Текст книги "Ужель та самая Татьяна?"

Клементина Бове
Ужель та самая Татьяна?

Дорогое дитя!

Унесёмся, шутя,

К жизни новой, далёкой, блаженной,

Чтоб любить и гореть

И, любя, умереть

В той стране – как и ты, совершенной!

Шарль Бодлер, «Приглашение к путешествию»[1]1
  Перевод Эллиса.


[Закрыть]

Clémentine Beauvais

SONGE À LA DOUCEUR

Издание осуществлено в рамках Программ содействия издательскому делу при поддержке Французского института в России

Cet ouvrage a bénéficié du soutien des Programmes d’aide à la publication de l’Institut français de Russie

Фантазия по мотивам романа Александра Пушкина «Евгений Онегин» (1833) и оперы Петра Чайковского «Евгений Онегин» (1879)

Перевод Дмитрия Савосина

Издательство благодарит Анастасию Тихонову и Марту Лисовскую за помощь в работе над книгой, а также Викторию Тверитневу и Александру Дыхне за то, что не оставили в трудную минуту.

© 2016 Éditions Sarbacane, Paris

Russian Translation rights arranged through La Petite Agence, Paris

© Савосин Д., перевод на русский язык, 2019

© Маленкова М., перевод Письма Татьяны, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

В РОМАНЕ ЗВУЧИТ МУЗЫКА:

Frank Sinatra. «As Time Goes By»

Liza Minelli. «I Will Wait For You»

Sufjan Stevens. «Eugene»

Muse. «Feeling Good»

Fauve. «Les nuits fauves»

Gabriel Fauré. «Au bord de l’eau»

Пётр Ильич Чайковский. Ария Ленского из оперы «Евгений Онегин»

Лео Делиб. Дуэт цветов из оперы «Лакме»

Sufjan Stevens. «Death With Dignity»

Jane Birkin. «Quoi»

Keren Ann. «Not Going Anywhere»

Françoise Hardy. «Partir quand même»

Leonard Cohen. «Hey», «That’s No Way To Say Goodbye»

1

Сия история, читатель, не нова

И плохо не закончилась едва,

Чтоб вовсе не закончиться когда-то.

Теперь другие надобны слова,

Чтоб выяснить – кто виноват?

Онегин ли? Татьяна виновата?

О да – герои моего романа —

Те самые, Онегин и Татьяна.

Расстались…

Где б им встретиться через десять лет?

В метро парижском отыскала я их след,

На линии лиловой

Под названьем «Метеор»

Пускай возобновят они

Свой незаконченный любовный спор.

А почему бы нет?

Зимнее утро. Без четверти девять.

Вот и Евгений. Входит в вагон.

В вельветовых брюках, оксфордской рубашке,

Шарф кашемировый в два оборота

Вокруг тощей шеи,

В куртке из твида;

И хоть довольно солидного вида,

Но с лицом с тех пор подобревшим

И даже мягким, подвижным.

Ждать и терпеть научился он.

А Татьяна – вообразите! —

Только вчера о нём вспоминала.

И можно бы это счесть совпадением,

Когда бы не думала она о нём частенько.

Не удивляется пусть читатель, —

Он ведь тоже немного мечтатель;

И, вспоминая свои романы,

Которых уж несколько лет

Как простыл и след,

Он позволяет себе невинному

Поддаться обману:

Ведь сожаленье не капиталов вложенье —

У него кредитной истории нет.

В чём этой случайности предназначение?

Взгляните только – как растеряны оба…

А что, если сделать для них исключение?

А что, если это – любовь до гроба?

И вот Татьяна с радостью наигранной

Ему кричит: «О, сколько лет прошло!»

Он рядом с ней садится; и напротив,

В стекле вагонном, видит отражение

Свое, а выше на стекле сияет

Круг жира – отпечаток головы

Честолюбивого, наверно, пассажира,

Который решил оставить след свой здесь.

А рядом – отражение Татьяны…

Тут поезд с рёвом набирает ход.

Повороты и разгоны здесь круты и неуклонны; на четырнадцатой линии невозможно спокойно стоять и болтать или читать; линия скоростная, везёт далёко, это преимущество, так что, пожалуйста, без упрёков.

И Татьяна просто смотрит на отражение их лиц в вагонном стекле.

Евгений кричит ей: «Что поделываешь? О, да ты беременна!»

Да вовсе нет!

Но как раскрыть ему секрет,

Что сама, каждое утро,

Прикалывает на пальто значок

С надписью в белом круге:

Я ЖДУ РЕБЁНКА!

И ниже – мелким шрифтом: «Спасибо, что уступили мне место!»

– Чтоб уступал ей каждый дурачок.

А ведь уже Евгений сделал умозаключенье,

Хотя и сбитый с толку,

Удивлён,

Что сам так этим удручён.

А было этому простое объясненье.

В метро парижском в утренний час пик

Места сидячие все заняты; Татьяна

Купила пару месяцев назад

Значок, служивший ей, как в сказке, «сезамом»:

Особенно нравилось ей, грешным делом,

Улыбнуться вежливо и умильно,

Когда любезные господа пожилые,

На пальто её значок увидев,

Вскакивали, будто на сковородке

Задницы им поджаривали черти.

А она-то, простота святая,

Улыбалась и уж так благодарила,

Вот села, потупив очи прескромно.

А что ж? Да она и не скрывает!..

И Евгений тогда пустился

В обычные досужие разговоры,

Вспомнив всё, что слышал когда-то где-то:

О материнства стороне моральной,

Выборе имени,

пелёнках,

кормлении грудью

И какая у беременных диета,

И об анестезии эпидуральной.

Сидели и обсуждали всё это,

Будто для первой после стольких лет беседы

Лучше не могли найти предмета.

По этой линии в час пик изо дня в день

Одни и те же ездят пассажиры

И все расспрашивают; а она не может

Всем каждый день рассказывать иное:

Сегодня – двойню ждёт; а завтра – будто с мужем

Решили сохранить ребёночка, больного

уже в утробе; послезавтра – вовсе

что после оплодотворения in vitro

Дитя-феномен появиться может;

Или – что пара геев заказала

Ей малыша вынашивать примерно…

Так могут и спросить в конце концов:

«Так может, вы вообще ещё невеста?» —

И больше ей уж не уступят места.

Вот и Евгений наконец

Спросил: «А кто ж его отец?»

«Ах… это Фред».

«Его я знаю?»

«Безусловно нет», —

Поспешно возразила тут Татьяна,

Сама его вообразив весьма туманно.

И тягостная воцарилась тишина.

«Как ты изящен», – молвила она.

«Ах да… спасибо, – отвечал Евгений, —

Да я на похороны. Смена поколений:

Мой дедушка велел всем долго жить…»

В ответ Татьяна, не поняв: «Прикольно!» —

Бестактность ляпнув глупую невольно…

Тут голос из динамика сказал:

«Следующая – Лионский вокзал».

Не зная, что сказать, они сидят,

А за окном плывет роскошный сад,

Тропический[2]2
  Поезд, следующий по линии 14 парижского метро, на подъезде к Лионскому вокзалу проезжает искусственный тропический сад, видный в окно вагона.


[Закрыть].

(Тут отвлекусь: одно воспоминанье —

Как я мечтала в детстве подглядеть

В окно, как прыгают мартышки

И змеи ползают средь зелени густой.)

И распахнулись двери. Остановки

Здесь объявляют до сих пор

Не только по-французски…

«Bajada el lado izquierdo».

В те годы детские, когда всё было ново,

Отца спросила я: «А это что за слово?»

Он объяснил мне: это для испанцев —

Вдруг выходить им на одной из этих станций?

(А мне одиннадцать, и за спиною ранец;

Я знать не знаю, кто такой испанец,

И, вовсе никаких других не зная стран,

Воображала инопланетян,

Пластичных и упругих как резина,

Проворнее мартышки и мартына,

Их мириады

толпы

массы

Рвутся в бой

Едва вагон распахивает двери – и гурьбой

Бросаются они в сад, в джунгли и в пампасы.)

Но возвратимся же к нашим героям:

Их воспоминания куда серьёзней.

Взгляните вы на них! Обоим туго.

Глядят внимательно на что-то вдалеке…

Так отползают друг от друга

Креветок пара на песке.

А мысли так и бегают по кругу.

Ни та, ни та не варит голова.

Им столько хочется сказать друг другу,

Но не приходят нужные слова.

Да, так бывает, если всё прошло, забылось даже.

И только голос внутренний один нам правду скажет:

«Мы оба трусы».

«А ты куда?» – спросил Евгений.

«В Национальную библиотеку.

Я каждый день туда мотаюсь

Вот в это время. Так что можем

Мы встретиться ещё разок случайно…»

Да он же деда хоронить…

Вот дура! – осеклась Татьяна.

Но, по счастью,

Бестактности Евгений не заметил:

Он размышлял как раз, что будет делать

Назавтра в час столь ранний… «А зачем

Тебе в библиотеку?»

«Я грызу

Гранит науки. Тему доктората

Себе я выбрала и ею занимаюсь…»

«Ах вот как? И каких наук ты станешь доктор?»

«Искусствоведения. С темой, правда, скромной:

Ты ведь не слышал никогда про такого

Художника – Гюстава Кайеботта?

Нет, не трудись: его никто не знает.

Он мастер девятнадцатого века,

Считается почти импрессионистом;

На самом деле – четче прорисовка предметов,

И более классичен – он ведь был и коллекционером;

Ты мог видеть разве что самые знаменитые его работы —

Париж под ливнем, здания времен Османа,

На речке баржа или под зонтом

Мужчина с женщиной…»

«Да знаю я Кайеботта», – сказал Евгений.

«Вот это да! Ты всё на свете знаешь!»

Что ж, поневоле выдала Татьяна

Всю мелкость своей темы без обмана.

Но всё ж, стараясь сгладить впечатление,

В подробности ненужные пустилась:

Ведь в умозрительном своём труде

О силе жидкости в работах Кайеботта —

Воды проточной, иль дождя, иль речки —

Она стремилась противопоставить

Его предметную манеру – той мазне,

Какой прославились его великие собратья,

Слюнявой, вязкой и слащавой.

Говорить больше не о чем. На душе погано.

«Следующая – Библиотека имени Франсуа Миттерана».

Оба выходят из вагона. Входят на эскалатор. Бедная Татьяна

Левую ногу неловко загородила правой —

Чтоб не было видно стрелки на колготках.

Ох. Как неуклюже.

Спросила будто случайно:

«Так похороны твои недалеко?»

«Нет. Да успею. Пройдусь пешком».

Задумчив Евгений.

На лбу появились лёгкие морщинки;

А ведь их не было когда-то,

Хотя она и могла их предвидеть,

Ведь помнит, какой это был юный сноб, вечно всем недовольный.

Он в юности отчаянный был спорщик

И мировой скорбью полон.

Она ж мечтам предпочитала предаваться

И плыть по воле волн.

И вдруг она спрашивает у самой себя, уж не влюблена ли она в него до сих пор.

«А классно пересечься так, случайно», —

Сказал на эскалаторе Евгений.

Миллион вопросов можно тут задать —

Ни одного не задаёт Татьяна;

О чём же мысль её? Как не влюбиться?

Да чёрта с два! Боится оступиться

Иль за ступеньку шарфом зацепиться:

Недавно показали по ТВ

Про случай страшный: некто, обмотавши шарфом шею,

Так, чтоб конец болтался до земли,

Вступил на эскалатор, не заметив,

Как злополучный шарф застрял в ступеньках;

И шарф пижона насмерть удавил.

«Оставишь мне свой номер?» «Да. Конечно!»

Звонит ему с мобильного. Он – ей;

Нет, телефон за десять лет не изменился.

Нет, её номер у него не сохранился.

«А как там Ольга?» – он спросил лениво,

Когда проталкивались сквозь толпу.

«Прекрасно. Знаешь, у неё две дочки».

«Вот малышу прекрасные кузины!»

Историю со значком она уже позабыла.

Но подвернулся случай объяснить ему, в чём дело: «Знаешь, я совсем не беременна. Просто прицепляю это, чтобы мне уступали место в метро…»

Евгений от души расхохотался,

Сам удивился такому лёгкому смеху;

Вдруг показалось ему на секунду,

Что он – не он, а подснежник, крокус,

Тот цветок, что пробивает зимнюю ледяную корку

И жадно вдыхает морозный чистый воздух.

Кто не смеялся так, тот вовсе не жил.

«Я говорил себе, что ты слишком молода для такой ответственности».

«Мы всегда чувствуем себя слишком юными для ответственности».

Таков Татьяны был ответ…

«До конца поездки храните билет!»

Вздохнувши словно про себя,

Татьяна говорит: «Ах да,

А под рукою ни фреда…»

«А где ж он, Фред?»

«Ну, то есть нет поблизости френда,

А я продлить забыла проездной билет».

«И где же Фред?»

«Его придумала я только что, в вагоне».

«Так Фреда нет в природе? Ну и ну!»

«Сама не знаю, что несу сегодня».

Смущённо предлагает ей Евгений,

как будто снова им двенадцать лет:

Пройти вдвоём, обнявшись, через турникет, —

Тогда не надо предъявлять билет.

«Давай ты впереди». Татьяна ненароком

Прижалась слишком тесно…

тут тряхнуло током

Обоих… что? уж не судьба ли? Нет, —

Ехидный им попался турникет,

Ведь каждый в шерстяное был одет.

Вот вышли из метро, и тут Татьяна

Втыкает свой просроченный билет

В непритязательную городскую икебану

Обычной урны:

Среди окурков сигарет

И фантиков от недоеденных конфет.

И ветром улица врывается в их души,

Тем самым, что всегда меж четырех

Библиотечных башен

Резвится – даже в августовском пекле,

Когда весь город плавится и тлеет как уголь,

Он уличные лестницы трясет немилосердно.

И тогда кажется – четыре эти высотки

Вызов бросают аэродинамическим аксиомам:

Что же это – чудо или архитектора причуда?

А как брюзжат, как ворчат все прохожие:

Это что же, на что же похоже,

Будто впрямь торнадо, о Боже,

И невдомёк этим снобам,

Как с ветром-озорником хорошо небоскрёбам,

Как он в пинг-понг с ними весело играет,

Как девчонкам юбчонки задирает,

Как азартно из листвы осенней

Рисует на тротуаре картины, которых нет вдохновенней.

Но так устроен мир – и, как ни жаль,

Что радость для одних, другим – печаль.

Идут Евгений и Татьяна,

Бушует ветер-озорник.

Как смотрят друг на друга странно!

Как странно взгляд отводят вмиг!

Так продолжать они могли бы долго,

Когда б не встретился им новый персонаж:

Высокий

И, наверное, красивый,

Как бывает красив холодный мрамор,

Или кора деревьев;

Властного вида,

Чувственный,

Быть может,

Если чувственны объятия зелёной кроны

И мускулистых седоватых туч.

Эту красоту треснувшего минерала,

Красоту материи грубой,

Пугающую и притягательную,

Эдмунд Бёрк[3]3
  Эдмунд Бёрк (1729—1797) – английский писатель, консерватор по убеждениям; в юности написал работу «О происхождении наших идей возвышенного и прекрасного».


[Закрыть] назвал бы «возвышенной».

«Татьяна, что за чудо, что за тайна!

Неужто вы!

Как я хотел сегодня встретить вас случайно

И здесь, средь нашего излюбленного круга…»

«Хочу я моего представить друга:

Научный мой руководитель

Классный препод…»

Совсем уж неохота говорить с ним

Что за бред

«Месье Лепренс искусствовед!

Учёности и кладезь и носитель.

Импрессионисты – вот его конёк!

Уж в них он дока среди док».

Как губы розовы её

И от мороза трескаются больно

О эта ямочка на подбородке

Хватит всё довольно

а прядь кошачьей шерсти на кашне

малиновом

Что ж это? Я смотрю подобно ротозею

«Великий человек!

Курирует музеи…»

Татьяна с ним – ого-го ну и пара

«…так долго изучал

Наследье Ренуара…»

Какой рюкзак она таскает каждый день

Конспекты книги доверху набит и ей не лень?

«До тонкости он знает Кайеботта.

И наша с ним совместная работа…»

Один Евгений толком никого не знает отчего-то

«…и переписку он читал Дега…»

Ух ты Дега

Всё балеринки да бега

А мне плевать

Да вашу мать

Но надо бы принять участье в разговоре

Сказал тогда Евгений: «Не могу я спорить,

Но вы напомнили мне, что и я, как все,

Бывало, заходил в музей д’Орсе…

Как жаль, что вас я там не встретил…»

Тут подлетел бродяга ветер,

Взъерошил волосы Татьяны,

Копною бросил прямо ей в лицо,

И она, вся подставившись ему,

Улыбнулась

Ослепительно,

Белоснежно,

Нежно.

«Что сегодня поделываете, дорогая Татьяна?»

Евгений видит её зубы: ровные, словно перламутровые.

Раньше у неё таких не было.

Подожди, —

Ведь тогда она носила брекеты?..

Когда это? Десять лет прошло… а сколько же ей было?

Четырнадцать!

Не может быть!.. Неужто!..

В четырнадцать-то ты была ещё набросок!..

Вы поглядите только на Татьяну эту!

«…читаю Валери

По вашему совету…»

Как изменились зубы, волосы, а кожа как свежа!

Её другую помнит он: но та была подросток,

Как плохо с ней тогда я обошёлся,

Вот как полезно вспоминать былое,

Казавшееся ясным…

И вдруг его как будто осенило:

А самому-то сколько тогда было?

О чёрт! Семнадцать. Псевдовзрослый парень —

Вот кем он был. А много ль перемен

Во мне с тех пор…

Фантастика! Семнадцать!

Бывает ли вообще семнадцать лет?

Такого возраста в природе нет.

Его придумали для седовласых старцев,

Чтоб утешались, в зеркало смотря,

И вспоминали, как вились густые кудри,

И воскрешали то былое-призрак:

«И нам, и нам когда-то было

Семнадцать…»

Нет, не было, и никогда, и никому на свете.

И тут Евгений кое-что заметил…

«Вам – помогу всегда я.

Это – свято».

Велеречив великий чел, ума палата,

Заоблачный и неземной, как Бёрк,

И тем странней такая прыть…

«Я ум и свежесть вижу

В ваших рефератах…»

Неужто сам её он хочет закадрить?

Да, несомненно – ведь и он заметил,

Какую шутку разыграл с её головкой ветер,

Улыбку, перламутр зубов.

«…и мне не терпится

Послушать ваш доклад…

В четверг ближайший он назначен?

Как я рад».

Лишь четверть часа, как её Евгений встретил,

Забыв о ней на целых десять лет, —

Но он уж твёрдый хочет знать ответ:

А не было ль чего меж ней и этим…

Кому так улыбается Татьяна?

Ревнив Евгений, как боец из «Талибана»,

Иль муж крутой – из тех, что в час полночный

Садятся к телевизору нарочно

Затем лишь, чтобы с радостью порочной

Мозги вправлять супругам, слабым сердцем и умом,

Твердя им: «Твой Рок Вуазин[4]4
  Рок Вуазин (род. 1963) – канадский поэт-песенник, гитарист и радиоведущий; прославился лирическими песнями, нередко слащавыми. Красавец-брюнет. Выпустил много альбомов, в том числе «Сладкие песни», «Рождественский альбом», «Рождество Рока», «Целуя дождь».


[Закрыть] – слащавое дерьмо».

Да полноте,

искать соперников везде —

Пристало только Синей Бороде.

Но от слащавости, напыщенности этой

Евгений, в самолюбии задетый,

Впервые в жизни

В подсознанье

желанье

Ощутил

Разодрать в кровавые клочья эстета.

«Простите заинтересованность мою:

О, написали вы прекрасную статью…»

Или лучше дуэль? Так – достойней поэта.

Ленского секундантом…

Ох, Ленский!.. Согласился б или нет?

О нём не вспоминал я столько лет!

«Мне пора. На девять

Заказ кабинета…»

Татьяну в библиотеке ждёт кабинет.

Помахала рукой. Прощальный привет.

«Было очень классно увидеться, прям приятно…»

Отрадно. Ну ладно.

Расцеловались. Запах сигарет,

Ещё духов, морозца, бергамота.

«Меня ждёт работа.

Читать про Кайеботта…»

Что за фамилия у этого идиота

И Евгений видит

Как спускается Татьяна

По лабиринту лестниц

А навстречу ей

Радостно бросается ветер

Озорник-ветер

Шаловливое дитя

Архитектурной причуды

Опустошённый и усталый, мой Евгений

Готовился, откланявшись, уйти,

Как вдруг заговорил с ним бёркианский гений

Велеречиво: «Нам не по пути?»

Как радио сладкоголос

Картав немного и немного в нос

Жемчужны речи переливы

Пронзительны а то игривы

Да чтобы чёрт тебя унес.

«Не вспомню, говорила ль мне Татьяна,

Месье, где и когда встречались вы».

«Приятелем я Ольги был когда-то,

Сестры её», – отрезал тут Евгений,

Стараясь дать ответ в таком же стиле,

Но, кажется, промазав глупо мимо.

«Чем дольше дружба, тем честней: в ней нет обмана;

Скрывать не стану – мне мила Татьяна.

У многих аспиранток был успех.

Но для меня она милее всех.

Зажгла огонь в моём потухшем сердце, вскоре

Став маяком моим в житейском море;

Мой светлячок, вцепившийся в гранит,

Огонь во тьме, что пылко так горит…»

Никто внимания не обращает вроде…

Признание в любви?

При всём честном народе!

Уж лучше б на всю площадь крикнул он:

Люблю Татьяну я! В Татьяну я влюблён!

«Знакомством с вами я польщён весьма…»

Да не совсем же он сошёл с ума?!

Зачем он мне про это? Ах, ну точно:

Подлец,

Он мучает меня, и мучает нарочно.

Тот снова за своё – сладкоголосо и барочно:

«Тоскливо жизнь моя текла,

И думалось мне: радость я утратил совершенно,

Пришла пора уйти – достойно и степенно;

Не юноша, – о, повидал я свет, —

И вдруг Татьяна разом озарила

Всю жизнь мою…»

«Вот Ленский был поэт,

– Евгений размышлял строптиво, —

Не то что этот старикан-дурила.

Поэтов столько развелось не в меру говорливых…

Так он с ней спал?»

В девять утра такие вопросы

Задают себе только молокососы.

Но хоть Евгений не молокосос,

А для него это главный вопрос.

Так он спал с ней или нет?

И тут обрушился мильон терзаний

И тысячи незаданных вопросов

Пока Лепренс всё про любовь талдычил

В классических александрийских виршах

И даже не спросила, где я, что я, чего достиг я в жизни наплевать ей

Иль просто ей давно я неприятен

Что, в сущности, естественно – сурово

Я с ней когда-то обошёлся очень

Так спит она с ним или нет

Проклятье

Я сам не помню что тогда сказал ей

«Татьяна милая…» нет, нет, гораздо хуже

Ни разу не назвал её я «милой»

Какой мудак

О милая поверь

Я был пародией тогда

На самого себя теперь

Она такою не была

Как измениться так смогла

С чего так изменилась, а?!

Но хороша каков прикид

Улыбка и прекрасный вид

А он с ней спит

Так он с ней спит?

А ты из-за зубных пластин

Не разглядел души кретин

Да разве можно влюбиться в женщину всего за полчаса

Или это любовь-воспоминание?

Ведь не был я в неё влюблён тогда

И был весьма придирчив я тогда

Да был ли человеком я тогда

Мне б хоть вспомнить что я ей сказал в тот злосчастный день

Надо точно вспомнить

Она должно быть ждёт моих извинений

Но не могу же рассыпаться в извинениях через пять минут после того как встретились

Не видевшись до этого десять лет

Да ещё прямо в метро

Уж не схожу ли я с ума из-за пустяков?

Такою же была тогда

Она с ним спит?

Неужто да

А если я продинамлю дедушкины похороны – это вообще кто-нибудь заметит? Да, мамуля заметит – мне ведь ещё речь произносить.

Семейный круг упёрт

О чёрт!

Да ведь она уже в библиотеке.

Догнать – быть может, ждёт она, чтоб я позвал её…

Нет, пусть сама звонит

Раз он с ней спит ах он с ней спит

В смятенье чувств несчастный мой Евгений,

И здесь его оставим мы на время,

Чтобы читателю напомнить наконец,

Где сей истории начало, где – конец;

Итак, чтоб воскресить событий стройный ряд,

Мы время повернём на десять лет назад.

2

Всё началось

В зелёном парижском предместье,

Ни богатом ни бедном —

Тут в лего-домике живут

две сестры с мамой —

Ольга и Татьяна.

У этой маленькой драмы

Есть и четвёртый игрок —

По прозвищу Ленский;

соседский сынок.

На самом деле его зовут Леонар,

и с ним неладно:

он увлечён сочиненьем стихов,

И это взрослым досадно.

«Ну, не Верлен… Ну, не Рембо».

«Поэтом стать тебе слабо».

«Ты наловчился – но ведь ловкий трюк

Ещё не есть поэзия, мой друг…

Уж лучше бы классическим стихом писать ты научился!»

Соседи вторят им: «Вот-вот —

Блажь детская. Она пройдёт!»

Но Ленский чувствует себя в ударе,

Стихам подыгрывая на гитаре, —

Каждый стих не то рэп, а не то – недорэп:

Ведь он не Верлен, не Рембо.

А Ленский с Ольгой спит; и любит его Ольга.

Обоим только по семнадцать лет.

Он пишет ей нелепые признанья.

Представьте, я храню их до сих пор —

Они мне нравятся, смешны, наивны…

Но не только.

В них сладкая печаль о том, что так прекрасно

Казалось нам в былые наши годы,

Высокопарность клятв, слов нежных неуклюжесть,

Немыслимость посылов, их безумство, —

Что уксус разума, на прожитом настоян,

Зальёт перебродившим сожаленьем, —

Смешны анафоры, гиперболы раздуты,

А уж метафоры… от них – зубовный скрежет.

А ведь казалось, сладкие слова так нежат,

Как будто всё вокруг – ничто, и лишь любовь

Одна царит повсюду, и её лишь

Мы слышим нежный шепот, и читаем

Стихи… грассируя и с жутким придыханьем.

И всё ж уста слова лепили, как статуи…

«Люблю тебя, Ольга, люблю!»

(Так начинаются

Почти все послания Ленского.)

«Люблю тебя я, как безумец / своё безумье любит. / Каждый миг любого дня / одна ты в сердце у меня. / По крышам ли брожу – гляжу ли на луну – / а вижу лишь тебя, тебя одну. / Я облаков касаюсь головой – / и тут передо мною образ твой… / Как помню я счастливые деньки, / Когда мы бегали наперегонки…»

(Как неправа была его родня, за дурновкусие его браня. Преуменьшать достоинства детей – для взрослых это из любимейших затей. А уж подростков… что там говорить – уж тут родители готовы во всю прыть… Вообще-то он владел классическим стихом и с творчеством Рембо неплохо был знаком.)

«…в том нашем садике счастливом у реки, / – ещё тогда все детские мечты сводились к нежному, пугающему: «ты!» / О суть существованья моего, / – как нетерпенья пылко естество! / Живу тобой, как пьяница вином, / Как для поэта жизнь в стихе одном, / так для меня: люблю!.. / и знаю только, что умру, / коль нам расстаться суждено».

Он шлёт ей письма на бумаге,

Иль в сообщеньях электронных

иль в смс – такой вид связи, да,

ещё чрезмерно дорог был тогда,

В 2006-м…

Куда приятней и дороже

все нежные слова шептать, на Ольгиной подушке лёжа,

Вдыхая аромат девичьей кожи,

А между ног – как будто бабочек полёт…

Над головой – мансарды низкий потолок,

Так душно, и жара не в прок,

И снова слиться жаждут оба…

А ниже этажом живёт Татьяна.

Ей минуло четырнадцать. Она

В толстенные романы влюблена,

Читает их запоем и читает

читает

читает читает читает читает

запоем читает запоем читает

запоем читает

читает запоем

читает читает читает

сестер Бронте, Джейн Остин, Золя, Бориса Виана, Арагона, Шекспира,

«Гордость и предубеждение»,

«Грозовой перевал»,

«Пену дней»,

«Дамское счастье»,

«Ромео и Джульетту»,

«Унесённых ветром»,

и др.

Кто бы ещё это всё прочитал.

Всего такого начитавшись, девушка мечтает

О трепетной любви мужской – и вот,

Присматриваясь, словно размышляет:

Да кто ж ей сердце наконец-то разобьёт?!

К Татьяне чувствую живейший интерес:

Ведь старомодный вкус девиц – не для повес!

Её запрос, как видите, не мал:

Каков же он, Татьянин идеал?

Он не любезен и слегка жесток,

И романтичен, испытал злой рок,

И потому лишь поначалу строг:

Но, только увидав Татьяну, сразу он

Взволнован, скажем даже – вдохновлён

И добродетелью её, и красотою,

И сам смущён, что уж в неё влюблён.

Но пусть любовь их станет непростою —

Препятствия, и приключенья, и обман:

К примеру, пусть будет и другой мужчина…

Сперва казалось ей: какой он милый, и тут он захотел её взять силой; но не успел злодей наделать чёрных дел: осталась девственною плева, и хоть оторван поясок, но обнажившийся сосок прикрыл поспешною рукой её спаситель in extremis, – тот самый, что суров и строг; и вот её ведёт он в ЗАГС ликуя – а добродетельность Татьяны торжествует, и лживый посрамлён порок,

Но тут

Как раз вмешался рок

Как! Он женат…

(Конечно, уж давно и несчастливо —

Иначе нечего тут и воображать:

Татьяна быть должна его любовью первой,

Единственной за все суровые года —

Ведь больше никого и никогда

Он не любил: ему трепали только нервы.)

Такого не слабо иметь милого друга —

Но тут на сцене появляется супруга

И хочет пристрелить обоих —

Бах!

Татьянин муж совершает одно неловкое движение рукой – он ранен – кровь течёт рекой – отважная Татьяна, пустившись на хитрость, обрушивает на голову жены люстру или карниз – отрывает от платья лоскут и перевязывает рану.

Тут восхищённый муж непрестанно признаётся ей в любви.

Вот тема. Вариаций – миллион.

Сама Татьяна в изумленье

От пыла своего воображенья.

Но в школе имени Пушкина, где учится она,

Нет никого, кто бы любви такой

Достоин был сполна.

Им это не грозит:

Не та величина!

тупые! ну тупые!

и как всех достают: девчонкам руки вечно

ниже спин суют

ведь на уме одно… незрелые, хоть мнят себя крутыми

а как же тупо ржут!

и на уме одно… серьёзно говорю, одно

как мне смешны они

Тут девочки ей как-то говорили

Об опущении яичек.

И постановили, что мальчишек

Эта минула ступень

Развития. На том и порешили.

Ещё на том, что девочки умней.

Но вдруг однажды всё меняется.

Под зелёной сенью пригорода появляется Евгений.

Откуда он такой?

Он из среды весьма обеспеченной,

Семья давно живёт в Париже, но корни строгие,

провинциальные – нормандские,

Католические и аристократические.

И он любимчик трёх своих сестер.

Учился в частных школах многих.

Нет, он не первый ученик,

Но говорят: «Таким открыты все дороги».

Иначе говоря, родители его ещё мечтают,

Что «детство в заднице недолго поиграет»

(цитируя слова его отца)

И он постигнет ценности ученья и труда

(а это уже мать – она не так груба);

И сдаст ЕГЭ, быть может, а когда-то,

он станет премии престижной лауреатом.

Ответ Евгения – молчанье ледяное.

О нём сказать могу всего одно я:

Сей юноша изящный, благородный

Страдал болезнью слишком старомодной;

Недуг хоть у него всего один,

Зато с названьем громче всех:

вселенский сплин!

И вот Евгений, полон скорбью мировой,

Ходил от этого почти как неживой,

Изведал в жизни всё печальный сибарит:

Премного ездил, чтоб познать, на чём стоит

Сей мир, и наконец решил, что всё – добыча тлена;

Познал лукавых ветрениц измены;

Писал эссе и рисовал картины —

Без вдохновенья, лишь для мусорной корзины;

Курил и пил, играл и вкусно ел —

И наконец весь мир ему осточертел.

В чём жизни смысл, раз смерти всё подвластно? —

В семнадцать лет решил философ наш несчастный.

Сама наука говорит: наш мир умрёт,

И солнце, растекаясь лавой, всё сожжет.

И думал он: я понял в жизни то,

Что ничто – это всё; а всё и есть ничто.

К чему ж тогда стремления?..

И вот

Пред выбором его поставил сплин вселенский:

1) покончить ли с собой;

2) всё лето вместе провести зовёт друг Ленский.

Но, поразмыслив здраво (что случалось с ним порой),

Решительно Евгений выбрал пункт второй.

Ведь Ленский – друг его единственный.

Познакомившись по переписке на форуме, они после этого встретились;

И он понравился Евгению тем, что, как и он сам,

С реальностью на «вы» принципиально;

Живёт метафорически,

Не обращая внимания на бытовые мелочи,

Посягая на трансцендентальное,

Страстно желая любить – и творить,

Лирику с драмою – соединить,

Он всегда на пределе и полон воодушевления —

И, стало быть, полная противоположность Евгения.

И вот в богатой квартире восьмого округа

Наступает жаркий июль. У Евгения сплин…

Повсюду мебель дорогая,

Повсюду бархат голубой,

– И предки недоумевают:

Дитя моё, да что с тобой?

И тут он сообщает им, что сделал важный выбор: нет, им пока что не придётся провожать его в последний путь – лучше пусть проводят его в гости к другу в парижский пригород.

«Пусть воздухом подышит, – думают родители со страхом. —

Всё лучше, чем в фамильный склеп поставить урну с прахом…»

«Я в сумку сунула тебе для развлеченья, —

Maman сказала, – книжечку, мой друг,

Своё о ней потом мне скажешь мненье:

“Учебник политических наук”».

Приехав к Ленскому, Евгений замечает,

Что друг его в одном души не чает,

И имя лишь одно навязчиво преследует его:

Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга

И хоть Евгений всякую любовь считает глупой,

Ему такая одержимость девушкой нова:

Но, восхищаясь, он толкует про себя,

Что и до сей любви однажды доберётся

Пылающее солнце, растечётся

И чистую, как свет в окне,

Ее сожжёт с всем прочим наравне.

Как ни крутись, живая круговерть, —

Нет смысла в сущем, впереди лишь смерть.

А значит, в этом тоже нету смысла…

Евгений счастлив: вот и подтвержденье мысли,

Что всё живое мёртвым стать обречено

И, стало быть, бессмысленно оно.

На следующий день Евгений,

Кивая Ленскому в ответ,

Идёт с ним к Ольге – восхвалений

С утра пораньше весь букет

Прослушав заново;

да ладно: всё так пресно —

А это, может быть, и вправду интересно:

Что там за нимфа Ленского с ума

Свела…

А Ленский – как он жаждет

Услышать друга слово!

С каким восторгом хвалит он её,

Красавица, блистательна, чудесна…

(Но так торопится ещё и потому, что уже три дня между ними ничего не было и желание не даёт заснуть.)

Евгения таким не удивишь:

Да в жизни пруд пруди романов этих…

И, надевая тонкие очки

На маску вежливого равнодушья,

В конверсы белые обувшись, он,

Зевая, в сад выходит.

Их там ждут:

В юбке-шортах и босоножках – Ольга,

Татьяна – влипнув в книгу, как обычно.

Почтительный поклон отвесил Ленский.

«О дорогие дамы…» Ольге ручку

Поцеловал, Татьяну чмокнул в щёчку.

Евгений сухо поклонился. «Я в восторге».

Это он-то, который никогда и ни от чего не был в восторге!..

«Мне правда очень приятно», – так сказал он,

Хоть созерцание двух барышень уездных

С худющими голыми ногами,

Потягивающих вяло кока-колу

В садике летнем под жужжанье пчёл,

Под исполинским париком лаванды,

Ничуть его не впечатлило…

Красиво, мило – это правда; но

И это будет солнцем сожжено!

Уединившись в маленькой беседке,

Читает Ленский мадригал соседке

(«Люблю тебя, Ольга, люблю!»),

Евгению же светскости закон

Предписывает развлекать Татьяну.