Текст книги "Молчаливые воды"

Глава 1

Вблизи парагвайско-аргентинской границы

Настоящее время

Хуан Кабрильо и подумать не мог, что судьба бросит ему такой вызов, от которого он предпочтет отвернуться, не захочет смело встретить его. Его тянуло сбежать.

Впрочем, внешне это было совершенно незаметно.

Лицо Хуана оставалось непроницаемым, глаза спокойными, выражение нейтральным, но он был рад, что с ним нет Макса Хенли, его ближайшего друга и заместителя. Макс мигом разглядел бы, что Кабрильо чем-то озабочен.

В сорока милях ниже по течению черной, как чай, реки лежала самая тщательно охраняемая в мире граница, строже охранялась разве что демилитаризованная зона между двумя Кореями. И надо же было, чтобы объект, ради которого Хуан и его команда оказались здесь, в джунглях, приземлился по ту сторону границы. Случись это тут, в Парагвае, телефонный разговор двух дипломатов и некоторая наличная экономическая помощь сразу же решили бы проблему.

Но ничего подобного. То, что они ищут, приземлилось в Аргентине. Случись это полтора года назад, с проблемой разобрались бы без всяких усилий. Но полтора года назад вслед за резким падением аргентинского песо хунта генералов, возглавляемая генералиссимусом Эрнесто Корасоном, в результате военного переворота, который, как считает разведка, готовился довольно давно, захватила власть. Финансовый кризис стал лишь предлогом для свержения законного правительства.

За различные преступления, в том числе экономические махинации, глав гражданского правительства судили предвзятые суды. Тех, кому повезло, казнили. Большинство, по некоторым оценкам до трех тысяч человек, отправили в концентрационные лагеря в Андах или в глубине Амазонии. Любая попытка узнать о дальнейшей судьбе этих людей влекла за собой аресты. Пресса была национализирована, и журналисты, не согласные с линией партии, отправлялись в тюрьму. Профсоюзы запретили, а уличные протесты разгоняли с применением огнестрельного оружия.

Те, кто сумел ускользнуть в первые дни хаоса – в основном представители богатых семейств, – говорили: то, что происходит с их страной, делает ужасы военной диктатуры 1960-х и 1970-х годов детской забавой.

За шесть недель Аргентина из процветающей демократической страны превратилась в полицейское государство. Объединенные Нации потрясали словесными мечами, грозили санкциями, но в основном принимали резолюции, осуждающие нарушение прав человека; правящая хунта эти резолюции попросту игнорировала.

Военное правительство немедленно усилило пограничный контроль. Воинские части отправились на границы с Боливией, Парагваем, Уругваем и Бразилией, а также к горным переходам близ Чили. Начался призыв, который, по оценкам, привел к тому, что аргентинская армия численностью превзошла армии всех остальных латиноамериканских государств вместе взятые. Бразилия, традиционный соперник Аргентины по региональному влиянию, тоже укрепила границы, и обмен артиллерийскими залпами между этими государствами стал частым явлением.

Вот в этот авторитарный кошмар Кабрильо и предстояло повести своих людей, чтобы исправить то, что по большей части было ошибкой НАСА.

Когда поступил вызов, Корпорация уже присутствовала в этом районе и следила за ситуацией. В бразильском городе Сантос, самом большом южноамериканском порту, разгружали партию угнанных в Европе автомобилей – часть прикрытия, под которым работала Корпорация. Ее корабль «Орегон» знали как грузовое судно, не имеющее постоянного маршрута; его экипаж не задавал лишних вопросов. И по чистой случайности в следующие несколько месяцев бразильская полиция будет получать сообщения о местонахождении угнанных машин. Во время транзита техническая команда Кабрильо разместила на машинах, предназначенных для серого рынка, устройства GPS. Вряд ли эти автомобили вернутся к владельцам, но с бизнесом контрабандистов будет покончено.

Основная деятельность Корпорации – притворяться, что она действует ради воровской выгоды, но не обеспечивать незаконные операции.

Центральный кран в последний раз повернулся и завис над трюмом. В свете немногих фонарей, горевших на этом редко используемом участке порта, экзотические автомобили сверкали, как драгоценности. В три ожидающих полуприцепа грузили «феррари», «мазерати» и «ауди». Рядом стоял таможенник, его карман слегка оттопыривался от конверта с банкнотами в пятьсот евро.

По сигналу матроса в трюме кран заработал, и оттуда показался ярко-оранжевый «Ламборгини-Галлардо»; выглядел он так, словно мчался по скоростному шоссе. От своего контакта в Роттердаме, где загружали машины, Кабрильо знал, что этот автомобиль угнан возле Турина у некоего итальянского графа; сам граф одолжил ее у дилера-мошенника, который заявил, что машина украдена из его демонстрационного зала.

Глядя, как «ламбо» блестит в слабом свете, Макс Хенли улыбнулся.

– Машина выглядит отлично, но что за ужасный цвет!

– О вкусах не спорят, друг мой, – сказал Хуан и махнул рукой, веля крановщику поставить последний груз на землю. Вскоре портовый лоцман должен вывести корабль.

Сверкающую машину поставили на бетон причала, и принимающие контрабандисты освободили ее от креплений, стараясь не поцарапать; Хуан согласился – цвет у машины дикий.

Третьего человека, стоявшего на мостике старого фрейтера, звали Анхель. Ему было двадцать с небольшим, одет он был в брюки из какого-то блестящего материала, похожего на ртуть, и белую рубашку навыпуск. Такой худой, что отчетливо видны были очертания автоматического пистолета, который он засунул на спине за пояс.

Но, возможно, он поступил так специально.

С другой стороны, Хуана не слишком беспокоила возможность обмана. Контрабанда – это бизнес, основанный на репутации; достаточно одного глупого поступка Анхеля, чтобы он больше никогда не участвовал в сделках.

– Лады, capitão, все в порядке, – сказал Анхель и свистнул своим людям внизу.

Один из них забрал из кабины трейлера сумку и направился к трапу, а остальные принялись грузить машины в трейлер. Кто-то из матросов встретил гангстера на трапе и провел по двум пролетам ржавых ступенек на мостик. Туда же вместе с ними вошел и Хуан. Единственное освещение давал экран древнего ретранслятора сигналов радара, он придавал всему болезненно зеленоватую окраску.

Бразилец поставил сумку на стол для карт, а Кабрильо добавил света. Волосы Анхеля заблестели не хуже его брюк.

– Оговоренная плата – двести тысяч долларов, – сказал Анхель, открывая потрепанную сумку. Этих денег почти хватит на покупку одного нового «Феррари». – Было бы больше, если бы вы согласились доставить три машины в Буэнос-Айрес.

– Забудь об этом, – сказал Хуан. – Я и близко туда не подведу мой корабль. И удачи капитану, который на это согласится. Дьявольщина, да теперь и законный груз нельзя везти в Байрес, какая там контрабанда!

Шагнув вперед, Кабрильо голенью задел стол. Послышался неестественный скрип. Анхель настороженно посмотрел на него, приблизив руку к рукояти пистолета.

Хуан мазнул рукой – «спокойно!», наклонился и закатал штанину. На три дюйма ниже колена его нога была заменена сложным протезом, похожим на реквизит из фильма «Терминатор».

– Профессиональный риск.

Бразилец пожал плечами.

Наличные были в пачках по десять тысяч. Хуан разделил их пополам, протянул половину Максу, и следующие несколько минут на мостике слышался лишь шелест пересчитываемых купюр. Все это были подлинные стодолларовые банкноты.

Хуан протянул руку.

– Приятно было иметь с вами дело, Анхель.

– Это мне было приятно, capitão. Желаю благополучного…

Остальную часть фразы заглушил резкий писк в динамике. Едва различимый голос вызывал капитана вниз, в кают-компанию.

– Прошу извинить, – сказал Хуан и повернулся к Максу. – Если не вернусь, когда придет лоцман, руль на тебе.

По внутренней лестнице он спустился на палубу. Внутри старое грузовое судно выглядело не лучше, чем снаружи. Стены десятилетиями не знали свежей краски, а на полу, где матросы в отдаленном прошлом пытались стереть пыль, виднелись пыльные полосы. Кают-компания освещалась чуть ярче, чем коридоры, на стены были налеплены устаревшие постеры. На одной стене – доска для объявлений, увешанная листками бумаги, предлагающими все что угодно: от уроков игры на гитаре у механика, покинувшего корабль десять лет назад, до напоминания о том, что 1 июля 1977 года Гонконг перейдет под контроль Китая.

В примыкающей кухне из вентиляционной решетки над печью свисали сталактиты затвердевшего жира толщиной в палец.

Кабрильо прошел через необитаемое помещение, а когда приблизился к стене, в той открылась совершенно незаметная дверь. За ней в прекрасно оборудованном коридоре стояла Линда Росс, оперативный вице-президент Корпорации. В иерархии она занимала третье место после Хуана и Макса. Крошечная, с маленьким курносым носом и склонностью менять цвет волос. Сейчас они, черные как смоль, густой волной падали ей на плечи.

Линда – ветеран флота, она плавала на ракетном крейсере и служила в Пентагоне; благодаря уникальному опыту и набору умений превосходно подходила для их работы.

– Что случилось? – спросил Хуан, когда Линда пошла за ним. На каждый его шаг приходилось ее два.

– У телефона Оверхольт. Похоже, дело срочное.

– У Лэнга все всегда срочное, – ответил Хуан, извлекая изо рта вставные зубы и ватные прокладки – часть своей маскировки. Под помятой форменной курткой на нем был дорогой костюм; на голове седой парик.

Лэнгстон Оверхольт IV – ветеран ЦРУ; он проработал так долго, что знает, где зарыты все скелеты, в прямом и переносном смысле; многочисленные директора ЦРУ, политические ставленники, пытались отправить его на вольные хлеба, но в конце концов оставили в Лэнгли советником. Он был боссом Кабрильо, когда тот служил полевым агентом, а когда Хуан оставил Агентство, именно Оверхольт уговорил его найти Корпорацию.

Самые сложные дела Корпорация получала от Оверхольта, а крупные суммы выплачивались из «черных» статей бюджета, таких закрытых, что аудиторы именовали себя золотоискателями в память о золотой лихорадке в Калифорнии.

Они дошли до каюты Кабрильо. Хуан остановился, не открывая двери.

– Пусть в оперативном центре приготовятся. Лоцман должен скоро быть.

Хотя мостик несколькими палубами выше выглядел функциональным, это была всего лишь маскировка, рассчитанная на морских инспекторов и лоцманов. Руль и машину контролировал компьютер, связанный с оперативным центром, который и был реальным мозгом корабля. Именно отсюда поступали все команды, касавшиеся управления движением, именно здесь распоряжались смертоносным оружием, которым было оснащено с виду безобидное старое судно.

«Орегон» походил на грузовое судно, перевозящее лес с западного побережья Америки в Японию, но, после того как с ним поработала команда судостроителей и мастеров, он превратился в одно из самых современных судов, предназначенных для сбора информации и проведения тайных операций.

– Хорошо, Председатель, – сказал Линда и пошла дальше по коридору.

Несколько месяцев назад «Орегон» выдержал опасный бой с ливийским военным кораблем, и после этого сочли необходимым провести серьезный ремонт. Броню судна пробили не менее тридцати артиллерийских снарядов. У Хуана не было претензий к «Орегону». Стреляли в упор. Воспользовавшись ремонтом, Хуан переоборудовал свою каюту.

Сначала ливийские снаряды, а потом плотники сняли все дорогие деревянные панели. Теперь стены покрывало нечто вроде штукатурки, которая, впрочем, не осыпалась при резких движениях судна. Двери поставили изогнутые. Добавили переборок, и все это сделало семисотфутовую каюту более уютной. Приобретя отчетливо арабский налет, теперь интерьер каюты напоминал об американском кафе Рика из любимого фильма Хуана – «Касабланки».

Он бросил парик на стол и взял бакелитовую телефонную трубку.

– Лэнг, говорит Хуан. Как дела.

– Ужасно.

– Ваше нормальное состояние. Что случилось?

– Прежде всего, скажите, где вы.

– Сантос, Бразилия. Это порт города Сан-Паулу, на случай, если не знаете.

– Слава богу, вы близко, – со вздохом облегчения сказал Оверхольт. – К вашему сведению, в шестидесятые годы я помог израильтянам схватить в Сантосе нацистского военного преступника.

– Туше. Так в чем же дело?

По голосу Оверхольта он понял, что предстоит нечто очень серьезное, и уже чувствовал первые признаки поступления адреналина в кровь.

– Шесть часов назад ракета «Дельта IV» в Ванденберге должна была вывести спутник на низкую полярную околоземную орбиту.

Одной этой фразы Хуану оказалось достаточно, чтобы сделать вывод: ракета потерпела неудачу где-то над Южной Америкой (поскольку полярные орбиты уходят на юг от Калифорнийской военно-воздушной базы), и теперь чувствительное шпионское оборудование могло не сгореть; а раз Оверхольт обратился к лучшим из известных ему оперативников, спутник упал в Аргентине.

– Техники пока не знают, в чем причины неудачи, – продолжал Оверхольт. – И вообще это не наша проблема.

– Наша проблема, – сказал Хуан, – то, что крушение произошло в Аргентине.

– Вы сами это сказали. Примерно в ста милях к югу от парагвайской границы, в самых дебрях джунглей Амазонского бассейна. И вероятнее всего аргентинцы об этом знают, потому что мы предупреждали все страны, над которыми должна была пролететь ракета.

– Мне казалось, после переворота у нас нет с ними дипломатических отношений.

– Есть другие пути передачи таких сообщений.

– Я понимаю, о чем вы собираетесь нас попросить, но будьте разумны. Обломки разбросает на несколько тысяч квадратных километров по джунглям, непроницаемым для наших спутников. Вы правда считаете, что мы сможем найти вашу иголку в стоге сена?

– Да, считаю, ведь в том-то и штука. Часть иголки, которую мы разыскиваем, снабжена слабым гамма-излучателем.

Хуан секунду подумал и сказал:

– Плутоний.

– Единственный надежный источник энергии для этой конкретной птички. Яйцеголовые в НАСА испробовали все другие мыслимые подходы и пришли к выводу, что только распад небольшого количества плутония обеспечит системы спутника энергией. Хорошо другое – они хотя бы оборудовали контейнер со спутником так, что он стал буквально неуязвимым. И даже не заметит взрыва ракеты.

Вы, конечно, понимаете – правительство не хочет, чтобы стало известно, будто мы распространяем радиацию над огромной полосой самой девственной, первозданной природы планеты. Другая задача – плутоний не должен попасть в руки аргентинцев. Мы подозреваем, что они заново запустили свою ядерную программу. На спутнике очень немного вещества – мне сказали, всего несколько граммов, – но не стоит помогать им прийти к Бомбе.

– Значит, арги не знают о плутонии? – спросил Хуан, используя разговорное обозначение аргентинцев, возникшее после Фолклендской войны.

– Слава богу, нет. Но при наличии нужного оборудования легко засечь излучение. И сразу скажу, – предупредил он следующий вопрос, – уровень радиации не приведет к неприятностям, если соблюдать некоторые простейшие правила безопасности.

Однако Кабрильо хотел спросить не об этом. Он знал, что плутоний безопасен, если его не вдыхать и не глотать. Иначе он превращался в один из смертоноснейших ядов, известных человеку.

– Я собирался спросить, есть ли у нас поддержка.

– Nada[2]2
  Ничего нет (исп.).


[Закрыть]. В Парагвай отправлена группа с новейшими детекторами гамма-излучения, но на большее не рассчитывайте. Потребовалось вмешательство DCI[3]3
  DCI Group – влиятельная лоббистская и консультационная организация в Вашингтоне.


[Закрыть] и председателя комитета начальника штабов, чтобы убедить президента помочь нам хоть этим. Думаю, вы понимаете, что у него есть определенное… нежелание затрагивать деликатные международные ситуации. Он еще не пришел в себя после фиаско в Ливии несколько месяцев назад.

– Фиаско? – обиженно переспросил Хуан. – Мы спасли жизнь государственного секретаря и мирные переговоры.

– И едва не развязали войну, столкнувшись с их ракетным фрегатом. Эта операция должна быть сверхтихой. Проберитесь, найдите плутоний и сразу назад. Никаких фейерверков.

Кабрильо и Оверхольт знали, что Хуан не может дать такого обещания, поэтому он стал расспрашивать о местности, где упал спутник, и о траектории его падения на землю. Из лотка под столом он вынул беспроводную клавиатуру и мышку, и по его команде с поверхности палубы медленно поднялся плоскоэкранный монитор. Оверхольт переслал по электронной почте снимки и проекцию траектории. Снимки оказались бесполезными – на них была видна только густая облачность, но НАСА указала район поиска площадью всего в пять квадратных миль, что делало решетку поиска управляемой, в случае, конечно, если местные условия не заставят их повернуть восвояси. Оверхольт спросил, есть ли у Кабрильо соображения насчет того, как незаметно проникнуть на территорию Аргентины.

– Прежде чем ответить, я бы хотел взглянуть на топографические карты. Конечно, первым делом я подумал о вертолете, но из-за активности аргов вдоль границы это может оказаться неосуществимым. Думаю, за день-два что-нибудь придумаю, а к концу недели мы будем готовы к исполнению.

– Да, еще одно, – сказал Оверхольт так мягко, что Кабрильо сразу напрягся. – На то, чтобы вернуть источник энергии, у вас семьдесят два часа.

Хуан не поверил собственным ушам.

– Три дня? Это невозможно!

– Через семьдесят два часа президент хочет покончить с этим. Он готов, не упоминая о плутонии, обратиться к Аргентине с просьбой помочь вернуть, цитирую, «ценное научное оборудование».

– А если они откажут и станут искать сами?

– В лучшем случае мы будем выглядеть в глазах всего мира недоумками, в худшем – проявившими преступную неосторожность. Не говоря уже о том, что дадим генералиссимусу Корасону возможность поиграть с пятью граммами плутония.

– Лэнг, дайте мне шесть часов. Я сообщу, хотим ли мы… дьявольщина, сможем ли мы поддержать вашу игру.

– Спасибо, Хуан.

После трехчасового стратегического совещания с главами отделов Кабрильо позвонил Оверхольту, а еще двенадцать часов спустя он и вся его группа стояли на берегу парагвайской реки, готовясь перейти ее и отправиться бог знает куда.

Глава 2

Исследовательская станция «Уилсон/Джордж»

Антарктический полуостров

Основной состав зимней экспедиции на станцию чуял приход весны. Температура редко поднималась выше минус двадцати градусов, постоянно дули ледяные ветры. Но на календаре в комнате отдыха росло число крестиков, которыми вычеркивали прошедшие дни, и после долгой зимы – люди с прошлого марта не видели солнца – это очень ободряло.

На самом пустынном материке планеты лишь несколько станций действуют круглый год, да и те обычно гораздо больше, чем «Уилсон/Джордж», они принадлежат коалициям американских университетов и получают гранты от Национального научного фонда. Даже летом, а здесь оно начинается в сентябре, в нескольких гофрированных домах на вбитых в лед сваях не бывает больше сорока человек.

В исследования глобального потепления непрерывным потоком хлынули деньги, поэтому решено было сделать зимовку круглогодичной. Это была первая попытка – и по всем статьям успешная. Здания выдержали самые сильные холода, а люди в основном чувствовали себя нормально. Один из них, Билл Харрис, астронавт НАСА, изучал влияние изоляции на человека – для будущего полета на Марс.

«Уи-Джи», как называл экипаж станции свое жилище, словно сошла со страниц фантастического комикса. Она стояла на берегу глубокого залива моря Беллинсгаузена, посреди полуострова, который, точно замерзший палец, тянулся к Южной Америке. Когда светит солнце, с холмов, у подножия которых стояла станция, в бинокль можно увидеть южный океан.

Центральное помещение, служившее комнатой отдыха и кают-компанией, окружали пять модулей, соединенных крытыми переходами, сконструированными так, чтобы раскачиваться от ветра. В особенно скверные дни кое-кому приходилось передвигаться на четвереньках. В модулях располагались лаборатории, склады и небольшие спальни, где летом спали по четверо. Все здания были выкрашены красной краской. С непрозрачными куполами и множеством стен сооружение в целом напоминало скопление расположенных в шахматном порядке бункеров.

Неподалеку – туда вела тщательно огороженная веревками тропа – располагалось сооружение из гофрированного металла, служившее гаражом для снегомобилей и снегоходов. Зимой погода, почти все время плохая, не позволяла пользоваться этими арктическими машинами. В сооружение подавалось отработанное тепло из главного здания, чтобы температура не упала ниже минус десяти и холод не повредил механизмы.

Основным метеорологическим оборудованием можно было управлять на расстоянии, так что в бессолнечные дни особой работы у людей не было. Билл Харрис занимался своим исследованием для НАСА, несколько человек использовали это время, чтобы закончить докторские диссертации, один писал роман.

Только Энди Гэнглу как будто нечем было заняться. В первое время по прибытии на станцию двадцативосьмилетний постдок из Университета штата Пенсильвания активно следил за запуском метеорологических воздушных шаров и вообще очень серьезно относился к изучению погоды. Но вскоре утратил всякий интерес к местной температуре. Он по-прежнему выполнял свои обязанности, но большую часть времени проводил в гараже или, когда позволяла погода, в одиночку отправлялся собирать «образцы», хотя никто не знал, что именно.

Из-за строгого кодекса невмешательства в личные дела, которого необходимо придерживаться в замкнутых изолированных группах, чтобы никто никому не досаждал, его не трогали. В тех нескольких случаях, когда обсуждали его поведение, не сочли, что у него развивается то, что психиатры называют «синдромом изоляции», а в команде – «пучеглазием». Самые его тяжелые формы связаны с галлюцинациями, представляющими собой симптом психического расстройства. Несколько сезонов назад датский исследователь лишился пальцев ног и кое-чего еще, потому что бегал голым вокруг своей базы на подветренной стороне полуострова. Говорили, что он все еще в Копенгагене в психиатрической клинике.

Нет, все решили, что у Энди нет «пучеглазия». Он просто мрачный одиночка, от которого остальным лучше держаться подальше.

– Доброе утро, – произнес Энди Гэнгл, входя в помещение для отдыха. Комнату заполнял запах жареного бекона из кухни-кафетерия.

Свет флуоресцентных ламп делал особенно заметной бледность Энди. Как и большинство мужчин на станции, он давно перестал бриться, и его темная борода резко выделялась на бледной коже.

Две женщины за пластиковым столом оторвались от завтрака, чтобы поздороваться, потом вернулись к еде. Грег Ламонт, номинальный глава станции, поздоровался с Энди, назвав его по имени.

– Метеорологи сказали, что это последний день ваших вылазок, если вы собирались еще выходить.

– Почему? – настороженно спросил Гэнгл. Он не любил, когда ему диктовали, чем он должен заниматься.

– Надвигается фронт, – ответил седовласый бывший хиппи, ставший ученым. – Тяжелый. Обложит половину Антарктиды.

Безгубый рот Гэнгла дернулся в искренней тревоге.

– Это не задержит наш отъезд?

– Судить слишком рано, но не исключено.

Энди кивнул – не в знак понимания, а с отсутствующим видом, как будто приводя в порядок мысли. Он пошел к кухне.

– Как спалось? – спросила Джина Александер. Эта женщина сорока с чем-то лет после развода отправилась из штата Мэн в Антарктиду, чтобы, как она выразилась, «быть подальше от этой крысы и его новой маленькой мисс Совершенное Тело». Она не исследователь, но ее наняли для того, чтобы на «Уи-Джи» все шло нормально.

– Как и накануне, – ответил Энди, наполняя чашку из электрического стального кофейника.

– Рада слышать. Как тебе приготовить яйца?

Он взглянул на нее почти свирепо.

– Как обычно, жидкие и холодные.

Она не знала, как это воспринять. Обычно Энди говорил «всмятку», а потом забирал еду и кофе и ел в своей комнате. Джина укоризненно усмехнулась.

– Парень, сегодня ты просто солнце ясное!

Он наклонился к ней, чтобы остальные не услышали, и тихо сказал:

– Джина, осталась всего неделя до того, как мы сможем отсюда убраться, так что давай мой чертов завтрак и оставь комментарии при себе. Ладно?

Джина не привыкла отступать (спросите ее бывшего) и подалась к нему так, что их лица разделяло всего несколько дюймов:

– Тогда сделай себе одолжение, милый: смотри, как я готовлю, а то не удержусь и плюну тебе в жратву.

– Вероятно, это только улучшит гнусь. – Энди выпрямился и сморщился, на миг задумавшись. – Плюс? Нет, черт побери! Испортит? Вкус. Да, точно. Вероятно, это улучшит вкус.

Не понимая, что с ним такое, Джина на всякий случай рассмеялась.

– Солнышко, ругаться нужно чуть живей!

Энди схватил с прилавка несколько протеиновых батончиков и вышел из комнаты, нахохлившись как стервятник. Уши его горели от прощальных слов Джины: «Пучеглазый болван!»

«Семь дней, Энди, – сказал он себе по дороге к себе в комнату. – Продержись еще семь дней и навсегда расстанешься с этими тупицами».

Сорок минут спустя закутанный в шесть слоев одежды Энди набрал свое имя на интерактивной панели рядом с холодным замком и прошел через герметически изолированную дверь. Разница температур внутри станции и в небольшой прихожей, ведущей к выходу, была больше тридцати градусов. Дыхание Гэнгла превратилось в облако, густое, как лондонский туман, а холодный воздух с каждым вдохом словно резал легкие. Энди несколько минут подождал, поправляя одежду и надевая очки. И хотя на Антарктическом полуострове относительно тепло по сравнению с остальным материком, все равно за несколько минут можно обморозиться.

В конечном счете никакой теплой одежды не хватит, чтобы победить здешний холод. Утрата тепла неизбежна, а при ветре – неотвратима. Начинается с внешних участков – носа, пальцев рук и ног, потом захватывает все более глубокие участки, по мере того как тело отключает свои функции, пытаясь сберечь внутреннее тепло. Тому, кто столкнется с такими температурными крайностями, не поможет сила воли. Боль невозможно просто переупрямить. Антарктика для человека пагубна, как космический вакуум.

Поверх перчаток Энди надел неуклюжие варежки, и потому потребовались обе руки, чтобы повернуть дверную ручку. На него обрушился настоящий холод. Нужно несколько секунд, чтобы воздух, задержавшийся под одеждой, вступил в бой со свирепым противником. Энди вздрогнул и поскорее свернул за угол, который защищал от ветра. Спускаясь по лестнице на каменистую почву, он держался за перила. Ветер сегодня был не очень сильный – баллов десять – и он был благодарен за это.

Он подхватил пятифутовый отрезок металлической трубы диаметром в пятидесятицентовую монету и двинулся вперед.

Бледная кайма, очертившая горизонт, обещала солнце, однако оно должно было появиться лишь через несколько недель; впрочем, света уже хватало, чтобы не пользоваться фонарем на шлеме. Подошвы его сапог-«луноходов» гнулись плохо, и это затрудняло ходьбу, а рельеф не облегчал задачу. Эта часть Антарктического полуострова имела вулканическое происхождение, и с последнего извержения прошло слишком мало времени, чтобы ветер и снег сделали поверхность ровной, как на вводном инструктаже.

Во время начального инструктажа он научился еще одному – никогда не потеть, находясь снаружи. По иронии судьбы пот – кратчайший путь к гипотермии, потому что когда физические усилия раскрывают поры тела, организм теряет тепло быстрее. Поэтому Энди потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до района поисков. Если Грег Ламонт не обманывал и это была последняя возможность выйти наружу, то, чувствовал Гэнгл, это – лучшее место. Ближе к берегу, чем то, где он сделал открытие, но на одной линии с невысоким хребтом, дающим хоть какое-то укрытие. Следующие два часа он ходил туда-сюда, осматривая поверхность. Когда попадалось что-то перспективное, он трубой расчищал лед и снег или убирал камни. Работа не требовала рассуждений (к такой он был особенно хорошо приспособлен), и время проходило быстро. Единственное, что отвлекало Энди, – периодическая необходимость несколько минут побегать кругами. Но Энди останавливался раньше, чем начинал потеть; три шарфа, которыми он закутал рот и нос, насквозь промерзли от его дыхания. Он перевязал их так, чтобы лед оказался за головой.

Он полагал, что пора прекратить поиски. Несколько мгновений он разглядывал далекий океан, гадая, какие тайны тот скрывает под ледяной поверхностью, потом повернул назад к «Уилсон/Джорджу», неся трубу на плече, как посох бродяги.

Энди Гэнгл сделал величайшее в своей жизни открытие. И был доволен. Если там есть другие, пусть их отыскивает кто-нибудь еще, а он остаток жизни будет купаться в роскоши, о которой и мечтать не мог.