Текст книги "Малая Родина"

Из тех районов, где помещики сильно притесняли крестьян, крестьяне бежали на окраины государства: на Дон, Волгу, Яик, Сибирь. Часть этих беглецов оседала в глухих захолустьях Севера, а так как Устьмехренская соха представляла собой очень укромный уголок, то приток сюда беглых крестьян несомненен.

Возникновение деревни Новошино

Желающие переселиться в Дмитриевскую волость находились и среди свободного крестьянства окрестных, более открытых местностей, где государственная власть давала себя чувствовать сильнее. Например, деревня Новошино возникла в начале XV века. В Писцовой книге Устьянских волостей о деревне Новошино (сначала она называлась Новушинская) упоминается в записи, относящейся к 1549 году. В книге М. Романова «История одного северного захолустья» (Издательство «Мысль», 1925 г.) говорится, что соха с великим удовольствием принимала к себе новых поселенцев, чем больше было новых поселенцев, тем легче было нести сошное тягло. Ради привлечения поселенцев соха давала им на первое время значительные льготы и обеспечивала их всем необходимым для обзаведения хозяйством.

Так, в «данной грамоте» от 1612 года мужики Устьмехреньской сохи обязуются поставить переселенцу Ивану Долгомудову в деревне Новушинской (Новошино) «избу осьмерик, да сарай на четырех столбах, да клить на подклите на десять годов жить и ежегодно платить соцкому Дмитри-ею Святому по гривне денег». Из этой грамоты видно, что землей распоряжалась и владела не одна деревня Новошино, а вся Дмитриевская соха. Но пашни, распаханные «в черном лесу», считались собственностью до тех пор, пока их не клали в выти по новой переписи, если они были недалеко от наделенной земли. Если же они были далеко, то при новой переписи они клались не в выти, а в оброк, и становились собственностью государства, сдававшего их тем, кто больше заплатит.

Однако не долго жил в деревне Новошино Иван Долгомудов. Через несколько лет он решил переехать на постоянное жительство в Пермогорье. Это большая деревня, которая стояла на берегу реки Северная Двина. В то время не так-то просто было переехать с одного места на другое. Чтобы совершить такое действие, нужно было разрешение только царя. В архиве Дмитриевской волостной земской избы сохранился очень интересный документ под № 106. Вот его дословное изложение[5]5
  В приводимых в книге архивных и других материалах сохранена стилистика и орфография оригиналов.


[Закрыть]:

«Просьба о позволении переселиться из Дмитриевской волости В Устюге Великом питержанского полкового двора

Доношение

Вярошло 719 году вподушных Скасках ипригенеральном свядетельстве 722 году записан Я нижеименованный Пятержанского дистрику вустьянско дмитриенско волости вдревне Новошино вокрестьянстве, а урождения я нижепоименованны устюжскаго уезду двинско трети Пермогорского волости древни Ботовско крестьянин ныне я нижепоименованно желаю жить иподушные деньги платитить вооно пермогорско волости вдревни Ботовско вокрестьянство и оно Устьянско Дмитриевско волости сего году соцко Махало Петров сын Синицко меня нижепоименованного отпускает а пермогорско волости его году соцко Борис Никитин сын Шумилов принимает вчем подсим доношением иподпицсуютца.

Того ради Прошу чтоб указом ея император великий повелено было меня нижеименованного из устьянско дмитриевско волости издревни новошинской выключить ачислит вустюжском уезде вдвинско трети в пермогорско волости вдревне ботовско вокрестьянстве

Подписи просителя и соцких обоих волостей».

Это доношение ходило до царя более года.

Система хозяйства в деревне Новошино была трехпольная, и эта система подразумевала: одно поле – яровое, второе – озимое и третье поле – под паром. Засевая озимое и яровое поля, паровое поле оставляли отдыхать.

За паром ухаживали особенно тщательно, его трижды пахали и боронили. На все три поля в больших количествах вносился навоз.

Наряду с трехпольными полями и полянками «на черном лесу», где господствовала переложенная система, хлеб сеяли на «огнищах» или «новинах», где земля обыкновенно не пахалась. Хлеб сеялся прямо на поверхность вырубленного и выжженного в лесу места. Эти огнища были главным источником хлеба, так как урожаи на них собирали в огромных количествах. Мне об этом очень интересно рассказывала мама (она родилась в 1905 году), как они с отцом и братьями ходили в лес и жгли «новины» (это было примерно в 1915–1916 годах). Подобные действия по подготовке земли для посадки хлебов сохранились с XVII–XVIII веков. Практически почти четыре века жители деревни на «огнищах» выращивали замечательный хлеб. На выжженных «новинах» сеяли, как правило, рожь и ячмень. По рассказам стариков, в наших краях очень хорошо росли рожь, ячмень, пшеница, овес, горох, лен, конопля. На специально отведенных местах, «капустниках» за околицей деревни, выращивалась капуста; на грядках около домов – лук, редька, брюква. Позже, в XVII веке, выращивали репу, а еще позже – картофель и морковь.

Думаю, будет представлять интерес и такая информация. В Писцовой книге Устьянских волостей 1645 года дано следующее описание деревни Новошино: «Деревня Новошино вверх реки Устья, а в ней крестьян: Двор Сенка да Федка Тимофеевы дети Парфеньевы, у Сеньки сын Михалко; в длину двора десять сажен, поперек семь сажен. Двор пуст крестьянина Ивашки Дмитриева сына Острова, в длину восемь сажен, поперек шесть сажен. И Ивашко во 1622 году умер. Место дворовое крестьянское лесом поросло…».

Здесь следует сделать пояснение. В 1645 году писцы нашли один двор двух братьев Семена и Федора Тимофеевых. Их родовое прозвание Парфеньевы, но оно еще не является фамилией – так, видимо, звали их деда или прадеда. Дом большой, в длину более 20 метров и поперек 14 метров. Естественно, помимо жилой избы в него входили хозяйственные постройки: клети, двор для скота, хлева, конюшня, сенник, возможно, была и скотская изба для содержания молодняка в зимние холода и приготовления корма.

Второй дом в деревне, Ивашки Дмитриева, еще совсем не развалился, но им никто не пользуется, указана и причина запустения: глава семьи умер в 1622 году, его наследники не смогли справиться с нуждой и покинули дом. Куда они «сошли», жителям деревни за давностью лет неизвестно. Если бы имелись такие сведения, то они непременно были бы записаны.

От третьего дома осталось только дворовое место, сам дом не сохранился. Выражение «лесом поросло» не надо понимать в буквальном смысле – что в деревне на месте дома вырос лес. Так писали всегда, желая показать, что землей никто не пользуется. И еще одно замечание: в писцовых книгах переписывалось только мужское население, из женщин записывались только вдовы, так как они считались главами семей. Перепись Устьянских волостей 1645 года является валовой и сошной. Это значит, что она является наиболее полной (валовой): переписывались не только люди, но и земля с количеством налога за ее пользование (отсюда название сошной). Приведем вторую часть описания деревни Новошино: «Пашни паханые осьмина да перелогу четь, за лесом поросло пустоты 14 четей с осминою в поле, а в дву потом уже. Сена по реке по Устье 20 копен. Лесу пашенного 6 десятин, а не пашенного 10 десятин. В живущем пол чети выти. Сена за вытью осталось 18 копен и за сено давати оброку по 11 копен на год. А пустых вытей сенные покосы поросли лесом летом со 1596 году…».

Можно предположить, что так выглядело дворовое место жителя деревни Новошино, покинувшего родные места

В свое время мой школьный учитель истории и краевед С. И. Тупицын к выше сказанному давал следующие пояснения: пахотная земля измерялась вытями, четями, осминами. Лес измерялся десятинами, сенокос – копнами. В выти было средней земли 14 четей, худой – 16 четей. Четь равна 0,5 десятины, осмина – половина чети. Десятина равна примерно современному гектару. Как мы уже говорили выше, поскольку земледелие было трехпольное, то количество земли измерялось в одном поле, а в двух других – столько же, то есть для общего количества землю одного поля надо умножить на три. Перелог – отдыхающая земля, которая может быть распахана. На выть полагалось 40 копен сена. Считалось, что 10 копен равны десятине, в малой копне 5 пудов сена, в мерной – 15 пудов, волоковой – 10 пудов. Лес пашенный и не пашенный налогом не облагался, но он должен быть обязательно – для хозяйственных нужд деревни. Такое же положение осталось в последующие годы (XVIII–XX века). Лесные делянки были так называемыми колхозными. Колхоз выделял жителям деревни (колхозникам) место, где можно было рубить лес на хозяйственные нужды: на строительство, на отопление домов. Пашенный лес мог быть разделен под пашню, поэтому он особо назывался.

Сделав разъяснения по мерам, определим количество земли, «в живущем», то есть используемой в деревне Новошино. Пахалось 0,75 десятины, перелога (земли, оставляемые на несколько лет без вспашки, для восстановления плодородия) 1,5 десятины, запустела (земли, истощенной ежегодной вспашкой) 21 десятина. Сенокоса косилось около 4 десятин, запустевшей – не определен. Так как сена было на 18 копен больше, чем полагалось по пахотной земле, то платили дополнительно 11 денег или 7,5 копейки оброка.

Писцы при описании деревень пользовались выписками (сотными) из предшествующей переписи, которая проводилась в 1565 году писцом Иваном Невежиным. Ссылки на эти выписки позволяют сделать вывод, что вокруг деревни Новошино сформировался куст деревень – небольшая волость. Видимо, не случайно значительно позже деревня Новошино стала центром сельсовета. Впрочем, слово документу: «Да, старые пустоты: пустошь, что была деревня Шадрино на реке Устье, было по сотной Ивана Невежина 1565 году два двора крестьянских, хоромы развалились… те крестьянские пустоши пустые места и переложная земля, и сено запустело до Иванова же письма Невежина за шесть лет (в 1549 году), а ныне поросла большим лесом…»

Забегая вперед, скажем: деревня Шадрино возродилась и дожила до наших дней, а место деревни Бораково трудно установить – о ней напоминает разве что название урочища.

Какие выводы можно сделать? На примере этого описания можно утверждать, что наши деревни древние, корни их уходят в начало XV века. Сама деревня Новошино название получила как «Новая», в отличие от близлежащих деревень Синники, Васьковская, Тарасовская и других деревень, под общим названием волости «На Березниках».

По Устьянской уставной грамоте 1539 года в Устьянских волостях значатся «110 деревень, а дворов в них 221 двор». По Писцовой книге 1645 года – 294 деревни, 1175 дворов. В состав Устьянских волостей входили деревни по рекам Устье, низовью Кокшеньги, Вели, Пежме и частично в верховьях Ваги. Устьянские волости были составлены из земель, не лежащих компактно в одном месте, в этом их особенности. Для нас здесь важно другое – даты. За столетие – с 1539 по 1645 год – количество деревень удвоилось, а количество дворов в них выросло в 6 раз. Конкретно про деревню Новошино можно утверждать, что она возникла не позднее начала XV века. Все деревни значительно позже стали большими. По десятой ревизии 1858 года деревня Новошино насчитывает 20 дворов, 74 мужчины и 81 женщину, деревня Шадрино – 8 дворов, 42 мужчины и 34 женщины. В начале ХХ века в деревне Новошино было 59 крестьянских дворов, мужчин – 149, женщин – 151, пашни – 156 десятин, покосов – 146 десятин, лошадей – 50, коров – 87. Это был период подъема моей деревни.

Однако переходим к более раннему периоду. В те времена торговля была до крайности ограничена: сбыт пушнины, закупка соленой рыбы, за которой ездили на берега Белого моря, торговля железом и кой-какими мелочами домашнего обихода и быта, кроме оловянной посуды, серебряных колец и сережек, пороха и свинца. Водка и соль были предметами государственной монополии, продавались только на казенных «кружечных дворах» и складах. Но и та убогая торговля, какая существовала, была задавлена пошлинами и мытными сборами. За все виды торговли взимались пошлины, как с продавцов, так и с покупателей. Каждая мена и продажа даже между крестьянами одной деревни давала доход казне.

Еще большим злом были мытные сборы. На всех дорогах, мостах, переправах, границах уездов, на городских въездах – были устроены заставы, где видели или царские чиновники, или лица, скупавшие у государства данную заставу – «мытари». Эти мытари, по словам царя Алексея, «…подобные прежним окаянным мытарям и прочим злодеям», брали с каждого пешего и конного мытные пошлины.

Существовали казенные таксы мытных сборов, но часто мытари не обращали внимания на эти таксы, а драли с кого сколько могли. Царь Алексей констатирует, что в результате этой системы «торговые люди торговых промыслов отбыли, а иные многие обеднели, меж домов и наших податей взятии стало целиком» (Тетради Мясникова[6]6
  См. труды Матвея Николаевича Мясникова (1761–1831).
  1. Нечто о пятинах Новгородских и в особенности о стране, известной издреле под именем Ваги//Сев. архив.-1827.-Ч. 27,№ 9.-С. 3–34;№ 10.-С. 89–120; № 11.-С. 189–209; № 12.-С. 273–289. Территории в 1613–1780 гг. Славянские поселения в 1315–1553 гг. Численность населения в 1550–1762 гг. История г. Шенкурска в 1315–1780 гг. Монастыри, пустыни и церкви в 1426–1770 гг. Хлебопашество, торговля и промышленность в 1315–1780 гг. Писцовые книги 155–1765 гг.
  2. Записки о Верховажском посаде//Тр. и летописи МОИДР.-1828.-Ч. 4, кн.1.-С. 12–15. Церковное строительство в XVII–XVIII вв. Население посада в нач. XIX в. Историческое описание Ваги//Отечественные записки. СПб.-1829.-Ч. 37.-С. 391.Сведения о Ваге, Шенкурской и Вельской округах [XI–XVIII вв.]: Из записок Мясникова//Исторический, статистический и географический журнал.-1830.-Ч. 2, № 4.-С. 46–54.
  3. Исторические сведения о городе Вельске: (Собранные из древних летописей, старинных книг и архивных бумаг М. Мясниковым) [1397–1780]// ВЕВ.-1883.-№ 20. Прибавления.-С. 365–372; То же//Лен. путь.-1979.-15, 18 сент. Исторические сведения о Кокшеньге//ВЕВ.-1905.-№ 10. Прибавления.-С. 269–273;№ 13. Прибавления.-С. 257–262; № 15. Прибавления.-С. 311–314.


[Закрыть] в Вельском уезде).

Река Устья тоже была обложена мытным сбором, называвшимся «проплавной деньгой», и откупалась крестьянином Шангальской волости Павловым (1619 год).

При Алексее и Федоре Алексеевиче принимались кое-какие попытки к улучшению положения торговли. Некоторые мытные сборы и пошлины были отменены и заменены «рублевой» пошлиной, которая называлась «десятой деньгой», т. к. взималась с каждого рубля торгового оборота по десять денег, т. е. 5 %.

Десятой деньги в Дмитриевской волости в конце XVII века взималось 3 рубля. Следовательно, торговые обороты волости достигали 60 рублей, или в деньгах довоенного времени – до 700 рублей. Обмен товарами происходил, главным образом, на ярмарках в Великом Устюге и в Благовещенске на Ваге. Особенно значительна бывала Благовещенская ярмарка. В 1670 году в Благовещенске было 118 лавочек, 15 амбаров, 53 постоялых двора и 2 таможни. Место, где проводилась ярмарка, было огорожено палисадом с одними только воротами и таможенной избой при них, чтобы никто не мог попасть на ярмарку, не уплатив таможенной пошлины.

Соль и водка составляли монополию государства и продавались в казенных кабаках. Строительство кабаков и складов, подвоз товаров, содержание сидельцев, охрана и даже растраты сидельцев ложились на население. Казна получала только чистый доход.

За пуд соли до 1646 года казна брала 10 денег, в этом же году цена соли поднялась до 40 денег за пуд. Население стало избегать употребления соли. Тысячи пудов рыбы сгнило у рыбопромышленников. Казна потеряла не только соляный доход, но и пошлину с рыбной торговли. Правительство вынуждено было снизить цену на соль до средней нормы.

Если говорить о ценах на другие продукты, то, например, в начале 1662 года рожь доходила до 25 рублей четверть, но это произошло не вследствие вздорожания хлеба, а вследствие падения курса медных денег, выпускаемых правительством Алексея Михайловича.

Судя по этим ценам, не нужно думать, что жизнь тогда была очень дешева. Они говорят только о том, что стоимость денег, их покупная сила была значительно выше современной. Этому способствовало отчасти то, что серебро тогда было очень дорогое; кроме того, вес рубля был значительно больше. Главной причиной дороговизны денег было отсутствие заработков. Существовавшие заработки оплачивались так низко, что даже указанные цены были неимоверно высоки по сравнению с ними. Высоки были эти цены и для крестьянина. Сравним, например, цену ржи, которую крестьянин предлагал рынку, и цену железа, которое он требовал от рынка. Оказывается, что за пуд железа он должен был променять две четверти, т. е. 18 пудов ржи, и это еще в городе Вологде, а где-нибудь на Устье эти «ножницы» должны быть еще больше, минимум в 2 раза, так что в Устьмехренской сохе пуд железа должен был стоить не меньше как пудов 40 хлеба, а пуд меди – около 300 пудов ржи, пуд слюды для окон – больше 200 пудов и т. д.

В Дмитриевской сохе заработков в то время почти не существовало, так как недостатков рабочих рук не было в связи с тем, что было много беглого элемента. Нанять работника можно было за 20 пудов хлеба на круглый год. Тогда же работали в основном за прокормление. Например, около Москвы в XVI веке годовая плата «казаку» была от 3 алтын до 1 рубля. Если эту цену применить для Устьмехренской сохи XVII века, то работник за целый год работы едва-едва мог бы купить полпуда железа и едва ли бы мог купить топор, сошники, косу.

Исходя из этих сравнений, мы должны признать, что жизнь тогда была чрезвычайно дорога, хозяйство рядового крестьянина не имело прочной экономической базы, он был вечным рабом нужды, кулака и государства. Одни только «сильные разбойные люди» были независимы, по крайней мере, от двух последних властителей.

Из промыслов в Устьмехренской сохе существовала одна охота за пушным зверем. Даже смолокурение еще не было распространено. Из всех Устьянских волостей только Чадромская волость занималась им с издавна, еще со времен Великого Новгорода.

Нравы, обычаи, быт жителей Устьи

Русские XVI–XVII веков были народом невежественным, нечистоплотным и крайне нечестным. Европейцев поражали и отталкивали эти их качества. Подобные выводы сделали Р. Ченслер, Антон Джевкинсон, Т. Равдольер, которые в разные времена посещали разные районы Московского государства.

В оправдание этого огрубения нравов и расхлябанности нравственных устоев приводится обыкновенно влияние гнета татарщины и другие невзгоды русской истории, но это едва ли верно. В новгородских владениях татарщины не было, а нравственный уровень населения был не выше.

Несчастье русской народности не в том, что она пережила татарщину, а в том, что она не пережила религиозной реформации в том возрасте, когда реформация была возможна. Возможна же она была в XV–XVII веках, когда в Новгородской области появились разные рационалистические секты. Вместо реформации она пережила новый прием византийщины через патриарха Никона.

Следует отметить, что церковная реформа патриарха Никона, предпринятая в 1650–1660 годы, касалась комплекса богослужебно-канонических мер в Русской Церкви и Московском государстве, направленных на изменение существующей тогда в Москве (Северо-восточная часть Русской Церкви) обрядовой традиции в целях ее унификации с современной греческой (во времена Никона). В результате Никоновская реформа расколола нацию: на более устойчивых и менее устойчивых. Более устойчивые и честные перешли в сектантство, а менее устойчивые, покладистые стали православными.

Исторический словарь трактует сектантство как принадлежность к сектам – ограниченным группам, отпавшим от вселенской церкви и жестко требующим признания правоты своего вероучения и связанной с ним морали и образа жизни; при этом отвергается как ложное все, что относится к вере и жизни за пределами секты.

Совершенно очевидно, что преследования раскольников правительством только окружили их ореолом мученичества, страдания за истину, ореолом героизма, а эти проявления человеческого духа всегда привлекали и будут привлекать человеческие сердца. В Дмитриевском архиве сохранилось мало документов, относящихся к XVII веку. В нем нет никаких указаний на отношение населения к расколу, но, судя по данным XVIII века, следует полагать, что отношение к расколу было самое сочувственное. В лесах Дмитриевской волости встречалось много следов старых поселений, о которых ни архив, ни предания ничего не говорят. Следует полагать, что это скиты и раскольнические поселения XVII века.

Что же касается православной религии, то во все времена дмитриевцы отличались чрезвычайным равнодушием к делам церкви. Такое равнодушие целиком и полностью относилось и к моей малой родине, о чем в своих записках «По волнам житейского моря» вспоминает пермогорский крестьянин И. С. Карпов («Новый мир», № 1, 1992 год): «В 55 верстах от Красноборска, по лесной реке Устья, есть деревни – Новошино и Шадрино до 180 дворов с населением до 700 человек жителей. Место лесное – тайга. Сельское хозяйство слабо развито, так как хлеб и картофель часто убивает ранними заморозками. Большинство жителей занимаются охотой на зверя и птицу и сдают кооперации пушнину. Население безграмотное, церкви нет, и за удовлетворением своих духовных нужд обращаются в церкви в деревню Синники (ниже по реке Устья 25 км) или же в Пермогорскую церковь, путешествуя непролазными болотами и дорогами, расстояние до которой около 40 километров. В 1920 году кончили постройку небольшой деревянной церкви, до этого времени в обеих деревнях никогда не было церкви. С окончанием строительства жители просили Велико-Устюгского Епископа Алексия послать священника».

Вот она, деревня Новошино, в 55 верстах от Красноборска

И.С. Карпов далее повествует, что его вызвал благочинный и предложил ему, как дьякону, принять сан священника, убеждая, что получен указ св. Синода искать лиц, достойных сана священника, хотя бы даже из крестьян.

«Но я не мог решиться взять на себя такую ответственную должность – быть пастырем и учителем веры по своей малограмотности, как окончивший 4 класса начальной школы, да к тому же с семьей в 8 человек забираться в такую лесную глушь и бросить в 17 лет насиженное гнездо.

Согласился на предложение благочинного дьякон Красноборской церкви Александр Кичанов. Как кандидат в сан священника, он съездил в деревню Новошино – будущий свой приход – и договорился с прихожанами о материальном своем обеспечении. Семья его – одна жена. Был сын у него, но убит еще в империалистическую войну. Постановили будущие прихожане, согласно требованиям дьякона, платить с каждого верующего по 20 фунтов зерна и по 2 фунта коровьего масла. Кроме того, и от церкви доход за требы и поминания. Такому обеспечению завидовали служители других приходов. Обеспечение гораздо лучше Красноборского, где все прихожане – мещане, не наделенные землей. Рукоположенный в сан священника, он не требовал для службы псаломщика, каковую должность исполняла матушка-попадья. В Красноборске, видимо, материальное обеспечение было неудовлетворительно, и дьякон прирабатывал – прикупал во время ярмарок пушнину, шерсть, телячьи опойки[7]7
  Телячьи опойки – это гладкая кожа, чаще всего вырабатывается из шкур молочных телят (опоек).


[Закрыть], лен и, имея связь с агентами-закупщиками, сдавал им.

Приехав на Устью, в деревню Новошино, он всецело предался торговле. Прихожане (охотники) охотно сдавали пушнину на месте, также телячьи опойки и лен, который сеяли на выжженных полянах, и он давал хорошие урожаи. Но, не довольствуясь этим, батюшка уезжал за покупкой пушнины в другие районы на целый месяц и более.

Сам о. Александр был трезвенник, но тайно торговал и спиртными напитками, и это не ставилось ему в вину, так как водки тогда в магазинах не было, и многие гнали самогон. Во время отлучек о. Александра умирали старики и дети-младенцы от болезней – скарлатины, дифтерии, дизентерии и не исповеданные старики. Но эта вина, падавшая на священника, не остановила его. Успехи наживы на торговле невозвратно увлекли его. У жителей деревень Новошино и Шадрино создалось недовольство тем, что при сдаче зерна он браковал его и требовал лучшего, хотя зерно было хорошее. Матушка не принимала масла, считая его кислым, требовала сепарированного. Некультурные устьяки возмутились, вынесли на общем приходском собрании решение убрать негодного священника, написали прошение Велико-Устюгскому Епископу Алексию и передали благочинному. Ждали решения Епископа, но решения не было, предполагали, что благочинный задержал прошение. Подали второе прошение, и опять нет никакого решения. Но, как выяснилось, Владыка не всему верил, что написано в жалобе, полагая, что на священников часто клевещут.

Чтобы убедиться в справедливости возведенной на о. Александра вины, Владыка предписал благочинному собирать всех священников подведомственных его благочинию в Красноборскую церковь с одним представителем от каждого прихода и всенародно выяснить виновность о. Александра Кичанова. Все 9 священников с представителями явились, а устьяков, обиженных поведением священника, явилось 8 человек, но сам о. Александр на собрание не явился и не объяснил причины неявки.

Прочитали жалобу прихожан на о. Александра, устьяки принесли вдобавок новые жалобы: «Нам не нужен такой жадный поп. Дали ему 60 пудов хлеба, 3 пуда масла, а за что? Тогда как церковь по неделям и месяцам закрыта, а хороним умерших без священника не отпетыми, покойника ведь не будешь месяц держать. А сколько детей умерло от скарлатины не отпетых! Спросишь матушку, где батюшка, отвечает, что по делам к о. благочинному уехал. Один из прихожан заявляет: «Я пришел заказать заупокойную обедню по родителям и спросил, чем платить». О. Александр сказал, что за обедню один пуд ржи, в церковь особо уплатить. Я расстроился и сказал: «Слишком дорого, батя!» Я, не договорившись, пошел, но батя бежит вдогонку за мной и кричит: «Услышишь звон-то, так приходи». Что пушнину и лен покупает, так это ладно – нам не надо в Красноборск на ярмарку идти за 50 верст, но обидно то, что выменивает за водку и самогон. В Красноборске 8 ярмарок в году, и батя неделю и более уделяет каждой ярмарке, закупает лен, пушнину, опойки, а потом сдает торговым агентам. Строили, радовались церкви, а теперь нет желания в церковь идти, невольно чувствуешь обиду на священника. Просили благочинного послать псаломщика, послали молодого, кончившего духовное училище, но батя не принял, потому что на псаломщика нужно выделить 4-ю часть кружечных доходов – невыгодно! Лучше своя попадья поет».

Владыка ждет точного справедливого решения. Все священники поодиночке высказали свое личное мнение. Сознаем, что очень глубоко оступился наш собрат и обязан был по вызову благочинного явиться к нам и осознать свою вину, но он не явился и оказал полное неуважение к досточтимому собранию. Запятнал, унизил свое достоинство и также всего священного сана.

Такое неблаговидное дело среди священнослужителей разнесется по всей епархии на соблазн и упадок веры в такое и без того наступившее время безверия. Пусть наш собрат искренне сознает свою вину перед Богом и людьми, а Владыка произнесет свой Архипастырский правильный суд на благо и исправление собрата нашего о. Александра.

Время шло. Была ли какая эпитимия[8]8
  Эпитимия (наказание) – это нравственно-исправительная мера, а также наказание или возмездие за «грехи» в православной и католической церквях. Подобное наказание налагается духовным лицом, церковным учреждением. Существует несколько форм эпитимии.


[Закрыть] о. Александру, но он все священствовал на старом месте.

Такие дома строились в северных деревнях

В 1933 году священники нашего благочиния все были арестованы как враги народа.

Устьяки рады были избавиться от попа, да и сам отец Александр рад был выбраться из лесной глуши и видеть культурный свет, и переведен был на Ляблу вместо сбежавшего о. Иоанна Кубенского. О. Александр прослужил на Лябле 10 месяцев, заболел и вскоре скончался.

После этого в деревне Новошино (1933 год) не было священника, и церковь прекратила свое существование, да и жители обеих деревень не проявляли активности о направлении другого священника. Несколько позже в здании церкви была размещена семилетняя школа» (кстати, эту школу я окончил в 1951 году. – К. К.).

Этот пример говорит о том, что в целом жители деревень Новошино и Шадрино отличались чрезвычайным равнодушием к делам церкви. Что касается жителей нижестоящих по Устье деревень, то они ремонтировали и перестраивали церкви время от времени, нанимали попов, пономарей, платили соответствующую оплату, но относились к церкви совершенно формально и равнодушно. Этим они отличались от соседей: двинян, сухонцев, низовцев-устьян.

Психология устьяков XVII века была вполне еще во власти древнего языческого культа. Насколько отношения к православной церкви были холодны и формальны, настолько пережитки древнего культа были живы, близки и понятны устьяку. В те времена вера в существование лешего была настолько жива здесь, что вызывала галлюцинации и даже иногда массовые галлюцинации.

…Грозно грохотал над Устьей Перун Громовержец в образе пророка Ильи, прокатываясь по темным тучам на огненной колеснице. Строго соблюдал домашние интересы устьян домашний бог – дедушко домовой, или батамушко (от слова «батюшко»). Из этого видно, что вера в домового – остаток культа предков. Кроме этого, устьяки в то время верили и в существование водяного, лешаков… Существование этого загадочного мира для устьяков было такой же аксиомой, как и существование мира человеческого. Не исключались даже переходы из одного мира в другой. Невидимые деревни лешаков, богатые и хорошо обстроенные, стояли на зыбучих болотах. Они так же жили, так же любили и ненавидели, как люди, только не было у них «тягла» государственного, не было нужды безысходной, и в некоторых из преданий этот мир рисуется каким-то Эльдорадо, или сказочным царством, где вместо домов – терема, где жители пируют да разъезжают на могучих конях с колокольчиками и подзвонниками.

В детстве всё принималось за истину. Мы искренне верили, что где-то есть батамушко, домовой и леший. Мы с ребятами, особенно в зимнее время, собирались у кого-то на русской печке и рассказывали услышанные от стариков «встречи» с этими существами. Особенно боялись проходить вечером по темным улицам и различным пристройкам около домов. Я сам слышал рассказы некоторых стариков как будто бы о встрече с этими явлениями. Например, у нас в деревне жил (ныне покойный) Евдоким Ананьевич Ананьин, и он рассказывал на полном серьезе мужикам, как однажды обманул домового.

Евдоким Ананьевич Ананьин

«Лежал, – говорит, – я на печке полузаснувшим и слышу, что кто-то около печки на кухне шипит. Я слышу – шипит, и думаю, что это домовой что-то хочет сделать со мной. Я очень тихонечко слезаю с печки, беру посох, с которым обычно хожу, и думаю, как бы мне обмануть лешего: через дверь мне не выйти – он меня схватит. И тут догадался, что в избе одно окно было открыто. Я тихо-тихо подбираюсь к окну и быстро выпрыгиваю на улицу. Я радостно вздохнул и сам себе сказал: “Хоть ты и хитрый, но я тебя все равно обманул”. На этом дело не закончилось. Я взял кол покрепче и тихонько подхожу к двери со стороны улицы, тихо приоткрываю дверь и слышу: он на кухне все время шипит и пукает – пук, пук. Ну, думаю, я тебя сейчас колом огрею, чтобы ты меня больше не пугал. Дверь быстро открыл и громко закричал: «Вот попался!» А там никого нет, а все равно слышу, что шипит и пукает. Внимательно прислушался и определил, что шипят и пукают в ушате грибы, которые я замочил, подготовил для засолки. А я все эти штуки принял за домового».

В деревне этот рассказ все знают, и я сам слышал об этом чуде. И таких рассказов в деревне по разным случаям было много. У нас же в деревне не было электричества, дома освещались только лучиной. Керосиновая лампа горела только в сельсовете, в правлении колхоза, на почте, в избе-читальне и у некоторых состоятельных жителей деревни.

Что касается лешего, то мы сознавали, что он живет только в лесу, и поэтому даже в сумерки в лес не ходили. Когда нам было по 6–9 лет, мы ходили в лес за грибами и ягодами и друг от друга далеко не отходили, чтобы леший нас в лес не уволок.