Текст книги "Книтландия. Огромный мир глазами вязальщицы"

Клара Паркс
Книтландия

Clara Parkes

Knitlandia: A Knitter Sees the World

© 2016 Clara Parkes

© Парнюк Л. В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Последние десять лет Клара Паркс практически каждые две недели либо приезжала в какой-нибудь город, либо уезжала из него. Глаза и уши (и пальцы) вязального мира – она повидала много чего.

В «Книтландии» она увлекает читателей в незабываемые путешествия – большие и малые – из фьордов Исландии в уютный магазин пряжи в 13-м округе Парижа, из шумной прядильной фабрики в Таосе на фестиваль в Эдинбурге.

С присущими ей красноречием и юмором Паркс искусно прядет нить повествования – личного, но в то же время универсального – о самой сути, о том, что значит быть вязальщицей.

В путь

Когда мне было шесть лет, мы с мамой как-то ездили в магазин за продуктами. По возвращении она не стала возиться с дверью гаража, а просто припарковалась на подъездной дорожке и ушла в дом, оставив меня дремать в машине, как обычно. Проснувшись, я отстегнула ремень безопасности и пошла домой обедать. Через несколько минут в нашу дверь постучал человек в форме и сказал: «Ваша машина горит».

Столб дыма поднимался над тем, что было нашим надежным минивэном VW Bus. Как нам пояснили, скорее всего, лопнул топливный шланг, и бензин, попав на все еще горячий двигатель, воспламенился. Все четыре шины расплавились, а стекла разлетелись на миллион мелких осколков. Можно было бы подумать, что этот опыт полностью отвадил меня от автомобилей. Как ни странно, произошло наоборот. Это лишь усилило мое желание путешествовать, словно реальная опасность заключается в том, чтобы остановиться на одном месте. Мое детство прошло в грандиозных поездках, в приключенческих путешествиях на старых автомобилях по всей Америке, в играх в слова и в подсчетах номерных знаков машин. После развода мама перевезла нас в Тусон, где мы открыли для себя более простые способы побега. Иногда по выходным, так и не дождавшись звонка от очередного бойфренда, она бормотала проклятия, и все грузились в машину. Опустив стекла, мы мчались за закатом по Восточному бульвару Спидвей, пока уличные фонари и тротуары не уступали место бесплодной пустыне и длинным теням кактусов сагуаро.

Извилистая дорога вела вверх, вверх, вверх, и вдруг резкий поворот выводил нас прямо к перевалу Гейтс Пасс. Впереди открывался бескрайний пейзаж. Потом мы спускались с горы в безжизненную пустыню. Подыскивали местечко и съезжали на обочину. Как только стихал шум автомобиля, наступала оглушительная тишина пустыни. По мере того как наши глаза привыкали к темноте, в небе постепенно проявлялся настоящий сверкающий город огней. Мама обычно лежала на капоте машины, а мы с братьями, как гремучие змеи, предпочитали тепло асфальта пустой дороги.

Запах пустыни был сладким и экзотичным. Лежа на земле, я видела над собой только звезды. Казалось, того и гляди, гравитация повернется вспять и небо поглотит меня. И я полечу вверх, вверх, вверх, в космос.

В конце концов мама окликала нас, и мы возвращались в машину. Стоило лишь миновать перевал, и огни Тусона снова мерцали впереди, как драгоценные камни на черном бархате, зовя нас домой. Обычно мы не уезжали далеко от города, но даже такое короткое путешествие, всего лишь за перевал, удовлетворяло мою потребность в странствиях.

Моей первой настоящей работой после колледжа стало создание путевых очерков для издательства еще в эпоху до появления интернета. На самом деле и я, и мои коллеги-авторы редко куда-то ездили. Мы обзванивали всякие конторы и брали интервью у людей, которые понятия не имели, что у них берут интервью. Шерстили разные источники, работали с внештатными сотрудниками на местах и умудрялись собирать всю самую свежую и оригинальную информацию. Настоящие профессионалы в написании коротких отзывов. Мы с моим коллегой Джоном Пинсоном даже получили премию от Общества американских авторов путевых очерков. Шел 1995 год.

Когда эта работа изжила себя, я сосредоточила свои усилия в области высоких технологий и стала уже по-настоящему ездить в командировки. Перемещаясь из конференц-центров в конгресс-центры крупных сетевых отелей, из актового зала обратно в аэропорт, освещала мероприятия с такими названиями, как «Базы данных» и «Мир Клиент-Сервер» или «Экспо БД». Я участвовала в брифингах с вице-президентами высокотехнологичных компаний, каждую секунду ловя себя на мысли, что надо сматываться, пока они не поняли, как мало я разбираюсь в этих вопросах.

Еще работая в сфере высоких технологий, я запустила свой онлайн-журнал по вязанию Knitter’s Review. Это был 2000 год. Я захотела стать глазами и пальцами для вязальщиц как раз в такое время, когда мир резко наполнился новой пряжей, инструментами, книгами, гаджетами и интересными событиями. Той осенью я впервые отважилась отправиться на фестиваль овец и шерсти, который проходил в Вермонте. Позвонила по номеру, указанному в программе, чтобы задать интересующие меня вопросы. Ответившая женщина была довольно дружелюбна и вскоре уже предложила мне остановиться у нее дома на выходные. «Все равно я буду все время на ярмарке, – сказала она, – так что дом будет в твоем полном распоряжении».

Вязание вложило в мои руки идеальную призму, через которую можно увидеть весь мир.

Я отказалась, полагая, что она вполне может оказаться тем самым человеком, у которого в холодильнике лежат дохлые кошки. Но добравшись наконец до ярмарки, увидела, что там царило такое же дружелюбие. Никто не знал, кто я и чем занимаюсь, они просто были – или, по крайней мере, казались – искренне добрыми.

Им не терпелось поделиться своими историями, ответить на мои вопросы и дать советы. Такой обмен информацией заряжал энергией. Мне все это так понравилось, что я поехала еще на один фестиваль, а потом еще на один, и еще.

Вязание вложило в мои руки идеальную линзу, через которую можно увидеть весь мир. Я намотала тысячи километров за те пятнадцать лет, что пишу обзоры для Knitter’s Review, ведь практически каждые две недели либо приезжала в новый город, либо уезжала из него. Никогда целью моего путешествия не были головокружительные небоскребы или пафосные залы заседаний совета директоров. Я отправлялась в магазин пряжи, на прядильную фабрику, фестиваль овец и шерсти, ну или, может, в гостиницу или на ярмарку, захваченную, пусть и временно, вязальщицами. Каждое мое путешествие по-своему уникально, но главная цель – всегда одна. Я стала проповедником пряжи, я путешествую в поисках своей паствы.

Рассказы в этой книге относятся к тому времени, когда интернет был еще в зачатке, а рассылки по электронной почте, такие как мои, – невиданным ранее способом донести информацию и создать сообщество, которое мы считали небольшой онлайн-группой вязальщиц. Это истории наших встреч, людей и мест, важных событий и легенд, которые сыграли жизненно важную роль в динамично развивающейся культуре вязания.

В погоне за легендой в Таосе

Однажды, много лет назад, Луиза Гелентер выбирала продукты на ужин в магазинчике в Таосе, штат Нью-Мексико. И где-то в овощном отделе вдруг почувствовала, что кто-то стоит прямо у нее за спиной. Отойдя в сторону, она продолжила делать покупки, но тот человек снова подкрался к ней сзади. В раздражении она перешла к другой полке. Когда таинственный преследователь приблизился к ней вновь, Луиза обернулась и рявкнула: «Ну что надо?» Едва она успела произнести эти слова, как осознала, что перед ней – Джулия Робертс. Кинозвезда и заядлая вязальщица оказалась большой поклонницей творчества Луизы и просто постеснялась представиться.

Кто знает, как все было на самом деле, но именно эту историю любила рассказывать Луиза. В мире пряжи Луиза Гелентер стала легендой. Используя только воду и отборные минералы, насекомых, шкурки, ветки, корни, листья, лепестки и порошки, а еще знания, полученные в Боливии в начале 1970-х годов, она могла превратить натуральные волокна, такие как обычная шерсть и мохер, в яркую волшебную пряжу для вязания, ткачества и прочих творческих занятий. В конце концов ее пряжу стали производить на прядильной фабрике, но в самом начале всю пряжу она доверяла лишь узкому кругу проверенных прядильщиков, которые создавали роскошные, живые, насыщенные цветом мотки, единственные в своем роде. Одежда, связанная из такой пряжи, стоила целое состояние и была достойна любой красной дорожки.

В 1974 году Луиза открыла магазин под названием La Lana Wools, он помещался в старой студии Берта Филлипса[1]1
  Берт Филипс (1868–1956) – американский художник, живший в Таосе, Нью-Мексико. Известен своими картинами, изображавшими коренных американцев.


[Закрыть] в центре Таоса. Как Филлипс превратил Таос в место притяжения для художников, так и Луиза – для любителей натурального крашения. Как ткачи гобеленов стекались в Таос, чтобы поучиться у легендарной Рейчел Браун, так с конца 1970-х до начала этого века La Lana была местом паломничества для всех, кто интересовался натуральными красителями или пряжей натурального крашения.

Пряжа у Луизы была настолько оригинальной, что на ее фоне прочие магазины продавали спряденный эквивалент лапши быстрого приготовления. Большая часть пряжи производилась небольшими партиями из волокон, окрашенных естественным способом, которые смешивали и скручивали вручную в неповторимые мотки особенного качества. Они продавались на вес, как золото, – по 30 граммов. Производство каждого мотка состояло из многочисленных операций и требовало много времени – и, соответственно, высокой цены за такую работу, – поэтому она не имела конкурентов на этом рынке.

Такая одежда была способна сокрушить любого нерешительного человека.

Я приехала на Таосский фестиваль шерсти, и тогда впервые увидела La Lana. Октябрь в Нью-Мексико – это время чили, воздух был наполнен уникальным ароматом чили, который обжаривают на гриле на открытом воздухе. В горах Сангре-де-Кристоуже начинали опадать листья, но в городе все еще цвели розовые мальвы и русский шалфей, приятно контрастируя на теплом фоне глинобитных стен.

Фестиваль проходил в парке Кит Карсон в центре города. Там широким кругом, словно караван фургонов переселенцев в конце дня, располагались прилавки избранных продавцов. В середине круга дуэт скрипки и гитары наигрывал мелодии, а люди танцевали на траве. Обстановка была волшебной.

La Lana в тот год не участвовала в фестивале, как я подозреваю, по той простой причине, что магазин располагался совсем рядом с парком. Поэтому я, следуя зову сердца и долгу, покинула фестивальную площадку, перешла через дорогу и через маленький дворик и зашла в La Lana.

Едва переступив порог, я оказалась словно в магазине готовой одежды. Это было похоже на трейлер с гардеробом для съемок экзотического фильма – фантазийные текстурированные жилеты и туники, нечто среднее между индейскими гобеленами и церемониальными одеяниями. Такая одежда сокрушила бы любого робкого человека. Эти произведения искусства требовали величия. Ходили слухи, что по крайней мере одно из них принадлежало Джулии.

Дальше комната переходила в пространство, которое я не могу описать никак иначе, как храм пряжи. В комнате была массивная стена с окнами на север, сохранившаяся с тех времен, когда здесь находилась студия Филлипса. Но теперь вместо красок на холсте свет из окна освещал шедевр Луизы: струящийся водопад из множества сплетенных вручную мотков взрывного цвета и текстуры, нечто, не похожее ни на что, когда-либо виденное мной. Блестящие мохеровые пряди мерцали на фоне матовых шерстяных волокон, которые, казалось, все еще находятся в процессе скручивания. Это настолько потрясало, было необыкновенно и впечатляюще, что оставалось лишь замереть на месте и ахнуть от изумления. Это место заставляло говорить шепотом.

Я лишилась дара речи. Все, что смогла, так это сделать украдкой пару снимков, купить несколько мотков пряжи и потихоньку выскользнуть из магазина. После того как я написала об этом визите в Knitter’s Review, я получила письмо от Луизы, и мы понемногу начали вежливую переписку.

Несколько лет спустя я вновь поехала в Таос, специально, чтобы повидаться с Луизой. Я писала книгу «The Knitter’s Book of Yarn» и хотела узнать больше о внутренней кухне производства пряжи. По счастливой случайности у Луизы уже была собственная прядильная фабрика. В 1991 году она вместе с двумя деловыми партнерами запустила производство шерсти в долине Таос. Одним из ее партнеров по бизнесу стал Роберт Доннелли – ветеран индустрии, которого сама Луиза представляла всем как своего гуру во всем, что касается пряжи. «Он может рассказать тебе все», – говорила Луиза. Мне как раз нужно было знать все, поэтому, когда нас пригласили в Нью-Мексико на свадьбу дальнего родственника, я тут же написала Луизе по электронной почте и договорилась о встрече.

Мы приехали в город всей своей семьей. Когда все отправились в гостиницу, я поехала в La Lana, чтобы нанести, как я думала, короткий визит. На этот раз я подошла к женщине за кассой, представилась и сказала, что хотела бы увидеться с Луизой. Чтобы утихомирить бабочек в животе, я сделала вид, что изучаю корзину с красителями.

Позади раздался зычный голос. Казалось, все расступились – если не физически, то энергетически – перед невысокой, коренастой, немолодой женщиной, которая только что вошла. Сделав глубокий вдох, я улыбнулась и протянула ей руку для приветствия. Но Луиза ее не пожала. «Не, – покачала она головой. – Ты не Клара. Слишком молодая».

Я не настолько хорошо ее знала, чтобы понять, серьезна она или нет, но выглядела она рассерженной. Вся моя уверенность куда-то испарилась, внезапно я почувствовала себя маленьким ребенком, выскочкой. Ей было, наверное, за шестьдесят, она уже стала легендой, у нее даже были свои помощники и протеже, которые выполняли тяжелую работу. Луиза приняла меня за кого-то равного ей, хотя на самом деле я была только в начале пути.

Мы исправили ситуацию небольшой беседой ни о чем, и она показала свой магазин. Вспомнив, зачем я пришла, она спросила: «Поедем к Роберту?» Фабрика находилась за городом. Туда можно добраться только на машине, объяснила она. «Есть машина?» Я промямлила, что машина припаркована возле отеля, это прямо напротив…

«А, черт с ней, – она покачала головой, – я поведу».

Не так я себе все это представляла.

Мы сели в древний Volvo, мне пришлось осторожно разгрести заднее сиденье. Машина была как помойка. Не такая помойка, как в телешоу «В плену ненужных вещей», а своего рода хаотичная свалка, которую можно представить в машине Джексона Поллока.[2]2
  Джексон Поллок (1912–1956) – американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма, оказавший значительное влияние на искусство второй половины XX века.


[Закрыть] Среди пустых пластиковых бутылок и поцарапанных кассет валялось что-то вроде сувениров со скотного двора, оставшихся от ее экспедиций по сбору ингредиентов. Я представила, как Луиза резко тормозит на обочине дороги, хватает ведро, ныряет в чащу и торжествующе выходит оттуда с теми самыми веточками, которые так необходимы для получения насыщенного оранжевого, медного или красного цвета. То, что нам кажется высохшим валежником, для нее – палитра с красками.

Мы медленно выехали из города, все дальше и дальше, пока вокруг не развернулась пустыня. Как раз в тот момент, когда я начала думать, а не следовало ли захватить с собой сумку с одеждой, мы приехали в Арройо Хондо, где и свернули с основной дороги.

В окружении одиночных трейлеров, заборов из колючей проволоки, брошенных машин и лающих собак стояло маленькое, неприметное здание. Двери были открыты, а изнутри доносился оглушительный шум. Это была фабрика.

Едва мы вошли внутрь, как в нос ударил невыносимый запах ланолина, смешанного с замасливателем[3]3
  Замасливатели – многокомпонентные составы, включающие минеральное масло, эмульгаторы и антистатические вещества, а также добавки, придающие волокнам определенные технологические свойства.


[Закрыть] для пряжи. Само помещение было довольно маленьким, размером примерно с мой гараж, места хватало лишь для основного оборудования. Первое, что я увидела, были бобины. Корзины с пустыми бобинами, корзины с полными бобинами, бобины на полках, бобины в картонных коробках. Мужчина с черными волосами, собранными в красивый конский хвост, отправлял аккуратные пучки волокон на ленту конвейера, которая вела к чесальной машине – огромному механизму с вращающимися цилиндрами. Я ахнула, когда легкая пена волокон рекой хлынула с другой стороны машины прямо на бетонный пол. Внезапно меня охватило непреодолимое желание лечь на пол, чтобы волокна падали на меня, – но я не поддалась искушению.

Прядильная машина стояла без дела, длинный ряд пустых бобин на ней был словно в ожидании. Чуть дальше я увидела тонкие полоски белого волокна, которые с шумом затягивались в какую-то хитроумную зеленую штуковину, а с другой стороны струились, словно мягкое мороженое, в высокое цилиндрическое ведро.

Но что-то пошло не так. Пожилой мужчина в серой футболке щелкнул выключателем, приподнял крышку и вытащил несколько волокон. К нему подошел другой человек, с седой бородой и в бейсболке с надписью Miller Racing, и они стали внимательно изучать этот маленький комочек волокна; оба показывали на что-то, потирали волокно кончиками пальцев, качали головами.

Должно быть, они о чем-то договорились, потому что мужчина в бейсболке сунул волокно обратно в машину, закрыл крышку и снова щелкнул выключателем. Заметив нас, он улыбнулся и подошел. Это был Роберт.

Он устроил мне краткую экскурсию по фабрике. Я уже видела чесальную машину, которая, как объяснила Луиза, играла ключевую роль в ее экспериментах с крашеной пряжей. Чем лучше удавалось контролировать волокна на входе, тем уникальнее были результаты на другом конце, когда наступало время для намотки волокон. В тот момент я не совсем понимала, о чем речь, но с готовностью кивнула.

Другая прядильная машина была в движении, нити медленно ползли через высокие валики к прутьям, подвешенным над машиной, затем через ряд роликов, где однониточная пряжа наматывалась на бобины. Рядом змеилась пряжа вверх от конусов, еще через один прут, через несколько петель, соединялась с другой нитью, а затем они вместе наматывались на большую бобину, уже как крученая пряжа.

Роберт прокричал объяснение сквозь шум, но, честно говоря, зрелище, звуки и запахи были настолько ошеломляющими, что я едва его слышала. Просто понимала, что влюблена в это место.

Наконец мы прошмыгнули в заднюю дверь и уселись на белые пластиковые садовые стулья, стоявшие в грязи. Луиза и Роберт сидели, прислонившись спиной к стене, глядя в вечернее небо. Там, где вода уже начала размывать глинобитную стену, виднелась крупная галька.

Луиза курила. Я задержала дыхание, пока ветер не переменился, затем быстро наполнила легкие чистым воздухом, пока дым вновь не окутал меня. Я наблюдала, как сигарета становится все меньше и меньше, пока – фух! – она не погасила ее. Возможно, меня даже спрашивали, не возражаю ли я, если она закурит, но после нашего неудачного старта я определенно не собиралась говорить Луизе Гелентер, чтобы она НЕ курила. Мы сидели и разговаривали о пряже – о современном состоянии мира вязания, о производстве отечественного текстиля, о судьбе крупных фабрик по всей стране. Роберт поработал на многих из них и был свидетелем их упадка. А теперь он управлял лишь малой толикой того, к чему привык, обслуживая совсем другую аудиторию. Вместо того чтобы впахивать по десять часов в день для удовлетворения ненасытных аппетитов производителей футболок или полотенец, он прял небольшие партии шерсти для ткачей, вязальщиц и фермеров-любителей, которые заботились о чистоте породы своего стада и знали каждое животное по имени.

На фермах в этом регионе традиционно разводили овец породы навахо-чурро, альпак и лам, и даже ангорских коз – животных с длинной, прочной шерстью. Роберт построил здесь прядильную фабрику с оборудованием, которое было тщательно подобрано и настроено для обработки именно такой шерсти. А еще он делал пряжу для Луизы.

Когда я заговорила о своей страсти к шерстяной пряже отдельных пород овец, Роберт лишь покачал головой. На протяжении многих лет он обращался к нескольким ассоциациям, занимающимся разведением различных пород, и пытался уговорить их объединить свои волокна и прясть из них особую пряжу. Но тогда, в 2006 году, это еще никого не интересовало. Оказывается, Роберт был человеком, опередившим свое время.

Всякий раз, когда разговор затухал, Луиза доставала очередную сигарету. Роберт, чьи пожелтевшие усы свидетельствовали о том, что он курил всю свою жизнь, предпочитал грызть семечки подсолнуха, выплевывая шелуху на ладонь, а затем роняя ее на землю. Время от времени он щелкал очередную семечку, и они уже вдвоем начинали рассказывать еще одну историю – в основном о людях, которых я не знала, но они полагали, что я их знаю. Мои навыки ведения интервью были все еще ужасны, и я так стремилась произвести на них впечатление, доказав, что я не та выскочка, какой меня считала Луиза, что не осмелилась показать глубины своего невежества.

Нельзя сделать хорошую пряжу из плохой шерсти, – объяснил он, а затем добавил: – А вот сделать плохую пряжу из хорошей шерсти можно.

Однако рассказы Роберта о том, как делать пряжу, стали ориентиром для меня на долгие годы. Он говорил о важности качественной шерсти. «Нельзя сделать хорошую пряжу из плохой шерсти, – объяснил он, а затем добавил. – А вот сделать плохую пряжу из хорошей шерсти можно». А от кого зависит это плохое или хорошее? От людей, которые управляют прядильным оборудованием. «И еще, – сказал он, – всегда забирай очесы.[4]4
  Очесы – остатки, отходы при чесании, очесывании хлопка, шерсти, льна и т. п.


[Закрыть] А то их продадут кому-нибудь».

Наконец солнце скрылось за горизонтом, а собаки по соседству перестали лаять и начали выть. Моя семья наверняка уже беспокоится обо мне, пора было уходить. Мы попрощались; у кресла Луизы осталась куча окурков, у кресла Роберта – горка шелухи, у меня – исписанные страницы в записной книжке.

Моя книга о пряже вышла полтора года спустя, а инструкция по вязанию митенок с использованием пряжи Луизы Maine Morning Mitts, доступная для бесплатного скачивания, пользовалась ошеломительным успехом.

Для меня эти митенки были данью уважения красоте разноцветной пряжи Луизы, как вязаные украшения для рук. Я уверена, что она была довольна и горда, но и слегка раздражена тем, что по инструкции требовался лишь один моток.

Время от времени мы с Луизой переписывались по электронной почте. Когда она добавила меня в друзья на Facebook, я поняла, что прошла проверку. Обычно она оставляла комментарии под моими постами, что-то вроде вопроса о ковре на заднем плане фотографии, которую я сделала. А когда она стала пересылать мне электронные письма с заголовками типа «Fwd: Fwd: КАК МАЛЫШ ОБНИМАЕТ СОБАКУ… ПРОСТО БЕСЦЕННО», я наконец-то стала другом.

Шли годы, и мир вязания менялся. Чтобы оставаться на плаву, уже было недостаточно тщательно выстроенных отношений с редакторами журналов, как и Джулии Робертс в качестве клиента. Заработал сайт Ravelry, и примерно в то же время массово стали появляться так называемые инди-дизайнеры. Вместо того чтобы получать указания от редакторов, какую пряжу использовать, и угождать рекламодателям, эти дизайнеры выбирали, что хотели – чаще всего самую дешевую пряжу, которую только удавалось найти, или ту, которую им предлагали бесплатно. Это было не в духе Луизы. Она уже стала прожженной бизнесвумен, и раздавать пряжу просто так сомнительным незнакомцам было не в ее характере.

Одновременно с инди-дизайнерами появились инди-красильщики, заполонившие рынок необычными, пригодными для машинной стирки шерстяными изделиями в электрических, кислотных цветах, которые мы шутя называли не иначе как «клоунская блевотина». В этом цирковом балагане не нашлось места едва уловимым естественным оттенкам. La Lana оставалась местом паломничества для странствующих вязальщиц, но со временем они уносили оттуда все меньше и меньше мотков в своих сумках.

Говорят, что самое трудное для музыканта – играть тихо, и это тем более верно для красильщиков. И хотя Луиза заработала свою репутацию благодаря пряже живописных оттенков, теперь она экспериментировала с самыми интригующими и необычными нитями в своей карьере, которые также оказались наименее известными.

Страстный экспериментатор с целой прядильной фабрикой в своем распоряжении, Луиза транслировала идею использования минимума цвета, чтобы дать определение пустого пространства с другой точки зрения.

Если раньше она смешивала цвета в расчете на ручное прядение, то теперь делала это прямо в прядильной машине, наслаивая окрашенное волокно вручную, с различной интенсивностью, поверх неокрашенного волокна, когда оно входило в чесальную машину. Она намекнула на это во время моего визита, когда мы осматривали чесальную машину. Как только у меня в руках оказался моток этой пряжи, я все поняла.

Дело в том, что чесальная машина для изготовления текстиля – это то же самое, что сито для просеивания муки, – жизненно важный первый шаг в создании сцепления без комков. Она создана, чтобы смешивать. Но Луиза и Роберт старались разобраться, когда и как добавить цвет таким образом, чтобы он оставался отчетливым на протяжении всего чесания, прядения (той зеленой машины, которая создавала Роберту проблемы) и финальной намотки. Это самая сложная и трудоемкая вещь, которую только можно представить, это можно осуществить, только если лично контролировать процесс на прядильном оборудовании – либо у вас должны быть прекрасные рабочие отношения с тем человеком, который умеет это делать. Нужно взломать машину, единственное предназначение которой – смешивать, обманом заставив ее деликатно выполнять свою работу. По большому счету, Эйсаку Норо из Японии – еще один уникум, кому это удалось.

Результаты были слишком поразительны для полного забвения. В мотках белоснежных пушистых одиночных нитей при более пристальном рассмотрении обнаруживалось легкое присутствие цвета, отчетливо различимого вплоть до отдельных волокон. При вязании цвет набирал глубину и яркость, а затем постепенно угасал. Это выглядело так непринужденно, так легко, что, возможно, в этом и была проблема. К тому времени ожидалось, что La Lana останется своего рода музеем красивой разноцветной пряжи ручной работы. А здесь же практически не было цвета, и это было непревзойденное мастерство. Но этого оказалось недостаточно.

Говорят, что самое трудное для музыканта – играть тихо, и это тем более верно для красильщиков.

В феврале 2012 года пришло известие, что La Lana закрывается. Это был конец целой эпохи. «Преданные клиенты, на которых можно было рассчитывать, что они выложат пару сотен долларов на шерсть и прочие материалы, почти исчезли, – сказала Луиза в интервью Taos News. – К тому же я старею. Как и все мы».

Появилась целая команда новых красильщиков шерсти, которые использовали природные красители. Некоторые учились у Луизы, иные лишь только слышали ее имя. И если Луиза научилась ремеслу в Южной Америке, эти новички обрели свое призвание в таких местах, как Индия и Япония. У них были блоги, поклонники на Ravelry и магазины на Etsy.

Когда La Lana закрылась, а Луиза сняла вывеску из-за отсутствия продаж, это было, словно Джорджия О’Кифф[5]5
  Джорджия Тотто О’Кифф (1887–1986) – знаменитая американская художница, одна из основателей американского модернизма. Вторую половину жизни прожила в Нью-Мексико.


[Закрыть] вышла за покупками, а вернувшись, обнаружила, что все остальные художники и художественные галереи покинули Нью-Мексико, оставив ей лишь груду холстов, несколько старых номеров журнала Knitter’s Magazine и немалую задолженность по аренде.

Оказалось, после объявления Луизу завалили сообщениями и заказами на оставшиеся товары. «Так грустно, что мы закрылись», – написала она мне. Что ж, мне тоже грустно… Она объяснила, что по-прежнему будет заниматься крашением пряжи для частных клиентов, и я поставила в уме галочку, чтобы попросить ее об участии в моем проекте под названием «Большой белый тюк». Пообещала оповестить всех знакомых о распродаже и пожелала ей удачи.

Позже, в июле, она прислала мне короткое электронное письмо по поводу пряжи, которую я недавно упомянула в Knitter’s Review. Очевидно, некто aquí en Taos[6]6
  Здесь, в Таосе (исп.).


[Закрыть] (хотя Луиза родилась и выросла в Нью-Йорке, она частенько переходила на испанский в письмах) планировал открыть магазин пряжи с тем же названием, что и ее пряжа. «Это не создаст мне проблем?» Я всегда теряюсь, когда меня спрашивают о том, что находится вне сферы моей компетенции, поэтому так ничего ей и не ответила.

8 декабря 2012 года я узнала, что Луиза умерла.

Мелани Фалик, которая провела с ней довольно много времени, когда писала свою знаменитую книгу «Вязание в Америке», позже рассказала мне, что у Луизы обнаружили рак. У нее остался сын Аарон, который работает водопроводчиком в Санта-Фе.

Наверху, в моей студии в пристройке, рядом с первым изданием книги «Принципы вязания на спицах»[7]7
  Книга вышла в ЭКСМО в 2019 г.


[Закрыть] и потрепанными книгами Барбары Дж. Уокер находится мой алтарь Луизы. На нем – несколько мотков ее пряжи, которые я так и не набралась смелости использовать. Каждый раз, когда пытаюсь придумать подходящий проект, голос Луизы останавливает меня. «О Боже! Опять варежки!» Она неодобрительно качает головой. «Ты что, хочешь смешать меня с какой-то Cascade 200? Ты совсем ку-ку?»

После смерти Луиза Гелентер стала одной из тех неординарных личностей, о которых рассказывают истории у того самого пресловутого костра. Молодежь кивает, изо всех сил стараясь представить и понять. Но им никогда не удастся уловить, насколько потрясающей, вызывающей благоговейный трепет была ее работа. Луиза была то что надо – из тех людей, кто способен в мгновение ока лишить дара речи даже гламурную голливудскую суперзвезду.