Текст книги "Простые радости"

10

На Чаринг-Кросс случилось какое-то происшествие, и там царила полная неразбериха. Был час пик, в здании вокзала собрались толпы. Все вглядывались в табло отправления – оно отказывалось показывать номера платформ – и ожидали объяснений громкоговорителя, который загадочно молчал. Люди начали терять терпение, снаружи у стоянки такси выстроились очереди. Раз в несколько минут метро извергало свежую порцию пассажиров, которые тут же присоединялись к толпе. Пошел слух, что на “Лондон бридж” кто-то упал на рельсы; поезда оттуда задерживались.

– Если кто-нибудь прыгает под поезд, машинист получает выходной, – с апломбом сообщила своей спутнице женщина, стоявшая перед Джин.

– А я и не знала, – был ответ.

– Они не любят об этом распространяться, – сказала первая, заглушая речь громкоговорителя, который только что ожил, потрескивая.

Идиотка, подумала Джин и сжала зубы. Ее всегда выводило из себя, когда люди невозмутимо изрекали полную чушь. А теперь она еще и объявление пропустила.

– Что такое? Что сказали? – переспрашивали люди своих соседей справа и слева.

Толпа у табло отправлений – платформа 4, поезд на Рамсгейт – заколыхалась и подалась вперед, засасывая даже тех, кто совершенно не собирался в Рамсгейт.

Джин отступила на несколько шагов, чтобы не попасть в общий поток, размышляя, сообразит ли ее мать разогреть оставшиеся со вчерашнего дня полтарелки цветной капусты с сыром или будет ждать ее появления, беспомощная и голодная, и вдруг заметила впереди знакомую фигуру. Мужчина пытался прикурить сигарету, не выпуская из рук портфеля и букета желтых роз.

– Говард! – окликнула она, пробираясь к нему сквозь толпу.

– Приветствую, – сказал он, попытался приподнять шляпу той рукой, которая все еще сжимала зажигалку, и чуть не спалил поля.

Он пристроил портфель между ног, а букет роз подмышкой, и только после этого смог вытащить сигарету изо рта и отогнать дым от слезящихся глаз. Джин засмеялась. Его неуклюжесть как-то ободряла и даже почти ей льстила.

– Видели? – Он кивком показал на табло, где постоянно высвечивалось слово “задерживается”. – Не знаете, в чем там дело?

– Ничего официального я не слышала. Люди говорили, что кто-то упал на рельсы, но это, скорее всего, ерунда.

– Они же не могли упасть на все рельсы сразу, – рассудительно заметил Говард. – Какие-то направления должны работать. Вам, наверное, нужен поезд на Хейс?

– Да. Или можно до Орпингтона и оттуда на автобусе, но тогда я очень опоздаю. Мать будет с ума сходить.

– Постойте здесь, а я пойду найду какого-нибудь сотрудника, – сказал Говард и направился к кассам, которые уже осаждали возмущенные пассажиры.

У Джин от каблуков заболели ноги. Она не без зависти подумала про красные кожаные шлепанцы Марты Кэмкин; интересно, а сама она когда-нибудь смогла бы так выглядеть? Вызывало восхищение то, как Марта одиноко существовала в этой сомнительной квартирке, трудясь над произведением искусства, которым могла бы гордиться. Хоть Марта этого и не говорила, Джин не сомневалась, что она не продала и даже не выставляла ни единой картины.

Наконец громкоговоритель откашлялся, и жестяной голос сообщил о том, что со второй платформы на Сидкап отправится задержавшийся поезд. В ответ в вестибюле началась давка: счастливчики понеслись на поезд, сшибая оставшихся. Джин огляделась в поисках Говарда, гадая, услышал ли он объявление, но его нигде не было. Она как раз размышляла, пойти ли за ним к кассам, чтобы предупредить, что его поезд подали, и рискнуть окончательно его потерять, и тут увидела его. Он, петляя, двигался в ее сторону против потока, извиняясь, когда кто-нибудь толкал его локтями или натыкался на букет.

– Пришел ваш поезд, – сказала Джин, когда он, слегка помятый, добрался до нее. – Лучше поторопитесь.

– Я вас здесь не брошу, – запротестовал он. – Вы можете застрять на многие часы. Оказалось, что кто-то действительно прыгнул на рельсы между “Лондон бридж” и Ледиуэллом. Из-за этого задерживаются поезда на Хейз.

– Со мной все будет в порядке, – сказала Джин. – Дождусь Орпингтонского поезда, а потом сяду на автобус.

При мысли о таком крюке, который вдвое увеличит время пути, у нее упало сердце. Придется звонить матери, предупреждать ее.

– Давайте вы сядете со мной на сидкапский поезд, а потом я отвезу вас домой. У меня на станции машина, – сказал Говард.

– Да нет, ну что вы.

– Давайте-давайте, – настаивал он. – Не могу же я вас здесь бросить. Гретхен мне этого никогда не простит.

Официальное разрешение Гретхен, пусть даже предполагаемое, как будто придало всему предприятию неотвратимость, и Джин поспешила за Говардом сквозь толпу ожидающих, уворачиваясь и спотыкаясь, на платформу 2, где проводник уже шел вдоль поезда, захлопывая двери. Почти все задние вагоны были забиты, пассажиры стояли, придавленные к окнам. В конце концов какой-то проводник сжалился над ними и придержал им дверь, вынудив пассажиров внутри с ворчанием сдвинуться еще теснее.

Говард пропустил Джин вперед, потом запрыгнул сам; поезд дернулся и поехал неровными рывками, как будто его тянули на резиночке, с оглушительным свистом. Их глаза скользнули к букету роз, теперь уже безнадежно поникших и потрепанных, и оба рассмеялись.

– Боже мой, – сказала Джин, не в силах подавить смешок. – Вид у них неважный. Они предназначались для особого случая?

– Нет, ничего такого. Я просто купил их сегодня утром в Ковент-Гарден ни с того ни с сего. Придется завтра повторить порыв – у этих уже ни малейшего шанса.

Везет же Гретхен, подумала Джин, ее муж ни с того ни с сего, в четверг, приносит домой цветы. Пассажиры ехали с каменными лицами; кто-то был недоволен, что приходится стоять, кто-то чувствовал вину за то, что сидит, и раздражение оттого, что не может спокойно этим наслаждаться, когда ним нависают.

– Если бы только у меня было место, я бы его вам уступил, – сказал Говард немножко слишком громко, а может, в самый раз, потому что молодой человек, сидевший на среднем месте, с обреченным видом поднялся на ноги и кивнул Джин.

Она бы лучше осталась, где была, рядом с Говардом, но ей не хотелось обижать молодого человека, который и так уже засмущался от своей запоздалой галантности. К тому же, когда он встал, стоять стало негде, и ей ничего не оставалось, кроме как с извинениями протиснуться мимо него, перешагивая через переплетение ног, и занять его место. Окна по обе стороны были мутными от сажи, и ветка была незнакомая, так что Джин понятия не имела, где они. Мимо проносились высокие викторианские дома с узкими огороженными задними дворами, одну улицу не отличить от другой. Она порылась в сумке в поисках какого-нибудь занятия – женщина рядом терпеливо вязала крючком, на коленях подпрыгивал клубок – и заметила конверт для Гретхен. Можно передать его через Говарда и сэкономить на марке. Она достала блокнот и принялась скорописью записывать отчет о встрече с Мартой. В Хизер-Грин стало посвободнее, и Говард переместился на сиденье напротив Джин. Он достал из портфеля номер “Таймс”, сложил его маленьким прямоугольником для экономии места и, казалось, полностью погрузился в кроссворд. Но каждый раз, когда Джин поднимала глаза, он смотрел на нее безо всякого смущения и слегка ей улыбался или поднимал брови, как бы сетуя на длину и неудобство путешествия. Со временем они остались в вагоне одни, и, закончив свои записи, Джин пересела к нему, чтобы посмотреть, как он продвинулся с кроссвордом.

– Вы ничего не отгадали! – возмутилась она. – Все клетки пустые!

– У меня нет ручки, – ответил Говард с достоинством. – Я разгадывал в уме. Когда доберусь до дому, заполню все на раз! – И он щелкнул пальцами.

Джин взглянула на него скептически и протянула ему свою шариковую ручку. Он нахмурился и начал очень быстро писать, прикрывая страницу от ее любопытных глаз. Через мгновение он отложил газету со словами “Готово!”. Она потянула ее к себе и обнаружила, что он заполнил клеточки словами:

Она расхохоталась.

– Вот мы и на месте, – сказал он, когда поезд подъехал к вокзалу Сидкапа и рывком остановился, отбрасывая их назад на сиденьях. – Надеюсь, вы не слишком опоздаете.

– Мать знает, что я сегодня в городе, но все равно тревожится, если я хоть немного задерживаюсь.

– Вы живете вдвоем? – поинтересовался Говард, выводя ее из здания вокзала на примыкающую к нему улицу, где он оставил “вулсли”.

– Да. Вдвоем. Моя сестра Дорри живет в Кении, а отец умер в войну. Как многие.

– Вам от этого не легче, – сказал Говард.

Обычно Джин умело отражала вопросы личного характера и уводила разговор в безопасное, нейтральное русло. Но в укрытии автомобиля было так тихо, и можно было разговаривать, не глядя друг другу в глаза, и от этого она позволила себе нехарактерную откровенность. Вообще-то едва ли пристало поверять свои секреты Говарду, но он такой благоразумный и надежный и наверняка посочувствует – и она не смогла сдержаться.

– У меня это прозвучало так, как будто он герой. Но нет. Он бросил мать, как только началась война. Я думаю, что у него случился какой-то срыв. Он воевал в первую войну и выжил. А когда оказалось, что все опять сначала, для него это было слишком.

– Мне кажется, что-то похожее чувствовали многие ветераны Великой войны, – сказал Говард. – Столько напрасных жертв…

– Да, но еще он встретил другую женщину. На самом деле он поэтому и ушел. Просто взял и сбежал. Мне кажется, их брак уже не был счастливым, их держало вместе чувство долга.

Сейчас Джин не могла вспомнить, видела ли она когда-нибудь хоть какие-то физические проявления нежности – чтобы они держались за руки или целовали друг друга, когда отец приходил с работы, – даже до разрыва. Она считала, что это нормально и так устроены все браки, пока не заметила, что у ее дяди с тетей в Харрогейте все по-другому: он называл жену лапушкой и при каждом удобном случае тянул ее к себе на колени или клал ей руку на талию; а то и выше, если думал, что их никто не видит.

– Возможно, он не ушел бы, если бы не война. Мне кажется, он почувствовал, что уже израсходовал все свое везение в первую войну, и захотел ухватить свой последний шанс на счастье. И в общем-то оказался прав. Это действительно был последний шанс.

– У него хотя бы был выбор, – сказал Говард. – А у вашей матери не было.

– Да, в том-то и дело, – сказала Джин. Вся ее сдержанность растаяла от его теплого, сочувственного здравомыслия. – Ее просто поставили перед фактом. И все равно она чувствовала ужасный стыд и вину, как будто она виновата в том, что не смогла удержать мужа.

– Она с вами когда-нибудь про это разговаривала?

– Нет, это невозможно. Она не могла говорить о личном. Но мне все было понятно, она так устроена. Весь смысл ее жизни состоял в том, чтобы быть женой и матерью.

Они остановились у светофора на Кройдонской дороге и успели быстро друг другу улыбнуться – Говард с пониманием, Джин с благодарностью.

– И тогда она оперлась на вас?

– Да. Всем своим весом. В ней нет ни капли независимости – так ее воспитали. Столько пишут про выносливых женщин, которые в одиночку растят пятерых детей, и берут белье в стирку, и сами режут своих свиней, и все такое. А она вот не из таких. Потом он погиб при воздушном налете, а она еще даже не успела свыкнуться с мыслью, что он от нее ушел. То есть он как бы два раза ее бросил. У нее не было возможности выяснить с ним отношения, и она даже не могла его оплакивать как вдова, потому что все знали, что он ее уже бросил.

Джин подумала, что это было тяжелее всего. Мало того, что она и так потеряла все – мужа, будущее, пенсию, – она лишилась даже сочувствия, которое ей причиталось.

– И с тех пор о ней заботитесь вы?

– Более или менее. Было ясно, что одной из дочерей придется взять это на себя. Кто первая выйдет замуж, та и вырвется. Получилось у Дорри.

Упоминание о сестре, как всегда, вызвало смесь противоречивых эмоций, в основном злость и зависть, но еще мощный прилив любви и горечь от того, что между ними такое расстояние. Она коротко описала Говарду, как Дорри живет в Китале, стараясь не слишком выдать свое ощущение несправедливости.

– И ее покинули снова, – заметил он. – Для вашей матери это, должно быть, стало ударом.

– Да. И то, что она не видит внуков. Еще один удар.

– А вы встречались с отцом с тех пор, как он ушел?

– Один раз. Я пришла к нему на работу попросить денег. Он занимался оптовой торговлей фруктами в Ковент-Гарден, но все запустил и погряз в долгах. Ему было ужасно стыдно, и он изо всех сил просил прощения. На это было тяжело смотреть – раньше мы всегда отлично ладили. Он сказал, что по-прежнему любит нас с Дорри, но мы уже взрослые, а он встретил другую, вот и все. Он отдал мне все наличные, какие оказались в конторе, – он собирался отнести их в банк. Там было немного. Фунтов двадцать.

– Какая грустная история, – сказал Говард. – Мужчины бывают такие эгоисты.

– И все же в предыдущие двадцать лет или около того они казались счастливыми. По крайней мере мне. Но кто знает, что на самом деле происходит в браке?

– Действительно, кто?

Джин взглянула на него, но он не отрываясь смотрел на дорогу с непроницаемым выражением лица.

– И большинство мужчин не эгоисты. Мой дядя оплатил свадьбу Дорри и помог нам купить домик в Хейсе. Я считала, что там, где ее никто не знает, мама сможет начать с чистого листа. Ей было ужасно стыдно, что ее бросили; ей вечно казалось, что люди в Джипси-Хилле обсуждают ее и жалеют.

Но как-то раз – мы жили в новом доме около месяца – мы пошли в кино, и какая-то женщина в очереди остановила нас и поздоровалась. Наша бывшая соседка, которая поселилась за углом от нас. Она просто проявила дружелюбие, но для мамы это была катастрофа; она почти совсем перестала выходить из дома.

Говард покачал головой.

– А дядя все еще помогает?

– Он живет в Харрогейте, это неблизко. Раньше мы каждый год приезжали к ним в отпуск, а сейчас у него неважно со здоровьем. Но мы справляемся. На самое необходимое моего жалованья хватает. А он до сих пор посылает почтовые переводы на дни рождения и Рождество.

Джин вдруг стало неловко, что она заговорила о деньгах, полное неприличие. И все же по сравнению с предыдущими откровениями это сущий пустяк. Она прекрасно понимала, что рискует, так свободно облегчая душу, но облегчение было настолько велико, что пожалеть не получалось.

– Я никогда ни с кем про это не говорила. Простите, что меня так занесло.

– Пожалуйста, не нужно извинений. Если вы чувствуете, что можете со мной поговорить, это честь для меня.

Оба уставились перед собой, как будто торжественно заявили о дружбе, не обменявшись при этом и взглядом. Это было бы слишком.

– Только что вспомнила, у меня есть кое-что для Гретхен, – сказала Джин, достала из сумки конверт и положила его на панель управления. Это как будто рассеяло чары и увело беседу в подобающее русло – Гретхен, Маргарет, статья, работа. – Сегодня я встречалась с ее подругой по Святой Цецилии. Она попросила меня передать ей маленький подарок.

– Как трогательно, – сказал Говард. – Ей будет очень приятно.

Когда машина подъехала к дому, мать Джин вела наблюдение из окна – бледная призрачная фигура в неосвещенной комнате.

– Тебя опять привез этот мужчина, – заметила она, когда дверь захлопнулась. – Я думала, ты собиралась в Челси.

– Я оттуда. Посмотри, что я тебе привезла. – Джин вручила ей сумку из “Питера Джонса” и улыбнулась, когда мать заглянула внутрь и как ребенок обрадовалась обновке.

– Ночная сорочка. Как раз то, что мне нужно. Умница! – Она приложила ее к себе, вытянула ногу и встала в позу, как будто демонстрируя бальное платье.

– Очень элегантно, – сказала Джин. – Сегодня ночью ты запросто станешь самой нарядной особой в доме.

– А себе ты купила что-нибудь хорошенькое? – спросила мать, но тут же ее лицо омрачила тень тревоги. На две обновы не хватило бы денег.

– Ой, мне ничего не нужно, – сказала Джин, все еще чувствуя себя какой-то растерянной и беззащитной после разговора с Говардом, и при этом до странности воодушевленной. – В любом случае Гретхен шьет мне новое платье, так что скоро я буду выглядеть вполне прилично.

Чувство эйфории не покидало Джин и во время поедания разогретой цветной капусты с сыром, и во время мытья головы, и дальше, вплоть до того, что Джин даже предложила почитать вслух библиотечную книжку “Моя кузина Рейчел”. Давно у них не было такого нежного и мирного вечера.

11

Дорогая Дорри!

Я знаю, что у нас не принято дарить подарки, но на днях, проходя мимо антикварного магазина в Челси, я увидела этот изящный маленький портсигар и подумала о тебе. Я заверну его в папиросную бумагу, и, надеюсь, он пройдет через таможню в целости и сохранности.

Мы обе в порядке. Больше новостей нет.

С любовью, Джин

Дневник Элис

12 июля 1946 года

М устроила сегодня небольшую сцену. До чего же она любит драматизировать. Мы надеялись, что противомалярийные препараты помогут там, где не справились ни антибиотики, ни инъекции и диеты. Но она ревела от боли. Возможно, было бы лучше, будь у нее собственная палата, но мы думали, что компания пойдет им всем на пользу.

Сегодня днем пришла ее мать и принесла гостинец от каких-то состоятельных прихожан – сумку с четырьмя мандаринами. Никто много лет не видал такого угощения. Сестра Мария Горетти выразила надежду, что М поделится с остальными девочками. Она сделала это из лучших побуждений, хотя порой бывает резковата. М сказала: какого черта, даже и не подумает. Б никогда ни черта не делится. Сестра МГ попыталась (возможно, опрометчиво) отобрать сумку, она порвалась, и мандарины раскатились по полу. М обозвала ее ужасным словом. Сестра МГ удалилась в возмущении, сказав, что все равно М не сможет их очистить своими забинтованными руками, и уж, конечно, никто не станет ей помогать, раз она вела себя так эгоистично и неблагодарно и вдобавок сквернословила. Когда на дежурство заступила сестра Фил, мандарины все еще лежали на полу; она положила их М на тумбочку.

13 июля

За ночь мандарины съели. Видимо, их почистила Г. Полагаю, что они поделили их между собой, пока остальные две девочки спали. Какая неожиданная дружба.

М обделалась – без сомнения, намеренно, – чтобы наказать сестру МГ, которой пришлось ее мыть. Потом М пожаловалась, что сестра МГ грубо с ней обращалась; они теперь заклятые враги. Плохо дело.

17 июля

Б пожаловалась, что М и Г шепчутся по ночам и не дают ей спать. Подозреваю, что бедняжка чувствует себя отторгнутой. Когда я поговорила об этом с М и Г по отдельности, Г тут же попросила прощения. М все отрицала и обвинила Б в том, что она хочет им насолить. Она готова бунтовать, даже не вставая с койки.

Б попыталась заручиться поддержкой К, но К, в дальнем конце палаты, говорит, что ничего такого не замечала. Может быть, из-за механического жужжания “железного легкого” ей не слышно, а может, она избегает конфликтов.

20 августа

Пришлось серьезно поговорить с сестрой Фил. Выяснилось, что она недостаточно бдительна при вечерней раздаче обезболивающих и снотворного. М и Г, видимо, три дня их копили, а потом приняли тройную дозу. На прямой вопрос М ответила, что это была попытка обеспечить себе глубокий безболезненный сон. Когда они пропускали прием лекарств, они отвлекали друг друга от боли, перешептываясь ночь напролет. Это скверная история, и у меня сердце сжимается от их страданий, но М очень много взяла на себя, подвергнув их обеих серьезному риску. Не думаю, что Г – инициатор этой безрассудной затеи, она идет на поводу у М.

28 сентября

Сегодня выписали Г. В ней и не узнать ту девчушку, которую привезли сюда столько месяцев назад в инвалидном кресле, бледную и скрюченную от боли. Она ушла своими ногами, с помощью двух палок, и отдельно поблагодарила каждую сестру. Она очень славная девочка, всеобщая любимица. У ее матери слезы выступили на глазах, когда она увидела, как поправилась дочь.

30 сентября

М безутешна без подруги. Б пытается завести с ней разговор, теперь, когда между ними не стоит Г, и она не в меньшинстве. Но М упрямо притворяется, что спит, или кричит через ее голову К. Это любопытно – я часто наблюдаю, как появление новенького или чье-либо отбытие нарушает равновесие в палате, даже если сам этот человек покладистый и ничем не выделяется.

Больница Чаринг-Кросс

Агар-ст.

Лондон W1

Июль 1957 г.

Уважаемая мисс Суинни,

Пишу, чтобы сообщить вам, что в результате предварительных анализов крови Матери А и Дочери установлено, что у обеих группа крови A1 резус фенотип cdecde, а результат дальнейших более детальных исследований показывает полную идентичность групп крови – см. приложенную таблицу.

Поэтому нам очень хотелось бы приступить к следующей стадии нашего исследования, и мы будем благодарны, если Мать А и Дочь повторно явятся в корпус больницы Чаринг-Кросс на Агар-стрит 12 июля в 9.30 утра для дальнейших анализов.

Искренне ваш,

Сидни Ллойд-Джонс

Дорогая Джин!

Я очень продвинулась в работе над вашим платьем и хотела спросить, не приедете ли вы на примерку в эти выходные в любое удобное для вас (и вашей матери) время. Может быть, вы позвоните Говарду в магазин, чтобы договориться о времени?

С наилучшими пожеланиями,

Гретхен