Текст книги "Дневник жертвы"

Глядя на нервного, раздраженного Годфри, Кларисса думала, что он похож на Румпельштильцхена[3]3
  Румпельштильцхен – злобный карлик из одноименной сказки братьев Гримм.


[Закрыть]. Мистер Харкер, его адвокат, говорил с едва заметным ирландским акцентом; его тонкое лицо излучало доброжелательность и даже как будто сочувствие.

– Я нисколько не сомневаюсь в истинности ваших показаний, – начал он.

Мисс Локер выглядела ошеломленной: чуть наклонила голову, на глазах выступили слезы. Неужели в этот раз на нее никто не будет нападать? Неужели этот человек только что заявил, что верит ей?

– Очень трогательно! – громко прошипела Энни, едва мистер Харкер уселся на место. – Кажется, он полагает, что унылая лекция о ненадежности человеческой памяти – это и есть речь в защиту Годфри.

В ответ Кларисса лишь неуверенно хмыкнула. Она не слышала ни слова из речи мистера Харкера: она была занята тем, что снова и снова проигрывала в голове сегодняшнюю встречу с Рэйфом. Почему он был без куртки в такой холод? Зачем демонстрировал ей свою толстовку, словно какой-то трофей? Эта толстовка явно что-то символизировала, и он определенно хотел, чтобы Кларисса ее заметила.

Она никогда не слышала, чтобы он учился в Калифорнийском университете, или преподавал там, или вообще бывал в Лос-Анджелесе. Впрочем, теоретически все это было возможно. Она знала о нем чрезвычайно мало, и ее это устраивало: она вовсе не стремилась узнать больше. Она была уверена, что эта толстовка несет какое-то послание, расшифровать которое ей пока не под силу. А тем временем он явно упивался собственным могуществом.

Проходя по мосту, Кларисса снова искала глазами наркоманку, но той не было. Только какой-то мужик в костюме цыпленка. Она бросила ему в кружку затертую и чуть надорванную пятифунтовую купюру. Другой наличности в кошельке не было.

До старого кладбища она добралась быстро. Лотти, должно быть, проходила там бесчисленное множество раз, прежде чем они до нее добрались.

Лотти… Это имя звучало ласково и даже немного интимно – так же, как и имя Клари, которым любил называть ее отец. И все же они называли этим именем женщину, с которой были незнакомы и ни разу не разговаривали и по отношению к которой должны были оставаться абсолютно беспристрастными.

Кларисса первая произнесла это имя вслух; оно случайно вырвалось у нее в присутствии Роберта, и тот моментально его подхватил. За два дня у них уже вошло в привычку называть Карлотту Лотти, но по какому-то молчаливому соглашению они никогда не делали этого в присутствии остальных. Это был только их секрет.

Замечала ли она единственное сохранившееся здесь надгробие? Этот серый прямоугольный камень размером с гроб? Выгравированные на камне буквы позеленели от плесени и практически стерлись. Когда-то, много веков назад, на месте кладбища шумел лес. Клариссе здесь очень нравилось; она любила представлять, что на этом кладбище находится источник ее скрытой магической силы, которая когда-нибудь обязательно даст о себе знать.

В середине девятнадцатого века тут похоронили женщину и двух ее дочерей. Одна умерла в месячном возрасте, другая год спустя – в двухнедельном. А через год за ними последовала и мать, который было тогда сорок три. Кларисса всегда представляла себе этих деток сидящими на руках у матери – прямо там, под слоем сырой земли. Как она, должно быть, счастлива, что снова обнимает их! Были ли у нее другие дети? Вероятно, да; и, скорее всего, их было много. Но Клариссе больше нравилась история, которую она придумала сама: эта женщина долго мечтала о детях; когда ей было уже за сорок, случилось чудо, и на свет появились две девочки; к сожалению, она почти сразу потеряла их. Через полтора года ей самой исполнится сорок.

Кларисса испытывала какое-то необычное и сильное чувство родства по отношению к этой женщине и ее мертвым детям. И она знала – причина вовсе не в том, что у них одинаковые фамилии. Каждый раз, проходя мимо могилы, она совершала что-то вроде религиозного обряда: молилась им и за них. Иногда она перелезала через железную калитку в дальнем конце кладбища, чтобы навести порядок, убрать смятые банки из-под кока-колы и выбросить обертки от гамбургеров.

На кладбище царила непроглядная тьма. Люди, которые вроде бы шли от станции в том же направлении, что и она, как-то незаметно испарились. Ей то и дело мерещились тени, скользящие вдоль старых могильных плит, прислоненных к кладбищенским стенам. Люди, которые когда-то оплакивали усопших, сами уже были давно мертвы. Вряд ли они думали, что эти плиты, так любовно обработанные, однажды будут выдраны с корнем.

Она бросилась вперед, не позволяя себе перейти на бег лишь из боязни поскользнуться на обледенелой дорожке. Ей казалось, он вот-вот выскочит на дорожку прямо перед ней, материализовавшись из черноты безлунной ночи. Чтобы покарать ее за поведение в парке. Чтобы на этот раз ей не удалось от него уйти.

Лишь после поворота на свою улицу она смогла наконец перевести дух. Больше она никогда не будет ходить одна в темноте, никогда и никуда. А если захочется пройтись, она пойдет туда, где всегда полно людей.

Телефон зазвонил, когда она возилась с ключами. Она пошла на звук, в сторону швейной комнаты, внимательно осматривая по дороге все углы. Перед тем как войти, на всякий случай заглянула за дверь. Телефон лежал на закроечном столе. Звонила мама; Кларисса взяла трубку, машинально отметив, что аккумулятор почти сел.

Она прошла на кухню, прижимая трубку к уху плечом. Наполнила чайник, поставила на плиту.

– Ты какая-то рассеянная, Кларисса.

Переместившись в гостиную, она принялась собирать книги и швейные журналы, валявшиеся на паркетном полу, который реставрировал и шлифовал ее отец. Она поставила их на полки, которые он для нее сделал, рядом с полным собранием сказок братьев Гримм, Перро и Андерсена, которые он читал ей в детстве. Эти сказки завораживали ее, и с тех пор она перечитывала их снова и снова, понимая, что написаны они вовсе не для детей.

– Ты можешь остановиться хотя бы на секунду и послушать?

Она опустилась на диван, обивкой которого занималась ее мама. На кроваво-красном фоне с бордовых стеблей тяжело свисали малиновые розы размером с кулак.

– Ты следишь за здоровьем?

Мама очень переживала из-за Генри.

– Конечно, мама. Ты ведь меня научила.

– Ты так долго не подходила к телефону, что я уже начала беспокоиться.

У них шестнадцать лет не было детей; Кларисса родилась, когда ее матери исполнилось сорок три. Она была их маленькой сказочной принцессой. Отец любил шутить, что, желая уберечь свою дочь от беды, он приказал сжечь все веретена в королевстве. Она шутила в ответ, что его план отлично сработал.

– У меня все хорошо, не волнуйся.

Пока мама передавала трубку отцу, она расстегнула один сапог и сняла его. Потом проделала то же самое с другим. Чайник засвистел, и она снова встала.

– Как по-твоему, это глупо? – спросила она по дороге на кухню, как всегда убаюканная отцовским голосом. – Глупо иногда доехать от станции на такси? – Она не смогла устоять перед искушением поделиться с ним; однако едва она произнесла эти слова, как почувствовала, будто стены надвинулись на нее и комната стала меньше. Но она не могла иначе; она должна была пройти через это сейчас.

– Нет. Но почему, Клари? Что случилось? Ты же любишь гулять!

– Я очень устаю в суде, – ответила она, упрекая себя за то, что проговорилась и заставила его волноваться.

– Ну, тогда это удачная мысль.

Она вошла в спальню и на всякий случай заглянула в шкаф. Убедившись, что там никто не прячется, она легла на кровать, стянула чулки и бросила их на коврик в стиле ретро, который сшила из плотной материи с разбросанными по золотисто-коричневому фону гигантскими лилиями. Потом свернулась калачиком, поджимая замерзшие пальцы на ногах.

Ее мать привыкла встревать в отцовские разговоры. Она занималась этим уже пятьдесят пять лет.

– Передай своей дочери, что манго – это не обед, – ясно донесся из трубки ее голос. – А черный чай – не ужин.

Словно догадавшись, что разговор окончен и Кларисса не собирается отвечать на последнюю реплику, телефон пропищал три раза и отключился.

Четверг

22 января, четверг, 14:30 (три недели назад)

Я иду по коридору и несу документы новому главе отделения английской литературы. Чуть больше чем через неделю я стану присяжной, и тогда мне не нужно будет ходить в университет. Приближаюсь к твоей голубой двери. Она приоткрыта и чем-то зафиксирована, несмотря на таблички с надписями «Пожарный выход» и «Закрывайте дверь». Проскальзываю внутрь. В кабинете никого. Взглянув на твой шкаф с бумагами, я в ужасе замираю. Сердце колотится; я знаю, что ты можешь вернуться в любую секунду. Но я все-таки должна на это посмотреть.

Никто, кроме меня, никогда эти предметы не узнает. Никто не поймет, что на твоем шкафу – алтарь. Не удивлюсь, если ты еще и какие-нибудь ритуалы вуду здесь проводишь. Вот конверт на твое имя, надписанный моим почерком: наверняка там была какая-нибудь административно-хозяйственная ерунда. Вот желтая кружка с оранжево-зелеными маргаритками, из которой я каждый день пила кофе, пока месяц назад она вдруг не исчезла. Ты ее не помыл. А вот пластиковый стаканчик из-под клубничного йогурта – вроде тех, что я иногда приношу на работу. На стенках буреют засохшие остатки того, что не удалось выскрести. Далее по списку: пустой тюбик из-под крема для рук, лежавший на моем столе; проспекты и журналы по любительской фотографии; смятые листки с какого-то собрания, пестрящие тюльпанами, которые я постоянно рисую… Не хочу даже думать, как ты все это достал!

Сто десять. В брошюрках пишут, что среднее число инцидентов, после которых преследуемая женщина обращается в полицию, – это сто десять. У меня пока еще и десяти не наберется! Хотя все зависит от того, как считать.

Вот, например, мои вещи на твоем шкафу. Это один инцидент или несколько? Скорее всего, вообще нисколько: ты прекрасно сумеешь все объяснить, причем так, что выставишь меня же параноидной идиоткой. Лучше не упоминать о них, чтобы не выставлять себя на посмешище. Я буквально вижу, как ты издеваешься над абсурдностью каждого из выдвинутых против тебя обвинений.

«Неужели каждый, кто забыл помыть кружку, должен предстать перед комиссией по расследованию домогательств?»

«Неужели я единственный, кто иногда машинально уносит чужую кружку с кофе? Виноват, исправлюсь. Но ведь она могла просто попросить свою кружку назад, не так ли? Я понятия не имел, что это ее».

«Обещаю в письменном виде извиниться перед службой уборки за свою халатность и безответственность при работе с пищевыми отходами».

«Да, я покраснел при упоминании о креме. Но сейчас зима, и у мужчин тоже сохнет кожа».

«Я понимаю, что должен был разработать эффективную систему утилизации бумажных отходов. Я признаю свою вину и готов предстать перед аттестационной комиссией. Пусть они меня накажут. Отправят на курсы повышения квалификации».

Жаловаться бесполезно. Эти вещи не доказывают абсолютно ничего.

Снова перевожу взгляд на тюльпаны. Мои тюльпаны на фоне твоего кабинета. И тут я вспоминаю. Вспоминаю то собрание.

Перестав писать, ты поднимаешь голову и долго, пристально смотришь мне в лицо. Затем, словно убедившись в том, что твои предположения насчет меня верны, удовлетворенно киваешь сам себе. Чувствую себя так, словно я – твоя собственность. Я двигаю стул. Пригибаюсь. Пытаюсь спрятаться за Гэри… Бесполезно. От твоих глаз все равно никуда не деться. Уткнувшись взглядом в стол, смущенно ерзаю на стуле.

Гэри спрашивает меня о какой-то ерунде. Бормочу что-то невнятное.

– Очень интересно! – восклицаешь ты с воодушевлением, хотя очевидно, что ничего интересного я не сказала. Ты так внимательно слушаешь, так увлеченно и с таким жаром выступаешь… Кому придет в голову, что ты мной одержим? Скорей они решат, что ты выслуживаешься перед Гэри.

Отгоняю непрошеные воспоминания и возвращаюсь в реальность. От грохота шагов на лестнице вибрирует все здание. Я знаю, что это ты. Ты всегда ходишь шумно и очень целеустремленно, чтобы все вокруг знали, как у тебя много важных дел; чтобы поняли, какой ты серьезный и ответственный. Образцовый сотрудник, ничего не скажешь.

Коротко стучусь в кабинет главы отделения. К счастью, она отзывается сразу же. Проскальзываю внутрь и быстро захлопываю за собой дверь, обрывая твое «здравствуйте» на середине. Будем считать, что я тебя не заметила.

Я отчаянно пытаюсь придумать, как пройти мимо тебя на обратном пути, и не сразу соображаю, что это бывший кабинет Генри. Не замечаю, что заведующая все здесь поменяла, постаравшись истребить всякое напоминание о Генри, не проигрываю в памяти, как мы занимались сексом на столе, который Генри всегда содержал в образцовом порядке. Сейчас весь стол завален папками и какими-то ведомостями. Приглашаю заведующую пойти со мной и взглянуть на новый компьютерный класс для аспирантов. Она охотно соглашается, и от радости я чуть не бросаюсь ее обнимать. Чудом сдерживаюсь.

Ты разочарованно смотришь, как я под надежной охраной проплываю мимо, увлеченная своей импровизированной ролью университетского экскурсовода, и выхожу через приоткрытую вопреки всем требованиям дверь. Заведующая останавливается, чтобы сделать тебе втык за пренебрежение правилами пожарной безопасности. Заодно тебе достается за то, что ты не посещаешь занятия по оказанию первой помощи. В ее голосе не слышно ни тени иронии; она ногой выбивает твердую пластиковую папку, которая подпирает твою дверь.

Я не глядя знаю, что сейчас ты ненавидяще смотришь ей в спину. Ты метил на ее место, но не получил его, и сегодня твой список обид и претензий к ней в очередной раз пополнился. Мне вдруг становится жаль заведующую; хочется как-то ее подбодрить. Тяжелая деревянная дверь неторопливо возвращается на место и с щелчком захлопывается. Ты остаешься по ту сторону.

В четверг утром все кругом казалось вымершим. Кларисса получила по электронной почте уведомление, что университет закрыт из-за снежного бурана. Однако поезда и автобусы до Бристоля ходили регулярно, и заседание суда не отменили. Просто начали часом позже.

Мисс Локер отпила глоток воды. Она явно чувствовала облегчение оттого, что снова оказалась в руках мистера Мордена.

– Опишите, пожалуйста, ваше состояние в первые дни после происшествия.

– Я чувствовала себя совершенно измотанной. Пыталась завязать. Меня постоянно рвало. Я не могла спать. И все время ощущала беспокойство. Им пришлось давать мне успокоительное, хотя таким, как я, доктора прописывают таблетки только в крайних случаях.

Мистер Морден глядел на свою главную свидетельницу сочувственным, скорбным и в то же время восхищенным и полным благоговения взглядом.

– Благодарю вас, мисс Локер, – произнес он. – Вы очень храбрая женщина.

Клариссе хотелось еще раз увидеть лицо мисс Локер, напоследок, – но та вдруг как-то обмякла, нагнув тонкую, похожую на стебелек шею, и уронила голову на грудь, словно тряпичная кукла, пытаясь отгородиться от чужих глаз и спрятаться обратно в свою раковину. Теперь она могла себе это позволить.

За окном бешено кружила вьюга. Они быстро прошли через просторную и давно опустевшую комнату отдыха присяжных. Всех остальных сегодня отпустили пораньше из-за непогоды, и теперь здесь стояла неестественная и какая-то жутковатая тишина. За конторкой пристава никого не было.

Из всех двенадцати присяжных только Кларисса и Роберт жили в Бате.

– Как бы нам здесь не застрять, – сказал Кларисса, когда они с Робертом вышли в буран. – Что, если поезда уже не ходят?

– Тогда я позвоню в депо, и кто-нибудь из ребят приедет и заберет нас.

– Приедет прямо сюда, в Бристоль? Ради нас?

– Да. – Его голос звучал по обыкновению просто и буднично.

– На пожарной машине?

Роберт улыбнулся ей снисходительно, как ребенку.

– Нет, – ответил он все тем же спокойно-доброжелательным тоном. – На джипе.

Пятичасовой поезд каким-то чудом отправлялся по расписанию.

– Я разочарована, – сказала Кларисса, когда они втиснулись в вагон. – Я так хотела покататься на пожарной машине!

– Они бы приехали не на пожарной… – начал он и, не договорив, улыбнулся.

Три предыдущих поезда отменили, и теперь в вагоне просто яблоку негде было упасть. Они не смогли продвинуться дальше тамбура. Кларисса прислонилась к внутренней перегородке; Роберт вошел следом за ней и встал почти вплотную. Поезд тронулся. Роберта качнуло в ее сторону, и она вдруг поняла, что размышляет, приятно ли с ним целоваться. Отчаянно хотелось протянуть руку и смахнуть с его щеки каплю от растаявшего снега.

– У вас нет такого ощущения, – начала она, осторожно подбирая слова, – что с каждым новым вопросом почва снова уходит из-под ног? Что вы опять ни в чем не уверены, хотя еще минуту назад все было так ясно?

Судья не уставал торжественно напоминать, что присяжные не должны обсуждать между собой это дело, но сейчас судья был далеко и не мог ничего возразить.

– Да, у меня то же самое, – кивнул Роберт; на нее пахнуло чем-то вроде зубной пасты, и она решила, что он успел незаметно сунуть в рот мятную жвачку. Ей доставляло удовольствие думать, что он сделал это специально для нее.

Поезд остановился. Двери открылись; Кларисса достала из сумки очередную шапку и варежки, связанные мамой, и с грустью подумала, что они доехали слишком быстро. Потом шагнула на платформу. При мысли о том, что Роберт идет следом, она опять неловко споткнулась – как всякий раз, когда входила в зал суда или выходила из него.

Они помедлили возле здания станции, зачарованно глядя в вечернее небо. Вместо привычной темноты их окружала белая, слабо мерцающая снежная завеса. На секунду ей даже показалось, что флисовая шапка Роберта усыпана мелкими белыми цветочками.

– Вы живете недалеко от бывшего дома Лотти, – произнес он. – Остальные знают?

– Нет. Иногда я прохожу мимо него по дороге на станцию. Хотя в последнее время по утрам приходится брать такси. Я часто просыпаю, – поспешно прибавила она. – Впрочем, мне не очень хочется там ходить в темноте. По вечерам я теперь тоже езжу на такси.

Она бросила быстрый взгляд через улицу. Рэйф нырнул в какой-то подъезд.

– Что такое? – насторожился Роберт.

– Наверно, на меня подействовали все эти ужасы, которые мы слышим в суде, – нерешительно пробормотала она.

– Это можно понять, – произнес он, внимательно изучая ее лицо. – Хрупкая девушка, одна на темной и пустынной улице… – Он смущенно замолк. – Я живу на другом конце города. Рядом с благоухающим садом для слепых.

Она знала эту улицу с прекрасными георгианскими домами – величественными и оригинальными, хотя и не такими раскрученными, как те здания в центре, которые назвали архитектурными памятниками.

– Спорим, что ваша квартира не в мансарде? – спросила она, понимая, что низкий потолок не подходит для его роста.

– Я живу не в квартире.

– А-а-а, – протянула она, пытаясь скрыть изумление: она не ожидала, что Роберт может позволить себе целый дом.

– Вы вся дрожите. Отправляйтесь-ка домой, Кларисса Джейн Борн.

Кларисса опешила. Мозг в ужасе заметался, пытаясь найти объяснение, и она прекрасно знала, кого следует благодарить за такую реакцию.

– Как вы узнали мое второе имя? – спросила она, склонив набок голову и устремив на него испытующий взгляд. – Вы что, телепат? – Она надеялась, что ее голос прозвучал естественно.

– Ну, я не включал глаза-лазеры, не применял магическое сканирование мозга и не нанимал частного детектива. Наши полные имена указаны в списке присяжных. Ваше стоит в самом верху. Я вижу его каждое утро, когда ищу свое.

Закусив губу в притворном смущении, она облегченно рассмеялась:

– Как я могла не заметить! Совсем дурочка!

– Вот этого я бы о вас не сказал.

По правде говоря, она и сама не чувствовала себя дурочкой. В его присутствии это было просто невозможно. Он всегда отвечал ей мягко, доброжелательно и слегка шутливо – даже сейчас, когда у нее случился очередной приступ паранойи; даже сейчас, когда она на время потеряла контроль и позволила ему это заметить. Она подумала, что он вообще слишком многое замечает. Имена, зажигалки… что еще он видел?

Они разошлись в разные стороны. Она не хотела оборачиваться и проверять, смотрит ли он ей вслед; она никогда не проверяла, куда смотрят адвокаты и обвиняемые, пока она проходит на свое место или выходит из зала суда. Но она все-таки обернулась. Это было сильнее ее. Роберт шагал очень прямо и целеустремленно, по-военному четко печатая шаг. Он не оглядывался.

Радуясь отсутствию очереди, она быстро села в свободное такси, заставив себя не озираться по сторонам в поисках зловещей тени Рэйфа. Она и так знала, что он там. Ей не нужно было смотреть, чтобы в этом убедиться.

Пятница

На свидетельском месте сидел низенький полный мужчина с одутловатым лицом – бывший бойфренд Лотти. Когда-то он разбил ей сердце.

– В каком состоянии мисс Локер вернулась домой в воскресенье, двадцать девятого июля?

– Ну-у-у… в раздрае. Вроде как не в себе. Вид у нее был хреновый. На глазу синяк. Трясется, плачет, прикасаться не разрешает. Воняет чем-то. Трусов нет, между ног кровь засохла. Я расстроился. Разволновался. Спрашиваю, где трусы? Она молчит. Дышит тяжело, вроде как ей больно.

Вечером Кларисса и Энни бродили по рынку. Идея принадлежала Энни: она предложила сходить за покупками и немного поболтать перед тем, как она уедет на автобусе в свой спальный район, а Кларисса умчится на поезде в Бат.

– Судья вечно нас задерживает, – говорила Энни. – Мы всегда самые последние уходим. К тому времени тут уже не купишь ничего нормального.

– В следующий раз можем пойти в обед – как тогда, в среду.

– Ты что, святым духом питаешься? Или солнечной энергией? В обед люди обычно обедают! – Она нахмурилась, глядя, как продавцы изделий ручной работы торопливо собирают не проданный за день товар: разрисованные горшки и карточные колоды, самодельные украшения, пестрые платья всех цветов радуги… Вещи исчезали с витрины раньше, чем она успевала протянуть руку. – Ладно, по крайней мере, твой зловещий друг нас сегодня не преследует. Лучше пусть мне на глаза не попадается ради собственного же блага!

За Энни можно не волноваться, подумала она. Энни сразу заметит, если Рэйф начнет за ней следить; она ему не по зубам: слишком наблюдательна и осторожна. К тому же было в ней нечто такое… глядя на Энни, Кларисса верила, что Рэйф никогда не осмелится к ней подступиться.

Кларисса высморкалась и бросила скомканную салфетку в урну.

– Ну а я ничего не собираюсь ему желать ради его же блага, – ответила она.

– Как тебе это? – спросила Энни, повертев в руках деревянную шкатулку ручной работы, украшенную изображениями диснеевской принцессы.

«Жуть!» – подумала Кларисса и выразительно промолчала. Энни поставила шкатулку на место.

– А вот это очень мило, – сказала Кларисса, показывая на васильково-синее детское платьице с вышитыми по подолу розами и гадая, понравится ли оно маленькой дочке Энни. Внимательно осмотрев подол, она нахмурилась: – О, тут шов расползается!

– Ах да, ты же у нас настоящая королева стежка! Вот как я буду тебя называть! – Она помедлила, словно сомневаясь, стоит ли продолжать. – Обещай мне подумать кое о чем в эти выходные. Просто задай себе вопрос: правда ли, что все женщины сходят с ума по артистам? Может быть, некоторые из них сходят с ума по пожарным? И, может быть, пожарные об этом знают? Работа у них такая – все замечать… – Энни сжала ее руку и пытливо заглянула ей в лицо. – Ты ведь ничего о нем не знаешь! В нем есть что-то такое, что я не могу… – Она запнулась. – В общем, не нужно уметь читать мысли, чтобы догадаться, что он вскружил тебе голову. Будь осторожна, пожалуйста.

Суббота

14 февраля, суббота, 11:00. День святого Валентина

Спустившись в холл, я вижу мисс Нортон. Меня ждут разные мелкие дела и кофе с Гэри; мисс Нортон все утро провела в разъездах и уже успела вернуться домой. Теперь она прощается с таксистом, выговаривая ему за то, что донес до квартиры ее клетчатую сумку. Она говорит, что прекрасно справилась бы и сама.

Мисс Нортон девяносто два, и она любит размять ноги. В качестве утренней зарядки двадцать раз быстрым шагом обходит всю квартиру. Она любит говорить, что уличные тротуары слишком неровные: они не подходят для спортивной ходьбы в ее возрастной категории.

Я хочу встретить добрую фею-крестную. Желательно похожую на мисс Нортон, и с таким же звенящим смехом. Она скажет, что исполнит три моих желания. Я загадаю самое важное. Первое: хочу ребенка. Второе: хочу быть с Робертом. Третье: хочу, чтобы ты уехал на край света и никогда не возвращался. Она взмахнет палочкой – раз, другой, третий, – и желания исполнятся.

– Тут для тебя подарок, дорогая, – произносит мисс Нортон, глядя на меня с лукавым видом. – Конфеты. И в такой премилой коробке! Я положила их на твою полку вместе с почтой. Кто-то оставил их прямо перед входной дверью.

Подхожу к двери и после секундного колебания заставляю себя открыть ее.

Ты стоишь на другой стороне улицы, прислонившись спиной к фонарному столбу. На тебе знакомые черные джинсы и черная рубашка с длинными рукавами. Она не заправлена. Пальто нет, шапки тоже. Ты весь сгорбился от холода и выглядишь по-настоящему несчастным.

Вся моя ненависть куда-то испаряется. Я вдруг вижу тебя так, как, должно быть, видят другие: встревоженное лицо, потерянный взгляд… Вспоминаю чувство разочарования и безнадежного отчаяния, которое я испытывала после ухода Генри: может, с тобой происходит нечто подобное? Только в какой-то особой, извращенной форме? Помахав мне рукой, ты делаешь шаг в мою сторону. Ты приближаешься, и я понимаю, что больше никогда не хочу тебя видеть. Острый приступ жалости прекратился так же внезапно, как и начался.

– Доброе утро, Кларисса! Послушай…

Я захлопываю дверь. Седые брови мисс Нортон удивленно ползут вверх.

– Я уже видела его раньше, – говорит она.

– Пожалуйста, мисс Нортон, не пускайте его в дом!

– Можно подумать, я когда-нибудь пускала в дом незнакомцев, Кларисса!

– Простите. Конечно нет. Глупо вышло. Я не должна была… Но вы мне скажете, если увидите его еще раз?

– Конечно, дорогая.

– Вы сможете описать его, если вас попросят? Сможете его опознать?

– Конечно, дорогая, – повторяет она, пристально глядя мне в лицо.

– Отлично. Замечательно.

Мне неудобно. По-моему, я хочу от нее слишком многого. Я не должна просить защиты у девяностодвухлетней женщины! Это она нуждается в моей защите! Осторожно прикасаюсь к коробке в форме сердца, которую мисс Нортон заботливо поставила на мою полку. Коробка ярко-красная; отдергиваю пальцы, словно она может обжечь меня.

– Тебе присылают столько подарков, Кларисса! – Мисс Нортон удивленно трясет шелковистыми седыми кудряшками.

– Знаете, – говорю, – я ведь не ем шоколада. Может, вам нужно? Иначе я их выброшу.

Чувствую на себе изумленный взгляд мисс Нортон.

– Простите, – торопливо прибавляю я. – Я знаю, что ваше поколение пережило голод и карточную систему… Мне рассказывала бабушка… Она так от этого и не оправилась.

– А ваше поколение, дорогая, уверено, что дальше будет только лучше.

– Вы правы, – бормочу я, смутившись. – Вы, наверно, столько сил потратили на утренние покупки. – Я подталкиваю коробку – тяжелая какая! – на несколько дюймов в ее сторону. – Я же знаю, вы никогда себя не побалуете.

– Говори погромче, дорогая! У меня в слуховом аппарате батарейки садятся.

Я покорно повторяю.

– Да, – задумчиво отвечает она. – Я ведь на пенсии. – Я знаю, что когда-то она была директрисой в частной школе для девочек. – Приходится экономить.

Ее прозрачно-белая, испещренная голубыми жилками рука ныряет под кудрявые розовые ленточки, украшающие малиновую коробку, и водружает ее поверх других покупок. – Не забудь открытку, дорогая! – Она вытягивает из-под коробки конверт цвета сахарной ваты. Он тоже в форме сердца.

«Принцессе, которая живет на чердаке»[4]4
  Намек на детский роман «Маленькая принцесса» английской писательницы Фрэнсис Бернетт.


[Закрыть], – читаю я. Будь это от Роберта, я бы улыбнулась. Мне приятно было бы читать эти слова.

Вот только ты не Роберт. Ты как кривое зеркало из «Снежной королевы» – искажаешь и уродуешь даже самое прекрасное.

– Это точно тебе, – говорит мисс Нортон. Я не знаю, куда спрятаться от ее испытующего взгляда. – Это ты у нас похожа на принцессу. А я слишком стара, чтобы жить на чердаке. – Протянув изящную, тонкую руку, она ласково гладит меня по щеке. Рука сухая и мягкая и пахнет эвкалиптом. – Ты плохо выглядишь, – прибавляет она.

Я силюсь улыбнуться:

– Со мной все в порядке. Вы такая добрая, мисс Нортон.

Внезапно наш холл погружается в темноту. Конверт выпадает у меня из рук.

– Моя дорогая! – произносит мисс Нортон.

Нашариваю на стене выключатель. Люстра снова загорается серебристо-хрустальными капельками – еще на десять минут. Поднимаю конверт с золотисто-коричневого коврика. Достаю из него открытку.

«Будь моей Валентиной. Я не отступлюсь».

Это твой почерк. Я знаю его лучше, чем собственный.

– Ты вся дрожишь! Пойдем ко мне, я напою тебя чаем.

Меня прорывает, несмотря на все мое стремление защищать и оберегать мисс Нортон:

– Я знаю, вы считаете меня избалованной и неблагодарной. Но мне не нужны эти конфеты. Мне ничего от него не нужно, и он это знает. – Я не глядя запихиваю открытку в конверт: не хочу к ней прикасаться. Вытираю набежавшие слезы. – Большое вам спасибо, но мне сейчас не хочется чаю.

Конфеты, бриллианты и кожаные перчатки. Ты нападаешь на меня в парке. Шаришь по мне своими руками, зная, что я этого не хочу. А потом присылаешь валентинку. Для тебя это действия одного порядка? Да ты натуральный шизофреник.

Я все равно выйду на улицу. И пройду мимо, как будто тебя нет. Там светло. Соседи услышат, если я закричу. Средь бела дня ты ничего мне не сделаешь. А если ты пойдешь за мной, я приведу тебя прямо в полицейский участок. Сомневаюсь, что тебе это понравится.

Прогулку в парке я до сих пор вспоминаю с содроганием. Сегодня сдам пальто в чистку: хочу отчистить его от тебя. А еще куплю шредер. Отныне можешь рыться в моем мусоре сколько угодно – ничего интересного ты там больше не найдешь.

Не найдешь чек за книгу о сексе, которую я купила вчера во время обеда, решив на всякий случай подтянуть теорию. И за книгу о естественном зачатии, которую я прихватила за компанию, – тоже на всякий случай. Едва начатый флакон «Белой гардении» попадет в благотворительный магазин. Чек за новые духи превратится в конфетти, и ты никогда не узнаешь их название.

О тебе вообще известно подозрительно мало. Может, ключик где-то там, в твоем прошлом? Я помню, Гэри говорил, что знает кого-то, кто работал с тобой много лет назад. Надеюсь, сегодня он сообщит мне что-нибудь полезное. Хотя я вовсе не в восторге оттого, что мне приходится о тебе думать.