Текст книги "Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры"

Башню венчали багряные небеса, через круглую дыру вверху изливавшие густой тяжелый свет. Материал стен – то ли камень, то ли металл, то ли вообще неизвестное на Земле вещество – блистал жидким рубином и текучей киноварью.

Саркис осознал, что воздух, которым он дышит, хоть и содержит достаточно кислорода, но до неприятности насыщен и как будто забивает легкие. А попытавшись шевельнуться, землянин почувствовал неимоверную тяжесть, словно оказался на гигантской планете с совершенно другой силой притяжения.

Саркис не имел ни малейшего представления, куда он угодил и как сюда попал. Как художник, он лелеял свою тягу к сверхъестественному, неземному, но подобная болезненная и всецелая отчужденность от всего знакомого ему и не снилась. Более того, он не предвидел, каким потрясением окажется для человеческой нервной системы путешествие в иные миры. Вскоре к физическому дискомфорту добавились визуальные мучения: страшный свет тревожил, жестоко растравлял чувства и в то же время давил, душил.

В башню без крыши начали прибывать многочисленные существа, похожие на его спутников: они неторопливо спускались прямо сверху или вплывали в низенькие дверцы. Вокруг собралась целая толпа, и вот уже Саркиса повлекли к выходу, осторожно дергая за руки и за ноги усиками и конечностями-лентами. От этих прикосновений в нем пробудился необъяснимый ужас, он ощутил себя насмерть перепуганным ребенком, что страшится ночных теней. Беспрестанное гудение наводило на мысль о рое гнусных вредоносных насекомых.

Снаружи Саркис погрузился в море света, в котором трудно было различить окружающий пейзаж. Почти прямо над головой ослепительно сияла клякса огромного солнца. Сонм уродливых созданий, которых вмиг стало гораздо больше, увлек его вниз по голому, без единой травинки, склону, чье подножие терялось в багряном потоке.

С каждым мгновением Саркиса все больше терзал невыразимый недуг, страшная смесь смятения, раздражения и депрессии, усиливаемая всеми органами чувств. Он пытался вспомнить, как именно переместился с Земли, уверял себя, что всему происходящему есть какое-то естественное объяснение. Напоминал себе, что существа, чье приглашение он принял, дружелюбны и не желают ему зла. Но все эти мысли не в силах были успокоить взбудораженные нервы, остро реагирующие на загадочные вибрации, к которым совершенно не был приспособлен человеческий организм.

Мучения обострялись. Давила повышенная сила тяжести; фантастические спутники летели рядом так неторопливо, будто время для них текло совершенно иначе, нежели для людей, и путешествие к подножию холма показалось Саркису чудовищно медленным нисхождением в ад. Решительно все вокруг служило источником ужаса и боли и словно бы исподволь источало коварную злобу.

Внизу в полумраке возвышалась на берегу неподвижного моря вторая круглая башня без крыши. Саркису она показалась капищем неземных демонов, мерзостным и жутким, и, когда уродливые существа подтащили его к башне и втолкнули в одну из дверей, он чуть не взвыл от неизъяснимого ужаса.

Внутри стены, разверзавшиеся прямо в багряные небеса, были целиком покрыты бесчисленными диковинными резными барельефами. В центре стояло необычайного вида ложе, представлявшее собой сваленные кучей полотнища в руку толщиной.

Обуреваемый тревогой и сомнениями, Саркис посмотрел на ложе и вдруг понял, что толпы вокруг больше нет – существа разлетелись, будто удовлетворив свое любопытство. В башне осталось едва ли с полдюжины созданий, и все они были равно чудовищны, так что он не мог сказать наверняка, есть ли среди них те, что доставили его с Земли.

Страшилища сгрудились вокруг и принялись омерзительным образом гудеть, подталкивая его к ложу. Саркис сопротивлялся, но бахромчатые конечности-ленты оказались невероятно сильными; они смыкались вокруг него, влажные, холодные и скользкие, словно щупальца осьминогов. Ложе не выглядело таким уж опасным, да и существа, несомненно, всего лишь хотели на свой лад оказать человеку гостеприимство. Но Саркиса терзал ужас, – так больной в горячке принимает своих докторов и сиделок за безжалостных палачей.

Последние крохи самообладания покинули его, и художник завизжал и принялся в ужасе отбиваться. В густом насыщенном воздухе собственный голос звучал до странности громко, оглушал его самого, превращался в какое-то непотребное чревовещание, и барахтающемуся Саркису казалось, что все его усилия – напрасный сизифов труд.

Очень аккуратно, но решительно существа опустили его на ложе. В ужасе ожидая непонятно чего, Саркис не оставлял попыток вырваться. Двое созданий переплели бахромчатые концы своих ленточных конечностей, словно пальцы, прижимая его торс к ложу, а двое других точно так же обездвижили его ноги. Плавая в воздухе над самым полом, они надежно удерживали художника, словно доктора, привязавшие к койке буйного пациента.

На глазах у совершенно беспомощного Саркиса еще двое существ поднялись к красному небу и исчезли за стенами башни. Немного погодя он оставил тщетные попытки вырваться, но плоских холодных щупалец мучители не убирали.

Жуткую пытку невозможно было измерить земным временем. Багряные небеса давили, опускались прямо на Саркиса – все ниже, все тяжелее; загадочные барельефы на стенах тревожили, в них чувствовались хитроумные, неземные скверна и страх. Казалось, там злобно щерятся и глумливо ухмыляются демонические рожи, мерзостной жизнью трепещут в потоках красного света безликие горгульи.

Небеса зловеще запылали. Невыносимо медленно гигантское солнце вскарабкалось в зенит и целиком заполнило собой круглую дыру наверху чаши-башни. Чудные барельефы вспыхнули в два раза ярче; инопланетные чудовища и горгульи, истекающие ядовитым рубиновым светом, сводили с ума лежавшего с открытыми глазами Саркиса, и он опустил веки, чтобы не видеть всего этого, но выжженный мозг все равно разъедала безжалостная, растравляющая краснота. Наконец его окутала глубокая тьма, он словно погрузился в медленные свинцовые воды Леты, тонул, тонул в них, а за ним по-прежнему гнались горящие багряные кляксы; потом сознание окончательно покинуло его.

Очнулся Саркис в каком-то странном оцепенении, опустошенный и одурманенный, как будто его нервную систему начисто выжгло жестокое буйство красноты. С трудом, точно в кошмаре, он разомкнул веки и увидел похоронно-фиолетовое небо. Вместо багряного солнца там зависла такая же яркая лиловая звезда-близнец, и в круглой дыре виднелся отрезанный от нее стеной башни скорбный ломоть.

Саркис никак не мог собраться с мыслями, они разбегались в разные стороны, но в нем креп бесформенный страх перед чем-то непоправимо неправильным и зловещим. Четверо существ по-прежнему удерживали его своими конечностями-лентами, и, повернув голову, он заметил еще нескольких, паривших возле ложа. В их ловких щупальцах, гораздо более гибких и умелых, чем людские руки, были зажаты разнообразные странные предметы.

Заметив, что Саркис очнулся, существа подплыли ближе и протянули ему гладкие и продолговатые штуки, похожие на плоды. Один поднес к его губам мисочку с вязкой жидкостью, которую, по всей видимости, следовало выпить.

Увидев этих жутких существ, вконец остервенелый и ошалевший Саркис вновь скорчился от ужаса. В траурном фиолетовом свете они казались мертвенно-бледными кадаврами из иной вселенной. Лиловое солнце истекало неизбывной меланхолией, безотрадный свет заливал изогнутые стены, омывал чудовищные барельефы. Гудение существ, которые, несомненно, пытались хоть как-то утешить и обнадежить Саркиса, казалось ему преисполненным тяжкого ужаса погребальным плачем. Он отверг предложенные напитки и пищу, закрыл глаза и замер под бременем обрушившегося на него беспросветного безумия.

Последовавшее вполне укладывалось в картину этого кишевшего призраками умопомрачения. Существа переплели свои ленты, подхватили Саркиса, вынесли из башни, точно в гамаке, и потащили куда-то по бесконечно длинной дороге. Время от времени он открывал глаза и видел безобразные растения, что покачивались в фиолетовом мареве, будто водоросли в океанских течениях.

Наконец существа спустились по крутому склону, словно еще глубже нисходя в беспросветную преисподнюю, и очутились в каких-то катакомбах. Вокруг сомкнулись ловушкой наклонные, мертвенно-голубоватые, мерцающие стены.

Саркиса притащили в огромный зал, где стояли разнообразные приспособления, показавшиеся его смятенному разуму пыточными инструментами. Еще больше он разволновался, когда плоские пленители растянули его на светлой плите из некоего минерала с небольшим углублением в центре; сбоку и спереди к плите примыкали странные устройства, и все это напоминало дыбу средневекового палача.

Тело Саркиса сковал твердокаменный страх; задохнувшись от ужаса, он даже не сопротивлялся. В дьявольском голубом свете прямо над ним парил один из мучителей, другие выстроились вокруг каменной плиты в кольцо. Парящее существо положило свою среднюю бахромчатую конечность прямо на рот и нос Саркиса, и от этого прикосновения художника словно прошил электрический разряд. Лицо постепенно заледенело: сначала лоб, потом и вся голова, шея, руки, тело. На него как будто воздействовали странной, притупляющей все чувства силой, холод сменился онемением, он уже не ощущал ничего и совершенно отстранился от ужаса и омерзения, причинявших ему столько мучений. И вот уже, не тревожась и не думая ни о чем, Саркис наблюдал, как существа снимают с него одежду и прикладывают к его телу зловещего вида диски и утыканные иглами пластинки, соединенные с каменной плитой.

Для него это все не имело ни малейшего смысла, и каким-то чудом, а каким – он и не пытался понять, происходящее еще больше отдалилось, померкло, будто Саркис уплывал куда-то прочь отсюда (и от себя самого) в другое измерение.

II

Он очнулся – как будто родился заново. В обстановке чувствовалась некая странность – так странен мир для новорожденного младенца, – но боль и страх совершенно прошли. Вокруг во вновь открывшемся пространстве не наблюдалось и не слышалось ничего противоестественного или угрожающего.

Впоследствии, когда Саркис научился свободно общаться с жителями Млока, те объяснили ему, что сочли необходимым подвергнуть его уникальной и весьма серьезной операции: она затронула нервную систему и органы чувств, изменила восприятие и даже некоторые подсознательные функции, облегчив таким образом мучения, испытываемые им из-за визуальных картин и вибраций планеты, к которым был совершенно не приспособлен человеческий организм. Вначале жители Млока не поняли, как он страдает, поскольку сами во время своих путешествий адаптировались к новым мирам без труда. Но, едва осознав, чтó с ним происходит, они тут же поспешили смягчить боль с помощью достижений сверхчеловеческой науки.

Саркис так никогда и не понял до конца, что именно с ним сотворили, но в результате ему неким невыразимым манером открылся абсолютно неведомый доселе спектр чувств. Хозяева этого мира пожелали сделать так, чтобы он слышал, видел и воспринимал почти то же, что и они сами.

Пожалуй, самая серьезная метаморфоза произошла со зрением. Саркис различал теперь новые, сверхъестественно нежные и прекрасные цвета. Багряный дневной свет, который поначалу едва не свел его с ума, теперь воспринимался как чистый оттенок, для которого у него не нашлось названия, – Саркис ассоциировал этот цвет с изумрудно-зеленым. Свет фиолетовой звезды-близнеца больше не вгонял в тоску и чем-то отдаленно напоминал бледно-янтарный.

Он стал иначе воспринимать форму и объем. Тела и конечности существ, которые раньше казались ему почти двумерными и пугали своим чудовищным уродством, теперь поражали множеством изящных граней и изгибов и как будто открылись ему в еще одном, совершенно новом измерении. Смотреть на них было приятно, как бывает приятно смотреть на хорошо сложенного человека. Растения, здания и пейзажи больше не казались жуткими и противоестественными.

Чувство времени Саркиса теперь настроилось на медленный ритм массивного Млока, а движения и речь местных обитателей не воспринимались как заторможенные. Не доставляли больше мучений густой насыщенный воздух и увеличенная сила тяжести.

К тому же Саркис обрел новые чувства. Одно из них больше всего напоминало некую комбинацию слуха и осязания: многие звуки, особенно высокие, воспринимались тактильно. Как будто кто-то легонько похлопывал его с разной степенью интенсивности. Еще Саркис теперь слышал цвета: некоторые оттенки сопровождались призвуком, часто довольно музыкальным.

С жителями Млока он общался разнообразно. После операции они смогли телепатически проецировать слова и образы прямо в его разум. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы освоить другие способы общения, на которые расходовалось меньше энергии, чем на обычную телепатию. Он научился распознавать на их телах мысли-проекции и понимать звуковые вибрации, издаваемые причудливыми усиками, которые служили им подобием голосовых связок, причем высокие ноты вызывали разного рода тактильные ощущения.

Саркис узнал, что эти существа называют себя млоками, по названию собственной планеты, и принадлежат к древней высокоразвитой расе, для которой чудеса научного познания мира отошли на второй план, вытесненные радостями чистой рефлексии и восприятия. Млок был третьей планетой, обращающейся вокруг двойной звезды в галактике столь отдаленной с астрономической точки зрения, что свет ее никогда не достигал Земли.

Путешествие в родной мир Саркиса и обратно происходило поистине странным образом и совершалось при помощи некой таинственной силы: млоки проецировали себя через пятое измерение и могли одновременно существовать в разных концах вселенной. Именно из этой силы вылеплялось приспособление с медными прутьями и ячейками, которое опустилось тогда в мастерской на Саркиса и его спутников. Он так до конца и не разобрался, как этой силой управлять, – знал только, что она подчиняется определенному воздействию нервной системы млоков.

Движимые любопытством, жители Млока часто путешествовали на Землю и в другие миры. Несмотря на столь отличные органы чувств, они на удивление многое знали о земной жизни. Двое из них, по имени Нлаа и Нлуу, наткнулись на Саркиса на Спэниш-маунтин и телепатически ощутили, до чего неудовлетворен он привычной обыденностью. Поддавшись своеобразному сочувствию, а также любопытству, которое вызывал потенциальный эксперимент, они и пригласили его с собой на родную планету.

Самыми важными событиями в жизни Саркиса среди млоков были новые изумительные ощущения. Никаких особенных происшествий на Млоке не случалось, ибо местные жители в основном предавались созерцанию, лишь иногда устраивая вылазки в отдаленные миры.

Саркиса они снабжали разнообразными плодами и соками, но сами получали питание прямо из воздуха и света: их башни без крыш специально строились так, чтобы улавливать и фокусировать солнечные лучи, поглощая которые млоки испытывали изысканнейшее эпикурейское наслаждение. После операции Саркис до некоторой степени тоже мог питаться так, но все же грубая пища ему по-прежнему требовалась.

К наипоразительнейшим переменам, которые с ним произошли, добавилась и еще одна: он очень смутно воспринимал собственное тело. Будто оно сделалось нематериальным, как во сне, и Саркис теперь не ходил, но скорее переплывал с места на место.

Почти все время Саркис проводил в беседах с млоками, особенно с Нлаа и Нлуу, которые опекали своего протеже и готовы были без устали делиться с ним непостижимой мудростью и разнообразнейшими знаниями. Они открыли ему неизъяснимые концепции времени, пространства, жизни, материи и энергии, обучили совершенно новой эстетике и весьма хитроумным искусствам, рядом с которыми живопись казалась глупым и варварским занятием.

Саркис не знал, сколько времени провел на Млоке. Его учителя жили долго, столетия пролетали для них, как для нас годы, поэтому они не придавали особого значения времяисчислению. Но миновало множество длинных сдвоенных дней и мимолетных неравномерных ночей, прежде чем Саркиса начала одолевать тоска по утерянной Земле. Среди всех соблазнов, новшеств и диковинных чувств в нем крепла печаль, ведь мозг его, по сути своей, оставался мозгом землянина.

Тоска овладевала им постепенно. Воспоминания о мире, который он раньше презирал и из которого так жаждал вырваться, приобрели навязчивые очарование и остроту, – так иногда вспоминается раннее детство. Саркис теперь чурался чувственной избыточности и тосковал по простой земной жизни и человеческим лицам.

Млоки, которые прекрасно видели, чтó с ним происходит, пытались как-то его отвлечь и устроили экскурсию по своей планете. Они путешествовали на судне, которое плыло сквозь густой воздух, подобно подводной лодке в земном океане. Сопровождающие Саркиса Нлаа и Нлуу проявляли заботу и охотно показывали все чудеса разнообразных областей Млока.

Однако Саркис только сильнее затосковал. Любуясь ультракосмическими, лишенными крыш Карнаками и Вавилонами, Саркис вспоминал земные города с вожделением, какого сам от себя не ожидал, ведь раньше творения людских рук вызывали у него отвращение. Проплывая над невероятными горными вершинами, рядом с которыми обычные земные хребты показались бы жалкими кочками, он вспоминал Сьерра-Неваду, и от этих мыслей на глаза у него наворачивались слезы.

Путешественники обогнули экватор, побывали на теплых полюсах, а потом вернулись к отправной точке в тропиках. Саркис, мучимый ужасным недомоганием и слабостью, молил Нлаа и Нлуу при помощи таинственного проектора перенести его домой. Они отговаривали его и убеждали, что ностальгия – всего лишь порожденная мозгом иллюзия, которая со временем развеется.

Чтобы быстро и окончательно освободить Саркиса от страданий, млоки предложили подвергнуть его мозг определенным трансформациям. Они хотели вколоть ему редкую растительную сыворотку и с ее помощью подправить самые его воспоминания и ментальные реакции, чтобы его разум стал похож на разум самих млоков, как это раньше произошло с его органами чувств.

Хотя Саркиса и пугала предложенная ментальная метаморфоза, после которой он навсегда перестал бы быть человеком, он подумывал согласиться. Однако некие ужасные и совершенно непредвиденные события нарушили все их планы.

Звезды, вокруг которых обращался Млок, располагались на самом дальнем краю тамошней островной вселенной. Во время короткой ночи, которая наступала между царствованием двух солнц, эту вселенную можно было увидеть: она представала туманным звездным облаком на полнеба, другая же половина оставалась темна и беспросветна, как хорошо знакомая земным астрономам черная туманность Угольный Мешок. Казалось, в непроглядной пустоте нет живых звезд, разве что они находились так далеко, что их свет не достигал обсерваторий Млока.

Однако из этой черной пропасти впервые на памяти планеты, обращавшейся вокруг двойной звезды, и явились захватчики. Сперва возникло темное облако – на Млоке никогда раньше не видели ничего подобного, ибо в неподвижных морях и тяжелом воздухе планеты всегда сохранялась одинаковая влажность и не было ни осадков, ни испарений. Трапециевидное облако спустилось к планете и быстро разрослось над южными областями, окутав небо непроглядной чернотой. Из него дождем пролились черные жидкие капли. От малейшего соприкосновения с составлявшим их весьма агрессивным химическим веществом плоть, камень, земля, растения – все, что угодно, растворялось, обращаясь в смолистые лужицы и ручейки, которые вскорости слились в огромное ширящееся море.

Новости об ужасной катастрофе мгновенно разлетелись по всей планете. За кислотным морем наблюдали с воздушных кораблей, остановить его пытались при помощи всевозможных ухищрений. Его оградили защитными атомными барьерами, выжигали стихийным огнем. Но все напрасно: черное пятно жидкой раковой опухолью неуклонно разъедало огромную планету.

Нескольким млокам удалось, пожертвовав жизнью, заполучить образцы черной жидкости для анализа. Они подвергали себя ее разрушительному воздействию и, пока их тела разъедала зараза, описывали другим то, что узнали. Млоки решили, что явившиеся из космоса капли суть доселе неизвестные протоплазменные организмы, способные разжижать все прочие виды материи и таким образом подвергать что угодно процессу ассимиляции. Именно так и образовалось едкое море.

Вскоре пришли новости о новом черном дожде – на этот раз над северным полушарием. А после быстро последовавшего третьего стало понятно, что судьба Млока предрешена. Млокам оставалось лишь бежать с растворяющихся литоралей трех океанов, что ширили свои алчные пределы и рано или поздно должны были слиться воедино и покрыть всю планету. Также стало известно, что и другие планеты двойной звезды, где не было разумной жизни, атакованы теми же смертоносными каплями.

Млоки, раса философическая, давно склонная невозмутимо осмыслять космические метаморфозы и смерть, смиренно приняли грядущую гибель. Они могли бы с помощью своих космических проекторов сбежать в иные миры, но предпочли сгинуть вместе с родной планетой.

Однако же Нлаа и Нлуу, как и большинство их соотечественников, тревожились за Лемюэля Саркиса. Они хотели вернуть его домой и полагали, что будет несправедливо и неподобающе обречь землянина на ту страшную судьбу, какая ожидает их самих. От задуманной операции они мигом отказались и теперь настаивали, что их гостю следует немедленно возвратиться на Землю.

И вот Нлаа и Нлуу препроводили ошарашенного Саркиса в ту самую башню, где он в первый раз и материализовался на Млоке. С холма, где она стояла, на горизонте хорошо просматривалась черная дуга надвигающегося моря.

Повинуясь указаниям своих наставников, Саркис встал в центре круга, образованного отверстиями в полу – генераторами пространственного проектора. Поначалу он тщетно умолял Нлаа и Нлуу отправиться вместе с ним, но потом, обуреваемый величайшим сожалением и печалью, простился с друзьями.

Поскольку ему сказали, что с помощью мыслеобразов млоки могут переместить его в любую конкретную точку, Саркис захотел вернуться в свою мастерскую в Сан-Франциско. Более того, во времени они могли перемещаться столь же легко, сколь и в пространстве, так что художник должен был очутиться дома наутро после своего отбытия.

Медленно выросли из пола и окружили Саркиса прутья и ячейки, чьи форму и цвет преображенные глаза воспринимали теперь иначе. Спустя мгновение все странным образом потемнело. Саркис обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на Нлаа и Нлуу, но не увидел ни их, ни башни. Перемещение уже свершилось!

Псевдометаллические прутья и ячейки постепенно истаяли, и Саркис огляделся, надеясь увидеть знакомые очертания мастерской. И тут его охватило изумление, сменившееся страшным подозрением: вероятно, Нлаа и Нлуу ошиблись или же загадочная проецирующая сила забросила его в какое-то совершенно иное измерение. Этой обстановки Саркис совсем не узнавал.

Вокруг в мрачном полумраке темнели хаотические скопления, самые контуры которых были исполнены кошмарной угрозы. Конечно же, сомкнувшиеся вокруг безумные изломанные скалы – это не стены; и это не его мастерская, а какая-то адская нора! Жуткий искаженный купол наверху, через который изливается дьявольский свет, – это не знакомая стеклянная крыша. А вон те вспучившиеся непотребства непристойной формы и похабных цветов прямо перед ним – это не мольберт, не стол, не стулья.

Саркис шагнул вперед и ощутил, с какой чудовищной легкостью перемещается. Не рассчитав расстояние, он тут же уперся в зловещий предмет на полу и, ощупав его, понял, что эта неведомая штука так же отвратительна на ощупь, как и на вид, – влажная, холодная и липкая. Однако при ближайшем рассмотрении в ней обнаружилось нечто смутно знакомое. Словно бы перед ним была набухшая, извращенная пародия на кресло!

Саркиса охватили смятение и зыбкий всепоглощающий ужас, как по прибытии на Млок. Вероятно, Нлаа и Нлуу все-таки выполнили свое обещание и вернули его в мастерскую, но эта мысль лишь усугубила потрясение. Из-за тех метаморфоз, которым Саркис подвергся на Млоке, его чувство формы, цвета, света и перспективы теперь разительно отличалось от земного. А потому хорошо знакомая комната казалась непоправимо чудовищной. Каким-то образом, погрязнув в тоске по родине, а потом и в хлопотах спешного бегства, он совсем не подумал, как свершившиеся с ним метаморфозы скажутся на его восприятии всего земного.

Кошмарное головокружение охватило Саркиса, едва он постиг ужас своего положения. Он в буквальном смысле оказался на месте безумца, который осознает собственное безумие, но совершенно над ним не властен. Он не знал, насколько этот новый способ восприятия ближе к истинной реальности, чем прошлый земной. Да и какая разница? Его целиком захлестнуло отчуждение, борясь с которым он так отчаянно пытался вновь уловить хотя бы след знакомого мира.

Неуверенно, ощупью, как человек, тщащийся найти выход из страшного лабиринта, Саркис разыскивал дверь, которую оставил незапертой в тот вечер, когда к нему явились Нлаа и Нлуу. Даже чувство направления у него поменялось – он плохо ориентировался и не мог толком понять, насколько близко расположен тот или иной предмет и какие у него пропорции, – но в конце концов, не раз натолкнувшись на обезображенную мебель, обнаружил безумно перекрученное нечто, выступающее из стены. И каким-то образом догадался, что это дверная ручка.

Несколько раз пытался Саркис открыть дверь, которая казалась неестественно толстой и выпуклой. Когда ему это удалось, он увидел за ней зияющую пещеру с пугающими арками – коридор дома, в котором жил.

Пробираясь по коридору, а потом спускаясь на два пролета по лестнице на первый этаж, Саркис чувствовал себя пилигримом, что нисходит в сгущающийся кошмар. Стояло раннее утро, и на улице никого не было. Но здесь к сводящим с ума визуальным впечатлениям прибавились сигналы от других органов чувств, и это только усиливало невыносимую пытку.

Просыпающийся город шумел, но шумел в странном, неестественно быстром темпе и был исполнен безумной ярости: злобный лязг, чьи высокие ноты обрушивались на Саркиса ударами молотка, сыплющимися на голову камнями. Непрекращающаяся бомбардировка звуками все больше ошеломляла его – они как будто впивались прямо в мозг.

Наконец Саркис выбрался туда, где, по его воспоминаниям, располагался широкий проспект, ведущий к паромному вокзалу. Уже появились первые машины, но ему казалось, что встречные автомобили и пешеходы проносятся мимо на немыслимой скорости, точно сонмы проклятых душ в каком-нибудь безумном аду. Утренний свет представлялся скорбным мраком, разлетавшимся раздвоенными лучами от демонического ока, зависшего над бездной.

Здания, будто явившиеся прямиком из скверного сна, наводили на него нечеловеческий ужас своими мерзостными очертаниями и цветами. Люди, эти зловещие создания, мчались мимо на такой невероятной скорости, что ему едва удавалось мельком разглядеть их выпученные глаза, одутловатые лица и туловища. Они ужасали его, как некогда млоки под сводящим с ума багряным солнцем.

Воздух казался разреженным и бесплотным, и Саркису было до странного не по себе из-за маленькой силы тяжести, которая усиливала и без того безнадежное отчуждение. Будто заблудший призрак, брел художник сквозь зловещий Аид, в который его низвергли.

Он слышал голоса пролетавших мимо чудовищ – говорили они тоже неимоверно быстро, так что слова было решительно невозможно разобрать. Как если бы пластинку на граммофоне крутили с удвоенной скоростью.

Ощупью пробирался Саркис по улице, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое среди чужих покореженных зданий. Иногда казалось, что ему вот-вот попадется какой-нибудь знакомый отель или витрина магазина, но всякое сходство мгновенно терялось в безумной дикости.

Художник набрел на открытое пространство, где, как он помнил, располагался небольшой парк – ухоженные деревья и кусты, зеленые газоны. Когда-то ему здесь очень нравилось, и воспоминания о парке часто преследовали его на Млоке. И вот теперь Саркис наткнулся на него в этом ненормальном городе и тщетно пытался отыскать желанные очарование и красоту.

Деревья и кусты высились вокруг грибами, выросшими в самой преисподней, отвратительными и нечистыми; серая трава вызывала гадливость, и он отшатнулся от нее с тошнотворным омерзением.

Потерявшись в страшном лабиринте, практически лишившись чувств, Саркис куда-то побежал, а потом попытался пересечь оживленную улицу, по которой со скоростью выпущенных из орудия снарядов летали машины. Измененные зрение и слух никак ему не помогли, и потому его сразу же сбило с ног внезапным ударом, и Саркис соскользнул в милосердное небытие.

Спустя час он очнулся в больнице. Серьезных ранений он не получил – его сбил медленно едущий автомобиль, прямо под колеса которого он шагнул, словно глухой или незрячий, – но общее состояние пациента озадачило докторов.

Придя в сознание, Саркис начал душераздирающе кричать, при приближении врачей сжимался в смертельном ужасе, а потому ему сначала поставили белую горячку. По всей видимости, нервная система несчастного пребывала в плачевном состоянии, но первый диагноз не подтвердился: анализы не выявили в крови ни алкоголя, ни известных наркотиков.

На мощные успокоительные, который ему вкалывали, Саркис не реагировал. Его все сильнее и сильнее терзали некие кошмарные галлюцинации. Один из ординаторов обратил внимание на таинственным образом деформированные глазные яблоки пациента, и к тому же всех озадачивала необыкновенная медлительность, которая сопровождала его крики и корчи. Но этот странный случай довольно быстро стерся из памяти докторов, после того как неделю спустя Саркис умер. Ведь с неразрешимыми загадками сталкиваются представители даже самых обыденных профессий.