Текст книги "Ясное солнышко"

Клавдия Лукашевич
Ясное солнышко (Правдивая история)

По благословению Митрополита Симона (Новикова)

© Лукашевич К., 2008

Девочка-малютка

– Ты – мое счастье! Ты – моя жизнь! Мое ясное солнышко! – говорила мама, глядя на дочку с беспредельной, ни с чем не сравнимой любовью. Малютка-девочка стояла в кроватке, держалась за решетку и смотрела на мать большими серыми глазами, с такими длинными ресницами, что глаза ее казались огромными, черными и недетски выразительными.

Мать стояла на коленях перед кроваткой и делала крошке ручки.

– Мма…мамм…Мама… – лепетала девочка, и этот лепет казался молоденькой маме прекраснее самой гармоничной музыки. Она заставляла биться ее сердце восторженно и сладко, заставляла покрывать ручки, ножки, все тело малютки-дочери горячими бесчисленными поцелуями.

Девочка отбивалась, начинала взвизгивать, «как большая».

– Лёля, ангел мой! Солнышко мое! – в безумном восторге твердила мать, брала крошку на руки, кружилась с ней по комнате, пела, танцевала. Потом снова ставила в кровать, отходила, смотрела и не могла насмотреться на свою Лёлю.

Та складывала в улыбку свой крошечный беззубый ротик и тянула к маме полные ручки.

– Ммам… мам… Мама… – повторяла она и, очутившись в объятиях мамы, прижималась кудрявой головкой к ее груди и ловила ручонками за лицо. Целыми днями бывали они вместе и, казалось, не было счастливее их на свете – этой малютки-девочки и обожавшей ее мамы.

Почти каждый день, после полудня, в прихожей раздавался тихий звонок, и в дверях детской показывалась высокая старушка.

– Мамочка! – радостно восклицала молодая мать.

– Я сразу не подойду, Клавдюша… Я хотя и обогрелась…все-таки… Я сегодня Лёлечку во сне видела, не утерпела, зашла поцеловать ее. Ну, что она?

– Знаете, бабушка… Мы сегодня «мама» сказали. В первый раз… Теперь скоро и «баба» сажем!

– Ну, Христос с ней! Ангел-хранитель! – говорила старушка и, подойдя, горячо обнимала дочь и внучку.

– Удивительная девочка! Знаете, бабушка, спит всегда спокойно: ни крику, ни капризов; может по целому часу лежать одна в кроватке и ловить свои крошечные ножонки.

– Милая деточка! Такая прекрасная, – точно ангел Божий! Она, кажется, засыпает, Клавдюша… – бабушка с любовью крестила внучку.

– Спит, мое сокровище, – шепотом говорила мама.

– Дай, снесу в кроватку! – просила бабушка.

– Лёля, ангел мой! Солнышко мое! – в безумном восторге твердила мать, брала крошку на руки, кружилась с ней по комнате, пела, танцевала.

– Нет… Пусть немножко полежит у меня. – И они обе умолкали, в немом обожании глядя на девочку.

Так заставал их отец Лёли.

– Она сегодня «мама» сказала, – сообщала счастливая молодая мать, раскрасневшись, как зарево, от радости.

Отец крестил сонную дочку, любовался ею с гордой улыбкой, тихо целовал русую головку и относил бережно девочку в ее белоснежную кроватку.

Лёля подрастает

Девочка подрастала. Её все любили – решительно все: родные, чужие, прислуга, дети, животные.

Ласковая, кроткая, прекрасная, как ангел, – она готова была все отдать от себя и никогда никому не сказала резкого слова, никому не причинила огорчения.

– Этот ребенок не от мира сего, – говорила бабушка.

– В девочке небесная отметка, – вторила тетя Маня, сестра отца, горячо любившая маленькую Лёлю.

– Зачем, зачем она такая – особенная?! – сокрушался отец. – Как мне страшно за нее! Я бы хотел, чтобы она бегала и шалила, как другие дети, чтобы капризничала иногда, как Зиночка, или проказничала, как Лида.

– Да, она у нас совсем необыкновенная! – говорила тихо мама и обращала на свою кроткую девочку взгляд, полный горячей любви.

Лёлечке было четыре года; худенькая, высокая не по летам, с бледным нежным личиком, как будто выточенными, прекрасными чертами, серьезная, задумчивая, – она казалась девочкой лет семи.

– Дивлюсь я, барыня, на нашу Лёлюшку, – говорила няня, возвращаясь с прогулки. – Верите ли, без слез смотреть на нее невозможно: играет Лёля с детьми, такая крошечная – всем уступит, не любит ссоры – сейчас всех уговорит, успокоит, приласкает… И чужие-то дивятся на нашу барышню. Никто не верит, что ей пятый годок.

«Лёля, мое ясное солнышко! Будь такой всегда-всегда… Свети и согревай всюду, где ты появишься, – и благо тебе будет!» – думала мама с замиравшим от счастья сердцем.

Оттого ли, что милого ребенка так много и горячо любили, ее сердце было открыто для любви, участия и ласки. Даже в свои четыре года Лёля как-то забывала о себе и хотела быть полезной, насколько позволяли ее маленькие силы.

– Лёлюшка, посиди, лапушка, с Зиной! Позабавь сестрицу! – просит старушка-няня и без страха уходит на кухню, оставляя детей одних.

Маленькая нянюшка, пока ее не сменяют, гулит и забавляет свою белокурую курчавую сестренку.

– А-а-гу, Зиночек… Идет коза рогатая за малыми ребятами… Забодает, забодает… А-а-гу, Зиночек! Смотри, какой зайчик бегает. Заинька, попляши… Заинька, поскачи, у тебя ножки хороши!..

Лёля наставляет стеклянное яичко под солнечный луч, и светлый зайчик скользит по стенам, по полу, по потолку. Маленькая сестренка громко и весело смеется.

– Ай, Лёлюшка! Вот-то спасибо, милушка! Я и кофейку попила… Спасибо, что Зиночку позабавила! – говорит вернувшаяся няня.

Если мама садилась шить, Лёля сейчас же приносила ей скамеечку под ноги и сама усаживалась около. После обеда, без указаний, малютка спешила принести отцу газету и портсигар, и если в доме кто-нибудь что-либо забывал, – она всегда напоминала первая как-то вовремя.

– Лёлечка, почисти ягоды для варенья! – говорит мама и знает, что на девочку можно положиться: пока не кончит, ни одной ягодки не положит в рот.

– Мы и бабушке дадим варенья. А пенки все станем пробовать… – шепчет крошка, перебирая аккуратно ягоды.

Один раз тетя Маня увезла Лёлю к себе на целый день.

– Лёлечка, пожалуйста, ничего не ешь там, кроме бульона и котлетки: тебе нельзя! – сказала мама, одевая девочку.

И этих слов было довольно.

Взволнованная и растроганная привезла ее тетя Маня домой.

– Знаешь, Клавдия, просто удивила меня Лёля. Скушала суп, котлетку, подали сладкое, желе, – нарочно для нее делали легкое. Она не берет: «Мамуля не велела». И как мы ее ни убеждали, ни упрашивали, уверяли, что это сладкое – можно… Ни за что!.. Твердит одно: «Мамуля не велела». Даже жалко было смотреть на ребенка. Ну, и вымуштровали же вы ее, бедняжку!

Мама горячо целовала свою правдивую крошку.

Нет, отец и мать не муштровали свою девочку. Она была такою потому, что крепко любила их и доказывала это всегда-всегда… Если дитя любит, оно слушается близких и не лжет.

Лёля в своей семье

Лёле исполнилось пять лет. У нее были еще две сестренки: беленькая курчавая, голубоглазая Зина и черненькая Лида. Лёля была их любимицей и заступницей.

Случалось, что ее шаловливые сестренки нашалят, перессорятся или даже передерутся, и мама хочет которую-нибудь наказать. Виноватая бежит от мамы и с криком по всему дому разыскивает Лёлю, бросается к ней, обнимает ее, припадает на грудь головой и чувствует себя в безопасности.

Надо было видеть эту картину.

– Прости Лиду, мамуленька… Она больше не будет… Она маленькая… – умоляет Лёля, обняв сестренку и устремив на маму свои большие, выразительные глаза, а виноватая плутовка, молча, искоса выглядывает, точно чувствует, что мама бессильна перед такой трогательной защитой.

Обе девочки слушались пятилетнюю сестру беспрекословно: она была точно большая. Утром она помогала им мыться, придумывала игры, рассказывала фантастические сказки, самою сочиненные, и на крик в детской прибегала первая, чтобы разнять ссорившихся или помочь в беде.

Лёля выговаривала сестрам серьезно и внушительно:

– Очень стыдно, Зинаида, толкаться… Смотри, как она, маленькая, ушиблась… Ей больно! Никто тебя любить не будет… Мамочка услышит, рассердится…

– А зачем она… зачем схватила мою коробку… – оправдывалась беленькая Зина, говорившая скоро и шепеляво. – Зачем она мою коробку разорвала… – и малютка со слезами на глазах показывала ободок от коробки.

– Глупенькая ты еще! – улыбалась Лёлечка. – Все-таки драться и толкаться не смеешь. Могла бы сказать няне, мне или мамочке. И где это ты выучилась?! Миритесь сейчас и играйте хорошо.

Девочки целовались и наступала тишина.

Отец требовал, чтобы дети сидели за столом смирно, не разговаривали со старшими и ели аккуратно. Он очень уставал, работая целыми днями, и полнейшая тишина за обедом – была его маленькая слабость.

Перед обедом мама или еще чаще Лёлечка напоминали младшим девочкам, чтобы они сидели смирно, не разговаривали, не шалили и не беспокоили папу.

Резвым девочкам, особенно вертлявой Зинаиде, трудно было высидеть час смирно, и уже через несколько минут маме приходилось брать из ее руки то ложку, то вилку, удерживать под столом ее ноги.

Мама смеялась, а Лёля с сестрами охватывали ее за шею и начинали громко целовать.

Надо было видеть, как волновалась тогда Лёля, сидя напротив сестер: она то пожимала плечами, то делала большие строгие глаза, то качала головой – лишь бы заставить их остановить шалости. Дети, заметив ее многозначительные знаки, на время затихали.

Случалось иногда, что которая-нибудь из младших девочек вела себя за столом так дурно, что отец порывисто вставал, брал ее за руку и выпроваживал. «Ты не хочешь сидеть как следует и мешаешь другим, ну, так уходи в детскую и обедай одна!» – говорил он.

У Лёли на глазах навертывались слезы: от жалости к наказанной и от обиды, что та огорчила папу.

Лёля горячо и свято любила своих родителей, и доказывала это и словами, и ласками, и делом.

– Зинаида, ты к мамулиньке становишься спиной! – с ужасом замечала Лёлечка, как будто и в этом для нее было что-то ужасное.

Эта маленькая, кроткая, тихая девочка была точно ангелом-хранителем в доме, – всеобщей защитницей и утешительницей.

Если иногда папа с мамой начинали о чем-нибудь громко спорить, испуганная крошка бросалась к ним поочередно и умоляла:

– Мамочка, уступи папе… сделай, как он хочет… Пожалуйста, уступи, моя золотая маму-линька. Папуля, не говори так громко с мамой. Я так боюсь, когда вы спорите…

Родители умолкали, улыбались и ласкали свою детку.

Если кто-нибудь из прислуги в доме что-либо ломал или разбивал, то Лёля непременно выпрашивала виноватой снисхождение.

По вечерам Лёля любила вместе с сестрами забраться к маме на диван и слушать ее рассказы.

– Ах, как хорошо тут у нас! – говорила девочка. – Ну, вот точно в сказке: добрая мать и дети, и этот диван, и все…

Мама смеялась, а Лёля с сестрами охватывали ее за шею и начинали громко целовать.

– Ты у нас дорогая цыпа… незаменимая мамуля… бесценная и самая родная! – перебирала Лёля на своем детском языке все нежные названия.

– Знаешь, мамочка, – часто прибавляла она, – такого, как наш папуля, нет больше человека в мире.

– Полно, детка, есть много хороших людей на свете. И каждой дочке свой папа кажется лучше других.

– Нет, наш совсем особенный! Подумай, мамочка: и красавец, и все знает, и справедливый… А добрый-то какой! Все говорят, что он «редкий человек». Даже няня и Марфуша его называют «отец родной». Я тебя и своего папочку так, так люблю, – нельзя показать: больше, чем до неба! – Лёля сжимала свои худенькие ручки и с нежностью смотрела на маму.

Отъезд в Сибирь

Наша знакомая семья собиралась в далекий-далекий путь: Лёлиного папу назначили на службу в Сибирь.

С грустью пришлось расставаться с родными и близкими сердцу… с милой родиной, со всем к чему привыкли, с чем сжились… Далек был путь, неизвестна страна, куда отправлялись. Путешественников пугали суровой зимой и страшными морозами, неприветливыми людьми в Сибири.

С горькими слезами расставались Лёля и ее родители с бабушкой, с тетей Маней и со всеми друзьями.

Дорога была трудная, долгая, но везде, как ясное солнышко сквозь темные тучи, светила маленькая Лёля: она помогала маме заботиться о сестрах, думала о вещах и ободряла и согревала своей нежной лаской папу и маму.

Всюду по дороге девочка приобретала себе новых и новых друзей.

– Ты будешь нас вспоминать, милый, славный человек? Ты напишешь нам? Как бы нам хотелось знать о тебе, чудесное дитя! – говорила в Перми целая семья новых знакомых, целуя наперерыв Лёлю.

– Вот когда выучусь писать и напишу! – обещала та.

На пристанях по Волге или по сибирским рекам Лёля с бутылками, с корзиночками спешила за мамой на берег.

– Прежде всего детям молока поищем… А не то Лида будет опять капризничать… Да Зинушка ягод просила… Нет ли еще, мамочка, какой-нибудь там рыбки соленой: няня говорила, что ей так «преснятина надоела».

Только для себя никогда ничего не просила Лёля… И, если мама допрашивала, чего же ей-то самой хочется? – она застенчиво отвечала:

– Все равно… Ничего не надо… Может у тебя денег-то мало, мамулинька…

На пароходе по сибирским рекам

Тихо плыл пароход «Рейтеры» по Оби. Места кругом были невеселые: пустынные берега, жалкая растительность в виде низкорослых кустарников и редко-редко где какое-либо жилье.

Было раннее утро. На палубе парохода, то есть в третьем классе, уже проснулись: ходили, разговаривали, плакали ребята, гремели чашками и чайниками.

Наверху, на мостике, прохаживался один капитан, да рулевые были на своих местах.

Вот из рубки первого класса по лесенке послышались легкие шаги, и в отверстие на мостик выглянула курчавая детская головка.

– А-а-а!! Ясное солнышко! Рано же оно поднялось! – весело приветствовал капитан, подходя к лестнице и вытаскивая за обе руки девочку на мостик.

– Лёлюшка, не бегай к перилам… Не упади, лапушка… – послышался из рубки старческий голос.

– Не упаду, нянечка… Не бойся… Тут капитан. Здравствуйте, капитан! Вы, наверно, не спали эту ночь? Вы бы пошли отдохнуть, а я за вас на реку посмотрю! – приветливо улыбаясь, говорила девочка. Очевидно, они были уже друзья с капитаном.

– Нельзя, моя прекрасная барышня… Еще раненько вам капитанскую должность исполнять… Извольте-ка лучше порезвиться. Ишь, какая тишь на воде… Хороший сегодня денек будет. А у вас, Елена Константиновна, булочка в руке… Вот сядьте тут на скамеечку, да и кушайте на здоровье.

Лёля прижала к себе булку.

– Я уже напилась молока… Это так… А скоро будет пристань?

– Часика через два. Соскучились, небось, на пароходе?

– Нет. Что вы! Тут так весело! Все такие добрые, хорошие! Ах, мне в каюту нужно идти… Я к вам скоро опять приду.

– Буду ждать с особым нетерпением, моя прекрасная барышня!

Быстрые шаги застучали по лестнице, девочка сбежала в общую каюту первого класса. В дверях ее встретила молодая девушка и, обняв крепко, расцеловала; девочка охватила ее за шею.

– Здравствуй, моя прелесть! Ишь, какая ранняя пташка! Я проснулась, смотрю – моей любимицы уж и след простыл; спрашиваю няню, говорит: с капитаном на мостике.

– Знаете, тетя, мои мамочка и папуля еще спят… Скоро будет пристань… Тише, Зина… Тише… Ну, как тебе не стыдно так смеяться!

Видишь, еще все спят, – остановила Лёля проснувшуюся сестру. – Ты можешь других разбудить. А вы пойдете, тетя, со мной на палубу? Мне очень, очень нужно! – шепотом спрашивала Лёля.

– Пойду, моя радость! Дай только чашку чаю выпить. – И пассажирка еще раз крепко поцеловала девочку.

В это время в дамскую каюту кто-то тихо постучал. Молодая девушка выглянула.

– Встала Лёлечка? – спросил за дверью мужской голос.

– Встала, встала. Иди, Лёля! Тебя «белый дедушка» хочет видеть.

Девочка вышла в коридор. Она со всеми перезнакомилась на пароходе и приобрела всеобщую любовь.

«Белым дедушкой» она называла осанистого старика, тоже пассажира первого класса, который при ее появлении на пароходе невольно воскликнул: «Какая славная девочка! Позвольте, сударыня, познакомиться с вашей милой дочкой!» – попросил он тогда же Лёлину маму. Дружба была заключена.

– Ну, что, мой брильянт, как спала? Дай посмотреть твои ясные глазки, послушать твой серебряный голосок! – говорил старик с длинной белой бородой, нагибаясь с нежной лаской к девочке.

– Я очень хорошо спала и даже забыла, что мы едем на пароходе. Проснулась, удивилась, что вода где-то булькает. Потом все поняла. Сегодня день тихий. Скоро пристань будет.

На корме сидело несколько семейств переселенцев-малороссов, и туда-то влекла маленькая Лёля свою спутницу. Они остановились около бледной, худощавой хохлушки с грудным ребенком на руках, трое других детей спали на полу, раскидавшись на каких-то лохмотьях.

– Покупать пойдем всякую всячину? Так, что ли, Леночка? Что тебе хочется? Говори, мой светик!

– Все равно… Мне ничего не надо. Я сейчас на палубу пойду с той тетей… с чужой… с молоденькой.

– Иди, иди, милое дитя. Я только хотел посмотреть на тебя! – и старик нежно поцеловал кудрявую головку.

Лёля с молодой девушкой осторожно пробиралась по палубе. На палубе было очень много народу, – народу простого, бедного. Очевидно, девочка бывала тут уже не раз. Отовсюду ей кивали головами, слышались вслед ласковые слова: «Здравствуй, сердешная… Пригожая барышня… Добрая душа!»

На корме сидело несколько семейств переселенцев-малороссов, и туда-то влекла маленькая Лёля свою спутницу. Они остановились около бледной, худощавой хохлушки с грудным ребенком на руках, трое других детей спали на полу, раскидавшись на каких-то лохмотьях.

– Вот вашим детям булка, – застенчиво проговорила Лёля, протягивая руку.

– Ото ж спасыбы тоби, моя коханочка.

– Какая малюсенькая! Какие кулачки маленькие! Смеется… Один зубок показала! – восторгалась Лёля маленькой замусоленной девчуркой, обернувшейся на голоса от груди матери.

– Ох, гирка доля моим диткам… – проговорила хохлушка, и крупные слезы закапали из ее глаз.

– Скоро будет пристань. Тогда моя мамочка вашим детям молочка купит. Я принесу.

– Ах ты, сердэнко мое! Дай же мени, голубка, свою рученьку поцелуваты!

– Нет… нет… Не надо… Что вы! Пойдемте, тетя! Смотрите, маленькая девочка меня ручкой манит! – и Лёля поцеловала ручку малютки. – А вон и мой папуля идет… Он, верно, меня ищет.

– Папа, папочка, я здесь! – крикнула девочка и радостно бросилась навстречу отцу.

В ожидании скорой пристани на пароходе все пришло в движение: оживленнее стали разговоры, из кают публика вышла в рубку на мостик, на палубу – и все смотрели вдаль. Каждый из пассажиров старался запастись чем-нибудь для покупки: кто держал бутылку, кто корзинку, иной тарелку, другой салфетку – и все ждали пристани.

– Хоть бы пристань скорее! Как долго! – плаксивым голосом пищала сестренка Лёли.

– Подожди, Зиночек! Уже скоро! Сейчас… Вон виднеется что-то… – успокаивала Лёля сестру. – Мамочка, ты не забудь молочка-то купить.

– Не забуду, крошка, – отвечала мама, нагруженная бутылками, корзиночками и мешками.

Пароход засвистел, значит, и пристань близко.

– Где же пристань? Какая же это пристань? – спрашивала Лёля помощника капитана.

– Это остяцкое селение. Тут живут инородцы-остяки.

– В чем же они живут? Смотрите, на берегу только дрова, а домов нигде не видно!

– Они живут, милая барышня, в лесу, в войлочных юртах, а здесь ожидают парохода, чтобы что-нибудь продать и заработать деньжонок.

– Сколько лодочек маленьких у берега. Смотри, папуля!

Пароход стал приближаться к пустынному берегу. Откуда ни возьмись, десятки юрких маленьких челноков, каждый управляемый одним веслом, окружили пароход. В каждом челноке сидело по одному или по два остяка.

Надо видеть, с каким проворством и ловкостью эти маленькие люди управляли своими лодочками. Впрочем, вода была их родная стихия, а на суше они казались глупыми и неповоротливыми.

Простой народ и пароходная прислуга стали потешаться и дразнить этих некрасивых людей с узенькими глазами, с приплюснутыми носами и с выдававшимися скулами; они дергали остяков за волосы, за платье, громко хохотали и кликали, как собачонок: «Ваньки, Ваньки, Ваньки»…

Остяки держали в руках пучки связанных за жабры рыб, – большею частию чудесных, жирных стерлядей. Они рвались на пароход, чтобы продать свой товар, их толкали, дразнили и дергали.

Широко раскрытыми глазами смотрела Лёля на происходившие сцены.

– Папуля, зачем на них кричать, как на собак, зачем их толкают!.. Какие они бедные! Мне их жаль! Не позволяй, не позволяй, папулинька… – и девочка закрывала глаза руками.

Отец, «белый дедушка» и другие пассажиры стали усовещивать народ. Горячее убеждение всегда находит доступ к сердцу простого человека, который часто причиняет обиду не со зла, но по неразумению. Остяков оставили в покое.

На берегу Лёлю поразили остяцкие дети, особенно грудные: они лежали в узких, длинных деревянных ящиках с высокими спинками; к такой люльке дитя было примотано по рукам и ногам. Девочки-няньки держали эти ящики без малейшего внимания под мышками, бегали с ними так, что у бедных ребят только головки тряслись, и они синели от крику и ужасного положения.

– Ах, как им неловко! Бедные! – сокрушалась Лёля. – Нет ли у тебя, мамочка, леденчика или булки, чтобы дать им?

Кроме рыбы, на бедной остяцкой пристани ничего нельзя было купить.

Пароход нагрузился дровами и ушел, оставив далеко за собою «Нарым», так называлась эта пристань.

Жизнь на пароходе текла по-прежнему. По-прежнему красненькое платьице Лёли мелькало то на палубе, то в каютах, то на мостике, то в рубке. Все кругом занимало маленькую девочку, все заботило, все привлекало, и она смотрела вперед с радостию и надеждой. Только в близком будущем ее огорчала разлука с новыми друзьями. Сидя на мостике между «чужой тетей» и «белым дедушкой», Лёлечка печально говорила:

– Вот скоро и мы приедем… Тогда вы уедете от нас, а мы от вас…

– Да, и такой маленький человек, как Лёля, оставит после себя болыную-болыную память, – говорили ей.

Девочка застенчиво улыбалась.

Накануне приезда в Томск, уже под вечер, отец с матерью сидели в своей каюте и занимались какими-то счетами, как вдруг дверь распахнулась, и вбежала Лёля, взволнованая, раскрасневшаяся, бросилась папе на шею и быстро-быстро зашептала что-то на ухо, пересыпая свой рассказ звонкими поцелуями.

– Стой, девчурка, не таранти! Ничего не понимаю… Какой такой Петр Иванович?! Где и что?

– Это мой знакомый, папуля. Там, на палубе… Он очень, очень хороший… Позволь, папулинька милый!…

– Когда, где и как ты с ним познакомилась?

– Очень просто, папочка… Я мимо его проходила, а он все смотрел на меня и смеялся; я на него тоже смотрела и смеялась. Потом он сказал: «Какая милая барышня!» А я его спросила: «Куда вы едете?» – Так и познакомились. Он – очень, очень хороший, папуля. Позволь!..

– Подожди, дружок, надо все делать обдуманно. Мы его совсем не знаем.

– В чем дело? – спросила мама.

– Мамочка, подумай, бесценная, Петр Иванович хочет пешком в Иркутск идти… У него денег нет… Я прошу папочку, чтобы он взял его с нами… Петр Иванович говорит, что если бы его взял кто-нибудь на козлы, – он бы все дорогой делал… А то пешком идти, – такую даль… У него там папа живет. Позволь, мамочка! Папуля, дорогой!.. – опять поцелуи, опять мольбы…

– Подожди, дочурка… Подожди… Надо все обдумать. Я сам поговорю с твоим Петром Ивановичем.

Лёля очень волновалась, пока отец знакомился и разговаривал с молодым малороссом, пассажиром III класса. Ко всеобщему благополучию, оказалось возможным взять с собою и довезти на козлах до Иркутска Петра Ивановича. Лёля торжествовала.