Текст книги "Простые радости"

Но от Маргарет так дешево было не отделаться.

– Ну да, так у меня тоже бывает, но это не то. Это просто я думаю разные вещи. Ангельские голоса – они другие.

– По-моему, бояться нечего, – сказала Джин, хотя Маргарет и так выглядела совершенно беззаботно.

– Я и не боюсь, – был ответ. – Мне они нравятся. Только иногда они говорят незнакомое слово – вот тогда они меня раздражают.

– Когда ты говоришь “незнакомое слово”, ты что имеешь в виду – слово, которое тебе уже попадалось, но ты не знаешь, что оно значит?

– Нет. Я имею в виду слово, которое я никогда не слышала. Как “Линденбаум”. Или “фаланга”.

Джин чувствовала, как этот разговор выносит ее, словно мутной волной отлива, на неведомые берега. Как можно услышать в голове голос, произносящий слово, которого в твоей голове еще нет?

– Ты для меня слишком умная, – сказала она и вдруг с ужасом поняла, что повторяет фразу своей матери: так она говорила ей или Дорри, чтобы прекратить любой разговор, грозящий принять нестандартный оборот. В детстве это казалось комплиментом, но на самом деле у них перед носом захлопывали дверь; и сейчас она сама делает то же самое.

– Маргарет, мне нравится с тобой разговаривать, – сказала она. – Ты гораздо интереснее, чем большинство моих знакомых взрослых.

– Мама говорит, что я задаю слишком много вопросов.

– Задавать вопросы нормально. Это признак ума. Как же иначе обо всем узнать?

Может быть, это все от одиночества, размышляла Джин. Все-таки ей нужен этот самый кролик или котенок. Она перебрала в уме других известных ей единственных детей; они проводили слишком много времени в обществе взрослых без вредного воздействия братьев и сестер и часто выглядели не по годам развитыми или странными.

Маргарет покосилась на нее, взмахнув ресницами.

– Вы хорошая, – заключила она, и Джин, не привыкшая получать комплименты, почувствовала, что краснеет от удовольствия и неожиданности.

Они дошли до вестибюля клиники; миссис Тилбери как раз выходила из женского туалета, взволнованная и с немного покрасневшими веками. Она заново напудрила только нос, в других местах лицо блестело. На какой-то ужасный миг Джин пришло в голову, что, наверное, она очень тревожилась, не понимая, куда делась Маргарет.

– Простите, вы, наверное, нас потеряли.

– Нет – я только что вышла.

– Смотри, мисс Свинни купила мне журнал. – Маргарет продемонстрировала свою “Девочку”.

– Как мило с ее стороны.

– Вы чем-то расстроены? – спросила Джин, понизив голос. – Ничего не случилось?

– Не обращайте внимания. – Миссис Тилбери так старалась держать себя в руках, что у нее звенел голос. – У меня все в порядке.

– Точно? Вам не было больно?

– Нет, вовсе нет. Все было совершенно безболезненно. Просто я… – Она несколько раз моргнула и помотала головой. – Я такая дурочка. Думала, что все будет решено прямо сейчас.

– О боже, – сказала Джин.

– Но доктор Бамбер сказал, что будет еще много анализов. Все может растянуться на несколько недель или даже месяцев.

– Я должна была вам лучше объяснить, – сказала Джин, подталкивая ее к стоящим в ряд стульям. – Я не поняла, что это срочно.

– Просто я думала, что сейчас все уладится, и на этом все.

– Все немножко сложнее. Мне очень жаль, что вы огорчились.

Миссис Тилбери промокнула глаза изящным носовым платочком.

– Может, вас беспокоит то, что придется ездить в Лондон? Мы, конечно же, возместим все расходы.

Придется пресмыкаться перед брызжущей ядом Мюриэл из бухгалтерии. Она ни единого пенни не сдаст без боя.

– Да нет, не в этом дело. – Миссис Тилбери сглотнула. – Я совсем не против поездок.

– Мне нравится приезжать с тобой в Лондон, мамочка, – сказала Маргарет и стиснула руку матери. – И школу пропускать мне не жалко.

– Доктор Бамбер сказал, что, даже если анализы крови совпадут, это ничего не доказывает. Тогда какой в них смысл?

– Сам по себе анализ крови не докажет, что непорочное зачатие было. Зато если анализы не совпадут, значит, его точно не было. Так что это первый шаг.

– Мне кажется, что вы мне не верите.

– Неважно, верю я вам или нет, – сказала Джин. Вдруг миссис Тилбери начала сомневаться во всем предприятии и ищет предлога, чтобы от него отказаться?

– Мне важно. – В ответе слышался упрек.

– Я не не верю вам. – Это двойное отрицание нельзя было вполне приравнять к утверждению, но она и так зашла дальше, чем собиралась.

Миссис Тилбери кивнула; кажется, к ней вернулось самообладание.

– Простите. Вы совершенно правы. Я просто должна дать докторам делать их работу. Наверное, больницы так на меня действуют. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

– Это так естественно, – сказала Джин, и они пошли обратно к Стрэнду, где разделились: мать и дочь направились на Бедфорд-стрит к мистеру Тилбери, а Джин на Чаринг-Кросс.

К моменту прощания общее настроение вполне восстановилось, но по дороге домой Джин все прокручивала в голове этот разговор, озадаченная и не уверенная, что понимает истинную причину странной нетерпеливости миссис Тилбери.

7

Уважаемая миссис ван Линген!

Надеюсь, вас не смутит, что я связываюсь с вами таким обходным путем.

Это письмо любезно предложила переслать вам наша общая знакомая, миссис Хафьярд; меня интересуют ваши воспоминания о времени, которое вы провели в лечебнице Святой Цецилии с июня по сентябрь 1946 года. Особенно меня интересует все, что вы сможете вспомнить о другой пациентке лечебницы, Гретхен Эдель, которая в тот же период зачала там дочь – событие совершенно неординарное, как вы наверняка согласитесь, и произошло буквально у вас под носом. Если вы можете пролить на это свет или вспомните любую имеющую значение деталь, буду премного благодарна получить ответ на вышеуказанный адрес; или же вы можете позвонить мне в рабочие часы за наш счет.

(Печатая эти слова, Джин ужаснулась, пытаясь себе представить, как она обоснует эти расходы Мюриэл из бухгалтерии.)

Следует добавить, что я провожу свои изыскания с ведома и согласия Гретхен Эдель.

Искренне ваша,

Джин Суинни,

штатный репортер

“Эхо Северного Кента”

8

– Расслабьтесь. Не надо так сильно втягивать живот, а то мерки получатся неправильные.

Джин стояла, руки в стороны, как на кресте, пока Гретхен сновала вокруг нее с портновским сантиметром и вписывала цифры в таблицу рядом со схематическим изображением женского тела, расчерченным линиями вдоль и поперек. Помимо бюста, талии и бедер существовали, очевидно, и другие мерки, без которых не обойтись, если твоя цель – хорошо сидящее платье. От затылка до шеи (сзади); от подмышки до локтя; от талии до колена (спереди); от плеча до плеча (сзади); от подмышки до талии (сбоку); предплечье (обхват).

Джин была рада, что предусмотрительно надела свою наименее древнюю комбинацию – лучшую из никудышных – и прочное белье, которое сейчас утягивало подушку мягкой плоти на животе и врезалось в ляжки.

– Трудно расслабиться, когда так щекотно, – сказала она, вздрагивая, пока сантиметр скользил по шелковистому нейлону.

– Готово. Думаю, у вас четырнадцатый размер, если кое-что подправить.

– Можно и так сказать, – сказала Джин и потянулась за юбкой и блузкой. Несовершенство беглого английского Гретхен сказывалось в первую очередь на тактичности. Они поднялись наверх в комнату, где Гретхен занималась шитьем. В одном углу был портновский манекен в сером атласном вечернем платье, вывернутом наизнанку, сметанном и сколотом булавками. Швейная машинка “Зингер” стояла на краю большого кроильного стола, на котором распростерся отрез набивного ситца; детали выкройки неопределимого предмета одежды из папиросной бумаги были приколоты на места – причудливые абстрактные фигуры, никак, казалось, не связанные с человеческой. Джин посмотрела на Гретхен другими глазами: оказывается, ее работа требует не просто умений, а творчества и мастерства.

Каким-то образом, безо всяких обсуждений, они стали называть друг друга по имени. Слишком уж странно обращаться друг к другу “мисс или миссис такая-то”, стоя в одном белье. Джин была только рада распрощаться с “мисс Свинни”.

Приглашение пришло, когда она была на работе. Говард по просьбе Гретхен позвонил ей в газету. Его голос звучал издалека и нерешительно, и Джин представила себе, с какой неохотой он взялся именно за это поручение.

– Моя жена спрашивает, не захотите ли вы составить нам компанию за чаем в воскресенье. Она что-то упомянула про пошив платья. Будем только мы и Маргарет, ничего официального.

Со времени последней встречи с Гретхен в больнице Джин велела себе строго соблюдать профессиональную дистанцию и избегать любого намека на дружеские отношения, которые повлияли бы на ее способность мыслить здраво и могли бы еще усложнить предстоящий им рано или поздно непростой разговор. Но услышав это запинающееся приглашение, она пошла на попятный и немедленно его приняла.

Надо сознаться, подходящие новые знакомства были слишком редким явлением, чтобы от них отказываться. Ее коллеги в газете были вполне приятной компанией, но только в рабочие часы. Они не общались между собой помимо работы, не считая пятничных вечеров в пабе, из которых Джин себя уже исключила. Старые школьные подруги все замужем и разъехались, а их выходные поглощены семейной жизнью. С одинокой женщиной всем неудобно. А вот чете Тилбери, кажется, она нравится, они даже смотрят на нее снизу вверх, как на влиятельного и значительного человека. Польщенная и очарованная их вниманием, она готова была расцвести и раскрыться в их обществе, стать той интересной женщиной, какой они ее видят. А еще была Маргарет, то ли совершенно обычный ребенок, то ли исключительно, невероятно особенный. Но так или иначе, она пробудила в Джин, казалось бы, надежно похороненные желания.

Приняв приглашение, Джин столкнулась с двумя новыми проблемами: как оставить мать на добрую часть воскресенья и чем ответить в свою очередь. Первая проблема решилась чудесным образом как-то вечером по дороге от врача. Она ехала на велосипеде, а впереди с трудом поднималась в гору, волоча несколько разбухших авосек с продуктами, Уинни Мэлсом, знакомая матери с тех времен, когда она еще ходила в церковь.

Однажды возникли разногласия по поводу ежегодного сбора подарков для бедных детей прихода. Кто-то заявил, что вязаные игрушки, набитые резаными нейлоновыми чулками, это негигиенично. Миссис Суинни, которой нравилось вязать куколок, оскорбилась и в церковь ходить перестала. Она была не особенно верующей, да и службы ей не нравились, так что потеря была невелика.

Джин налегла на педали и поехала рядом с миссис Мэлсом, которая от неожиданности испуганно вскинула голову.

– Здравствуйте. Давайте я вам помогу, – сказала Джин, слезла с велосипеда и освободила сопротивляющуюся женщину от сумок, пристроив одну в корзинку, а две другие – на руль.

– Вы очень любезны, – сказала миссис Мэлсом, которая не сразу опознала Джин и отказалась от мысли, что ее грабят средь бела дня. – Напрасно я купила столько – больше, чем могу унести. Как хорошо, что вы проезжали мимо.

Они вместе пошли вверх по холму, Джин вела велосипед. Миссис Мэлсом жила в одном из викторианских коттеджей на Кестон-роуд, немного дальше, чем Джин. Она вспомнила, что у Мэлсомов имеется дочь Энн, которая, как и Дорри, живет за границей. Боль разлуки когда-то связывала двух матерей – до известного предела. Энн, в отличие от Дорри, регулярно приезжала домой.

– Как дела у Энн? – спросила Джин.

– О, прекрасно. Как раз вчера получила от нее письмо. Она пишет каждые две недели.

– Дорри тоже, – ответила Джин, чтобы не ударить в грязь лицом – скорее ради матери, чем ради Дорри.

Когда-то это так и было, а сейчас, похоже, даже такая мизерная жертва стала для нее непосильной. Светская жизнь в Китале – теннис, коктейли, читка пьес – не оставила места даже для такого скромного акта дочернего внимания. Джин привычно почувствовала, как в ней закипает негодование, и постаралась его подавить. От него одно несварение.

– Я все собираюсь навестить вашу матушку. Слышала от кого-то, не помню от кого, что она уже почти не выходит из дома.

– Да. Она не очень твердо держится на ногах. Потеряла уверенность.

Эту часть правды можно было сообщать посторонним, не испытывая неловкости.

– Может, она будет рада гостям?

– Будет. – Джин пришлось постараться, чтобы в голос не прокрались нотки отчаянного желания. – Ей бывает немного одиноко в исключительно моей компании.

– Может быть, мне заскочить в выходные?

Внушить миссис Мэлсом, что идеальное время – воскресенье днем, удалось почти без маневров. Джин оставалось только осторожно преподнести этот план матери – она может возмутиться, что к ней пытаются приставить няньку. О своих собственных намерениях она решила не упоминать, пока визит Мэлсом не будет утвержден.

Самым благоприятным моментом для такого разговора был конец четверга, вечер мытья головы. Пока матери приводили в порядок волосы, она была сама покладистость и благодарность. Мать нагнулась над раковиной, а Джин втирала ей в волосы шампунь “Сансилк” и смывала пену водой из кувшина. Потом она уселась на кухне с наброшенным на плечи полотенцем и пакетом бигуди на коленях. С мокрыми волосами она выглядела совсем древней и беззащитной, и в ней едва можно было различить женщину. У Джин защипало в глазах от нежности, когда она провела расческой по почти голому черепу матери и приняла решение быть добрее.

– Встретила на днях миссис Мэлсом, – сказала она, подняла прядь волос и накрутила их на розовые нейлоновые бигуди. – Шпильку.

Мать передала ей шпильку и слегка поморщилась, когда Джин слишком туго натянула волосы.

– Она сказала, что собирается навестить тебя в воскресенье.

– Неужели? Интересно, что ей нужно.

– Ничего ей не нужно. Бигуди. Она просто хочет тебя проведать.

– Что ж, сама с ней будешь разговаривать. Мне нечего сказать.

Все пошло не так, как надеялась Джин.

– Уж тебе найдется, что сказать. Шпильку. Она не меня хочет видеть.

– Не знаю с чего бы. Мы с ней сто лет не виделись. Ай!

– Прости. Теперь дай желтую.

Мать порылась в пакете и передала наверх желтую. Желтые бигуди были потолще, со щетиной подлиннее и держались как нельзя лучше.

– Когда-то мы были вполне дружны.

– Именно. Компания пойдет тебе на пользу. Шпильку.

– Вряд ли она придет.

– Придет, конечно. Мы обо всем договорились. Я испеку вам вкусный бисквит. – Она моргнула. Местоимение ее выдало, и мать тут же ринулась в атаку.

– А ты сама где будешь?

– Я… Меня пригласили на чай Тилбери. Желтую, пожалуйста.

– В первый раз про них слышу.

– Я тебе рассказывала. Швейцарка. Я пишу про нее статью.

– В воскресенье? Тебя раньше не заставляли работать по выходным.

– Это светский визит.

– О. Ну что ж, раз так, придется мне одной развлекать миссис Мэлсом.

Они погрузились в молчание, Джин – втайне ликуя, что одержала победу, мать – подозревая, что ее переиграли. Но когда волосы высохли, улеглись аккуратным белым облачком и ее образ был восстановлен, развеселилась и она.

– Очень мило, спасибо, – сказала она, поворачивая голову сначала в одну, а потом в другую сторону, чтобы проверить, как она выглядит в двух ручных зеркальцах, которые Джин ей подставила.

Покончив с мерками, Гретхен извлекла тяжеленный каталог выкроек “Симплисити”, пролистала его до раздела платьев и предложила Джин поглядеть.

Выполненные акварелью иллюстрации изображали причудливую расу неправдоподобно стройных и высоких женщин с утянутыми талиями, укороченным телами и удлиненными ногами, которые завершались игриво оттопыренными пальчиками. Перед лицом этого карикатурного блеска сложно было не упасть духом, и Джин безучастно перелистывала страницы.

– Я мало понимаю в моде, – в конце концов произнесла она. – Выбирайте вы, что-нибудь не слишком сложное.

– Сложное меня не пугает. Его интереснее шить. Но я думаю, что простой крой вам подойдет больше. – Гретхен открыла каталог на странице, отмеченной загнутым уголком. – Думаю, на вас это будет смотреться элегантно.

Это было приталенное цельнокроеное платье с круглым воротом, белым кантом и рукавом три четверти. В изображении художника оно выглядело чрезвычайно элегантно, но, очевидно, на фигуре Джин четырнадцатого размера (если кое-что подправить) будет по-другому. И все же на нее произвело впечатление, что Гретхен, ничего заранее не обсуждая и не зная о ее вкусах, выбрала из этого огромного ассортимента именно то, что она и сама могла бы выбрать и даже, может, носить с удовольствием.

– Да, оно чудесное.

– Только не черное. Слишком сурово. Лучше темно-синее или зеленое.

– Да. Синее.

– Это будет в самый раз, – сказала Гретхен и с оглушительным звуком захлопнула тяжеленную книгу.

Вот только когда у меня будет повод его надеть, подумала Джин.

Спускаясь по лестнице, она не удержалась, заглянула в открытую дверь спальни и с удивлением обнаружила две односпальные кровати рядышком, аккуратно застеленные парными стегаными зелеными с розовым покрывалами. Проход между ними был узкий, не встанешь, но все же это была пропасть. Прежде она никогда не встречала такого у женатых пар – только как альтернативу невозможному разводу. Ее бабушка с дедушкой безрадостно сосуществовали таким манером десятки лет, пока смерть их не освободила, но брак Тилбери не имел ничего общего с их ледяным противостоянием.

В саду Маргарет и ее подружка Лиззи играли в бадминтон, перекидывая воланчик через драную сетку, натянутую между оградой и сливовым деревом. Корт ограничивали клумбы по бокам, альпийская горка в одном конце и грядка в другом.

Там же, среди рядов фасоли, Говард, вооружившись ведром мыльной воды и насосом-распылителем, сражался с белокрылкой. Его пиджак висел на воткнутой в землю лопате. Он был в рубашке с галстуком, как будто для рабочего дня в конторе. Он помахал женщинам, когда они вышли во внутренний дворик, где были расставлены для чаепития стол и три складных стула.

– Ваш сад безупречен, – сказала Джин. – Я посрамлена.

Это была не просто вежливость; на клумбах – параллельных полосах взрыхленной земли – размещались ухоженные кустарники разных цветов, текстур и высоты и аккуратные группки однолетников в полном цвету. Края лужайки были безжалостно подрезаны; лук-порей и капуста на грядке росли прямыми рядами через идеально равные промежутки.

Джин подумала, что в этой строгой упорядоченности есть своя красота. Она и сама была добросовестным садоводом, но никогда не достигала таких результатов за те несколько часов в неделю, которые удавалось урвать на садовые работы. Все время, кажется, уходило на борьбу с хаосом, тут уж не до изысков.

– Это все Говард, – сказала Гретхен. – У нас очень четкое разделение обязанностей. Я – по дому, он – в саду.

– А я и там, и здесь, – сказала Джин. – И везде, боюсь, не на высшем уровне.

Сейчас она не могла вспомнить, что она раньше рассказывала – и рассказывала ли вообще – о своей домашней ситуации, поэтому упомянула о том, как благодаря удачному вмешательству миссис Мэлсом ее визит стал возможен.

Гретхен ужасно расстроилась.

– Я и представить себе не могла, что все так сложно, – сказала она. – Естественно, мы бы с радостью пригласили и вашу маму.

– Очень мило с вашей стороны, но иногда приятно улизнуть одной.

– Разумеется. А что, ваша мама настолько слаба здоровьем, что ее даже ненадолго нельзя оставить?

– Она не то чтобы тяжело больна, но почти никогда выходит из дома. Когда я на работе, с ней все в порядке, потому что она понимает: это необходимо. Но все остальное время… Она никогда не говорит буквально: “Не уходи, не оставляй меня одну”, все не так прямолинейно. Но если я где-то развлекаюсь без нее, я чувствую себя виноватой.

– Но она же наверняка не против того, чтобы вы хорошо проводили время?

– Мне кажется, такого понятия для нее не существует. По крайней мере с тех пор, как умер мой отец.

Что-то она разговорилась, это не для застольной беседы. Ну и ладно.

– Мать слишком стара для перемен. Сейчас для нее важнее всего в жизни удобства, заведенный порядок и маленькие радости вроде лакомств. – На мгновение Джин ужаснулась: не себя ли она описывает.

– От распорядка может быть много пользы, – сказала Гретхен. – Особенно когда пытаешься вести хозяйство. Но он должен быть – она развела руками – elastisch[2]2
  Эластичный (нем.).


[Закрыть].

Джин рассмеялась:

– Портновская метафора.

Этот разговор что-то всколыхнул у нее в памяти. Габардин! Она понизила голос.

– На днях Маргарет рассказывала мне про ангельские голоса. Я немного растерялась.

Гретхен улыбнулась.

– Может, и нет в этом ничего особенного? У детей такое воображение.

– У меня такого не было, – сказала Джин.

– Но для меня Маргарет и сама по себе чудо, так что я ничему не удивляюсь.

– Понимаю. Просто хотела убедиться, что она это с вами обсуждала.

– Мне показалось, что тревожиться не о чем. Эти голоса вроде совсем безобидные.

– А мысль об ангелах сама пришла ей в голову, или вы ей подсказали?

– Я, – созналась Гретхен. – На душе спокойнее, когда думаешь, что голоса приходят с неба.

– Идея ангела-хранителя очень привлекательна, – согласилась Джин.

Она почувствовала что-то похожее на зависть к тем, кто может верить в такую утешительную чепуху.

– Это почти как воображаемые друзья, а они у всех нас были. Я решила не волноваться, раз Маргарет это не смущает. – К ней на руку приземлилась оса, и она согнала ее розовым полированным ногтем.

– Какая вы спокойная и рассудительная, – сказала Джин.

– Я уверена, что она это перерастет, но спасибо, что рассказали мне. Я бы не хотела, чтобы у нее были от меня секреты.

– Материнство – настоящее минное поле.

– Этого я пока не заметила, – сказала Гретхен. – Говорят, все самое сложное впереди.

Они взглянули на сад, где Маргарет и Лиззи гонялись за подхваченным ветром воланчиком. Их тоненький смех звенел, как колокольчик. Вскоре девочки выбились из сил, сдались и, тяжело дыша, повалились на траву. Трудно было представить, что эти невинные личики может что-нибудь омрачить.

Гретхен извинилась и пошла в дом за чаем. Увидев, что Джин осталась одна, Говард прервал свои огородные труды и подошел к ней с корзиной только что собранного ревеня, свеклы и салата. Он было позволил себе ослабить галстук и расстегнуть верхнюю пуговицу, но сейчас торопливо ее застегнул, испачкав воротник землей.

– Хотите что-нибудь взять с собой? – спросил он и положил корзину к ее ногам. – У нас кое в чем образовались излишки.

– С удовольствием, – сказала Джин. – Я очень неравнодушна к ревеню.

Урожай выглядел до неприличия образцовым; некоторые стебли были темно-розового цвета и толщиной с ее запястье. В нее вселился дух озорства, и она сказала:

– Первый раз в жизни вижу человека, который работает на грядках в рубашке и галстуке.

Он на секунду смутился, а потом улыбнулся.

– Ну, мне кажется, что такая официальная одежда дает понять слизнякам и белокрылкам, кто тут хозяин.

Как раз в этот момент в дверях появилась Гретхен с нагруженным подносом и услышала их разговор.

– Говард – единственный известный мне человек, который в пиджаке и галстуке ходит на пляж, – сказала она, когда он бросился вперед, чтобы освободить ее от опасно заскользившего чайника.

Он стойко перенес женские насмешки, лишь снисходительно пожал плечами.

– Зато мне не приходится лишний раз принимать решения, – сказал он.

Гретхен поставила поднос на стол, расправила кухонное полотенце и зажала его под подбородком, так что верхняя часть тела оказалась закрыта.

– Так, какого цвета у меня сегодня блузка?

Говард растерялся.

– Розовая? Белая? Наверняка очень красивая, независимо от цвета.

Гретхен откинула полотенце, и взглядам открылась лимонно-желтая блузка.

– Теперь вспомнил, – сказал пристыженный Говард. – Мисс Суинни подумает, что я чудовище.

– Уже Джин, – сказала Гретхен. – Мы больше не соблюдаем формальности.

К столу подошли Маргарет и Лиззи. Стульев было только три, поэтому они уселись на крыльце на подушках с тарелками на коленях.

– Это новый чайник? – спросила Маргарет.

– Нет, не новый. Он довольно старый – вообще-то старше тебя, – сказала ее мать и принялась разливать чай.

– А я его никогда не видела.

– Мы его достаем, когда приходят гости, – сказала Гретхен.

Значит, не совсем покончили с формальностями, подумала Джин.

– Но у нас не бывает гостей, только двоюродная бабушка Эди, и ей наливают из коричневого.

– Откуда ты знаешь, бывают у меня гости или нет? Ты ведь целыми днями в школе.

Маргарет опешила. Очевидно, ей даже в голову не приходило, что с мамой может происходить что-нибудь интересное в ее отсутствие.

– Как только твоя мать не развлекается, когда ты не путаешься под ногами, – сказал Говард. – Только проводит тебя в школу, как сразу щелкает каблуками, раз! – и появляются лучшие чайники.

– Ты это понарошку, – сказала Маргарет. – Пока я в школе, мама не делает ничего.

Это заявление было встречено всплеском негодования со стороны женщин и раскатистым смехом Говарда.

– Ну раз я целыми днями ничего не делаю, значит, я не испекла этот Sachertorte[3]3
  Торт “Захер” (нем.).


[Закрыть], и ты не захочешь кусочек. – Гретхен отрезала по большому куску Джин и Лиззи и со вздохом отложила лопатку. – Какая жалость.

– Я имею в виду, что ты не делаешь ничего интересного. – Маргарет захлопала длинными ресницами. – Потому что ты занята, печешь лучший во всей Англии “Захер”.

– То-то же, – сказал Говард и отрезал еще три куска.

Они ели в благодарном молчании. Наконец Джин сказала:

– В жизни не пробовала ничего восхитительней.

У нее не было ни времени, ни таланта для затейливой выпечки, и ее пристрастие к сладкому удовлетворяли молочные ириски, запас которых был припрятан в ее комнате, и ложка патоки в утренней овсянке.

Но этот торт был совершенно особенный – плотнее, чем бисквит, зернистее, чем кекс, с восхитительной ореховой сладостью и горечью темного шоколада. Помимо торта были маленькие меренги с начинкой из кофейного крема и дробленого фундука и несколько ломтей темного сухого хлеба с тоненьким слоем сливочного масла. Хлеб понравился Джин меньше, но она послушно съела и его.

Когда чаепитие закончилось, девочки возобновили игру в бадминтон, умоляя взрослых составить им партию на четверых. Ветер улегся, ни листочка не шелохнулось. Сад мерцал в дневном зное.

– Я с удовольствием сыграю, – сказала Джин, любившая, как бывший сорванец, все виды спорта.

Она сбросила туфли, чтобы пощадить траву, которая с начала сезона уже понесла некоторый урон и по обеим сторонам сетки была местами вытоптана.

– Говард, давайте вы с Лиззи сразитесь с Джин и Маргарет? – предложила Гретхен. – Ты знаешь, что я безнадежна. Со мной никто никогда не хочет играть в паре.

– Пойдем, Лиззи, – сказал Говард, поднимая одну из свободных ракеток и стуча ребром ладони по струнам. – Не думайте, что, раз вы гостья, вас пощадят, – сказал он Джин и нырнул под сетку. – В этом доме победа превыше всего.

– А нам и не нужны никакие поблажки, правда, Маргарет? – ответила Джин, и девочка серьезно закивала головой.

Она почувствовала какую-то необъяснимую легкость. В последний раз она играла много лет назад, но те, кто когда-то умело орудовал ракеткой, не утрачивают навыка, и всего через несколько раундов рука сама вспомнила ритм взмахов и деликатное движение, которое нужно, чтобы послать воланчик через сетку и не дальше.

Говард, по-прежнему в рубашке и галстуке и вообще не похожий на спортсмена, оказался на удивление ловким и проворным игроком и непринужденно отбивал лучшие подачи Джин с задней части площадки, пока Лиззи охраняла сетку. Джин отметила, что он играет по-джентльменски, никогда не теснит партнершу и не перехватывает ее подачи, не зарабатывает легкие очки, посылая мощные удары Маргарет – самому слабому игроку. И в то же время он не проявлял высокомерия и не поддавался: за каждое очко им приходилось побороться. Гретхен положила ноги на свободный стул и читала журнал, время от времени отрываясь, чтобы выкрикнуть что-нибудь ободряющее или рассудить спорный вопрос.

– Грядка – это аут!

– А если воланчик попадет на лист ревеня, который немножко свешивается над травой?

– Все равно аут.

– Так нечестно!

Джин то и дело поднимала глаза, видела сквозь пелену пота, как Говард смеется над ее усилиями, когда гоняет ее из угла в угол, и ее решимость одержать победу удваивалась. Каждая команда выиграла по одной игре, но перед решающим матчем Лиззи вспомнила, что ей надо вернуться домой к пяти, то есть уже минут десять как, чтобы поехать в Бекслихит навестить бабушку с дедушкой.

– Ну еще разочек, – заныла Маргарет, как все дети неутомимая в получении удовольствий.

– Придется отложить до следующего раза, – сказал Говард, когда все четверо пожимали друг другу руки через сетку. – Но, по-моему, ничья – единственный справедливый результат.

Его рукопожатие было кратким и деловым, но все равно Джин как будто ударило током.

– Вы хорошо играете, – сказал он ей. – Наверное, тренируетесь.

– Не играла со школы, – ответила она. – Я и забыла, как это здорово. И изнурительно.

Она осознавала, что ее лицо пылает, а лоб блестит от пота. Хлопчатобумажная блузка намокла и прилипла к спине. Она с досадой откинула с лица липкую прядь волос тыльной стороной руки. Ей было видно, как во дворике Гретхен, свежая и элегантная в лимонно-желтом, разливает по стаканам воду жаждущим игрокам из хрустального кувшина – его, без сомнения, тоже достали специально для гостей.

– Надо будет как-нибудь устроить матч-реванш, – говорил Говард.

Она приняла это за обычную вежливость, но Маргарет тут же воодушевилась.

– Да. Завтра после школы.

Взрослые рассмеялись, понимая, что жизнь не может быть устроена так спонтанно и беззаботно.

– Мисс Суинни не станет опять приезжать завтра, только чтобы тебя развлечь, – сказал Говард и потрепал девочку по волосам.

– Откуда ты знаешь? Ты же ее не спросил!

– Потому что у нее есть своя собственная жизнь.

Вообще-то Джин мало чего так хотелось, как играть в бадминтон с Говардом и Маргарет.

– Но вы же взрослые. Вы можете делать что хотите.

– Да с чего ты взяла, что взрослые могут делать что хотят? – спросил ее отец, удивленно глядя на нее. – Уж точно не от меня и не от матери.

– Никто ими не командует все время, – сказала она. – Они сами всеми командуют.

Как бы в подтверждение этого тезиса, боковая калитка загрохотала, и появилась кипящая от раздражения мать Лиззи в поисках заблудшей дочери.

– Уговор был в пять часов, юная леди, – сказала она и постучала по наручным часам, пока Лиззи шла к ней по саду, втянув голову в плечи.

– Вот об этом я и говорю, – прошипела Маргарет, когда гостям помахали на прощанье.

– Да, момент был выбран неудачно, – рассмеялась Джин. – Но взрослым нельзя делать, что они хотят, никогда или почти никогда.

– Есть такая вещь, называется Долг, – объяснил Говард.