Текст книги "Руанда: принять примирение. Жить в мире и умереть счастливым"

3. Участие в создании нового государственного гимна Руанды

В 2000 году я принял участие в конкурсе на сочинение нового государственного гимна Руанды. Текст старого гимна был осужден режимом РПФ как не допустимый в своей непримиримости. Конкурс состоял из двух частей: сначала написание текста, затем сочинение музыки. Я участвовал и в том, и в другом. Текст, который победил, был написан группой заключенных тюрьмы Карабунда в Бутаре.

Что касается музыки, то выбор предполагалось сделать из пяти мелодий, прошедших предварительный отбор, моя мелодия была в их числе. Исполнение произведений пяти композиторов-победителей было осуществлено по радио в середине 2001 года. Авторы всех пяти мелодий были награждены, моя композиция заняла третье место. Я был удивлен тем, что ни в одной из других четырёх мелодий не были соблюдены правила конкурса: гармонизация на четыре голоса, написание партитуры и ритм марша. Двое военных получили первую и вторую премию, и в обоих случаях их музыка не соответствовала правилам конкурса.

Когда бывший в то время министром местных органов управления господин Дезире Ньяндви вручал мне чек на 750000 руандийских франков, он заглянул мне в глаза и спросил:

– Сколько же тебе лет?

– Девятнадцать.

– И твоя песня единственная соответствует установленным техническим правилам?

– Он очень силён, господин министр, он – гений! – ответил доктор Жозеф Нсенгимана, специальный советник Президента республики, которому было поручено курировать конкурс и быть председателем жюри.

Когда я возвращался на церемонию получения призов, я проходил мимо Собора Святого Михаила. Перед репетицией я зашел в церковь и тихо помолился о даровании благодати перед причастием. Я поблагодарил Господа и произнёс слова из Te Deum, церковного песнопения, которое дарует благодать в канун нового года: «На Тебя, Господи, уповал я. Да не постыжусь я вовеки».

Я спустился затем к месту репетиции. После нее я объявил своим коллегам хористам, что я иду получать приз и что я сразу же приглашаю их в дом моей матери отпраздновать это событие. Потому что именно голос хора Кигали, записанный мной на кассету, получил одобрение жюри.

После репетиции я сел в автобус, чтобы вернуться домой. Я сошёл на одну остановку раньше обычного. Там был бар, который назывался «Флёри». Я когда-то поклялся, что приду туда с девушкой, если у меня заведутся деньги. Я вышел из автобуса, вошел во «Флёри» и выбрал свободный столик в левом дальнем углу. Прямо передо мной множество посетителей смотрело по телевизору футбольный матч. Я позвал официанта и заказал бутылку Мутцига (местное пиво, очень популярное в то время) с двумя козьими шашлыками.

Я пил мой Мутциг и смотрел матч со всеми, но внезапно я вспомнил о моей семье, которая еще не знала новостей.

Мою семью всегда беспокоила моя страсть к церковной музыке. Моя мать не переставая просила меня на время отложить музыку, чтобы я мог сконцентрироваться на учёбе. Я всегда соглашался с ней, но никогда не мог отказаться от музыки. Несколько раз, когда у меня не было денег на проезд до Собора Святого Михаила, чтобы поиграть на органе, я с чувством стыда просил их у матери.

Мама просила объяснить ей какую пользу принесёт моя музыка семье, и старшие сёстры присоединялись к ее вопросам. Я ничего не мог ответить. И они не были уж совсем не правы. Органистам никогда не платили в Руанде, а церковные композиторы просто помогали молящимся во время мессы. Даже когда я выпустил кассету с моими песнями, исполненными хором Кигали, деньги утекли в карманы хора.

После того как я понял, что моя семья не слишком вдохновлена моей любовью к церковной музыке, и осознал что я все же не могу бросить свое прекрасное занятие, я решил научиться ходить пешком. От нашего дома до Собора было чуть меньше 10 километров. Если месса начиналась в 11:00, я пускался в путь в 7:00 утра. По дороге я в одиночку пел. Четыре или пять больших фрагментов музыки было достаточно, чтобы дойти до Святого Михаила.

Чтобы песни не кончались слишком быстро, я пел каждый кусок на все голоса, т. е. четырежды: сначала как сопрано, затем как альт, тенор и бас. Петь таким образом мне становилось всё легче. И в баре, в котором я сидел и смотрел на красивую бутылку, я решил для себя, что, когда моя семья узнает хорошую новость, их отношение ко мне изменится.

Вдруг футбольный матч прервался, наступило время новостей. И новость была одна – наша церемония вручения призов. Увидев по телевизору, как я получаю свой чек, я сразу же проверил, до сих пор ли он в моём кармане. Я почувствовал какой-то страх, я увидел, что посетители бара хотят со мной познакомиться. Даже не попросив счёт, я оставил деньги на столе и убежал, как будто за мной кто-то гнался. Я бежал, бежал и остановился только у дома.

Моя мать, мои сёстры и мой маленький братик были дома. Я достал чек из кармана рубашки и положил на стол. «Это мой приз за участие в конкурсе на сочинение национального гимна», – сказал я. Все зааплодировали, а потом внезапно замолчали. Моя мать сказала мне: «Сын мой, сейчас, когда ты стал тем, кем всегда хотел быть, я хотела бы, чтобы ты покинул Кигали и продолжил свою учёбу в Гахини (деревня далеко на востоке Руанды)». Любовь моей матери никогда не проявлялась в объятиях или нежных словах, но всегда – в серьёзности и строгости. Но я-то знал, что она всегда желала мне добра.

В Руанде подобное отношение родителей к детям – особенность культуры. Я уверен, что моя мать так же была воспитана, и ее любили так же. Такова родительская любовь в Руанде. В последующих главах своей книги я попытаюсь поразмышлять о подобном отношении руандийских родителей к детям. Не это ли причина более серьёзных проблем?

Когда моя мать попросила меня поехать учиться в Гахини, у меня уже были амбиции продолжить своё образование в Европе, и это был удобный для меня случай объявить о своем намерении и попросить позволения воспользоваться этим шансом.

Деньги, которые я выиграл в конкурсе на сочинение национального гимна Руанды, пошли на завершение строительства дома, который моя мать начала строить на свою очень маленькую зарплату учительницы. Зарплату, на которую должна была жить семья из 7 человек, поскольку все мы тогда были школьниками.

Я до сих пор не могу понять, каким образом моя мать после геноцида смогла взять на себя такую ответственность и выйти победительницей. Это правда, что Бог всегда был в нашей семье, но моя мама была магическим связующим звеном между Богом и нами. Я бесконечно благодарен ей за любовь к нам! Сделав вклад в строительство нашего первого после геноцида дома, я был очень рад, потому что моя мать тратила много денег на аренду.

Несколько дней спустя после церемонии вручения призов доктор Жозеф Нсенгимана заново связался со мной, чтобы включить меня в новую комиссию, собранную из профессиональных музыкантов. Мы должны были разобрать, нотировать и переработать мелодии, выбранные для национального гимна. Мы убрали первую мелодию, мы превратили ее в то, что сейчас исполняют руандийцы. Честно говоря, я всегда признавал, что не слишком горжусь мелодией, которая получилась, но уж если люди ее полюбили, то и моя неудовлетворенность может утихнуть. Комиссия из 12 человек, возглавляемая доктором Жозефом Нсенгиманой, проехала по стране с целью научить народ новому гимну. 31 декабря 2001 г., когда состоялась первое представление гимна нации, я дирижировал первым исполнением, транслировавшимся по радио.

Моя работа над композицией, сочинением текста, публикацией и распространением нового национального гимна в 2001 году сделала меня известным и приблизила к власти, в частности, к самым высоким лицам государства. В 2003 году они согласились выделить мне стипендию для обучения музыке в Европе. Президент Кагаме при личной встрече несколькими годами позже признался мне, что именно он был тем, кто отдал это распоряжение. Когда тебе 22 года, такая стипендия значит очень много. Она символизировала для меня признание моих артистических усилий, которые я с самого детства прилагал бескорыстно, служа Церкви и своей стране. Я не перестану никогда благодарить Президента и его правительство за предоставленную возможность.

4. Руандийская диаспора в Европе. Новая среда, которую нужно было осваивать

В 2003 году, когда я прибыл в Европу для обучения в консерватории, я был впечатлён, насколько огромным оказалось руандийское сообщество в Бельгии. Сообщество это очень четко делилось на две части.

Во-первых, те, кто опасались сегодняшнего политического режима Руанды. Большая часть этих руандийцев прибыли в Европу в годы, последовавшие за геноцидом – 1995, 1996, 1997, через Конго, Кот-д’Ивуар, Камерун и Бенин. Они хорошо устроились, большая часть натурализовалась как бельгийцы. Эта часть руандийцев, преимущественно хуту, очень любила мои церковные песнопения. Прибыв в Европу, я был приятно удивлён тем, что у многих из них есть мои кассеты.

Они часто приглашали меня играть мессы во время крещения, венчания или реквием, когда были чьи-то похороны. Я играл для них со страстью, я встречал молодых руандийцев моего возраста, которые интересовались тем, что происходит в стране, как дела в Кигали после всех этих лет.

Я хвалил Президента Кагаме и Руанду. Многие потом называли меня «духовным чадом Кагаме», а многие подозревали, что я приехал как шпион. Это меня удручало, я не мог понять, почему этим людям не нравится РПФ, который «остановил геноцид, возродил страну экономически и социально»… После мессы бывали моменты, когда мы собирались за бокалом, и я много спорил с молодыми людьми моего возраста. Некоторые избегали меня, но я всё-таки нашел и друзей, и подруг. Они научили меня некоторым крепким современным французским выражениям, и хотя я едва понимал их акцент, я многому научился от своих новых друзей.

Однажды, когда мы говорили о Руанде, кто-то откровенно рассказал, как РПФ убивал их близких после геноцида. Я не хотел в это верить, потому что в тот момент я считал РПФ спасителями. Но когда я вспомнил, как я хотел отомстить за своего отца, я сказал себе, что возможно среди некоторых военных РПФ Инкотани тоже зародилось подобное желание и они, в отличие от меня, его осуществили. Я был очень тронут страданиями моих друзей, и я захотел узнать больше. Что правда, то правда – эти руандийцы были со мной предельно искренни.

Я чувствовал в некоторых сильную любовь и желание высказаться, излить свои страдания.

Но в Бельгии была также и другая часть руандийцев, те, кто поддерживал власть в Кигали и регулярно возвращался туда в отпуск. Эта партия руандийцев была политически правильной. Они регулярно приглашали меня в посольство для исполнения национального гимна во время официальных торжеств, а также для исполнения реквиема, когда кто-то умирал, на свадебные торжества, на крещения. Эти руандийцы очень мной дорожили. Когда я прибыл в Бельгию, посол уже знал, что моя стипендия на обучение была дана по поручению главы государства. Меня приняли за любимого артиста режима, все хотели произвести впечатление на меня и говорили о президенте как о Боге.

Многие из молодых тутси хвалились передо мной, что они служили в армии РПФ и рассказывали, как они выиграли войну. Они мне рассказывали о войне в Конго и о том, как ее вели FAR (Вооруженные силы Руанды). Один случай в их рассказах шокировал меня: они рассказывали с гордостью, как убивали мирных хуту в Руанде и в Конго. У меня было много друзей и подруг среди хуту, меня это шокировало, но я молчал. Я едва мог в это поверить. Всё это подтвердилось, когда я услышал свидетельства с другой стороны от моих друзей и подруг хуту. Бывшие военные APR (Патриотической армии Руанды – родственной армии Руандийского патриотического фронта – РПФ) пытались быть обходительными со мной. Иногда даже слишком. Возможно, они считали, что я нахожусь в непосредственном контакте с президентом Кагаме и что я могу замолвить за них словечко. Но в то время у меня не было никакого персонального контакта, и я не знал никого из его ближайшего окружения.

То волшебное слово, которое дало ход моему запросу на стипендию в Министерстве образования, было произнесено в конце службы, которую я проводил вместе с Хором Кигали в присутствии Его Превосходительства. Увидев юного органиста, который аккомпанировал при исполнении 14 минутного полифонического песнопения повествующего о подвигах Руанды после геноцида, президент Кагаме спросил у премьер-министра Бернара Макуза, не я ли тот юный композитор, о котором всюду говорят? Макуза подтвердил эту догадку и сказал президенту, что произведение, исполненное Хором Кигали сегодня – «Imbimburirakubarusha» – тоже моя композиция. Затем он проинформировал президента о моём запросе, который пылился в недрах Министерства образования уже два года. Тут же, за ужином в резиденции Уругвиро в июле 2003 года, президент произнёс короткую фразу, которая звучала так:

«Вы можете отпустить его».

Это произошло, когда я поехал провести две недели в молитвах в Христианском центре в Ремера. Во время этого молитвенного уединения я просил Бога помочь мне уехать в Европу или Соединенные Штаты, чтобы учиться музыке. Один, в маленькой церкви, с копией моего прошения, которое я подал в Министерство, я пообещал Богу, что если это произойдёт, я воспою Его еще больше. Время от времени я клал листки перед скинией и обращался к Богу: «Да будет воля Твоя».

Не нужно недооценивать силу искренней молитвы перед Святыми Таинствами. Она может двигать горы. Два месяца спустя после моего представления президенту я был в Европе с государственной стипендией для обучения музыке, в поисках консерватории, которая мне подойдёт.

Руандийский феномен, влияющий на моих соотечественников, которые хотят классифицировать меня как хуту или тутси, обязывает меня выбрать лагерь и стать мало-помалу экстремистом. И это преследует меня даже здесь, в тюрьме. Но я всегда сопротивлялся этому. Я с этим никогда не соглашался – у меня были друзья хуту, у меня были друзья тутси, у меня были любовные отношения с девушками хуту и тутси. Политическая власть хуту убила моего отца, а власть тутси бросила меня в тюрьму после неудачной попытки убить меня. Я могу найти хорошее и плохое повсюду.

5. Христианская активность во имя Примирения

Во время моих занятий органом и композицией в Парижской консерватории, я регулярно посещал Брюссель во время уикендов, чтобы играть на руандийских мессах и проводить концерты церковной музыки на киньяруанда в этом огромном сообществе. Несколько раз я позволил себе исполнить «Ave verum» и «Laudate Dominum» В.-А. Моцарта, «Ave Maria» Ф. Шуберта и другие произведения европейской классической музыки. Перед моими концертами я играл на мессах, проводимых монсеньором Леонардом, сначала епископом Намура, а потом архиепископом Брюсселя. Когда я организовывал музыкально-религиозные события, я не хотел, чтобы мессы проводились руандийскими священниками. Руандийцы любого происхождения, хуту и тутси, различных настроений и мнений присутствовали на моих концертах, и я не хотел, чтобы одни были представлены более чем другие.

Итак, я приглашал монсеньора Леонарда, необыкновенного священника, с которым я много раз встречался, когда играл на органе во время месс в Семинарии Святого Павла в Лувен-ла-Нёв, сразу после моего прибытия. Между прочим, моя первая дискуссия с ним была о призвании священника. Я признался ему, что закончил семинарию, и что моё желание служить церкви никуда не исчезло, но быть музыкантом мне тоже нравится.

«Ну, так ты служишь церкви как музыкант», – сказал он не задумываясь. Проповеди монсеньора Леонарда в руандийском сообществе надолго останутся в моей памяти.

По окончании мессы некоторые священники-руандийцы, которые ассистировали монсеньору Леонарду, звонили мне с поздравлениями: «Кизито, ты хорошо пел, но не нужно было проводить мессу с этими людьми…» Если это были тутси, то они говорили о хуту, если они были хуту, то они говорили о тутси. Мой ответ был прост: «Я не могу помешать людям приходить на мои концерты, особенно в церковь…» Один священник – руандиец, избежавший геноцида и сейчас живущий в Люксембурге, отъявленный фанатик режима Кагаме, заявил мне, что он никогда не сможет прийти на мероприятия, организуемые мной, потому что на них присутствуют хуту. Несмотря на его экстремистскую позицию, у нас был общий друг в сообществе. Он был хуту, и он был очень духовный человек и большой любитель музыки. Он никогда не пропускал мои мероприятия. В то же время в руандийском сообществе ходили слухи, что вышеупомянутый священник был замешан в актах мести, происходивших в его собственном приходе в Руанде: там было убито большое количество хуту. Если эта информация верна, то для меня он ничем не отличается от других священников и их коллег, участвовавших в геноциде.

По причине моей духовной и артистической вовлеченности в благое дело примирения, я часто слышал критику в руандийском сообществе, и особенно с проправительственной стороны: «Что это за тутси, спасшийся от геноцида, который дружит со всеми и вся… Он на самом деле тутси? Он на самом деле пострадал? Он говорит, так будто он геноцидер…» А я радовался всем сердцем и говорил себе «Если моя музыка может создать поле для встречи и примирения двух частей нашего сообщества, которые не встречались и не говорили никогда друг с другом, это значит, что именно таким образом я могу послужить Богу».

Я вспоминал одного моего друга-тутси, который говорил мне: «Кизито, спасибо за то, что ты играл на мессе, посвященной крещению моего сына, но скажи мне, неужели правда, что ты играешь на мессах и для хуту тоже?!»

Одна женщина хуту, чьи дети были моими приятелями сказала: «Кизито, ты поёшь очень хорошо, но бросай ты этих тутси, окружающих Кагаме. Они же не христиане. Они не могут быть хором. Ты же видишь, что только мы можем быть хором…»

Я всегда отвечал, что для меня не может быть мессы только для тутси или только для хуту. Когда я играю на мессе, я аккомпанирую молитве, для которой не важны происхождение, раса или верность своему народу. Когда я пою, я молюсь. Я чувствовал, что люди были удивлены моими взглядами, это было что-то новое для руандийского сообщества в Европе. Люди, которые вращались в обеих частях руандийского сообщества, воспринимались часто как предатели.

Я чувствовал гордость от того, что стал католическим музыкантом, служащим делу национального примирения. На руандийских форумах в Интернете некоторые критики говорили об одной амбициозной персоне, которая смешивает искусство, политику и религию. Я смирился с этим и отвечал, что если такое смешение существует на самом деле, я буду горд служить делу прощения и примирения после геноцида. Для меня искусство, религия или политика существуют, в первую очередь, ради человечности, и, будучи христианским артистом на службе примирения, я не боюсь поднимать религиозные или политические темы в моих произведениях или в моих интервью. Я чувствую в себе свободу говорить о том, что я думаю на ту или иную тему, и мне не важно – политическая она или религиозная.

В консерватории я пытался говорить о Руанде с моими коллегами, но было очень трудно объяснить им, в чем суть конфликта в Руанде. Однажды в 2007 году за бокалом вина на площади Трокадеро в 16 округе Парижа один коллега спросил меня:

– Скажи мне, Кизито, между кем и кем был в Руанде геноцид?

– Между хуту и тутси.

– А ты к какой части принадлежишь – к злодеям или жертвам?

Я чуть не умер от смеха, так как мне пришлось рассказать историю Руанды времен колонизации. А затем я столкнулся с еще более серьёзным вопросом: «Неужели люди убивали друг друга просто потому, что так хотели политики? Почему они не сопротивлялись плохим политикам?»

Беседа становилась скучной для некоторых моих коллег, и тогда Шарлотта меня спросила: «Но как же ты на самом деле обратился к классической музыке?»

И вот беседа сменила направление, и через пару секунд мы заговорили о Моцарте, Бахе и Генделе, моих любимых классических композиторах.

После занятий по органу у мадам Франсуазы Левешен-Ганглофф в ее церкви в Нюйи-сюр-Сен, перед уходом, мы всегда примерно 5 минут говорили о Руанде с моим любимым профессором. Однажды, когда мы говорили о моем концерте во имя Мира, состоявшемся в Брюсселе, она процитировала одну фразу Вольфганга Амадея Моцарта, которую отныне я никогда не забуду: «Настоящий гений не может жить без сердца. Поскольку ни знания не возвышают, ни воображение, ни всё это вместе не создают гения. Любовь! Любовь! Любовь! Вот душа гения!»

Когда я возвращался в Руанду на каникулы, меня часто приглашал Премьер-министр месье Бернар Макуза, большой и давний фанат моих песен. Я рассказывал ему о моей активной деятельности в самом сердце руандийского сообщества в Европе. Он был впечатлён, он меня поддерживал. Он сказал мне, что часто говорит обо мне с Президентом. Тогда я дал ему DWD моих концертов в Европе как подарок для него и для Его Превосходительства. Я всегда был горд тем, что Премьер-министр, закончивший когда-то ту же семинарию, что и я, большой любитель церковной музыки, регулярно приглашает меня. Тогда же, в июле 2004 года, когда я был на каникулах, я возобновил контакт с моим другом хуту из Кибехо, который помог мне – он разыскал Бландин, мою старую подругу по начальной школе в Кибехо, чей отец был обвинен в участии в убийстве моего отца. В то время ее отец и мать были заключенными тюрьмы Карубанда в Бутаре. Когда я ее встретил в поликлинике города Бутаре, в которой она стажировалась, я предложил ей пойти куда-нибудь, посидеть, поговорить. Она с большими сомнениями согласилась пойти со мной в мотель неподалеку от поликлиники. Я сказал ей, что приехал разыскать ее, поскольку я занялся розыском своих старых друзей, и что ее я особенно хотел разыскать, потому что она была мне особенно близка.

– Я знаю, что твои родители сейчас в тюрьме и что они среди прочих обвиняются в участии в убийстве моего отца. Я не знаю, правда ли это, но даже если это правда, я не хотел бы смешивать тебя с твоими родителями. Мы же были детьми.

– Почему ты вспомнил обо мне?

– Потому что мы были близки… Потому что я вспомнил о моих старых товарищах, которые помогли разыскать тебя…

– Тогда чего же ты хочешь?

– Мне было бы приятно просто наладить контакт… и сказать тебе, чтобы ты не раздумывая связывалась со мной, когда тебе захочется. Я хотел сказать, что тебе нечего стыдиться передо мной обвинений, которые предъявлены твоим родителям. Для меня наша дружба продолжается.

– Ты думаешь, что это возможно? Твоя семья знает, что ты приехал повидать меня?

– Вообще-то нет, это моё решение. Я не должен давать отчёта никому.

– Ты живёшь в Европе, это так?

– Да. Уже год прошёл…

– У меня есть кассета с твоими песнями.

– Да ну? Это так мило. А где живут твои братья и сёстры?

Тогда она мне рассказала, что она пережила после геноцида, как они покинули Кибехо и бежали от РПФ. К сожалению, все члены ее семьи уже умерли. Её мать умерла в тюрьме несколькими годами позже освобождения отца. Он отсидел в тюрьме несколько лет после того, как сделал признание перед трибуналом Гачача.

Вернувшись в Европу после встречи с Бландин, я чувствовал себя гораздо сильнее. Я собирался продолжить проповедовать прощение и примирение. На концертах в руандийском сообществе я начал рассказывать мою историю с Бландин и делился своей верой и убеждением, что молодёжь не должна расплачиваться за то, что сделали родители.

Многие из руандийцев торопили события и утверждали, что я собрался жениться. Этот слух очень быстро разлетелся по стране и постоянно муссировался в местной прессе, когда она говорила обо мне.

Появились неведомые мне люди, которые давали советы насчет моей будущей предполагаемой женитьбы: «Дорогой брат Кизито, я тоже тутси, спасшийся от геноцида, и я не поддерживаю твою идею жениться на этой девушке… Так не должно быть… и так далее…» Но кто им сказал, что я собираюсь жениться? Вместо того, чтобы прислушаться к словам о примирении, которые я пытался донести до них, многие предпочли вторгнуться в мою личную жизнь.

Для меня всё ясно: «Дружба и даже любовь, а не насилие, должны существовать в отношениях между хуту и тутси, насколько это возможно. Поколение руандийцев, живущее после геноцида, не должно ни чувствовать себя жертвой, ни нести ответственность за преступления, совершенные их отцами, дедами или прадедами. Если я пережил геноцид, то у меня есть единственная идеальная возможность успокоить молодых хуту, чьи отцы были вовлечены в геноцид. Следовательно, для меня роль, которую я играю в процессе примирения, это роль выжившего в геноциде. И это вовсе не постоянное ощущение себя как жертвы и требование справедливости. Роль жертвы – это участие в процессе примирения и успокаивание, стремление очеловечивать палачей.

Многие задаются вопросом, возможно ли прощение, если люди, которые нас оскорбили, не проявили никакого смирения, чтобы мы могли их извинить, не попросили прощения и т. д.? Я считаю, что прощение – это внутренний акт, который в первую очередь приносит пользу тому, кто прощает. Прощение освобождает того, кто прощает. Когда я прощаю, я получаю некоторую свободу.

Я освободился от груза ненависти, злобы, от чувства мести, чья тяжесть лежала на моём сердце все эти годы. Но зачем же ждать? Чтобы исцелиться, нужно ли ждать исцеления от других? Я говорю об «исцелении от других», поскольку со стороны палачей стремление смириться и попросить прощения требует также огромных сил. Смирение. Нет ничего больше и нет ничего сильнее, чем смирение. Смирение – это оружие, побеждающее эгоизм и гордыню. Но оно дано не каждому.

Для меня стремление палача, который хочет преобразиться, попросить прощения и примириться должно быть простимулировано и поощрено доброжелательным отношением со стороны жертвы. Если вы сделали мне плохо, я могу не мстить вам, но выработать такое отношение, которое исключит вас из поля моего внимания, я буду избегать вас. В этом случае вы никогда не посмеете приблизиться ко мне. Но я могу выработать отношение доброжелательное, смотреть на вас приветливо; в этом случае я побуждаю, я поощряю ваше решение приблизиться ко мне, и вы можете избавиться от бремени.

Конструктивное отношение со стороны жертвы – это не постоянные обвинения в адрес своих обидчиков. Позитивное и конструктивное отношение со стороны жертвы включает в себя взгляд на обидчика как на человека, который может стать выше своих преступлений, сильнее своих слабостей. Конструктивное и позитивное отношение жертвы – это желание перестать постоянно чувствовать себя жертвой и перестать требовать помощи, восстановления прав и справедливости. Конструктивное и позитивное отношение жертвы – это ощущение себя центральным участником в процессе примирения и разрешения конфликта.

И поэтому я, со своей стороны, утверждаю с верой и убеждением, что ключ к примирению находится в сердце жертвы. Если у жертвы будет желание отгородиться и постоянно обвинять палачей, то двери примирения останутся закрытыми. Но если жертва выберет отношение доброжелательности, открытости и прощения, она откроет дверь примирению и преобразованию.

Вообразим, что Иисус ждал бы, когда Савл покается сам и перестанет убивать христиан, чтобы его простили. Ничто не может убедить нас в том, что это могло бы произойти. Но Иисус (будучи жертвой, прежде всего) не ждал акта смирения от Савла, чтобы показать силу прощения и примирения. На пути в Дамаск, когда самый кровавый преступник в истории христианства собирался продолжить свое гибельное дело уничтожения последователей Иисуса в надежде снова убить Господа уже после Его воскрешения, Иисус сделал первый шаг и пришел к Савлу, который стремительно преобразился в Павла и примирился с Богом через Воскресение Христово.

Бландин осталась навсегда моим хорошим другом. К сожалению, мы не часто встречаемся, но у меня с ней очень хороший контакт. Нескольким годами позже она дала мне контакты своего отца, которого я простил еще до нашей встречи. Я даже съездил в Кайонзу, чтобы встретиться с их семьёй. Физическая встреча была нужна мне, чтобы по-настоящему простить его.