Текст книги "Книтландия. Огромный мир глазами вязальщицы"

Рагга уехала на какой-то концерт в Штаты, и мне было неловко просто оставить свою пряжу на пороге ее дома. После непродолжительных колебаний я расстегнула одну из диванных подушек и засунула пряжу внутрь. Я как раз успела схватить свои сумки и побежать на автобус. Но мне нравится думать, что частичка меня остается в этой квартире, ожидая приезда следующей вязальщицы.

Когда вы впервые касаетесь исландской шерсти, может показаться, что она колючая, даже неприятная. Так и исландцы, кажется, обладают мягкими и колючими сторонами характера: то, что они демонстрируют посторонним, и то, что открывают друг другу.

В Исландии колючее становится мягким, а тьма – светом. Это место контрастов. Где много овец и мало слов, где перспективы туманны и земля вздымается свежей лавой, где грузовики ездят на метане из мусора, а семейные древа раскинулись на тысячу лет. Выбери любой город, и половина его жителей будут родственниками, а большинство хотя бы раз видели друг друга голыми в местном бассейне.

Слишком сложно для полного погружения. Но со временем, если окунуться в нее поглубже и подольше, Исландия просачивается внутрь тебя капля за каплей, и заставляет жаждать большего.

Благородное руно и жареное тесто

Уэст-Френдшип, Мэриленд

После долгой зимы в штате Мэн поездка в Мэриленд в первые выходные мая всегда становится шоком. Воздух такой теплый и сладкий, деревья давно зеленые, кизил уже отцветает. Я лечу через Даллес, неудобный аэропорт Вашингтона, это неотъемлемая часть ритуала. Каждый раз вспоминаю здесь мадам Герель, учительницу истории искусств, которая в старших классах впервые познакомила меня с этой архитектурной достопримечательностью. Вспоминаю бабушку и дедушку, которые жили неподалеку и возмущались этим уродством, когда его внезапно забабахали прямиком у черта на куличках в 1962 году. И последнее, но не менее важное: Даллес дает возможность насладиться приятной долгой поездкой на север к городу Фредерик, а затем на восток, через все более аутентичный сельский пейзаж – к ярмарочной площади округа Говард и Мэрилендскому фестивалю овец и шерсти.

Есть фестивали и постарше, но лишь немногие фестивали шерсти считаются такими же легендарными, как шоу в Мэриленде. Он появился в 1973 году, тогда это был однодневный фестиваль овец и шерстяных изделий в округе Кэрролл, и его посетили лишь 1500 человек. Вскоре фестиваль превратился в двухдневное мероприятие, а к 1980 году перерос свою родину, и его перенесли на ярмарочную площадь округа Говард в город Уэст-Френдшип, всего в получасе езды к западу от Балтимора.

Вход всегда был бесплатным, финансирование обеспечивала Мэрилендская ассоциация овцеводов, а дополнительную поддержку оказывал государственный совет сельскохозяйственных ярмарок. И это первый и самый важный показатель того, что мероприятие, хотя важнейшая его часть – розничная торговля, прежде всего сохраняет традиции сельского хозяйства. Будь то выставочный манеж или ближайший амбар, овцы – вот главная гордость Мэрилендского фестиваля. В фестивальные выходные их собирается более 600. Тут можно увидеть и молодых людей, ухаживающих за овцами или показывающих своих овец, внимательно слушающих судей, гордо прикалывающих свои с трудом завоеванные ленточки к задним карманам джинсов. Люди приезжают поучиться на мастер-классах пастухов, посмотреть демонстрации стрижки, узнать о новейших, лучших методах животноводства.

Здесь, по сути, прославляется культура овцеводства и шерсти, опыт передается от поколения к поколению.

Фестивальная площадка оживает в пятницу – установка павильонов, овцы и товары выгружаются из фургонов и трейлеров. Кто-то идет к одной из более чем сорока мастерских для пастухов или на мастер-классы по валянию шерсти, которые начались в среду и продлятся до субботы. Люди приезжают пораньше, чтобы узнать обо всем, начиная от ручного чесания и валяния шерсти до основ пастушьего дела и способов определения того, не наступила ли пора проглистогонить овец.

Хотя ворота никогда не запираются, фестиваль официально открывается только в субботу утром. На рассвете на сонной двухполосной дороге появляются полицейские и бойскауты. За последние годы фестиваль настолько вырос, что для регулировки движения полицейские округа Говард выходят в полном облачении. В самый разгар субботней утренней давки на главной площади движение по автостраде замедляется почти на три километра до ближайшего съезда.

Но после съезда с главной дороги регулировку перенимают бойскауты – в своих свежевыглаженных мундирах, размахивая оранжевыми сигнальными флажками, они выглядят восхитительно серьезными, ну или слегка ошеломленными. Их задача – убедить десятки тысяч водителей припарковаться аккуратными рядами на огромном поле, которое было скошено всего несколько дней назад. За час до начала мероприятия машины уже заезжают внутрь непрекращающимся потоком, люди направляются к воротам, воздух густеет от запаха баранины на гриле.

Помимо фермеров, демонстрирующих своих овец, в шести амбарах и четырех выставочных залах, разбросанных по полям и парковкам, разместились более 250 торговцев. Большинство продают пряжу, шерсть, книги о текстиле, инструменты и даже красильные заводы, но не все поставщики напрямую связаны с овцами или шерстью. Вот человек в комбинезоне, который уже много лет делает и продает метлы. Или пара, которая специализируется на старинном гостиничном серебре. Или жуткий парень, торгующий охотничьими ножами. Кто попадает на ярмарку и как комитет, состоящий из добровольцев, принимает решение об этом – окутано тайной.

Одно можно сказать наверняка: если кому и удастся получить торговое место в Мэриленде, он его не бросит ни за что на свете. Это похоже на совместное проживание с незнакомцами в одной квартире в Верхнем Вест-Сайде Нью-Йорка из-за высокой стоимости аренды.

Эту торговую точку учитывают при распределении наследства. «У него осталась жена, – гласил некролог, – двое сыновей, двое внуков и торговая палатка в главном выставочном зале Мэрилендского фестиваля овец и шерсти».

Ранние пташки уже проскользнули внутрь и осматривают товар, изучая все прилавки и время от времени подначивая продавцов открыться пораньше. Как песок на пляже, очереди у продавцов слегка меняются каждый год. Когда я только начала приезжать сюда, у прилавка the Fold собирались по сто человек. А десять лет спустя у занимающейся ручным окрашиванием шерсти Miss Babs и гончарной Jennie the Potter разбирали все полностью уже к десяти утра. Всегда выстраивается очередь перед киоском 4H за футболками и прочими фестивальными сувенирами – и всегда, всегда выстраивается еще одна очередь перед женскими туалетами. Кажется, что эти очереди подпитываются сами по себе. Мы замечали очередь и тут же становились в нее, даже не проверяя, куда она идет. Разве могут все эти люди ошибаться? Нигде более человеческий стадный инстинкт не проявляется так явно, как на празднике овец и шерсти – а в особенности в Мэриленде.

По громкой связи неизменно звучит череда объявлений. Все эти годы их произносит один и тот же человек, его безучастная манера речи никогда не меняется. Он трижды обматерил владельца синего Ford Taurus с номерным знаком штата Мэриленд за то, что тот оставил в машине собаку. «Если вы не вернетесь к своей машине НЕМЕДЛЕННО, – он отчетливо чеканит каждый слог последнего слова, – у полиции округа Говард не останется иного выбора, кроме как освободить животное любыми доступными способами». Через минуту уже звучит объявление о потерявшемся ребенке. Вы удивитесь, узнав, сколько ответственных родителей теряют своих детей на этих ярмарочных площадках. Иногда это объявления о потерявшемся муже или о соревновании пастушьих собак, которое вот-вот начнется. Всегда один и тот же голос, низкий и медленный, переходящий от бодрого к яростному, как того требует текст.

Те, кто простоял в очереди за охапками пряжи час, два часа, наконец отходят от касс с триумфом. «Что у тебя?» – звучит вместо приветствия. «Я ухватила три мотка Zombie Grandma», – говорит одна. Другая в ответ демонстрирует клубок чего-то под названием Skanky Hag[19]19
  «Вонючая ведьма» (англ.).


[Закрыть] в эксклюзивном оттенке Formica Puppy. Красильщики пряжи чем-то напоминают микропивоварни, когда дело доходит до названий. Чем абсурднее, тем лучше.

Фотографии тут же загружаются в интернет. Разные истории ходят по кругу. У кого самая длинная очередь? Кто самый удачливый продавец в этом году?

Планируются грандиозные проекты, придумываются отговорки, вынашиваются схемы, свитера в огромных количествах запихиваются в и без того пухлые сумки.

Вскоре у нас не хватает рук, чтобы удержать все покупки, и начинаются прогулки позора. Я говорю «прогулки» во множественном числе, потому что почти каждый, кто впервые приезжает в Мэриленд, вернется к своей машине не один раз. На парковке мы улыбаемся и киваем друг другу, это невысказанное «И ты, да?» сообщников по преступлению.

По возвращении на ярмарочную площадь общий темп вскоре замедляется до прогулочного. Попасть куда-либо быстро становится невозможным. Войти в амбар – все равно что быть проглоченным дождевым червем. Лучше всего отдаться естественному течению его пищеварительного тракта, зная, что в конце концов вас вытолкнут с другой стороны. Ноги начинают действовать независимо от головы. Глаза мечутся туда-сюда, ошеломленные, но еще пытающиеся охватить все, а ноги, так и не получив сигнал остановиться, несут вперед, амбар за амбаром. Мы похожи на детей в едущей машине, которые вертят головами по сторонам, но не перестают смотреть. Натыкаемся друг на друга. Детские коляски делают территорию ярмарки еще более опасной (это одна из причин надеть обувь с закрытым носком).

Мы замечали очередь и тут же становились в нее, даже не проверяя, куда она идет. Разве могут все эти люди ошибаться?

Тем временем естественные муки голода заглушаются видом других людей, которые едят, запахом пищи, готовящейся вокруг. К одиннадцати утра мы внезапно проголодались и уже готовы провести целый час в очереди за обедом.

Нигде больше понятие разумного питания не бывает настолько широким, как на Мэрилендском фестивале овец и шерсти. И вам бы лучше любить баранину, потому что это все, что можно тут найти. Колбаски из баранины, шашлыки из баранины, гирос из баранины, чили с бараниной и тушеная баранина. Если в меню и есть какое-то мясо, то это точно мясо овцы. Единственное исключение – это продавец в главном здании, которому сходит с рук продажа какого-то мяса неизвестного происхождения в виде фарша и пирожков.

Мэриленд – это место, где сублимированный зеленый лук считается овощем, здесь я впервые попробовала кексы Twinkie во фритюре, и здесь ведро лоснящейся картошки фри, обильно сдобренной плавленым сыром Velveeta, вполне сойдет за обед. Нужен перекус? Возьмите пакетик с орешками в карамели у парня, стоящего у главного амбара. Не пугайтесь, если ваш рожок ванильного мягкого мороженого так долго сохраняет свою форму даже после таяния.

А может, вы хотите фанел-кейк? Это жареное тесто, облитое чем-то клубничным и липким и посыпанное сахарной пудрой, считается одной из традиций фестиваля. Только надо успеть съесть его до того, как жир застынет. Что происходит в Мэриленде – остается в Мэриленде, но это не касается еды, которая останется в ваших артериях навечно.

В прошлом году один смелый новичок умудрился проскользнуть на ярмарку со свежими мексиканскими тамале – и даже, ох! – вегетарианскими тамале с грибами шиитаке и капустой. А на гарнир можно было выбрать салат из капусты, маринованной в лайме. И в салате не было майонеза, только овощи. Эта новость распространилась со скоростью лесного пожара. Дело спорилось. Очередь росла. И как раз в тот момент, когда мы перекраивали наши представления о том, чего теперь можно ожидать на фестивале, организаторы уловили ветер перемен и прикрыли лавочку. Продавцу велели оставить все эти вегетарианские штучки дома. Это же фестиваль овец и шерсти, и здесь должны продавать только тамале с бараниной, без исключений. Посмотрим, разрешат ли им вернуться.

Во время обеда столы, как и скамейки, пользуются повышенным спросом. Вскоре люди расползаются повсюду, где есть тень. Как голуби, мы выстраиваемся под крышами вдоль амбаров. Мы кучкуемся в тенистых местах под деревьями. В некоторые годы жара становится невыносимой – однажды температура перевалила за тридцать градусов. Стоя в амбаре, наполненном шерстью, бок о бок, как сельди в бочке, легко задаться вопросом, а не сошел ли ты с ума. Но в другие годы приятный ветерок средних широт развевал флаги.

К полудню толпа, крахмал и сахар начинают пагубно сказываться даже на самых стойких и здоровых. Мы искусственно тупеем, становимся неспособными ясно мыслить или принимать мудрые решения. Продавцы любят это время дня. Остатки очередей переключаются на мороженое, газировку или растворимый кофе в пластиковых стаканчиках – все что угодно, где есть сахар или кофеин, которые, как мы ошибочно полагаем, дадут нам больше энергии.

Когда наступает ступор, я иду за помощью к животным. Вот где я могу прикоснуться к живой шерсти. И это не просто один или два экземпляра разных пород, а в общей сложности обычно представители до сорока пород – полный спектр от пушистых белоснежных тонкошерстых до кудрявых длинношерстных и аборигенных грубошерстных овец. Их блеяние превращается в развлечение, пронзительная настойчивость ягненка или глубокая гортанная отрыжка барана породы ромни. Один за другим мы все начинаем им подражать.

Овцы здесь для того, чтобы их продемонстрировать, оценить и продать. Как правило, им слишком жарко, они нервничают, но не обращают внимания на людскую возню, их не впечатляет количество мотков, которые вы купили, или голубая лента за флис коридейл,[20]20
  Флис – немытая шерсть овец. Коридейл – порода тонкорунных овец.


[Закрыть] которую вам удалось заполучить на шоу по продаже флиса. И твое сожаление по поводу последней порции картофеля фри останется совершенно незамеченным. Именно поэтому хлев с овцами – это прекрасное место.

Более общительные овцы будут подходить ко всем протянутым пальцам, принюхиваясь, чтобы понять, есть ли какое-нибудь угощение. Иногда они даже прислоняются к воротам, чтобы можно было почесать им щеки. Здесь вы общаетесь с другими людьми, которые пришли за тем же утешением. Посещение хлева с овцами восстанавливает веру и чувство порядка в мире.

В более тихих амбарах глаза уже способны рассмотреть, во что одеты собратья по фестивалю. Такие мероприятия, как в Мэриленде, дают нам редкую, столь необходимую возможность показать свою работу коллегам, которые ее оценят. Единственная проблема – это климат. Это же Мэриленд, в мае носить вязаный свитер – глупо. Те, кто не вяжет легкие топы из хлопка или льна, предпочтут вместо этого украсить свои плечи платком или шалью. Некоторые самые потрясающие кружева, которые я когда-либо видела, встречались мне именно на Мэрилендском фестивале овец и шерсти.

На ярмарке любой вязаный предмет одежды – отличный повод для разговора. Легкое похлопывание по плечу: «Простите, что это за шаль?» – неизбежно приводит к дружеской беседе с незнакомцем. Такие знакомства за пределами ярмарочной площади немного рискованны. Однажды я до смерти напугала женщину в местном мексиканском ресторанчике, когда коснулась ее рукава и сказала: «Это же O-Wool Balance! Моя любимая пряжа!»

Мы похожи на детей в едущей машине, которые вертят головами по сторонам, но не отводят взгляд.

Мэриленд – это долгий путь из Мэна ради двух дней. Это слишком большие расходы на мероприятие, которое очень мало меняется из года в год. Но все же я всегда приезжаю. Мои бабушка и дедушка жили в Мэриленде, сразу за рекой Потомак, недалеко от Вашингтона. У них был крошечный сказочный домик, скрытый в лесу, со всех сторон окруженный застройкой. После их смерти домик тут же снесли, чтобы включить участок в прибрежный курорт и мини-город стоимостью четыре миллиарда долларов. Мы все были убиты горем. У меня осталось ощущение, что не все дела здесь завершены, и ярмарка дает мне повод возвращаться сюда снова и снова. Каждый раз я встречаю здесь все новых призраков прошлого и покидаю это место более свободной, умиротворенной.

Мне ярмарка помогла бороться с призраками, но она породила и множество своих собственных. К началу 2000-х полиции округа Говард приходилось регулировать толпы из более чем 70 000 посетителей фестиваля. При таком большом людском притоке было только вопросом времени, когда начнутся неприятности – что и случилось в 2008 году.

Моя книга «The Knitter’s Book of Yarn» была только что опубликована, и у меня возникла блестящая идея – выставить один экземпляр этой книги в киоске продавца пряжи, который, собственно, и предоставил пряжу для него. Это была шаль Optic Waves, шедевр из оранжевого и желтого мохера ручного крашения. Узор представлял собой обычный павлиний хвост, но пряжа придала шали вес и тепло спящего мейн-куна.

Всего через несколько минут после открытия шоу в субботу утром я услышала голос диктора по громкой связи. «Если кто-нибудь нашел оранжевую шаль, оранжевую шаль, пожалуйста, верните ее в магазин пряжи Brooks Farm Yarn. Повторяю, оранжевую шаль…» Внутри меня что-то оборвалось. Не прошло и двух минут, как шаль вывесили на прилавке, и кто-то уже снял ее с вешалки и унес.

Позже тем же вечером из нескольких киосков в главном здании и соседних амбарах украли товары на сотни долларов. Кассовые аппараты взломали и открыли все загоны для коз и овец. К счастью, все животные были в безопасности, их удалось поймать и вернуть к утру воскресенья, но чары были разрушены. С тех пор полиции на ярмарке стало несоизмеримо больше.

Мне хотелось бы думать, что мы вязальщицы не такие, что наши встречи – это нечто священное и безопасное. Однако печальная истина заключается в том, что мы таковыми не являемся. Вот так Мэриленд помог мне вырасти. Это был тот самый дверной косяк, на котором я отмечала собственный прогресс. В свой первый Мэриленд я приехала, не зная ни души, возвращалась к своей машине гораздо чаще, чем мне хотелось бы признать. Ела в одиночестве, остановилась в каком-то захудалом мотеле в Колумбии, где просовывала администратору свою кредитную карточку через щель в пуленепробиваемом стекле.

Когда наступает ступор, я иду за помощью к животным. Вот где я могу прикоснуться к живой шерсти.

Затем, в 2003 году, читатели Knitter’s Review начали собираться в субботу в обеденное время прямо у главных ворот. Мы соотносили лица с именами в интернете. Сделали виртуальную дружбу реальной. Знакомили друг друга с супругами и прочими значимыми людьми – шерпами, которых захватили с собой, чтобы помогали донести покупки до машин.

Дразнили друг друга своими шерстяными находками, по очереди говоря: «Подожди, где ты это нашла?!»

Мы приезжали отовсюду. Шели из Нью-Йорка, сейчас живет в Орегоне. Дженнифер из Вирджинии. Марта из Филадельфии. Бет, кажется, каждый год жила в новом месте. И я – из штата Мэн. Мэриленд стал тем ежегодным весенним сбором, который мы не пропускаем. Это точка соприкосновения, встреча бывших одноклассников – даже если нам нечего рассказать, чтобы почтить нашу дружбу и следить за течением времени, – и это все в таком месте, которое отражает общую любовь к шерсти.

А фестиваль? То, что начиналось как выставка, чтобы познакомить людей с овцами и продукцией овцеводства, остается тем же самым фестивалем, организуемым исключительно на волонтерских началах, только гораздо большего масштаба. Многое из того, что составляло основу этих ранних ярмарок, – продажа шерсти, прядение и ткачество, жареный ягненок и даже коронация королевы ягнят и шерсти – продолжается и сегодня.

Пожалуй, лучшее в Мэрилендском фестивале овец и шерсти – это то, что он длится два дня, а не один. Тем, кто приезжает лишь на день, приходится постараться пережить все сразу – истерию, беготню, оцепенение. Но, растянутый на два дня, он становится чем-то совершенно иным – глубоким, спокойным и непреложным обрядом весны.

Счастье в Лавленде

Interweave зовет

Стоит лишь упомянуть Лавленд, любой, кто занимается шерстяным рукоделием, ну по крайней мере интересовался этим с 1975 до 2014 года, скорее всего скажет одно: Interweave.[21]21
  Interweave (сплетать, переплетать, ткать – (англ.)) – крупный медиа-холдинг в США, специализирующийся на рукоделии. В него входит 16 журналов, книжное издательство, 30 сайтов, 3 телешоу и т. д.


[Закрыть] На протяжении почти тридцати лет этот тихий городок на восточных склонах Скалистых гор Колорадо был домом для одного из самых влиятельных издательств текстильного мира – Interweave Press.

Как гласит история, в 1975 году молодая Линда Лигон оставила преподавание английского языка в средней школе, чтобы стать домохозяйкой и заботиться о своих трех детях. Сидя за кухонным столом, имея доход в виде пенсии учителя в 1500 долларов, она запустила абсолютно новое издание для ткачей.

Это был идеальный брак двух ее страстей – ткачества и писательства. Линда отправила свой первый выпуск Interweave друзьям, родственникам, членам региональных гильдий, ткацким предприятиям, которые в то время только выходили на рынок, и всем, кто, как она думала, будет заинтересован. Когда люди стали посылать ей деньги и начали поступать заявки на подписку, она поняла, что у ее мечты есть шанс. С завидным упорством Линда сделала из Interweave ежеквартальный журнал, который теперь известен как Handwoven. Четыре года спустя появился Spin-Off, затем The Herb Companion, Interweave Knits и Beadwork, не говоря уже о сотнях книг.

Успех Линды зависел от простой истины: чем уже тематическая ниша, тем более страстной и преданной будет читательская аудитория. Она часто использовала эту страсть в качестве валюты для получения контента, организуя конкурсы рассказов для журналов. Эта валюта распространялась и на внутренние компании, где сотрудники часто брались за дополнительные проекты только из любви к ремеслу – например, так она убедила Дебору Робсон редактировать новый журнал Spin-Off в дополнение к работе в качестве редактора книг, выпускаемых издательством. Притягательная сила самой Линды и той среды, которую она создала, была такова, что люди редко говорили «нет».

Давно переросшая свою кухню, Линда перенесла офис в дом в викторианском стиле на Вашингтон-авеню, 306, недалеко от крошечного старого центра Лавленда. Там компания росла, штат постоянно расширялся, пока в 1990 году она не купила историческое здание Первого национального банка на Четвертой улице – главной улице старого Лавленда. Но и этого оказалось мало, и вскоре они расширились, заняв здания через дорогу и по соседству, а потом открыв дополнительные офисы в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии.

Когда Линда продала Interweave медиахолдингу Aspire Media в 2005 году, в компании было семьдесят сотрудников и она оценивалась в 14 миллионов долларов. Вскоре после этой сделки меня пригласила в Лавленд тогдашний президент и издатель Мэрилин Мерфи. Ее приглашение было простым: «Не хочешь приехать в гости? Мы оплатим дорогу и проживание. Что думаешь?»

Для вязальщицы приглашение в Лавленд равносильно приглашению в Мемфис для начинающего кантри-музыканта. Это могло означать, что грядут большие события. Я предположила, что вот оно! Я вот-вот отправлюсь в поездку, результатом которой станет заявление для прессы, грандиозное объявление. Они хотят купить Knitter’s Review за неслыханную сумму, которая обеспечила бы мне безбедное существование до конца жизни. Они предложат мне какою-то потрясающую редакторскую должность, что означало бы еще больше денег, экзотические путешествия и пожизненный бесплатный запас стикеров. Чтобы сохранить эффект «ВОТ ЭТО ДА!» для пресс-релиза, я никому не стала рассказывать об этой поездке.

Прилетела в Денвер уже затемно, взяла напрокат машину и проехала больше восьмидесяти километров на север до Лавленда. Муж Линды когда-то обустроил нижний этаж того первого викторианского дома для собственного пользования. Верхний этаж был переоборудован в квартиру для посетителей Interweave. В первую ночь все это было в моем распоряжении.

Когда я приехала, в доме было темно. Пока я вытаскивала ключ из-под коврика у двери, у меня мурашки побежали. Я держала в руке ключ от оригинального здания Interweave, поднималась по лестнице, по которой ходили первые редакторы Interweave, в комнаты, где работали первые сотрудники Interweave. Здесь пахло плесенью, но это была плесень Interweave, и все, о чем я могла думать, убирая свои вещи в одну из двух гостевых спален, было «как романтично».

На следующее утро я проснулась рано и надела тот единственный более-менее подходящий для такого случая пиджак, который у меня все еще был, уравновесив его футболкой с надписью «Knit happens».

Выпила чашку чая, который слегка отдавал плесенью, и пошла на встречу.

Дом находился в старом квартале, где большинство зданий было построено в начале 1900-х годов. Я прошла мимо аккуратных деревьев, лужаек и живых изгородей, затем свернула налево на главную улицу и прошла еще несколько кварталов до старого центра Лавленда, очаровательного музея архитектуры 1930-х годов. Широкие тротуары и плоские кирпичные фасады иногда прерывались гладкими витринами из зеркального стекла 1960-х годов с вывеской «Сдается». «Вот оно!», – думала я, снова и снова прокручивая в голове историю, которую стала бы пересказывать своим праправнучатым племянникам, если бы они спросили, откуда взялось семейное состояние.

Вскоре я уже стояла перед старым зданием Первого национального банка, построенным в 1928 году. Его белый фасад в стиле ренессанс выглядел впечатляюще и незыблемо, именно так рисуют здания банков в детских книгах.

Открыв двери, я вошла внутрь.

«Я пришла на встречу с Мэрилин Мерфи», – сообщила я женщине за стойкой администратора, при этом чувствуя себя одновременно до смерти перепуганной и осмелевшей от того, что познакомлюсь с такой важной персоной. В ожидании я стала разглядывать балкон второго этажа, который был со всех сторон. Там были кабинки, столы, люди. Люди Interweave.

Конечно, для менее просвещенных посетителей это выглядело как обычный офис. Но здесь работали люди, чьи публикации я знала и ценила. Для меня любой, кого я встречала в тот день, был самым счастливым человеком в мире только потому, что работал там.

Появилась высокая, элегантная Мэрилин, одетая в безупречное совершенство ручной работы, что, собственно, было естественно для президента издательства, связанного с текстильной отраслью. Вокруг ее шеи идеальными складками ниспадал щедро украшенный кружевной шарф – окрашенный корой и веточками, сотканный на ручном ткацком станке, как я предположила, какими-то мастерами из отдаленной деревушки в Перу. Меня тут же прошиб пот. Мы пожали друг другу руки, обменялись несколькими словами и вместе поднялись по центральной лестнице.

Она провела меня в свой кабинет, который в тот момент казался сказочно величественным, как президентский люкс.

Оглядываясь назад, я мало что могу вспомнить о нем, за исключением того, что там было несколько окон и все они выходили на Четвертую улицу. Затем мы вошли в соседний кабинет Клэя Холла, который совсем недавно, если мне не изменяет память, покинула Линда. Это был новый владелец Interweave, 25-летний ветеран издательского дела из Бозмена, штат Монтана, который специализировался на приобретении и развитии того, что он называл «любительскими изданиями».

На мой взгляд, его кабинет был минималистичным, но еще более люксовым, стулья специально стояли так, чтобы стол казался настолько большим и впечатляющим, насколько это возможно. Весь декор офиса мог бы состоять из рыбы или парусной лодки, которые были основными предметами интереса Клэя. Он поспешил заметить, что после приобретения издательства его научили вязать. Это был неплохой пиар, хотя сомневаюсь, что он продвинулся далее квадратика платочной вязкой, прежде чем отложить его в сторону и вернуться к своим сделкам.

Сначала была встреча с сотрудниками Interweave Knits, которые собрались в комнате с единственной целью – встретиться со мной. Мэрилин представила нас друг другу и ушла. Поначалу мы неловко поболтали о том о сем, но толком никто не знал, какова цель этой встречи. Я спросила о смене владельца, и они разоткровенничались. Люди в компании были настроены оптимистично, но все же нервничали по поводу своего будущего. По-видимому, Клэй был изначально честен со всеми: его пятилетний план состоял в том, чтобы откормить теленка и продать его – вперед и с песней. Это означало больше возможностей, но и больше проектов, больше журналов, больше работы. Почему-то слова «работай ради любви к ремеслу» звучат совсем иначе, когда их произносит кто-то из частной инвестиционной компании. Нацеленность на прибыль стала слишком очевидной.

Когда собрание закончилось, Энн Бадд предложила помыть мою кружку. В то время Энн была главным редактором журнала Interweave Knits и написала несколько книг, которые уже имелись в моей библиотечке и были зачитаны до дыр. Ну нельзя, чтобы сама Энн Бадд мыла за тобой посуду, и я тут же сообщила ей об этом. И настояла, что сама отнесу посуду на кухню. Она пошла со мной, потом показала пальцем и сказала: «Засунь туда». Она насмешливо улыбнулась: «Теперь можешь рассказать своим читателям, что сама Энн Бадд сказала тебе, куда это можно засунуть».

Вскоре наступило время обеда. Клэй, Линда и я направились через дорогу в самый обычный дорогущий ресторан, как это обычно бывает при проведении очень важной деловой встречи.

Они сидели по одну сторону накрытого накрахмаленной белой скатертью стола, я – по другую. «Вот оно», – подумала я. Сейчас они зададут тот самый вопрос и назовут сумму, которую необходимо как следует обмозговать – о, как мудро! – прежде чем согласиться.

Пока Клэй поглощал панини, а Линда без особых усилий опустошила тарелку супа, я заказала салат, который не прожевала бы и за девять месяцев. Мы еще немного поболтали. Клэй рассказал о своей новой яхте. У него были очень располагающие манеры, и говорил он медленно, со старым добрым южным акцентом, растягивая слова. Линда не сводила с меня глаз, ее губы были плотно сжаты в улыбке, которая заставляла нервничать все сильнее. Она была дружелюбна и умна, но понять, что у нее на уме, было невозможно.

Мы вернулись в здание банка, встретились с Мэрилин и направились в большую комнату для совещаний, где уже собрались Энн, Линда и другие. На этот раз они хотели поговорить о книгах. Как ребенок, которого пригласили на Северный полюс, чтобы выбрать себе рождественские подарки, я выдавала идею за идеей. Начала со своей самой большой мечты – написать большую прекрасную книгу, всю целиком только о пряже.

«У нас такая уже есть», – сказала Линда, указывая на скоросшиватель с тремя кольцами на книжной полке позади меня. Это была книга о пряже для ткачей. Она плохо продавалась. «Что еще можете предложить?»