Текст книги "Цвет счастья"

Глава 29

Порой силы на то, чтобы изменить свою жизнь, проистекают всего из одного замечания.

Внезапно – это случилось весной, – сбросив с себя все, прежняя Флорентина исчезла. Ее место заняла уверенная в себе девушка, неповторимая, вдохнувшая жизнь в свою мечту.

Она освободилась из слишком тесного кокона и наконец расправила крылья, всего за несколько недель построив свой собственный мир.

Флорентина полностью отдалась своей страсти – изготовлению эфирных масел и натуральных лечебных средств. О целебном действии ее препаратов вскоре узнал весь город. Жюль оборудовал для нее собственную лабораторию и процедурный кабинет в бывшем летнем домике. Чтобы полечиться у Флорентины, люди стекались со всех сторон света.

Хотя Луиза знала, что деятельность дочери не нравится в ее кругах тем, кому должна бы нравиться, в какой-то момент она с этим смирилась. Жюль и Флорентина уже давно были друг другу ближе, чем она любому из них, и Луиза не вынесла бы, если бы оба полностью отвернулись от нее.

Задолго до рождения Флорентины – в период нереализованного желания иметь детей – неутолимая жажда материнства растеклась в Луизе, как черные чернила, словно покрыв собой все, чем она была раньше. С каждой новой потерей ребенка черное пятно внутри только росло. Как темная краска на полотне, постепенно впитывающаяся все глубже в волокна материала, внутри Луизы образовалась большая черная дыра.

Когда она наконец взяла Флорентину на руки, это пустое пространство полностью заняло маленькое существо. Луиза проецировала на дочку все свои желания и потребности. Однако та, как и любой подросток, в конечном счете превратилась в девушку, ищущую свой собственный путь, и чем больше она начинала отделяться от матери, тем с большей паникой Луиза пыталась ее удержать. Тогда Луиза поняла, что отпускать – что на самом деле требовало меньше усилий, – несравненно тяжелее.

Когда Флорентина наконец устроила свою жизнь, и Луиза неизбежно стала проводить больше времени наедине с собой, ей пришлось осознать, что той женщины, которой она была до материнства, до проявления желания иметь ребенка, больше не существует. Даже глядя в зеркало, она не находила в себе ничего, что напоминало бы ей о двадцати-, двадцатипяти-, тридцатилетней себе. В ней росли опасения, что все, что она когда-то собой представляла, безвозвратно потеряно.

Луиза достигла этапа, когда мы все задаем себе одни и те же вопросы: стоит ли наша жизнь того, чтобы ее жить? Имеет ли она значение? Неужели она уже прошла? Нагрянет ли что-то, что встряхнет нас, пробудит от привычного оцепенения? Вопросы, обрушившиеся на Луизу внезапно и с такой силой, что у нее чуть не закружилась голова. Вопросы, сопровождавшиеся неопределенной печалью и ощущением, что все, что когда-либо давало ей опору, безвозвратно ушло.

Какой была жизнь? Была ли она просто набором принятых и непринятых решений? Совокупностью обстоятельств и совпадений и наших толкований на их основе? Или жизнь была чем-то большим? Была ли она частью более масштабного плана? Если да, то, где в нем место Луизы?

Глава 30

– Во мне Флорентина не нашла ничего из того, что искала, – как бы случайно сказала однажды Луиза Жюлю, имея в виду совершенно не случайные вещи.

– Это не так, – ответил он.

В последние годы Жюлю не удавалось подобраться к Луизе. Как только он пытался поговорить с женой на более глубокие темы, ее первоначальное дружелюбие исчезало, и на лицо снова ложилась маска безразличия.

Жюль наблюдал, как она соединяет кончики пальцев обеих рук и задумчиво их рассматривает. Луиза посмотрела на него снизу вверх. Впервые за много лет посмотрела по-настоящему. И он решился выразить свои мысли, тщательно подобрав слова:

– Каждому человеку нужна своя собственная жизнь. Мы можем гордиться тем, что Флорентина идет своим путем. Нам нужно поощрять ее отличие от нас, чтобы она могла проявлять свои таланты. Она имеет право на собственную жизнь, как и любой другой человек.

– Ты говоришь так, будто я лишила ее этого права, – резко сказала Луиза.

– Я этого не говорил.

Молниеносно голос Луизы снова зазвучал напряженно. Она ощутила дремлющий глубоко внутри гнев на себя и на мир.

– Флорентине не помешает пройти через то, что ей не нравится. Это закалит ее и в будущем позволит лучше справляться с ударами судьбы. Жизнь – это не прогулка. Это бег на выносливость, к тому же с препятствиями.

– Тем не менее мы должны иметь возможность стать теми, кем хотим быть. Только тогда мы обретем счастье. И Флорентина на пути к этому.

– Прошу тебя, Жюль. Не преувеличивай. Не думаю, что художественная школа была неправильным выбором для Флорентины. А хоть бы и так! Неправильный выбор профессии в начале пути – еще не конец света.

– Нет. Не конец. Но вещь серьезная. Мы ведь не должны усложнять Флорентине жизнь больше, чем нужно. Если она так быстро смогла исключить для себя эту профессию – тем лучше. Сложностей и так хватает. Извини, Луиза, но мне порой кажется, что ты хочешь сделать из нее женщину, которой мечтала стать сама. Но это уже другой разговор. Я хочу сказать, что нам надо больше доверять своему ребенку. Как и другие родители, мы переоцениваем свое влияние на ее счастье.

– Переоцениваем свое влияние на ее счастье? Хочу сделать из нее ту, кем не смогла стать сама? Глупости. О чем ты говоришь, Жюль?

– Мы оба не можем признать свой предел.

– Что ты хочешь этим сказать?.. Речь идет о Флорентине, а не о нас.

– Возможно, и о нас тоже. Вот смотришь на людей и видишь, что у них есть мечты. Смотришь на нас – видишь, что у нас их больше нет.

– Флорентина моя мечта. Она наполняет меня.

– Луиза, заполнять свою пустоту другим человеком – не самое лучшее решение. Этот человек, скорее всего, однажды уйдет и заберет с собой все, что в тебе есть. Только то, что ты вкладываешь в себя, создаешь внутри себя, принадлежит тебе навсегда. Этого у тебя никто не отнимет. Наше счастье должно зависеть лишь от нас самих.

– От одной мысли о том, что Флорентина когда-нибудь уедет, моя и без того жалкая жизнь кажется мне еще более ничтожной.

– Ты ощущаешь свою жизнь жалкой?

– С каждым годом материнства во мне все меньше той Луизы, женщины с ее собственными желаниями и представлениями. Я больше не та, кем была когда-то.

– Мы все больше не те, кем когда-то были.

– Ну тогда я не та, кем хотела быть.

– Никто не обречен оставаться тем, кто он есть. У всех нас есть выбор. Я бы не хотел, чтобы ты видела все в таком мрачном свете.

– Я стараюсь вообще ничего не видеть.

– Мир вокруг тебя – это отражение твоего внутреннего мира. Измени свои мысли, и ты изменишь обстоятельства.

– Я чувствую себя загнанной в угол. Что можно изменить в моем возрасте?

– Попытайся вспомнить себя. Порой нам приходится искать дорогу к самим себе, к тому, кем мы были, к тому месту внутри нас, где рождаются мечты. Это может быть долгий путь, если мы ушли уже далеко от себя истинных, если он скрыт под листвой прожитых лет. И смотря насколько крепко нас закалила судьба. Однако те, кто отправляется на поиски, всегда прибывают к цели, даже если они еще не знают, где находятся. Я в этом уверен. Зачастую то, что мы открываем, оказывается не тем, что мы искали, но тем, что нам необходимо. Отправляйся на поиски, и очень скоро в тебе снова вспыхнет страсть, которая когда-то заставляла твои глаза сиять, а жизнь – цвести. Иногда двигаться навстречу зарождающемуся будущему нам мешает лишь нехватка фантазии.

Луиза оперлась головой о руки. После долгого молчания Жюль сказал:

– Ты найдешь свое счастье. – Но в тот же момент пожалел, поскольку это прозвучало так, будто он хотел уйти из ее жизни.

Луиза это поняла.

– Мы. Что от нас осталось?

– О чем ты?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я, Жюль. Я понимаю, что надолго тебя покинула, когда так сильно захотела ребенка, а потом наконец родила. Но, когда я снова захотела жить совместной жизнью, мне стало ясно, что ты ею больше не живешь.

– Нас навсегда связывает любовь, любовь к нашему чудесному ребенку.

– Став родителями, мы потеряли друг друга.

– А возможно, задолго до этого. Думаю, нам обоим еще предстоит найти свое истинное место в мире. И сделать это мы сможем лишь тогда, когда придем к самим себе. Может, тогда это будет означать, что наши жизненные пути разойдутся. А может, и нет. Ясно одно: то, что мы значим друг для друга, можно сохранить. Прошлое, которое мы создали вместе, у нас уже никто не отнимет. Пришло время каждому идти своим путем.

Глава 31

Луиза знала, что он прав. Как далеко она ушла от человека, которым когда-то была?

Временами ее удивляла способность Жюля относиться ко всему и всем с пониманием. Она задавалась вопросом, к чему приведет это понимание или к чему оно уже привело. В минуты подобных размышлений Луиза еще чаще, чем обычно, думала о том, что ее дочь совсем на нее не похожа. На Жюля она тоже не похожа. Тогда на кого? В голове всплывали обрывки мыслей. На лице промелькнуло подозрение, словно отблеск света на мутном озере. Луиза захлопала в ладоши, будто желая избавиться от навязчивых мыслей, встала и сказала себе:

– Луиза, Луиза, только не сходи с ума. – Она прогнала из головы все чудовищное.

После рождения Флорентины их с Жюлем брак из года в год менялся. На смену страсти пришла дружба. В этих отношениях Луиза ощущала себя в безопасности, однако в то же время чувствовала, что ее женственность умирает. Иногда она даже жаждала, чтобы ее пронзила боль, просто чтобы снова себя узнать.

Когда они в последний раз друг друга желали? Желал ли он ее вообще? Или он уже давно желает другую?

Мы ожидаем от других лишь того, на что способны сами, хорошего или плохого. Мы видим в других лишь то, что уже есть в нас.

Саму Луизу не удивило, что в какой-то момент ее привлек другой мужчина. Она знала его еще со школы, а год назад случайно встретила снова. Его звали Азис. Теперь он был известным врачом. Азис любил искусство и время от времени покупал картины в ее галерее.

Когда Луиза смотрела на него, ее захватывали воспоминания о прошлом. О днях, наполненных счастьем. О почти забытых днях. Это были отношения из прошлого, прошлого, которое внезапно снова стало настоящим и окутало ее собой, словно теплым защитным плащом. Вернуло ей чувство легкости, утраченное с Жюлем. Тогда, как и сейчас, Луизу и Азиса связывала непринужденная дружба. Отношения без обязательств. Необременяющая симпатия. Уважение друг к другу, которое придает сил собственному «я».

Это произошло однажды во второй половине дня. Луиза закрыла галерею, задернула шторы в задней комнате, и они оба выскользнули из одежды. После она почувствовала себя живой и сильной. Наполненной. Желанной. Пусть это и не была любовь.

Смерть отслоилась от Луизы, как кора отслаивается от платана из-за его быстрого роста. Она избавилась от сухого покрова, сбросила его. Всего за один день она выросла из своего погибающего «я», содрала его с себя, словно обожженную кожу.

Луиза почувствовала себя неуязвимой, хотя бы на миг. И, пожалуй, что самое важное, – в каком-то смысле равной Жюлю. Ее любовь больше не зависела только от него, от ее мужа, у которого, казалось, все схвачено. Который для всего находит правильные слова. Которому жизнь почти ничего не может сделать. Который понимает даже бесконечно чуждую ей дочь.

То, что Луиза изменила в тот день, нарушила верность, она приписала Жюлю. В конце концов, это он лишил ее возможности чувствовать себя в браке живой, поэтому она имела полное право ожить с другим мужчиной. Пойти путем, которым Жюль никогда не следовал и не последует.

Луиза спустилась к озеру и поплыла сквозь тростник. Казалось, будто она плывет на месте. Время остановилось. А со временем и чувство блаженства.

Глава 32

Лежа на берегу озера, Луиза развернула лист бумаги, который Азис положил ей в карман, когда они прощались, прежде чем поцеловать ее в последний раз.

Вскоре после того, как они нашли друг друга, их пути снова разошлись, и она знала, что больше никогда его не увидит.

Дорогая Луиза,

мы оба знаем, что наша сегодняшняя встреча была первой и последней.

Ты находишься в поиске сама не зная чего.

А я думаю, что нашел то, чего никогда не искал.

Мы оба возвращаемся к жизни, которая изменилась за несколько часов.

И это хорошо.

Ты спрашивала у меня, где искать ответы.

Я не знаю.

Единственное, что я, как мне кажется, знаю, – что размышления не помогут найти ответов на главные жизненные вопросы. Решения кроются в самой жизни. Проживая ее, мы узнаем то, что в глубине души нам уже известно, но остается скрытым глубоко внутри нас.

Ты не можешь найти смысл жизни нигде, кроме как в себе самой. В этом ее загадка.

Когда выбираешь путь, доверяй тому, что говорит тебе душа. Тогда ты выберешь правильный.

Твой Азис

Луиза сложила из письма кораблик и пустила его по озеру. Вода омывала исписанную чернилами бумагу и смывала слово за словом, предложение за предложением. Азис прав: ответ был в ее сердце.

Глава 33

Только оставшись в одиночестве, он сбрасывал маску и смотрел на свое изможденное лицо. С годами поддерживать ложь становилось все сложнее. На фасаде появились первые трещины. Чем дальше они распространялись, тем сильнее рос страх быть раскрытым.

Он боролся со своей ложью, как путешественник со слишком большим багажом. Не мог с ней жить, но и без нее не мог остаться, и постепенно начал чувствовать, что разрывается между тем, что хотел бы сделать, и тем, что нужно делать, словно натянутая ткань, осыпаясь по краям.

В любой момент время могло раскрыть его поступок, а ледяное дыхание истины – унести Жюля прочь. Он чувствовал, что ложь движет им, кружит его, как вызванный им самим ураган кружит листок с дерева. Листок, который теперь беспрестанно носится по улицам, нигде не обретая покоя.

Глядя в зеркало, Жюль видел человека, отмеченного клеймом молчания. С бесцветными, словно вода в стакане, глазами. С черными, словно чернила, морщинами. Обессиленный чувством вины и раскаяния, он чувствовал себя птицей, упавшей с небес.

В сущности, Жюль ощущал себя так же, как и Луиза: он больше не мог найти в себе того мужчину, которым когда-то был. Он стал себе чужим и устал от самого себя.

Жюль уже не мог сказать точно, когда все вышло из-под контроля, когда он потерял из виду свой собственный путь. Он лишь знал, что ему жаль Луизу. И что жалость – всегда плохой советчик. Что из глубокого отчаяния он совершил ужасную ошибку и не исправил ее, а задвинул подальше, оставив покрываться плесенью.

Теперь Жюль больше не мог этого выносить. Дойдя до предела, бывший судья чувствовал себя погребенным под своими мыслями. Жизнь во лжи давила на него, будто надгробная плита.

Как бы Жюль ни ломал голову, он не находил выхода, словно человек в тюрьме без окон, мечтающий о свободе.

Пока он шел к другу, торседору, все эти мысли бешено носились в голове, словно стая ос вокруг гнезда.

– Что скажешь, Жюль? – спросил друг, когда тот вошел в магазин сигар.

– Что тут скажешь? – Жюль рухнул на стул рядом с входной дверью и провел по глазам дрожащими пальцами.

– Неважно выглядишь, – заметил торседор, подняв взгляд от табачного листа, из середины которого только что вырезал жилку. – Тебя что-то гнетет. Меня не проведешь, – он бросил жилку к остальным, в мусорное ведро. Затем снова опустил взгляд на половинки табачного листа и начал обрезать их до нужного размера. Остатки, которые позже использовал для начинки, он отбросил в сторону.

– Можешь класть все, что угодно. В табачный лист, в смысле, – вздохнул Жюль.

– Все, кроме жилки из середины листа. Ее я вырезаю. А теперь, дружище, ответь: что мы должны вырезать из твоего сердца, чтобы ты снова смог раскрыть весь свой аромат?

Жюль посмотрел на пол. И пробормотал:

– Двадцать лет назад… – Он сделал короткую паузу. – Двадцать лет назад я совершил ошибку, принял решение, которое навсегда изменило судьбы многих людей.

– Такое происходит каждый день, дружище, – ответил торседор, проводя руками по мягкой эластичной поверхности табачных листьев, напоминающей тонкую кожу. – Люди принимают решения и тем самым меняют естественный ход вещей. Не только в своих жизнях, но и в жизнях многих.

– Моя ошибка намного серьезнее, – сказал Жюль. – Я поставил Луизу, Флорентину и многих других людей в ужасное положение.

– Но ведь с твоей женой и дочерью все в порядке. У меня нет ощущения, что они находятся в ужасном положении, – ответил торседор и промокнул листья смоченной в воде тряпкой.

– Они ни о чем не подозревают. Я обращаюсь с ними так же бережно, как ты со своими листьями.

– Если начинка будет слишком влажной, она склеится, и сигара затвердеет. Тогда через нее больше не будет проходить воздух.

– Необходимо всегда соблюдать правильную дозировку, не так ли? Как и в случае с открытостью и молчанием. Излишняя открытость может стоить тебе всего, а чрезмерное молчание, наоборот, подобно спящему вулкану: внутри тлеет пламя, но однажды правда раскрывается, извергается и хоронит все под своей лавой.

Торседор посмотрел на Жюля.

– Ты хотел им навредить? Луизе и Флорентине?

– О чем ты? Конечно, нет. Как я мог этого хотеть? Я желал им самого лучшего. Но слишком поздно осознал, что неправильные поступки никогда не доводят до добра. – Жюль закрыл иссеченные фиолетовыми прожилками веки и положил на них пальцы.

– Не важно, какие глупости мы, люди, совершаем, друг мой, – сказал торседор и похлопал Жюля по плечу, поднявшись, чтобы положить табак на кожаную ленту станка для скручивания сигар. – Если они сделаны из благих побуждений, в них не может быть ничего плохого. Даже если кто-то сочтет твой поступок предосудительным, это еще ничего не будет значить. Человек видит со стороны лишь голые факты, а не истину.

– Хотел бы я, чтобы все сошло мне с рук. Но нет, моя ошибка серьезнее. Непоправимая ложь. Если бы я только мог тогда представить, к чему она приведет.

– Боюсь, Жюль, мы ничего не можем знать наверняка. Большинство людей делают то, что считают лучшим для себя и других. Уверен, двадцать лет назад ты сделал то же. – С помощью станка торседор закатал табак в табачный лист. Затем он поместил заготовку к остальным в форму и наконец под пресс. – Готово, – сказал он. – Полежат день под прессом, потом я подрежу их до нужной длины, заверну в покровный лист, и ты сможешь попробовать этот сорт.

– Как бы редко я ни курил, всегда остаюсь верен сигарам «Партагас». Привычка. Хоть какое-то постоянство. – Жюль глубоко вздохнул. – У тебя не найдется одной?

Торседор смотрел на друга и некоторое время молчал.

– Может, сначала по стаканчику? – Он налил Жюлю бренди и поставил рядом с ним на деревянный столик.

Жюль обхватил стакан рукой и одним махом влил в себя содержимое. Затем поставил стакан обратно и произнес:

– Я играю со временем. Кто сможет дольше скрывать правду? Оно? Или я? Кто-то из нас рано или поздно раскроет ложь. Время, потому что перехитрит меня и однажды все станет явным. Или я, потому что сломаюсь. Но прошлое никогда не остается в прошлом.

– Хоть я и не знаю, что тебя так угнетает, Жюль, и тебе не обязательно мне рассказывать, но, глядя на тебя, я вижу, что, возможно, было бы лучше прекратить эту гонку со временем. – Он протянул ему открытую коробку сигар «Партагас».

Жюль вынул одну и откусил кончик.

– Начав лгать однажды, уже не можешь остановиться.

Торседор захлопнул коробку и положил ее обратно на полку.

– Представь, – сказал он, – что ты спасаешься от воды в реке на бревне. Пока ты спокойно стоишь на нем, все в порядке. Но как только ты начинаешь бежать, бревно начинает вращаться. Теперь ты вынужден продолжать двигаться, чтобы не упасть в воду. Бревно так и будет вращаться все быстрее, и тебе придется все быстрее бежать. Однако суть в том, что ты должен спрыгнуть в ледяную воду, пока еще не разучился плавать. Потому что если ты будешь бежать по бревну слишком долго, то в какой-то момент забудешь, каково это, в изнеможении упадешь в воду и утонешь. – Он помедлил и посмотрел на голубой дым, поднимающийся к потолку от сигары Жюля.

– Я уже двадцать лет бегу по этому бревну. И, говорю тебе, непременно упаду. Мне надоело бегать. Я устал. Долгое время мысль о потере той жизни, которую мы с Луизой так усердно строили, казалась мне хуже, чем поддержание лжи. Снова и снова я надеялся, что от прошлого можно отречься, обезвредить его, похоронить. Теперь я знаю, что это невозможно.

– Тогда спрыгни с бревна и скажи ей.

– Она пошлет меня к черту.

– С чего бы?

– С того, что я причинил вред ей, Флорентине и другим, вмешался в самую суть ее жизни.

– Что бы ты ни сделал, Жюль, никто не сможет послать тебя к черту.

– Почему?

– Потому что, как мне кажется, с тех пор, как ты это совершил, ты уже живешь в аду.

Жюль опустил голову.

– Ты не хуже всех нас. Поверь, дружище, нет ничего, абсолютно ничего, на что мы, люди, не способны, – ни хорошего, ни плохого, – сказал торседор. – Мы все можем чувствовать то, что могут чувствовать другие. Если ты понимаешь человека, то ты понимаешь и его поступки.

Каким же бесценным был такой друг. Один-единственный разговор, благодаря которому тревога постепенно покинула глаза Жюля, и они засияли надеждой на то, что еще не все потеряно.