Текст книги "Жизнь"

Правда, контракт с Decca означал еще одну вещь: Стю должен был выйти из состава. Шестеро – это чересчур, и первый кандидат на вылет, разумеется, пианист. Такой вот жестокий бизнес. Поскольку Брайан подавал себя как главного, сообщить новость Стю досталось ему. Это было дико тяжело. Стю не удивился, я думаю, он уже заранее решил для себя, что будет делать, если вопрос всплывет. Он отнесся к этому с полным пониманием. Мы ждали от него что-нибудь типа “Ну спасибо, ебитесь сами”. Но в такой момент Стю показал всю огромность своего сердца. О'кей, раз так, он будет сидеть за рулем, будет нас возить. И он был с нами на каждой пластинке, потому что, кроме музыки, все остальное ему было неинтересно.

Уволен, но только не для нас, никогда. И он все прекрасно понимал. “Видок-то у меня не такой, как у вас, а?” Блин, у этого чувака было самое огромное сердце в мире. Он вложил всего себя, чтобы нас собрать, и он не намеревался вот так все бросить из-за того, что его задвинули на задний план.

Первый сингл мы выпустили очень скоро после подписания контракта – все делалось даже не за недели, за дни. Абсолютно просчитанный коммерческий вброс – Come On Чака Берри. Я не считал, что это лучшее, на что мы способны, но я знал, что с этой вещью можно отличиться. В плане записи она, кажется, даже лучше, чем я тогда думал. Просто у меня такое ощущение, что в тот раз мы воспринимали ее как единственный боевой патрон в нашей обойме. В клубах мы ее не играли, никакого отношения к тому, чем мы занимались, она не имела. Вообще в группе тогда еще держался остаточный пуристский настрой, который я, естественно, не разделял. Блюз – моя любовь, но я видел, что и кроме блюза есть где копать. Я и поп-музыку тоже любил. И совершенно бессовестно смотрел на эту сорокапятку как на способ пробиться. Дорваться до студии и изготовить хорошо продаваемый товар. Наша версия ведь совсем не похожа на чакберриевскую; это, прямо скажем, очень “битлизированный” продукт. Но в режиме, в котором тогда выпускали музыку в Англии, у тебя особо не было времени рассусоливать: ты шел и выдавал хит. Думаю, в случае Come On все чувствовали, что у нее есть хорошие шансы выстрелить. И вообще, наши мысли были заняты одним: “Ого, у нас выходит диск, это ж охренеть можно!” И еще присутствовала такая легкая обреченность: “Черт, если первый сингл выстрелит, у нас два года, и все, на помойку. Ну и что нам потом делать?” Потому что дольше не держался никто. Твой срок годности в те времена был пара с половиной лет, да и сейчас в большинстве случаев то же самое. И, за исключением Элвиса, тогда этого еще никто не опроверг.

Смешная история: когда у нас вышла первая пластинка, мы, по сути, еще пребывали в ранге клубной команды. Думаю, что на тот момент забитый Marquee – это был наш рекорд посещаемости. Но сингл худо-бедно вскарабкался в первую двадцатку, и как-то резко, за неделю или около того, мы превратились в поп-звезд. Тяжкое испытание для чуваков, у которых был один дежурный ответ: “А пошли они все, да ну их на хуй”. Не успели оглянуться, и на вас уже какая-то гусинолапчатая срань, и вы несетесь на гребне непонятной дикой волны – не волны, цунами. В одну секунду у тебя предел мечтаний – сделать сингл, а дальше – вот твой сингл, вот он уже в первой двадцатке, и вот ты вылезаешь перед камерами на “Благодари свою счастливую звезду”. Телевидение – о нем ни у кого даже мысли не было. Нас туда просто вышвырнуло. Учитывая, что мы вообще-то враги шоу-бизнеса, от такого уже хотелось притормозить: “Все, хорош, перебор”. Но до нас медленно дошло, что кое-какие уступки делать придется.

В такой ситуации нужно было решать, как себя вести. Пиджаки надолго не задержались. Может, для дебюта ход был хороший, но ко второй пластинке вся такая фигня пошла побоку. В Crawdaddy начался такой вал, что Гомельский передислоцировал клуб под крышу заведения при Athletic Ground, регбийном стадионе Ричмонда. В июле 1963 года мы таки наконец выбрались из столицы. Первый раз играли не в Лондоне – в йоркширском Миддлсбро – и первый раз хлебнули сумасшедшего дома. Начиная оттуда и до 1966-го – три года – мы играли практически каждый вечер, точнее, каждые сутки – иногда по два раза за день. Отыграли тысячу концертов с хорошим гаком, почти встык друг к другу, почти без перерывов и дай бог с одним десятидневным отпуском за весь период.

Может быть, если бы в июле 1963-го мы приехали в Кембриджшир в лапчатых пиджаках и выглядели такими куколками, мы бы не вывели из себя местных самцов, которые собрались на танцы при Уизбичской зерновой бирже. Мы были городскими, и наша музыка – городская музыка. Но вы бы попробовали поиграть ее в Уизбиче в 1963-м с Миком Джаггером у микрофона. Реакция была непривычная. Все эти деревенские парни с совершенно реальной соломиной в зубах – зерновая биржа в жопе на болотах. И замес начался, потому что местная деревенщина, мужская часть, не могла смириться, что их девчонки вовсю визжат и таращатся на этих лондонских чмошников: “Ну чисто пидоры, фу, тошнит аж!” Заваруха оказалась добротная, и нам сильно повезло вовремя смыться. По величайшему совпадению в истории рок-н-ролльных мероприятий, в предыдущий вечер мы играли на дебютантском балу в пещерах Гастингса, который устраивала некая леди Лэмпсон. Стараниями Эндрю Олдхэма. Страшно пафосный народ, сливки общества – самая пенка, – которые устроили себе простонародную забаву в гастингских пещерах, где вообще-то довольно много места. И мы были номером развлекательной программы. Нам сказали, что, когда мы не играем, нужно не маячить и отойти в сторону кухни. За нами присматривали, но мы не дергались, держались как ни в чем не бывало, пока один из них не подошел к Иэну Стюарту и не сказал: “Послушай, тапер, можешь нам изобразить Moon River?” И тогда Билл его положил на пол – или как-то еще отделал, не помню. Лорд Лэмпсон, хотя, может, и какое-то другое сиятельство, разгневался: “Кто этот ужасный молодой человек?” Можешь играть на наших вечеринках, но мы будем обращаться с тобой как с черным. Меня это совершенно устраивало, я только гордился – в смысле, я обожаю, когда меня держат за черного. Однако Стю не повезло первому получить щелчок: “Послушай, тапер…”

На первых порах в нашей публике преобладал женский элемент – до конца 1960-х, когда ситуация выровнялась. Эти полчища одичавших цепляющихся девиц начали заполнять залы примерно посередине нашего первого британского тура, осенью 1963-го. Гастрольный состав был фантастический: Everly Brothers, Бо Диддли, Литтл Ричард, Микки Мост. Мы себя чувствовали как в Диснейленде, как на лучшем в жизни аттракционе. И одновременно нам достался уникальный шанс заценить, как работают вживую главные чуваки. Мы забирались под перекрытия во всех этих кинотеатрах, “Гомонтах” и “Одеонах”, чтобы не пропустить ни одного выхода Литтл Ричарда, Бо Диддли или Everly Brothers. Гастроли были на пять недель. Мы проехались по всем закоулкам: Брэдфорд, Клиторпс, Albert Hall, Финсбери-парк – большие концерты, маленькие концерты. Местами посещало легкое офигение – ого, я в одной гримерке с Литтл Ричардом, наяву. Фанатская часть тебя говорит: “Офигеть!” – но есть и другая: “Тебя пустили к крутым чувакам, так что смотри не опозорься”. Когда мы вышли на сцену на первом в туре концерте – это было в Лондоне, New Victoria Theatre[72]72
  Современное название – Apollo Victoria.


[Закрыть], – нам казалось, он уходит куда-то до самого горизонта. От такого пространства, размера зала, масштаба всего этого перехватывало дыхание. Мы чувствовали себя каким-то лилипутами на виду у всех. Играли мы, скорее всего, не ужасно, но я только помню, как мы переглядывались друг с другом в полном шоке. И вот занавес раздвигается, и а-а-а-ах… Это как выйти развлекать Колизей. К этому быстро привыкаешь, учишься, но в тот первый вечер я казался себе просто насекомым. И разумеется, звук оказывается совсем не такой, к какому мы привыкли в клубных зальчиках. Оказывается, что мы звучим, как оркестр оловянных солдатиков. Все новое, все нужно было хватать на лету. Натуральный прыжок в пропасть – ничего похожего ни до, ни после. На каких-то первых концертах мы, наверное, звучали просто безобразно, однако к тому моменту все уже завертелось. От публики шума стало больше, чем от нас, и в этом был определенный плюс. Первоклассный бэк-вокал – орущие девицы. Учились, можно сказать, под обстрелом из воплей и визгов.

Литтл Ричард давал шоу, которое не лезло ни в какие ворота и при этом было абсолютно гениальным. Ты никогда не знал, откуда он появится. Его бэнд мог завести Lucille и продолжать взбивать ее минут десять, что вообще-то долговато для такого риффа. А в зале постепенно гасили свет, так что видно было только таблички над выходами. И тогда он выныривал из-за спины у зрителей. Или – в другие разы – выбегал на сцену, убегал, а потом появлялся снова. Почти каждый вечер он разыгрывал вступление по-новому. Ты медленно догадывался, что Ричард заранее проинспектировал весь театр, поговорил с осветителями – откуда можно сделать выход? вон там наверху есть дверь? – и придумал, какое вступление будет самым убойным. Или – бах! – нагрянуть сразу, или оставить рифф крутиться пять минут и наконец выскочить откуда-нибудь сверху. Вдруг оказывается, что ты больше не забойщик на клубной сцене, где подача и шоу ничего не значат, где не ступишь лишний шаг и нет места ни для каких выкрутасов. Вдруг ты видишь, как работают на сцене – и Ричард, и Бо Диддли тоже, – и от этого тебе срывает башню, как будто тебя непонятным чудом взяли на небо и дали возможность разговаривать с богами. Lucille накручивает обороты, бухтит и бухтит, и ты уже начинаешь сомневаться, что он вообще будет петь. Неожиданно прожектор выхватывает балкон, и вот оно – Преподобный является народу! Преподобный Пеннимен[73]73
  Пеннимен – настоящая фамилия Литтл Ричарда.


[Закрыть]. А рифф крутится и крутится. Вот так мы учились у них искусству представления. К тому же Литтл Ричард был в этом деле мастер высшего разряда, и у кого еще учиться, как не у него.

Трюк со светом я часто использовал со своими X-Pensive Winos – мы затемняли сцену и всем бэндом садились в кружок, раскуривали косяк и выпивали, пока не началось. А народ не знал, что мы уже здесь. А потом огни зажигаются, и мы резко стартуем. Старый урок Литтл Ричарда.

Когда выходили Эверли, это было при мягком свете, музыканты играли тихо-тихо, и тогда вступали их голоса, этим невероятно прекрасным, почти мистическим рефреном – “Dream, dream, dream…[74]74
  “Мечтать, мечтать, мечтать” – слова из песни All I Have to Do Is Dream.


[Закрыть]» – который то выплывал из унисона и гармонии, то вплывал обратно. Блюграсса в этих парнях – выше ушей. У Дона Эверли было самое совершенное владение ритм-гитарой, какое я слышал. Никто об этом не задумывается, но их ритм-гитарные партии звучали идеально. Очень изящно расставлены и красиво подогнаны к голосам. Братья всегда держались подчеркнуто вежливо, всегда на расстоянии. Я лучше знал их состав: Джоуи Пейдж – он играл на басу, Дон Пик – на гитаре, а за ударными сидел Джимми Гордон, который тогда только-только окончил школу. Он потом стучал для Delaney & Bonnie и для Derek and the Dominos. Под конец у него случилась шизофрения, и он в припадке забил насмерть свою мать, за что в Калифорнии ему дали пожизненное. Но это другая история. Потом уже я узнал, что у братьев не все гладко между собой и что началось это еще раньше. Было в их братстве что-то немного похожее на нас с Миком. Вы держитесь вместе в радости и в горести, это вырастает во что-то большое, и тогда уже появляется время и место рассмотреть, что же вам друг в друге не нравится. Да, потом еще об этом поговорим.

На этих гастролях случилась одна незабываемая сцена в гримерке. Я тепло отношусь к Тому Джонсу. Впервые я встретил его как раз тогда, рядом с Литтл Ричардом. Я провел с Ричардом в туре уже три-четыре недели, и с ним было легко, да и сейчас так же, и мы, бывало, болтали да перешучивались. Но в Кардиффе такие парни, как Том Джонс и его бэнд, Squires, – их часы отставали лет на пять. И вот они заходят в гримерку Литтл Ричарда, и на них все еще леопардовые сюртуки с черными бархатными воротниками и зауженные брючки – процессия тедди-боев с поклонами и расшаркиваниями. И Том Джонс натурально встает на колени перед Литтл Ричардом, как будто тот папа римский. И разумеется, Ричард в грязь лицом не ударил: “Мальчики мои!” Они не врубаются, что Ричард-то самый махровый пидор. Поэтому они не знают, как реагировать. “Деточка, да ты просто персик Джорджии”. Абсолютная культурная нестыковка, но они настолько благоговели перед Ричардом, что были готовы съесть все, что он скажет. А он тем временем знай мне подмигивает. “Обожаю моих фанатов! Просто обожаю! Ах, деточки!” Преподобный Ричард Пеннимен. Не забывайте, он вышел из церковных госпелов, как и большинство. Мы все когда-то пели “Аллилуйя”. Эл Грин, Литтл Ричард, Соломон Берк – эти вообще приняли сан. Проповеди ведь налогами не облагаются. Тут божественные соображения были не главными, тут все решали денежки.

Джером Грин отвечал у Бо Диддли за маракасы. Он участвовал во всех его записях, а в жизни был тихий пьяница – один из милейших сукиных сынов, каких только можно встретить. Он мог взять и спокойно упасть тебе на руки. Для Бо он был как жена – они прошли вместе через все. Чуваки были в постоянном диалоге: “Эй, у тебя женщина такая страшная, пришлось выгонять ее страшной палкой[75]75
  Ugly stick – самодельный музыкальный инструмент из ручки швабры или метлы и других подручных средств. Идиоматическое выражение beaten with the ugly stick (“побитый страшной палкой”) означает “уродливый”.


[Закрыть]». Джером наверняка много значил в жизни Бо, иначе тот давно бы от него отделался. Но маракасы в его руках работали потрясающе. Он обычно держал по четыре в каждой руке – восемь маракасов, очень по-африкански. И звучало все отменно, что в ужратом состоянии, что в трезвом. Такое у него было кредо: “Мне не выпить – можно и не играть”.

Само собой получилось, что я взял на себя роль личного джеромовского администратора. Мы как-то очень подошли друг другу, и с ним было офигенно весело. Такой здоровый дядя, немного вроде Чака Берри. Бывало, за кулисами вдруг кричат: никто не видел Джерома? И я говорил: зуб даю, знаю, где его искать. И он, конечно, оказывается в ближайшем к служебному выходу пабе. В ту пору знаменитости мне еще не хватало – на улицах никто не узнавал. Так что я мчался в ближайший паб, и этот красавец, конечно, сидел и чесал языками с местными, а они все его угощали, потому что, конечно, они нечасто встречали в жизни шестифутовых негров из Чикаго. Я его опекал: “Джером, пора на сцену, Бо тебя ищет”. “О господи, да иду уже”.

К концу тура ему довольно сильно поплохело. И тогда я догадался позвать врачей и взять дело в свои руки – пристроил к себе в квартиру. “Все, чувак, хватит с меня этой английской жратвы. Где здесь достать обычную, мать ее, американскую еду? Гамбургер хочу”. Я добегал до Wimpy’s[76]76
  Сеть ресторанов быстрого питания.


[Закрыть] за углом и приносил что он хотел. “Это что, по-твоему, гамбургер?” – “Ну извини, Джером”. Частично я занимался всем этим, потому что он был ходячий прикол, но притом он на самом деле был очень обаятельный мужик. И стрясти с тебя пару баксов тоже был не дурак. Плюс ты чувствовал, что, если тебя не будет рядом, он, на фиг, свалится под автобус или смоет сам себя в унитаз, если дорвется. Джером расстался с Бо довольно скоро после этого.

Странный был этот первый тур. Я никогда не был особенно уверен в собственной игре, но я знал, что между собой мы кое на что способны и что вообще кое-что начинает складываться. В начале тура мы открывали концерты, потом сместились к перерыву, потом стали открывать второе отделение, а в конце шестой недели братья Эверли фактически дали нам понять, что, мол, парни, пора вас печатать сверху афиши. Всего за шесть недель. Плюс, пока мы объезжали Англию, начало происходить и кое-что другое. Начался девчачий ор. Тинибопперы[77]77
  Придуманное в 1950-х название для подростков, как правило девушек, слушающих поп-музыку, активно следящих за жизнью кумиров и потребляющих всю связанную с ними продукцию.


[Закрыть]! Для нас, “блюзменов”, это ощущалось как… В общем, мы думали: атас, совсем опустились. Превращаться в очередную пиздопародию на Beatles – ну его на фиг. Мы так горбатились, чтобы стать лучшими из лучших, блюз-группой номер один. Но деньги – еще лучше, и незаметно, с таким валом народа, нравится или нет, вы больше никакая не блюз-группа, вы уже что-то такое, что все будут называть поп-группой. А это для нас было как грязное ругательство.

За считаные недели мы прошли путь от непонятно чего до лондонских триумфальных лавров. Не могли же одни Beatles заполнить все строчки хит-парадов. Вот мы и стали заполнителями промежутков на следующие год-два. В общем, The Times They Are A-Changin’ (“Времена-то меняются”) – Боб Дилан там все сказал. Это было очевидно, просто витало в воздухе. И менялись они стремительно. Эверли – ничего не хочу сказать, я их люблю всем сердцем, но и они чуяли то же самое, понимали, что что-то происходит. Ну, правда, при всем их классе что прикажете делать братьям Эверли, когда выходишь в зал, а там три тысячи человек орут по складам: “Мы хотим Stones. Мы хотим Stones”? Перелом был резкий. А Эндрю Луг Олдхэм оказался человеком, который поймал этот момент – поймал, вскочил и поехал. Мы и сами знали, что запалили какой-то большой огонь – который мне до сих пор не унять, по правде говоря.

Мы тогда далеко не заглядывали – вся жизнь в пути, каждый божий день. Ну, может, удавалось урвать денек там, денек здесь, чтобы выбраться куда-то еще. Но и просто проезжая по улицам, мы всё замечали – в Англии, в Шотландии, в Уэльсе. За полтора месяца вперед это ловилось в воздухе. Мы гремели все шире и шире, окружающее безумие закипало все сильнее. На какой-то стадии нас уже, в сущности, волновало только одно: как прорваться на сцену и как потом вырваться наружу. Причем на само выступление уходило минут пять, от силы десять. В Англии, по моим подсчетам, года так за полтора мы не доиграли до конца ни одного шоу. Единственный вопрос по поводу любого концерта – что нас накроет сегодня: заваруха с кулаками, копы, которые полезут ее разнимать, перебор по части медицинских инцидентов – и как, мать его, из всего этого выпутаться. Большая часть времени уходила на планирование путей проникновения и отхода. О самом месте ты мог толком ничего и не узнать, день за днем один сплошной дурдом. В сущности, мы приезжали, чтобы послушать нашу публику! Ведь ничто так не покроет любую твою лажу, как солидный десяти-, а то и пятнадцатиминутный сеанс половозрелых женских воплей. Или три тысячи бросающихся на тебя малолетних тел – если их еще не вынесли на носилках. Начесы набекрень, юбки задраны до пояса, мокрые, красные, глаза навыкате. Так держать, девчонки! Нам такого только давай! В сет-листе – как будто это имело значение – у нас тогда фигурировали Not Fade Away, Walking the Dog[78]78
  Песня Руфуса Томаса.


[Закрыть], Around and Around и I’m a King Bee[79]79
  Песня Слима Харпо.


[Закрыть].

Иногда заботливое полицейское начальство сочиняло для нас всякие идиотские схемы эвакуации. В Честере после концерта, кончившегося очередным разгулом страстей, помню, как бегал за местным главным констеблем по городским крышам, словно в дурном диснеевском фильме – остальные растянулись цепочкой сзади, он сам карабкается впереди, одетый по полной форме, и еще один констебль на подхвате. А потом он, блядь, заблудился! И мы торчим над городом Честером, пока он соображает, где он походил не так в этом “Побеге из Кольдица”[80]80
  Название популярной настольной игры, созданной бывшим английским военнопленным, который в 1942 году сумел сбежать из лагеря в замке Кольдица на территории Германии.


[Закрыть]. А тут еще пошел дождь. Ни дать ни взять сцена из “Мэри Поппинс”. Выделили аж самого шефа полиции, при мундире и дубинке, только что не на парад – и такой вот гениальный план. Ведь в то время меня и мне подобных воспитывали в уверенности, что полицейские могут разобраться с чем угодно. Но ты быстро понимал, что эти ребята никогда не имели дела ни с чем похожим. Для них это было так же ново, как для нас. Мы тогда все были как малыши, заблудившиеся в лесу.

В некоторые вечера мы по приколу играли Popeye the Sailor Man[81]81
  “Попай-морячок” – заглавная песня из серии мультфильмов про популярного персонажа комиксов, выходивших в начале 1930-х.


[Закрыть], и народ не замечал разницы, просто потому, что им было нас не слышно. То есть они реагировали не на музыку. На ритм – это может быть, потому что барабаны, ритмическую сетку чувствуешь всегда. Но на все остальное – нет, абсолютно исключено, никаких голосов или гитар в пределах слышимости. На что они реагировали, так это на попадание в одно замкнутое пространство с нами, с этой иллюзией из меня, Мика и Брайана. Музыка могла быть спусковым крючком, но что было пулей – этого никто не знает. Как правило, для них все обходилось без проблем. Другое дело для нас. Из многих тысяч приходивших кое-кто уходил с травмами и ушибами, было и несколько смертей. Одна девчонка на третьем ярусе прыгнула вниз и серьезно покалечила человека, на которого приземлилась, а сама насмерть сломала шею. Да, бывали и такие засады. Но одна вещь происходила обязательно – через десять минут после начала мимо нас уже выносили обмякшие, бесчувственные тела. А иногда их начинали складировать на сцене, сбоку от нас, просто потому, что уже не справлялись с количеством. Как в окопах на западном фронте. И хуже всего было в провинциях, на еще не освоенных территориях. Гамильтон в Шотландии, в нескольких милях от Глазго – там перед нами натянули проволочную сетку. Все из-за заточенных монет и пивных бутылок, которые в нас швыряли парни, недовольные, что их девиц так распирает от нашего присутствия. И еще поставили рядом на сцене людей с собаками. Проволочные перегородки тогда были обычным делом в некоторых районах, особенно вокруг Глазго. На самом деле это была не новость. То же самое можно было наблюдать в клубах по всему американскому Югу и Среднему Западу. Уилсон Пикетт, который Midnight Hour, – у него на сцене стояла стойка с дробовиками по одну сторону и стойка с дробовиками по другую. И дробовики присутствовали не в качестве реквизита. Они были заряжены – каменной солью, кажется, ничем таким серьезным. Но и одного вида их было достаточно, чтобы отбить охоту швыряться всякой фигней или срываться с катушек. Такая мера предосторожности.

В один из вечеров где-то на севере – кажется, в Йоркшире, но это могло быть где угодно – мы решили задержаться в здании театра на пару часов и заодно перекусить. Просто выждать, пока все отправятся по домам спать, и спокойно уехать. Я вспоминаю, как вышел на сцену после окончания концерта, все уже было подметено и убрано, трусики и прочее барахло, и остался только один старик-вахтер, который мне говорит: “Отличное шоу. Ни одного сухого сиденья в зале”.

Может, конечно, с Фрэнком Синатрой, Элвисом Пресли творилось то же самое. Но я не думаю, что фанатство когда-нибудь доходило до такого беспредела, как в битловско-роллинговские времена, по крайней мере в Англии. Атмосфера была, как будто кто-то где-то сорвал стоп-кран. Девчонок 1950-х воспитывали правильными как линейка, чтобы радовали маму. А потом, такое ощущение, что-то щелкнуло, и они решили, что все, пора оторваться по полной. А что, возможности для этого как раз появились, и кто бы теперь им мог что-нибудь запретить? Вся эта девчоночья масса сочилась вожделением, правда, что с ним делать, они не понимали. И ты неожиданно оказываешься для них громоотводом. Чистое исступление. Их тормоза уже отпущены, и на тебя прет стихия невъебенной мощности. Шансов остаться живым не больше, чем в речке с пираньями. А они дорывались до чего-то, о чем буквально не мечтали, и переставали понимать, что дальше делать. К концу концерта они выходили, похожие черт знает на что: откуда-то капает кровь, одежда в клочья, описанные трусики, – и это воспринималось как должное. Это и был “концерт”. Честно говоря, на моем месте среди них мог оказаться кто угодно. Им было абсолютно плевать на мои блюзменские амбиции.

Когда с разгону погружаешься в такой угар, парням вроде Билла Перкса это сильно сбивает мушку. Однажды, не то в Шеффилде, не то в Ноттингеме, мы застукали его с девицей в угольном сарае. Парочка была прямо как из “Оливера Твиста”. “Билл, поехали, время уже”. Это, конечно, Стю его нашел. Но что ты будешь делать в таком возрасте, когда почти все тинейджерское население страны решило, что свет сошелся клином на тебе? Натиск был невообразимый. А еще полгода назад у меня не было шансов. Переспать со мной – разве что за деньги.

* * *

Живешь, и ни одной тебе девчонки в мире. Не-а, и не мечтай, ла-ла-ла-ла-ла. А через мгновение они уже тут как тут, навострили ушки. И ты думаешь, хуя себе, когда это я успел сменить “Олд Спайс” на “Аби Руж”[82]82
  Популярный лосьон после бритья, выпускавшийся с 1938 года американской фирмой Shulton Company, и престижный французский мужской парфюм, выпущенный в 1965 году французской фирмой Guerlain.


[Закрыть]? Дела-то, смотри, налаживаются. Но чего они хотят? Славы? Денег? Или это по-настоящему? И конечно, если тебе раньше не слишком везло с красавицами, становишься мнительным.

Девчонки меня выручали в жизни чаще, чем пацаны. Иногда просто близостью – прижать к себе, поцеловать, без всяких дальнейших. Просто согреть друг друга, пролежать ночь обнявшись, когда тяжело, когда черная полоса. Я допытывался: “Черт, зачем я вообще тебе сдался, я же просто еще один мудак, которого завтра ветром сдует?” “Не знаю, наверное, ты того стоишь”. – “Ну ладно, я спорить не буду”. Первый раз я испытал на себе такое отношение с теми североанглийскими девчонками во время первого тура. Оказываешься после концерта в пабе или гостиничном баре, а чуть позже с тобой в комнате сидит какая-нибудь добрая душа, которая учится в Университете Шеффилда, занимается социологией и которой почему-то захотелось тебя приласкать и обогреть. “А я думал, ты умная. Я же гастролер с гитарой, здесь у вас не задержусь”. – “Ну да, но ты мне нравишься”. “Нравишься” иногда лучше, чем “люблю”.

* * *

К концу 1950-х тинейджеры стали отдельным рынком, целевой группой для рекламщиков. Ведь само слово “тинейджер” – их изобретение, тупой технический термин[83]83
  Слово teenager, вошедшее в обиход после Второй мировой войны, образовано от словосочетания teen age – “возраст teen”, где teen – часть английских числительных от 13 до 19.


[Закрыть]. От называния этих пацанов и девчонок тинейджерами у них самих рождалось особое самовосприятие. И это создало специальный рынок не только для одежды и косметики, но и для музыки, литературы и всего остального – возрастной группе был отведен собственный загон. И одновременно – демографический взрыв, появление огромного половозрелого выводка. Битломания и роллингомания. Эти юные особы умирали от желания чего-то нового и непривычного. Четверо или пятеро худосочных парнишек стали для них громоотводом, но они могли найти его в ком угодно.

О том, на какие подвиги способны тинейджеры женского пола – тринадцати-, четырнадцати-, пятнадцатилетние, – особенно когда они сбиваются в ораву, я буду помнить всю жизнь. Они меня однажды чуть не прикончили. Никогда я так не боялся за свою жизнь, как случайно угодив в беснующуюся толпу малолеток с перспективой быть задушенным или разорванным на куски. Трудно передать, какого страху они могли на тебя нагнать. Ты был готов лучше отправиться на фронт под вражеские снаряды, чем подставиться под эту неудержимую, крушащую все волну похоти и желания, или что там в них кипело – они и сами этого не знали. Полицейские убегают, и ты оказываешься лицом к лицу с диким, неуемным буйством эмоций.

По-моему, дело было в Миддлсбро. Мне было никак не попасть в машину, “остин принсесс”, как сейчас помню, я стараюсь влезть внутрь, а эти бешеные сучки раздирают меня на части. Проблема в том, что, когда они до тебя дорвались, они не знают, что с тобой делать. Они почти задушили меня моими бусами: одна тянет за один конец, другая – за другой, и обе орут: “Кит, Кит” – и одновременно меня душат. Я хватаюсь за ручку двери, которая отрывается и остается в моей руке, а машина, дернувшись, уносится вперед, и я стою с этой сраной ручкой. Называется, бросили на растерзание. Это водитель запаниковал: остальные чуваки уже были внутри, и он больше не мог терпеть, ему срочно надо было вырваться из этого дурдома. И меня оставили окруженным стаей гиен. Следующий кадр – я прихожу в сознание у того же служебного выхода в переулок, и копы, очевидно, уже оттеснили толпу подальше. Я вырубился, задохнулся, и меня обработали от души. Ну что, родные, дорвались? И что ж вы будете со мной делать?

Вспоминаю одну сцену человеческого общения с этими девчонками – абсолютно неожиданная история, виньетка.

Погода стояла пасмурная. Выходной день. И вдруг начинается сумасшедший шторм! Я вижу снаружи трех несгибаемых фанаток. Их начесы начинают клониться под натиском стихий, но они не уходят! Ну и что остается бедному мне? “Давайте, дурочки, заходите внутрь”. Мой крохотный номер заполняется вымокшими малолетками. От них идет пар, они дрожат. Комната тут же вся отсыревает. Прически уничтожены. Они дрожат от ливня и от того, что внезапно очутились в жилище своего идола (или одного из них). Царит замешательство. Они не знают, то ли сесть на корточки, то ли ослепнуть. Я тоже потерялся. Одно дело – играть для них на сцене, другое – очутиться с ними наедине. Все начинают заботиться насчет полотенец, туалет тоже оказывается кстати. Они смешно пытаются восстановить свое увядшее великолепие. Все очень нервно. Я делаю им кофе, слегка приправленный бурбоном, но секса ни у кого нет даже в подсознании. Мы сидим, разговариваем, смеемся, пока не прояснеет небо. Потом я вызываю им такси. Расстаемся друзьями.

* * *

Сентябрь 1963-го. Новых песен нет, по крайней мере таких, которые, на наш взгляд, могли бы пробиться в чарты. Ничего перспективного в почти уже вычерпанном резервуаре ритм-энд-блюза. Мы сидели в Studio 51 недалеко от Сохо, репетировали. Эндрю свинтил, чтобы пойти прогуляться, – на него давила обстановка. И он случайно наткнулся на Джона и Пола, которые выбирались из такси на Чаринг-Кросс-роуд. Они зазвали его куда-то промочить горло и спросили, чего он такой мрачный. Эндрю выложил карты: нет песен. Тогда они вернулись с ним в студию и подарили нам песню со своего следующего альбома, которую не планировали выпускать синглом, – I Wanna Be Your Man. Первую пробу мы раскладывали вместе с ними. Брайан добавил сверху недурной слайд-гитары, и из битловской песни она превратилась в однозначно роллинговскую. Еще до ухода Джона с Полом было ясно, что у нас на руках готовый хит.

Они ее специально примеряли на нас. Когда ты автор, ты ходишь и толкаешь свои песни, работаешь по системе Тин-Пэн-элли[84]84
  Tin Pan Alley – первоначально, в конце XIX века, так назывался определенный участок Западной 28-й улицы на Манхэттене, где были сосредоточены офисы музыкальных нотных издательств, а также композиторов и поэтов-песенников, на них работавших. В дальнейшем это название перешло на всю отрасль и систему производства популярных песен в США в том виде, в каком она сформировалась в первую половину XX века.


[Закрыть]. Так что они рассчитывали, что их вещь нам подойдет. Плюс у нас с ними было общество взаимного обожания. Мы с Миком восхищались спетостью их голосов и авторскими способностями; они завидовали нашей свободе движений и нашему имиджу. И они хотели действовать с нами заодно. Правда в том, что между нами и Beatles царило сплошное дружелюбие. И еще у нас была хитрая система сотрудничества, потому что в ту пору синглы выходили каждые полтора-два месяца, и мы специально подгадывали так, чтобы не сталкиваться по времени. Помню переговоры с Джоном Ленноном по телефону: “Слушай, мы еще с микшированием сидим”. “А у нас уже одна готовая есть”. – “О'кей, вы первые”.

* * *

Когда у нас все стартовало по-крупному, мы были слишком поглощены гастролями, чтобы запариваться с сочинением песен. Мы как-то не думали про это как про наше дело, – вообще про это не думали. В нашем с Миком понимании песни рождались у какого-то другого дяди, где-то далеко. Вот я наездник, я скачу на лошади, а есть человек, который ставит ей подковы. И первые диски у нас сплошь каверы: Come On, Poison Ivy[85]85
  Песня Coasters.


[Закрыть], Not Fade Away. Все, что мы делали, – играли американскую музыку для англичан, и играли отменно, так, что слушали даже некоторые американцы. Мы и так пребывали в тихом шоке от того, где оказались, и нас совершенно устраивала роль интерпретаторов музыки, которую мы обожали. Почему мы должны были лезть куда-то еще? Но Эндрю пристал к нам намертво. Элементарный вопрос выживания в бизнесе. Вы развернулись потрясающе, но без нового материала, желательно свежего, все быстро кончится. Необходимо выяснить, насколько у вас есть к этому способности, и, если нет, придется подыскивать авторов. Потому что нельзя прожить за счет одних кавер-версий. Этот качественный скачок к написанию собственного материала занял месяцы, хотя я обнаружил, что это намного легче, чем я ожидал.