Текст книги "Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения"

Клаус-Михаэль Богдаль
Европа изобретает цыган

КАФЕДРА ГЕРМАНСКОЙ ФИЛОЛОГИИ им. ТОМАСА МАННА РГГУ, МОСКВА

НАУЧНЫЕ ТРУДЫ

ТОМ 19

© К.-М. Богдаль, 2018

© И. С. Алексеева, перевод, 2018

© Издательский Дом ЯСК, 2018

Пролог

Идею написать европейскую историю дискриминации народов рома, уничижительно прозываемых по-немецки «цыганами», так или иначе спровоцировал случай. Она восходит к тем волнующим и взволнованным годам после того, как в начале девяностых рухнула социалистическая система и пал железный занавес. Поскольку я давно уже занимался темой своих и чужих в литературе, мне пришлось на одном мероприятии, в ситуации, когда внезапная эпидемия насилия, основанная на враждебности к иностранцам, прокатившись по всей Германии, пробудила былые страхи перед тем прошлым, которое казалось уже преодоленным, – короче, мне тогда пришлось привести пару поясняющих соображений, которые в гуманитарных науках того времени имели неоспоримый вес. При изучении погромов в Ростоке-Лихтенхагене, масштабы и сопутствующие обстоятельства которых небезосновательно напомнили председателю Центрального совета евреев в Германии, Игнацу Бубису, страшные бесчинства 9 ноября 1938 г., так вот, я наткнулся тогда на высказывание шестнадцатилетней школьницы, которая активно участвовала в акциях насилия, и поэтому – чуть ли не в награду за участие – у нее взяли интервью: «Если бы жгли цыган, я бы ничего не имела против. Вьетнамцев – нет, а на синти и рома – наплевать»[1]1
  [Anonym 1992: 21].


[Закрыть]. Это торжествующее презрение и полную отключку человеческого восприятия, прозвучавшую в холодно брошенном «наплевать», я долго не мог забыть. Преступница оправдывает свое желание убивать причислением жертвы к другой ступени иерархии. Чужаков, неважно, какого происхождения, она заведомо мнит гораздо ниже себя. Но «цыгане» котируются вообще как «отбросы общества»[2]2
  [Ibid.: 21] – высказывание девятнадцатилетнего подмастерья-слесаря.


[Закрыть], по ту сторону любой границы человечности.

Если оглянуться назад, на историю народов рома за шесть столетий их присутствия в Европе, то вновь и вновь наталкиваешься на факты, говорящие о том, что против преследования и уничтожения цыган большинство населения «ничего не имело» – точно так же, как обыватели Ростока не были против их сожжения, когда подростки поджигали приюты для беженцев. Но из каких источников подпитывается инстинктивное презрение к абсолютно незнакомым им людям? Разве не в тех же временных рамках мы наблюдали, как фламенко завоевывал танцевальные студии и открывались все новые курсы фламенко при народных университетах, а музыкальные группы вроде Джипси Кингс купались в лучах всемирной славы? И разве не могли их бодрые песенки, не особо бросаясь в глаза участникам мероприятий, исполняться в качестве аккомпанемента к вечернему барбекю, во время охоты на людей в Лихтенхагене – просто для разогрева и подъема настроения? Быстрого и простого объяснения этому сочетанию восхищения и презрения мне найти не удалось: ни с помощью социологических и психологических теорий о чужих и чуждости, ни с помощью очевидной на первый взгляд аналогии с антисемитизмом. Если не пускаться окольным путем в изучение истории отношений народов рома с другими народами Европы начиная со времени их переселения сюда в XIV–XV вв., не пытаться осветить эту темную страницу истории Европы вплоть до современности, любое объяснение неизбежно останется недостаточным – в особенности учитывая то, что случилось затем в Румынии, Италии, Франции, Венгрии, Словакии и Косове. Очень быстро выяснилось, насколько отрывочно, неточно, насколько отягощено предрассудками было на тот момент то немногое, что мы знаем о прошлом народов рома. Хочешь не хочешь, а пришлось стряхивать архивную и библиотечную пыль, чтобы в конце долгого путешествия во времени вновь добраться до поселений, деревень и стоянок сегодняшних рома. Вместе с тем мне постепенно становилось все яснее, что после конца коммунистической системы в Восточной и Юго-Восточной Европе эта тема из второстепенной станет центральной, учитывая политическую, социальную и культурную специфику нашего континента, хотя бы потому, что речь идет о немалой группе людей – ведь их более десяти миллионов человек. И не исключено, что жизнеспособность духовного конструкта по имени Европа придется не в последнюю очередь измерять тем, как мы обходимся с народами рома.

Почему представители народов рома чуть ли не рефлекторно воспринимались и воспринимаются как опасность, стоит им где-то появиться? Как выглядят те тайные знаки угрозы, которые им присущи и всегда приписывались? Их телам, их поведению или просто самому их существованию? И как получилось, что никто не соглашается терпеть их присутствие и близость, а жизнь бок о бок с ними кажется немыслимой? Поиски обоснованного объяснения уводят нас к средневековым нашествиям и захватам территорий монголами и тюрками, которые, как и народы рома, избрали для продвижения восточную оконечность Европы, которая считалась наиболее открытой и уязвимой. Самые ранние обозначения неизвестных чужаков как «татары» и «египтяне» указывают именно на эту связь. Их кочевой образ жизни укрепил представление о некоем народе из степей или из пустыни. Хотя представителей народности рома, приходящих то небольшими группами, то более крупными объединениями племен, впрямую не причисляли к вышеназванным завоевателям, но нередко рассматривали либо как их хлипкий авангард, либо как засланных ими коварных шпионов. Еще с первых шагов чужеродности миролюбивых переселенцев стали приписывать угрожающие черты. Однако ненависть к цыганам – это не просто версия антисемитизма, как неоднократно утверждалось[3]3
  Ср.: [Reinhardt 2008: 120].


[Закрыть]. Если постараться более подробно проследить отношения народов рома с местным населением, то для этой точки зрения, – утвердившейся после 1945 г. на базе недавней расистской политики Германии, направленной на уничтожение в равной мере как евреев, так и цыган, – не останется никаких оснований. В этой книге народы рома будут рассматриваться не в контексте истории антисемитизма и преследования евреев, в который их по вполне понятным политическим причинам поставили в том числе и сами синти и рома. Будет показано, что корни, причины, развитие и функции презрения к народам рома и увлечения определенными элементами их образа жизни отличны от соответствующих корней и т. д. антисемитизма, даже при наличии исторических параллелей и точек схождения, а также с учетом того факта, что современный социально-биологический расизм направляет на обе эти группы свою волю к истреблению в равной степени. Важнейшие различия между ними здесь только намечены. В то время как народы рома считались таинственными чужаками неясного происхождения, евреи стояли у основ европейской цивилизации и были неразрывно связаны с еще одной ее основой – христианством. Поэтому время и обстоятельства появления народов рома в Европе имеют столь исключительное значение для дальнейшего развития. Аналогичное кардинальное отличие обнаруживается относительно обозначения евреями самих себя, которое транслировалось наружу самым разным образом, тогда как о культуре народов рома практически ничего невозможно было узнать. Для истории с увлечением ими немаловажно, что образ жизни «цыган», общественное устройство которых, бесписьменное, основанное на устной традиции, сравнивалось с жизнью «дикарей» вне Европы, еще с начала XVII в. стали идеализировать как фольклор. Помимо всего прочего, бедные, ничем не обладающие народы рома, в противоположность евреям, воспринимались как дети лесов, лугов, степей и дорог, а не как порождение городов, не как деятели торговли, науки и культуры.

Задача показать своеобразие и неповторимость истории преследования и увлечения неизбежно требует поэтому обращения к самым ранним источникам и распространения области исследований на все европейское пространство. Национальная перспектива привела бы здесь к узости рассмотрения. Во всяком случае – немецкая; хотя та мрачная страница истории, когда воплощалась нацистская политика уничтожения, приводит нас в страну, которой мы и закончим наше повествование. На завершающей стадии моих изысканий передо мной на письменном столе лежало исследование, которое можно было разбить на много томов. Я сжал его до одного тома, не теряя из виду европейскую составляющую, однако отказался от детального рассмотрения каждой национальной ветви в отдельности. Определенные страны, такие как Испания XVI в. или Венгрия XIX в., рассматриваются подробнее в том случае, если там имели место важные тенденции или возникли значимые литературные произведения, влияние которых распространилось на другие европейские страны. Таким образом, я смог показать все полотно, избежав опасности выдергивания из единой ткани отдельных нитей. Не жертвуя результатами исследований и сделанными выводами, я до необходимого минимума сократил научный аппарат, отличающийся известной тяжеловесностью. Положенную в основу работы теорию, которая поначалу была мне так важна, я не стал формулировать, а, веря в ее пробивную силу, вплел ее в изложение конкретных событий. Таким образом, специалисты не остались полностью обделены, а читатель, на любопытство и интерес которого уповает автор, также получил свое.

Существует совсем немного феноменов, которые можно считать европейскими и которые доступны для наблюдения на протяжении ряда столетий. Наблюдая их, мы получаем шанс вскрыть законы эпохальных изменений в структуре тех человеческих обществ, которые довольно неудачно были обозначены как «западные». Осуществлявшиеся в последние десятилетия проекты, если следовать логике их притязаний, ориентировались на «большие» явления: на «процесс цивилизации» (Норберт Элиас), на государственные и национальные образования, на революции и эпохальные крахи (Райнхарт Козеллек), на всеобъемлющие духовные движения, такие как «процесс теоретического любопытства» (Ханс Блюменберг), на роль религии и религиозного или на примечательные специфические тенденции, такие как история образования в Германии (Георг Болленбек). Почему тогда – таковы были мои исходные размышления – нельзя добиваться понимания «тенденций стратегического порядка», подойдя к ним с другой стороны: отталкиваясь от рассмотрения маргинального, которое по причине своей кажущейся незначительности никогда не сможет обрести свое место в исторической памяти. Народы рома, использовавшие различные пути миграции и добравшиеся буквально до каждого уголка континента, включая Британские острова, представляют собой именно такой находящийся на обочине европейский феномен. Несмотря на национальные, региональные и языковые особенности, весь процесс их восприятия, наделения идентичностью, отношения к ним и их дискриминации оформлялся как отчетливо единая череда событий, чрезвычайно полезная для понимания теневых сторон европейского развития по направлению к современности.

В пору своего «прибытия» – а это был переходный период от Средневековья к Новому времени – они попали в эпохальные переделки, от которых пытались уклониться: пляжные аксессуары минувших времен на берегах современности. Очень скоро после этого они – как правило, в негативном ключе – стали воплощением преодоленных состояний, символом всего отжившего, той манеры поведения, от которой у современников лицо заливала краска стыда либо в душе вспыхивала ярость. Европейские общественные образования на пороге Нового времени искали образцы восприятия, которые могли бы позволить им определить социальное место для внезапно появившихся чужаков. Этот процесс был с самого начала сопряжен с высоким накалом эмоций и сопровождался отторжением, социальной неприязнью и преследованиями.

Что касается мыслей и чувств народов рома, то мы оглядываемся назад, в непроглядную мглу, которая, видимо, никогда не рассеется, потому что у нас недостаточно достоверных свидетельств. Зато мы сталкиваемся с базовым опытом единой корпорации местного населения, возникшим из неприятия любого чужого образа жизни и восприятия его как угрозы. Опираясь на этот опыт, мы так или иначе попадаем в пространство невнимательности, неточных наблюдений и небрежных описаний, где образ чужаков – скорее порождение фантазии, а не достоверное свидетельство. Образ «цыгана» – мерцающий, нерезкий, и он легко поддается разным интерпретациям. Тем резче выглядят оценочные суждения и формулировки, призванные восполнить этот недостаток. Когда просвещенная антропология в районе 1800 г. обнаружила, что в случае с «цыганами» речь идет о народе, происходящем из Индии, со своим собственным языком, развившимся из санскрита, возникли две противоположные тенденции, которые в середине XIX в. пересеклись в этнографии. С одной стороны, ученые, писатели и административные деятели, ничего особенно не исследуя, сходу провозгласили возвысившихся до индоевропейцев цыган деградировавшим народом-парией, который паразитирует на других народах и препятствует развитию цивилизации. С другой стороны, романтики породили целый рой причудливых и зловещих образов героев-цыган и, создав особый жанр цыганской романтики, обеспечили им длительное присутствие в публичном пространстве. То же, что расписывали как их особенный образ жизни, их исконность и естественность, их независимость и свободу, было стилизовано под многогранный встречный проект, направленный против буржуазного индустриального общества. Новая фаза наступила где-то в конце XIX в., когда собранные в ходе сопоставления и увязывания гуманитарных исследований и представленные широкой публике этнографические сведения о различных европейских группах рома были обесценены с помощью теории преступлений и расовых теорий, ориентированных непосредственно на действия государства, – и естественно-научный авторитет превратил фольклоризированных кочевников в патологические «асоциальные элементы», «не привыкшие трудиться». «Великая повесть» о детях природы посреди цивилизации во все времена, начиная с их прихода в Европу и вплоть до их истребления нацистами, писалась без участия самих рома.

Изобретение «цыган» с помощью таких вот «великих повестей» с самого своего начала обнажает оборотную сторону сотворения самого себя европейским культурным субъектом, который считает себя носителем прогресса мировой цивилизации. Ведь одновременно такое самосотворение всегда является радикальной очисткой собственного чистого образа от того, что предположительно может ему угрожать. В книге поведение по отношению к «цыганам» сравнивается со страхом перед старческим слабоумием, когда человек сталкивается с самим собой в таком состоянии, которое сам он считает отсутствием всего человеческого: как падение до животного состояния, как утрату языка, письменности и памяти, а тем самым – и всякой истории, но, кроме того, – и как утрату всего культурного, что составляет существенную часть идентичности. Именно это и соответствует образу «цыгана», который породила европейская культура: неграмотный, бескультурный, лишенный истории, находящийся в животном состоянии.

В этой книге речь пойдет о другой истории, такой истории, которая прогрессирует, не порождая никакого прогресса, об изменениях, которыми Европа лишь в малой степени может гордиться, об упущенных возможностях и загубленных шансах. Говоря словами Зигмунта Баумана, речь идет о «непрерывности альтернативного, деструктивного потенциала цивилизационного процесса»[4]4
  [Bauman 1992: 42].


[Закрыть], о том феномене, который я называю «злопамятность культуры». В моей истории сплетаются воедино три слоя: генеалогия знаний о «цыганах» во всех ее ипостасях – от слухов до академической науки, от эмпирических наблюдений до химерических утверждений[5]5
  См.: [Schäfer 2010: 285 ff.].


[Закрыть] и лживых измышлений; археология форм и образцов, в которых эти сведения представлены и обрели традицию – в первую очередь в литературном дискурсе; и наконец, культурная история того, что именно из первых двух слоев и каким образом вошло в историческую память Европы, на что это влияет и какие тенденции развития обусловило или же затормозило, а какие ускорило или замедлило.

Всего одно замечание к обозначениям, которые здесь выбраны. Если мы в нашей книге приближаемся к реальной жизни людей, которые существовали в прошлом или живут в наши дни, то речь всегда будет идти о народах рома или группах рома. Это самое всеобъемлющее обозначение, какое только возможно. В большинстве европейских стран утвердилось обобщающее понятие рома или ром – от слова «романее» со значением «мужчина, супруг»[6]6
  [Wolf S. 1960: 198]. Соотв. «ромни» означает ‘женщина, супруга’.


[Закрыть]. Сюда входит и небольшая группа немецких синти. Однако в XIX в. наименование «рома» касалось преимущественно тех племен, которые жили в Восточной Европе. Обширные группы испанских рома называли себя «кале», французские – «мануш», а русские «калдераш». Эти и другие самонаименования используются в тех случаях, когда необходима более точная социальная или этническая привязка. Чужеродное наименование «цыгане», этимология которого до сих пор не прояснена до удовлетворительного уровня, как и его эквиваленты в других европейских языках – такие как «джипси» или «таттаре»[7]7
  Tattare – пренебрежительное наименование народов рома в Швеции (прим. пер.).


[Закрыть], являются сами по себе важным элементом того, что исследуется здесь как история увлечения и презрения. Под именем синти и рома люди рождаются, а «цыгане» – это общественная конструкция, в основе которой лежит базовый набор знаний, образов, мотивов, сценариев и легенд, с помощью которых только и можно в разговоре приписывать им коллективные признаки. Этот набор, закрепленный с помощью устоявшихся фигур мышления и восприятия, живуч благодаря традиции и, тем не менее, путем «обработки» в соответствии с правилами, показанными в этой книге, постоянно меняется. Поскольку, таким образом, речь идет о речевых оборотах и публичных репрезентациях, об изобретении этноса в переносном смысле слова, а не о мыслящих, чувствующих и действующих субъектах, обозначение «цыгане» может и должно (с этого места) употребляться без кавычек. Несоответствие между постоянной репрезентацией «вымышленных» цыган в различных дискурсах, прежде всего в литературе и искусстве, и почти полностью иной картиной свидетельств самих народов рома, которые на протяжении долгого времени вели кочевой образ жизни, не имели собственной письменной культуры и никогда не появлялись на политической арене, – разительно…

Это несоответствие тоже нужно как-то объяснить. Однако концентрация нашего внимания на образе чужака не исключает того, что, пустившись на поиски следов в архивах, в ученых трудах и в произведениях литературы и искусства, мы доведем до читателя кое-какие сведения о подлинной культуре, образе жизни, истории и языке европейских народов рома.

Отдельные литературные произведения будут интересовать нас особенно, ибо только скрупулезный анализ текста может достойно выявить сильные стороны науки о литературе и привести к результатам, которых невозможно достичь с помощью историографических и социологических методов. Они являются индикатором того, что исторические события «оставили след, что они продолжают существовать и своим существованием производят внутри истории целую череду явных или скрытых воздействий»[8]8
  [Foucault 1973: 169].


[Закрыть]. В отличие от исторических источников они, из-за своей уникальности и многозначности, не поддаются быстрому использованию. Литературные произведения могут положить начало устойчивым образам и клише, но способны их же и разоблачать, они могут как зародить зависимости, так и инсценировать разрывы связи, утверждать очевидное, – и это же очевидное опровергать. Чтобы наряду с особенным и исключительным указать также на затверженное и повторяющееся, будет, наряду с детально исследованными текстами, привлечено максимальное число других подобных произведений – сегодня зачастую забытых, которые, однако, ради читабельности книги, останутся на втором плане. По той же причине мы будем чередовать анализ конкретных примеров и общие обзоры.

Не исключено, что оторопь будет основным впечатлением, которое оставит по себе показанная в книге разрушительная энергия вкупе с властными и убийственными порывами. Возможно, в душе останется возникшее в этой связи сострадание к жертвам истории. Но не следует забывать, что основное предназначение книги – изучение «изобретателей» цыган и придуманных ими конструкций, и история народов рома по указанным причинам может быть описана только очень опосредованно. Речь пойдет об ученых, интеллектуалах, писателях и исследователях, о культуртрегерах, трудами которых в мир пришли прежде всего враждебность и изоляция, но вместе с ними также и восхищение, и романтизация. Отбросив эмоциональную реакцию негодования, мы вправе трезво указать на их ответственность. И, если уж рассматривать дело с этой стороны, то не в последнюю очередь стоить пояснить, какие альтернативы, перспективы и возможности намечались в каждый конкретный период времени. Ведь для прояснения сути вряд ли много дает отождествление горестной истории народов рома с неотступной роковой судьбой, к чему некоторые исследователи склоняются.

«О черных крещеных язычниках, которые все вместе подошли к Берну» из «Шпицской хроники» Дибольда Шиллинга Старшего (ок. 1445–1486)

Пишущему подобную книгу настойчиво задают всегда один и тот же вопрос: какой урок можно извлечь из результатов и выводов исследования? Не успев стряхнуть архивную пыль, вынужден возвысить свой голос для предостережения и увещевания. Может статься, кто-то действительно в состоянии заранее примечать теперь признаки угрозы, точно определять взаимосвязь между прошлым и настоящим и оценивать ситуацию. Но все-таки решения конфликтов и проблем невозможно передать одним только экспертам, которые благодаря своим знаниям смогут в любом случае внести свой вклад в сглаживание или же драматизацию актуальных ситуаций, воспринимаемых как кризисные. Эта книга позволяет взглянуть в зеркало, даже если речь идет о вымышленном отражении европейских народов. Мы узнаем в большей степени о нас самих, о наших мыслях, чувствах и поступках, о дискриминации, присвоении и цивилизационном высокомерии, нежели о народах рома. При чтении цитируемых здесь текстов начинаешь ощущать, как с каждым обозначением, описанием и с каждой оценкой чужаков, называемых цыганами, увеличивается асимметрия, как раздувается пишущий, как растет его «я», как начинает он поддаваться искусу всевластия и как в конце концов начинает верить – какую бы жалкую фигуру он при этом собой ни представлял, – что для картины европейской культуры его достаточно. Сегодня, когда в Европе вновь восстает из праха «ненависть к цыганам», история презрения к ним представляется нам фантомом, явление которого, подобно антисемитизму и национализму, повергает нас в ужас – словно перед нами одно из привидений, про которых в одноименной пьесе Генрика Ибсена (1828–1906) говорится: «[Нам] от него не отделаться»[9]9
  «Привидения. Семейная драма в 3 действиях». Действие второе, сцена первая («В нас сказывается не только то, что перешло к нам по наследству от отца с матерью, но дают себя знать и всякие старые отжившие понятия, верования и тому подобное. Все это уже не живет в нас, но все-таки сидит еще так крепко, что от него не отделаться» – пер. А. и П. Ганзенов) (примеч. пер.).


[Закрыть]. С Ибсеном можно было бы согласиться, если под словом «отделаться» имеется в виду вытеснение. А вот с представлением о неотвратимости конфликтов, проблем и исторических катастроф согласиться нельзя. Таких привидений, как презрение к цыганам, прогнать можно, если вытащить их на свет из тьмы ненависти и вражды по отношению к чужому и другому. Благодаря европейскому объединению возникла редкая ситуация, когда одновременно с социальной и этнической дискриминацией нам удается ухватить в руки и призрачное прошлое: совсем недавнее, о котором люди, пережившие гонения и истребление, уже молчать не могут, и ту долгую историю, о которой повествуется в этой книге.