его слабые места и болевые точки.

– Разве у тебя нет куртки? – начал я разговор на нашем следующем привале.

Мы расположились на скальном уступе, со всех сторон обдуваемом ветром, скорость которого, по моим подсчетам, приближалась к сорокамильному галопу.

– Здесь у меня плащ, – он похлопал по мешку. – Я надену его позже.

– Ты сам шьешь себе одежду? – я смотрел на дубленую кожу, мехом внутрь, скрепленную крупными парусными стежками.

Он внезапно помрачнел и замолчал.

– Эти одеяния мне изготовила женщина, – наконец ответил он. – Это было очень давно,

– Что верно, то верно, – отозвался я.

Я попытался представить его с женщиной, представить себе его подругу, как она движется, как выглядит. Женщина, десяти футов ростом…

– У тебя есть ее изображение?

– Нет, ее образ хранится в моем сердце.

Он сказал это как само собой разумеющееся, будто это была какая-то ритуальная фраза. Интересно, подумал я, каково это – быть последним представителем своего народа. Но спрашивать его об этом не стал. Вместо этого я спросил:

– Но зачем тебе это нужно? Жить здесь в одиночестве?

Он уставился на ледяные скалы.

– Здесь мой дом, – наконец, сказал он.

Еще один машинальный ответ, за которым не скрывалась никакая мысль. До него просто никогда бы не дошло. Ему даже и в голову никогда не пришло бы, как он мог бы заставить доиться слезами и наличными несколько миллиардов голодных до сенсаций обывателей.

Самая настоящая невыдуманная мыльная опера. Конец пути. Тупик. Бедняжка Джонни Гром, такой отважный и такой одинокий…

– А тебе зачем это нужно… то, что ты делаешь? – вдруг спросил он.

Я почувствовал, что внутренности мои как будто сжала невидимая рука.

– Что ты имеешь в виду? – я выдавил это сквозь зубы, а в это время моя рука уже сжимала кратерный пистолет, мгновенно выскочивший из рукава.

– Ведь ты тоже живешь один, Карл Паттон. Ты правишь кораблями космоса. Ты постоянно в одиночестве и постоянно испытываешь трудности. Вот хотя бы сейчас – ты готов отдать жизнь за своих товарищей.

– Никакие они мне не товарищи, – огрызнулся я. – Они – просто оплаченный груз, и только. Не доставишь – ничего не получишь. И я вовсе не собираюсь отдавать жизнь. Я просто совершаю прогулку для моциона.

Некоторое время он испытующе глядел на меня.

– Мало кто решился бы подняться на Куклэйн в это время года. Тем более, не имея на то веских причин.

– У меня-то причина достаточно веская. Целых сорок тысяч причин.

Он как-то слегка улыбнулся.

– Ты многолик, Карл Паттон, так мне кажется. Но ты отнюдь не глуп.

Я сказал:

– Давай-ка трогаться. Прежде, чем я получу свои законные, нам еще ходить и ходить.

Теперь Джонни Гром шел легким шагом, который казался ему приемлемым для меня.

Собака, казалось, начала нервничать, то и дело задирая нос к небу и принюхиваясь, а затем снова уносилась вперед. Я с легкостью поспевал за ним, сопя и отдуваясь на подъемах и довольно естественно стараясь отдышаться на привалах.

Все это я делал очень осторожно, чтобы не показать, как мне на самом деле легко, и в тоже время стараясь не наводить великана на мысль, что мне такой темп не под силу.

Мало-помалу я стал прибавлять шагу и, наконец, мы уже двигались со скоростью более четырех миль в час. Такая скорость хороша для небольших прогулок при земном притяжении и по ровной дороге.

Здесь, чтобы выдержать такой темп в течение даже недолгого времени, нужно было бы быть настоящим атлетом. В то же время для меня с моими пьезоэлектрическими мускулами, принимающими на себя основную долю нагрузки, такая скорость была нипочем.

Мы остановились перекусить. Здоровяк извлек из мешка хлеб, сыр и бурдюк с вином и отвалил мне порцию, которой вполне хватило бы на двоих. Я съел большую часть, а остальное отправил в специальный карман для отходов, расположенный на плече скафандра, когда мой сотрапезник отвернулся. Когда он расправился со своей порцией – ненамного большей, чем моя – я поднялся на ноги, давая понять, что того же жду и от него. Он даже не пошевелился.

– Теперь мы должны отдохнуть часок, – заявил он.

– О'кей, – отозвался я. – Только отдыхать тебе придется в одиночестве. Меня ждет дело.

Я пошел прочь, шагая по пятнистому снегу, и отошел уже шагов на десять, когда мимо меня галопом промчалась гигантская шавка, развернулась и преградила мне дорогу. Я попытался обойти ее справа, но пес снова встал на моем пути. То же самое произошло и при левом повороте.

– Отдохни, Карл Паттон, – произнес сзади Голиаф. Он улегся на спину и заложил руки под голову, закрыв глаза. Что ж, ладно, если я могу не давать ему заснуть. Я вернулся и сел рядом с ним.

– Глухомань здесь, – сказал я. Он ничего не ответил. – Такое впечатление, что здесь отродясь никто не бывал, – добавил я. – Даже мятой жестянки из-под пива не видно.

Это тоже не возымело успеха.

– Чем, интересно, ты кормишься здесь? – спросил я. – Из чего делаешь сыр и хлеб?

Он открыл глаза.

– Из сердцевины дерева-друга. Ее или размалывают в муку или делают массу и сквашивают.

– Неплохо, – заметил я. – Но уж вино-то наверняка привозное.

– Вино нам дают плоды того же самого дерева, – он так произнес это «нам», словно дома его ждала жена, шестеро ребятишек и недочитанная книга.

– Сначала, наверное, было очень тяжело, – сказал я. – Если вся планета такова, то трудно даже представить себе, как твои предки ухитрились выжить.

– Они боролись, – ответил великан так, будто это объясняло все.

– Но ведь больше незачем бороться, – возразил я. – Ты преспокойно можешь покинуть эти скалы и жить где-нибудь беззаботно под не очень жарким солнцем.

Великан задумчиво смотрел в небо.

– У нас есть легенда о месте, где воздух мягок, а прямо из земли растут сочные фрукты. Я думаю, мне бы там не понравилось.

– Почему же? Тебе, наверное, кажется, что это особый шик – жить, преодолевая трудности.

Он повернул голову и взглянул на меня.

– А ведь на самом деле это ты испытываешь трудности, Карл Паттон. Я-то у себя дома, в то время как ты страдаешь от холода и усталости в месте, чужом для тебя.

Я что-то проворчал себе под нос.

Джонни Гром так выворачивал все, что бы я ни сказал, что мои слова рикошетом попадали в меня же.

– Я слышал, что здесь существует весьма кровожадная разновидность животных, – сказал я. – Но до сих пор ни одного не встречал.

– Скоро встретишь.

– Тебе интуиция подсказывает, или…

– Нас уже несколько часов преследует стая снежных скорпионов. Когда мы выйдем на открытое место, ты их увидишь.

– Откуда ты знаешь?

– Так говорит мне Вула.

Я взглянул на огромную гончую, улегшуюся на землю и положившую голову на лапы. Она выглядела усталой.

– А откуда у вас взялись собаки?

– У нас всегда были собаки.

– Наверное, в первом корабле была пара, – предположил я. – Или, может быть, замороженные эмбрионы. Скорее всего, так оно и было. Переселенцы наверняка везли с собой зародышей самых различных животных.

– Вула происходит из породы военных псов. Ее предком был могучий Стэндфаст, который одолел псов Короля Руна на Поле Сломанного Клинка.

– Вы что же – воевали?

Он ничего не ответил. Я фыркнул.

– Я-то думал, что при тех колоссальных усилиях, которые вам приходилось прикладывать, чтобы выжить, вы не слишком дорого ценили свои жизни.

– Чего стоит жизнь без правды? Король Рун сражался за свои убеждения. Принц Дал сражался за свои.

– И кто же победил?

– Они бились двадцать часов, и один раз принц Дал упал, и тогда король Рун отступил назад и убедил его подняться. Но, в конце концов, Дал сломал королю спину.

– Ну, так значит… разве это послужило доказательством его правоты?

– Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, раз он верит в это всем сердцем и душой?

– Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.

Тут великан сел и указал рукой на белые вершины, мерцающие вдали.

– Правы горы, – произнес он. Затем взглянул на небо, где в вышине темно-пурпурные облака громоздились подобно крепостным укреплениям. – Небо право. И эта правота означает гораздо больше, чем факты скал и газа.

– Я никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы, – сказал я. – Я знаю одно – что хорошо вкусно есть, спать в мягкой постели и иметь в своем распоряжении все самое лучшее. И тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.

– А что такое «самое лучшее», Карл Паттон? Разве может быть лучшее ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?

– Ты, видно, вычитал это в книге…

– Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему же ты здесь?

– О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.

– И потом… если ты не погибнешь на этом пути – неужели ты отправишься туда, на свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, взращенные кем-то другим?

– Еще бы, – ответил я. – А почему бы и нет?

Тут я почувствовал, что слова мои – это слова безумца, и не понял, почему. Это окончательно вывело меня из равновесия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.

Через четыре часа мы добрались до вершины длинного склона, и перед нами предстала целая тысяча миль, леса и ледника – пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.

Мы уже девять часов были в пути и, несмотря на все свои хитроумные приспособления, я начал уставать. Верзила же был как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то особенно маленьким и пронзительно ярким, как перед бурей, и указал на пик, который отделяла от нас долина. До него было, примерно, с милю или две.

– Там мы будем ночевать, – сказал он.

– Он лежит в стороне от нашего пути, – заметил я. – Почему бы нам не заночевать прямо здесь?

– Нам необходима крыша над головой и очаг. Холгримм ничего не будет иметь против.

– Какой еще Холгримм?

– Там находится его дом.

Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Так бывает, когда в ваш разговор вдруг вмешается привидение. И не то, чтобы я боялся привидений, просто так считается среди людей.

Остаток пути мы проделали в молчании. Вула подолгу принюхивалась и фыркала все чаще по мере того, как мы приближались к хижине. Она была сложена из бревен, когда-то обтесанных, а теперь потемневших. Крыша была высокой, покрытой черепицей, а в окна были вставлены разноцветные стекла в свинцовых переплетах. Когда мы оказались на открытом месте, великан некоторое время стоял, опираясь на свой посох и прислушиваясь. Дом, как будто, довольно хорошо сохранился. Но ведь и сложен он был из тех же скал и деревьев, что стояли вокруг, потому что ничто не выдержало бы схватки с непогодой.

– Послушай, Карл Паттон, – сказал великан. – Кажется, будто вот-вот послышится голос Холгримма, и он гостеприимно распахнет дверь, приглашая нас войти.

– Да, если бы он был жив, – отозвался я.

Я прошел мимо него и подошел к входу, который представлял собой деревянную дверь из темно-пурпурного дерева, которая вполне могла бы служить воротами в Собор Парижской Богоматери. Я обеими руками потянул на себя огромную железную дверную ручку, но без малейшего успеха. Джонни Гром открыл ее буквально мизинцем.

В большой комнате было холодно. Изморозь, покрывающая пол, хрустела у нас под ногами. В полумраке я заметил шкуры, развешанные по стенам и отливающие зеленым, красным и золотым мехом, словно это были не шкуры, а хвосты павлинов. Были здесь и другие трофеи: огромный череп с длинным клювом длиной фута три и ветвистыми рогами, похожими на громадную корону из слоновой кости, острые кончики которых были выгнуты вперед и остры, как кинжалы. Была обтянутая кожей голова, которая состояла из одних челюстей и зубов, и потемневших от времени боевой топор с рукояткой длиной футов десять и затейливым лезвием. Посреди комнаты стоял длинный стол, до которого, наверное, в свое время доходило тепло от очага, огромного, как городская квартира.

Я заметил отблеск дневного света на стоящих на столе кубках, тарелках, приборах. Вокруг стола были расставлены кресла с высокими спинками, и в кресле, стоявшем у дальнего конца стола, лицом ко мне с мечом в руке восседал седобородый гигант. Пес завыл, что вполне соответствовало охватившему меня чувству.

– Холгримм ждет нас, – мягко произнес позади меня Джонни. Он двинулся вперед, я за ним, переборов, наконец, оцепенение. Приблизившись, я различил мелкие кристаллики инея, сплошь покрывшие тело сидящего гиганта. Они отблескивали в его бороде, на тыльных сторонах ладоней, на веках.

Кристаллики льда покрывали и стол, и тарелки, и гладкое дерево кресел. Когти Вулы, когда она следовала за своим хозяином, громко стучали по огромным доскам пола,

– Разве вы не хороните своих мертвых? – выдавил я из себя, слегка запинаясь.

– Его женщина посадила его так, согласно его собственной воле. Он так пожелал, когда понял, что смерть неминуема.

– Но почему?

– Это тайна, которую знает только один Холгримм.

– Может, нам лучше выйти наружу? – предложил я. – А то это место напоминает мне морг.

– Огонь поправит это дело.

– Но тогда растает и наш приятель. Лично я предпочел бы, чтобы он оставался так, как есть.

– Мы разведем небольшой огонь, только чтобы разогреть пищу и чтобы были угли, возле которых можно провести ночь.

В ящике возле входной двери нашлись дрова, темно-красные, твердые, как камень, и уже наколотые до нужной толщины. Нужной, естественно, моему компаньону. Он орудовал восьмифутовыми поленьями толщиной не менее восемнадцати дюймов так, словно это были хлебные палочки. Должно быть, они были насыщены летучими маслами, так как заполыхали от первой же спички и начали гореть с ревом, распространяя по комнате запахи мяты и камфары. Большой Джонни сварганил какое-то пойло из горячего вина и тягучего сиропа, который обнаружил в кувшине на столе – он вмерз в лед, и его пришлось выламывать. Когда напиток был готов, он протянул мне с полгаллона. Штука оказалась крепкой, но приятной на вкус, сначала отдающей скипидаром, но затем оказывающейся сущей амброзией, Еще у нас был хлеб, сыр и суп, который он разогрел в большом котле над очагом. Я наелся до отвала и еще кое-что отправил в наплечный карман. Мой высокий друг ограничился совершенно спартанской порцией и перед тем, как выпить, обернулся к нашему хозяину и поднял кубок в его честь.

– Сколько же времени он вот так сидит? – спросил я.

Он задумался, производя в уме какие-то подсчеты.

– Десять местных лет, – он помолчал и добавил: – Это более ста стандартных лет Лиги.

– Наверное, он был твоим другом?

– Мы сражались, но потом снова вместе пили вино. Да, пожалуй, он был мне другом.

– Так сколько же лет ты живешь здесь один?

– Девять лет. Дом Холгримма был, пожалуй, самым последним местом, куда проникла чума.

– А почему же она не убила и тебя?

Он покачал головой.

– Вселенная тоже умеет шутить.

– Каково же это было, когда все кругом начали умирать…

Великан обхватил свою чашу руками и уставился мимо меня в огонь.

– Сначала никто ничего не понимал. Ведь мы здесь вообще не знали болезней. Нашими единственными врагами были ледяные волки, лавины и смертельный холод. А это было что-то совершенно новое – враг, которого мы не видели. Некоторые так и умерли, удивляясь, другие, очертя головы, бросились в леса, но и там их, в конце концов, постиг тот же удел. Ксандар убил своих сыновей и дочерей, прежде чем их прикончила удушливая смерть. Йошал стоял на снегу, вращая над головой свой боевой топор и выкрикивая небу угрозы, пока не упал и уже больше не поднялся.

– А что же стало с твоей семьей?

– Сам видишь.

– Что?

– Холгримм был моим отцом.

Мы спали, закутавшись в шкуры, которые Джонни Гром снял со стен и размягчил над огнем. Насчет тепла он оказался прав. Огромное пламя растопило иней только внутри правильного десятифутового полукруга, но даже не коснулось остальной комнаты. За порогом все еще стоял ранний полдень, когда мы уже снова двинулись в путь. Я шел так быстро, как только мог. После восьми часов ходьбы по сильно пересеченной местности, непрерывно поднимающейся вверх, великан предложил передохнуть.

– Я, конечно, поменьше тебя, но это вовсе не причина для меня раньше выбиваться из сил, – ответил я ему. – К тому же я привык к более сильному тяготению. А в чем дело, ты устал? – этот вопрос я задал как бы между прочим, но ответа ждал с волнением. До сих пор он казался свеженьким, как огурчик.

– Нет, со мной все в порядке. Пока дорога еще не трудна.

– Судя по карте, отсюда путь будет все тяжелее и тяжелее.

– Да, на высоте я начну выдыхаться, – согласился он. – Но все же как-нибудь выдержу. Только вот Вула измоталась, бедняга.

Собака растянулась на боку. Она была похожа на павшую лошадь, вот только ни у одной павшей лошади не дрогнул бы хвост при упоминании ее клички да не ходили бы ходуном ребра от усилий набрать разреженного горного воздуха.

Разреженного, конечно, по меркам Вэнгарда. По сравнению с земным воздухом содержание кислорода по-прежнему оставалось высоким.

– Почему бы не послать ее обратно?

– Не уйдет. И потом мы еще будем рады Вуле, когда появятся снежные скорпионы.

– Опять ты об этих скорпионах. Ты уверен, что они не плод твоего воображения? Эти места выглядят пустынными, как заброшенное кладбище.

– Они выжидают, – сказал он. – Они знают меня и Вулу. Много раз они пытались проверить нашу бдительность – и каждый раз оставляли на снегу своих мертвых. Поэтому они просто следуют за нами и выжидают.

– Моя пушка справится с ними, – я показал ему официально разрешенное огнестрельное оружие, которое было у меня на виду. Он вежливо осмотрел его.

– Снежный скорпион умирает нелегко, – заметил он.

– Эта штука бьет как пушка, – уверил я его и продемонстрировал эффективность пистолета, отстрелив верхушку шкалы ярдах в двадцати от нас. Между деревьями заметалось мощное эхо: «Кар-ронг! Кар-ронг!» Он чуть улыбнулся.

– Все может быть, Карл Паттон.

Эту ночь мы провели в лесу.

На следующий день ходьба наша стала иной с самого начала. На открытом месте намело снега, который замерз и покрылся коркой, выдерживающей мой вес, но ломающейся под ногами великана и его собаки. Теперь я уже не плелся позади. Я возглавил процессию, а большому Джонни пришлось тяжеловато, когда он вынужден был поспевать за мной. Он не жаловался и, казалось, не задыхался слишком сильно. Он просто продвигался вперед, то и дело останавливаясь подождать, пока его милый песик догонит его, и каждый час устраивал привал.

По мере подъема местность становилась все более и более открытой. Пока мы шли по лесу, вокруг были деревья, и оставалось ощущение чего-то знакомого, не слишком, конечно, но все же вокруг была жизнь, и притом почти земного типа. Можно было обманывать себя, представляя, что где-то вон за тем перевалом увидишь дом или дорогу. Но только не здесь. Перед нами расстилалось теперь совершенно голое снежное поле, чужое, как поверхность Юпитера, украшенное только тенями окружающих горных вершин. А впереди над ним нависал ледник, выделяясь на фоне темного неба, сахарно-белый в лучах заходящего солнца, пестрящий зеленовато-голубыми тенями.

Часа через три великан вдруг указал мне на что-то далеко позади нас. Это было похоже на россыпь черного перца на белой скатерти.

– Стая скорпионов.

– Если мы будем стоять и смотреть на них, нам никогда их не обогнать,

– проворчал я.

После этого мы непрерывно шли на протяжении десяти часов, поднялись и перевалили через один хребет, потом через второй, еще более высокий, и только тогда он попросил сделать привал. Уже надвигались сумерки, когда мы устроили свой лагерь в снежном сугробе, если только можно назвать лагерем пару нор, вырытых в снегу. Великан разжег небольшой костер и разогрел суп. Мне он, как всегда, налил очень солидную порцию, а себе и своей собаке оставил, на мой взгляд, меньше, чем следовало бы.

– Как у нас с припасами? – спросил я.

– Все в порядке, – только и ответил он.

Температура понизилась до минус девяти градусов по Цельсию. Он вытащил свой плащ-шкуру какого-то сверхбарана, расцвеченную черными и оранжевыми полосами – и закутался в него. Пес и он спали вместе, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Я отклонил приглашение присоединиться к ним.

– С моей циркуляцией все в порядке, – заверил я. – Обо мне можно не беспокоиться.

Но, несмотря на свой костюм, проснулся я дрожа и был вынужден переключить свой термостат на усиленный обогрев. Верзиле же, кажется, холод был нипочем. Впрочем, благодаря своим габаритам он имел одно преимущество. На единицу веса у него приходилась меньшая площадь излучающей тепло поверхности. То есть мороз его не проймет, если только не случится ничего непредвиденного.

Когда он разбудил меня, стояли глубокие сумерки. Солнце уже почти скрылось за вершинами гор на западе. Нам предстояло подниматься по склону, покрытому снегом, под углом градусов тридцать. Хотя по пути нам должно было попасться немало скальных выступов и обледеневших участков склона, которые делали продвижение вполне возможным, шли мы довольно медленно. Стая, идущая по нашим следам, стала нас догонять. Пока мы спали, она, по моим подсчетам, сократили разрыв между нами миль до десяти и теперь двигалась за нами, рассыпавшись широким полукругом. Мне это не нравилось. Подобные действия предполагали в наших возможных противниках больше разума, чем хотелось бы от них ожидать, учитывая те изображения снежных скорпионов, которые мне пришлось видеть. Вула, обернувшись, вытаращила глаза, оскалила зубы и завыла, глядя на наших преследователей. Великан же просто продолжал идти медленно и упорно.

– Так как же насчет этих самых? – спросил я на следующем привале. – Будем ждать, пока они нас нагонят? Или засядем где-нибудь в таком месте, где у нас спина будет прикрыта?

– Они еще должны добраться до нас.

Я посмотрел назад вдоль склона, по которому мы поднимались, кажется, уже целую вечность, и попытался прикинуть на глаз разделяющее нас расстояние.

– Никак не далее пяти миль, – заметил я. – И они давно уже могли бы быть гораздо ближе. Чего они выжидают?

Он посмотрел вперед и вверх на высокий хребет, возвышающийся в двух милях от нас.

– Там, вверху, воздух разрежен и холоден. Они чувствуют, что там мы ослабнем.

– Они правы.

– Но они там тоже сдадут, Карл Паттон, хотя, возможно, и не так сильно, как мы, – он произнес это совершенно равнодушно, как будто рассуждал о том, стоит ли завтра устраивать пикник.

– Разве тебя это не волнует? – спросил я. – Разве ты предпочитаешь, чтобы стая голодных пожирателей мяса прижала тебя на открытом месте?

– Это у них в крови, – просто ответил он.

– Не терять мужества хорошо, пока не рискуешь потерять все остальное. А как насчет того чтобы организовать засаду? Вон там, – я указал на россыпь скал ярдах в ста впереди.

– Они не полезут туда.

– О'кей, – сказал я. – Будем считать, что ты опытный проводник-абориген, а я – просто турист. Сыграем по предложенным тобой правилам. Но скажи, пожалуйста, что нам делать, когда настанет ночь?

– Скоро взойдет луна.

В течение следующих двух часов мы покрыли всего около трех четвертей мили. Теперь подъем был уже градусов сорок пять. Сыпучий снег при каждом шаге струйками сыпался из-под ног. Если бы не мой скафандр, не знаю, как бы я вынес все это, даже при сравнительно небольшом тяготении. Здоровяга Джонни теперь все чаще прибегал к помощи рук, а пыхтенье пса прямо-таки надрывало сердце.

– Сколько лет псу? – спросил я, когда мы лежали на спине во время следующего привала. Мои попутчики с трудом пытались надышаться тем, что для них было очень разреженным высокогорным воздухом. Я же старался как можно правдоподобнее имитировать те же усилия, хотя на самом деле дышал обогащенной смесью, исправно поставляемой коллектором скафандра.

– Три года.

– Это около тридцати пяти стандартных. А сколько же… – я спохватился и тяжело и тяжело задышал, – сколько же они обычно живут?

– Никто… не знает.

– Что ты имеешь в виду?

– Псы из такого рода… погибают в бою.

– Похоже, что и ей этого не миновать.

– Она будет… только благодарна за это.

– Такое впечатление, что она до смерти перепугана, – сказал я. – И до смерти измотана.

– Она устала, это верно. Но страха… она просто не может знать.

До того как стая решила, что настало подходящее для нападения время, мы успели пройти еще с полмили.

Пес первым почувствовал опасность. Собака завыла, как раненый в брюхо слон, и бросилась футов на двадцать вниз по склону и встала между нами и ними. Трудно было представить себе более невыгодную для обороны позицию. Для нас единственным преимуществом было то, что мы располагались выше. Мы стояли на участке замерзшего снега, очень покатом, похожим на скат крыши. Великан своими гигантскими ножищами стал вытаптывать площадку, придавая ей форму круга.

– Кретин чертов, лучше бы ты насыпал снег кучей! – заорал я. – А ты вместо этого роешь нам ледяную могилу!

– Делай как я… Карл Паттон, – задыхаясь, ответил он. – Если тебе дорога жизнь.

– Нет уж, спасибо, я лучше останусь наверху.

Я выбрал себе местечко слева от него и собрал несколько кусков льда, сделав из них нечто вроде бруствера. Потом я долго и демонстративно проверял свой пистолет (разрешенный законом) и в то же время незаметно настроил незаконный кратерный пистолет на максимальную дальность боя самым узким лучом. Сам не знаю, почему я скрывал его так тщательно. Верзила наверняка не имел ни малейшего представления о разнице между легальным и контрабандным оружием. Может быть, я руководствовался инстинктом, подсказывавшим мне, что туза лучше всего придержать в рукаве.

К тому времени, когда я закончил приготовления, стая была уже в четверти мили от нас и быстро приближалась, причем они не то чтобы бежали или передвигались скачками, нет, они почти летели на своих пучках лап, словно выкованных из стальных стержней, пожирая расстояние, как огонь пожирает сухую траву.

– Карл Паттон, лучше бы тебе встать за моей спиной, – окликнул меня великан.

– Я не нуждаюсь в твоей защите! – рявкнул я в ответ.

– Слушай меня! – сказал он тогда, и тут я впервые не заметил в его голосе обычной беззаботности и спокойствия. – Они не могут напасть на всем ходу. Сначала они останавливаются, чтобы занести шип для удара. Только в этот момент они и уязвимы. Старайся попасть в глаз, но остерегайся клешней.

– Я предпочитаю действовать на большей дистанции, – отозвался я и послал пулю в одного, который немного вырвался вперед, но все еще был ярдах в двухстах от нас. На льду полыхнула яркая вспышка – небольшой промах. Следующий заряд попал в яблочко – точное попадание в самый центр листовидной пластины брони, совершенно черной, которая прикрывала грудь. Он даже не покачнулся.

– Бей в глаз, Карл Паттон!

– Какой еще глаз! – завопил я. – Все, что я вижу – это листовая броня да ходули! – я выстрелил, стараясь попасть по ногам, промахнулся, снова промахнулся, потом увидел, как куски конечностей полетели в разные стороны. Их обладатель замешкался всего на какую-то пару микросекунд, а, может быть, я просто моргнул. Я даже не смог бы теперь с уверенностью сказать, в которого из них я попал.

Они продолжали приближаться, смыкая ряды, и теперь казались немного больше, гораздо смертоноснее, став похожими на какой-то вал легкого вооружения, усеянного шипами и остриями, совершенно неуязвимого, которому никто не противостоял, если не считать человека с палкой, замученного старого пса и меня с моей дурацкой хлопушкой.

Я почувствовал, что пистолет дергается у меня в руке, и понял, что стреляю не переставая. Я отступил на шаг, отшвырнул пистолет с его бесполезными пулями и сжал в ладони рукоять кратерного пистолета. К этому времени линия нападающих достигла как раз того места, где скрывалась без движения Вула.

Но вместо того, чтобы с ходу налететь на гигантского пса, пара, которая двигалась прямо на Вулу, вдруг затормозила и замерла на месте, очень быстро и совершенно непонятным образом перегруппировала свои конечности, опустила передние части туловища к земле, а зады задрала вверх, и тогда вперед протянулись два футовой длины жала, которые раскачивались, готовые вонзиться в ничем не защищенное тело пса…

Никогда бы я не поверил, если бы мне сказали, что такая огромная туша может настолько молниеносно двигаться. Она метнулась прямо с места, как крикетный шар, пролетела по воздуху разделявшее их расстояние, в прыжке изогнувшись, чтобы впиться челюстями, огромными, как медвежий капкан, в того, что был слева, приземлилась, распростершись, извернулась и цапнула второго. После этого она замерла, рыча на месте, в то время как оба ее противника безуспешно били в лед в том месте, где она находилась раньше, своими жалами.

Все это произошло в какие-то доли секунды, пока я поднимал свой кратерный пистолет, чтобы выпустить мультимегатонный заряд в чудовище, выросшее прямо предо мной. Удар проделал в панцире дыру диаметром не меньше фута и отбросил нападающего примерно на ярд, но совершенно не замедлил его удара. Жало взвилось вверх и вонзилось в лед у меня между ногами.

– Глаз! – голос великана перекрыл рычание Вулы и сердитое жужжание атакующих. – Глаз, Карл Паттон!