Текст книги "Я отпускаю тебя"

Глава 14

Бо сопит мне в согнутое колено, и я чешу песика за ухом. Я все-таки привязалась к щенку, и Бо теперь спит на моей кровати, как просился с самого начала. Когда я просыпаюсь с криком, Бо всегда рядом и ободряюще лижет мне руку. Постепенно, незаметно для меня, горе изменило свою форму: страшная, невыносимая боль, которую невозможно заглушить, сменилась ноющей, тупой, которую я научилась запирать в глубине сознания. Если ее не тревожить, я могу притвориться, что все в порядке, что у меня никогда не было другой жизни.

– Ну, пошли. – Я выключаю лампу на тумбочке. Ночник не может соперничать с солнечным светом, льющимся в окно. Прожив в Пенфаче почти год, я выучила здешние сезоны и нахожу в этом отрадное удовлетворение. Бухта никогда не бывает одинаковой: меняются приливы, капризничает погода, даже мусор, выброшенный волнами на пляж, не повторяется. Сегодня море в пене от ночного дождя, песок серый и мокрый, а над водой висят сизые тучи. Палаток уже нет, у магазина лишь «домики» Бетан и несколько частных трейлеров тех, кто решил воспользоваться скидками конца сезона. Вскоре трейлерный парк закроется, и пляж снова станет только моим.

Бо убегает вперед и в несколько прыжков оказывается на песке. Начался прилив, и щенок бросается к волнам, лая на холодную воду. Я хохочу. Бо уже больше похож на спаниеля, чем на колли, разве что лапы длинноваты, и в нем столько энергии, что я не знаю, иссякнет она когда-нибудь или нет.

Я оглядываю скалы, но наверху никого нет, отчего я немного огорчаюсь, сразу же себя отчитав. Нелепо надеяться снова встретить Патрика, который бывает в Пенфаче лишь по необходимости, но ожидание рождается помимо воли.

Я нахожу гладкий участок, где можно работать. Зимой поток заказов, наверное, обмелеет, но пока желающих много. При виде каждой заявки, поступившей на сайт, я ощущаю азарт художника: мне нравится воображать ситуации, побудившие заказчиков просить о той или иной фразе. Почти всегда обратившиеся ко мне как-то связаны с морем, и многие, получив заказ, спешат поблагодарить, восхищаются фотографиями и рассказывают, как в детстве играли на пляже или целый год копили деньги, чтобы всей семьей отдохнуть у моря. Иногда меня спрашивают, что это за место на фотографии, но я никогда не отвечаю.

Я уже готова вывести первую букву, но тут Бо начинает лаять. Подняв голову, я вижу идущего ко мне человека. У меня перехватывает дыхание, но человек приветственно машет, и я понимаю, что это Патрик. Я невольно улыбаюсь, и хотя сердце учащенно бьется, виной тому не страх.

– Я надеялся вас застать, – начинает он еще издали. – Вам помощник не нужен? – Патрик сегодня не в сапогах, и вельветовые брюки внизу украшены узорами мокрого песка. Уголок воротника куртки с одной стороны торчит, и я подавляю желание его поправить.

– Доброе утро, – отвечаю я. – В каком смысле помощник?

Патрик широким жестом обводит пляж:

– Ну, я бы мог что-нибудь написать…

Я не понимаю, смеется он надо мной или нет, поэтому молчу.

Патрик берет палку из моей руки и выжидательно смотрит, замерев над пустым участком песка.

– Это не так легко, как может показаться, – говорю я, вдруг занервничав и стараясь скрыть неловкость. – Ваши следы не должны попасть в кадр, и работать нужно быстро, пока не начался прилив.

Не припомню, чтобы кто-то захотел разделить со мной эту сторону моей жизни: творчество всегда словно находилось в соседней комнате – занятие только для меня, отдушина в моей реальности.

– Понял. – Патрик мгновенно сосредотачивается, что я нахожу трогательным: ведь речь идет всего лишь о послании на песке.

Я зачитываю первый заказ:

– Просто, но со вкусом: «Спасибо, Дэвид».

– Ага, а вот за что спасибо, интересно… – приговаривает Патрик, нагнувшись над песком и выводя первое слово. – Спасибо, что кормил мою кошку? Или что спас мне жизнь? Или что согласился жениться на мне, несмотря на мою интрижку с почтальоном?

Я пытаюсь сдержать улыбку.

– Спасибо, что научил меня танцевать фламенко, – предполагаю я, стараясь сохранять серьезность.

– Спасибо за широкий выбор хороших кубинских сигар!

– Спасибо, что увеличил мой кредитный лимит!

– Спасибо за… – Дописывая последнее слово, Патрик теряет равновесие и ныряет вперед, успев выставить ногу – прямо посреди готовой надписи. – Ох, черт! – отступив, он оглядывает дело ног своих и виновато смотрит на меня.

Я хохочу:

– Я предупреждала, это труднее, чем кажется!

Патрик отдает мне палку.

– Признаю ваше явное творческое превосходство – мой вариант все равно далек от идеала. Вон, все буквы разные.

– Ничего, глаза боятся – руки делают. – Я оглядываюсь в поисках Бо. Щенка приходится срочно подзывать, чтобы отвлечь от краба, с которым он вознамерился поиграть.

– А как вам это? – спрашивает Патрик, что-то выводя в стороне. Я ожидаю увидеть новый вариант «спасибо» и немного обалдеваю, прочитав предложение сходить в ресторан.

– Лучше, – машинально отзываюсь я, – но этого нет среди зака… – Я осекаюсь, чувствуя себя глупо. – А, понятно…

– Может, в «Кросс оук» сегодня вечером? – Голос Патрика дрожит: он тоже волнуется. Это придает мне уверенности.

Я колеблюсь, но лишь секунду, не обращая внимания на забившееся сердце.

– С удовольствием!

Остаток дня я жалею о своем порыве, и к вечеру меня буквально трясет от волнения. Я представляю разнообразные варианты нехорошего развития событий и вспоминаю все, что Патрик когда-либо при мне говорил, пытаюсь найти что-нибудь настораживающее. Действительно ли он такой искренний, как кажется? Людям вообще свойственна такая открытость? Меня даже посещает мысль дойти до деревенского таксофона, позвонить в ветклинику и все отменить, но я знаю – у меня не хватит на это мужества. Чтобы убить время, я принимаю ванну в такой горячей воде, что кожа становится ярко-розовой, а затем сижу на кровати и соображаю, что надеть. Последний раз на свидание я ходила десять лет назад, и теперь мне страшно шагнуть из привычных рамок. Бетан продолжала освобождать свои шкафы; большинство ее вещей мне велики, но я примеряю темно-фиолетовую юбку: если стянуть ее в талии шарфом, она сядет неплохо. Я прохожусь по комнате, радуясь непривычному ощущению голых ног и прикосновению ткани к бедрам. На секунду я вновь чувствую себя той девушкой, какой была когда-то, но, поглядевшись в зеркало, спохватываюсь – подол выше колен, ноги вызывающе открыты. Я стаскиваю юбку и, зашвырнув ее в шкаф, хватаюсь за джинсы, которые только что сняла. Затем нахожу чистую блузку и причесываю волосы. Я выгляжу совсем как час назад – в точности как и всегда. Я опять думаю о той прежней девушке, которая тратила на сборы по несколько часов, включала музыку и разбрасывала косметику по всей ванной; в комнате нечем было дышать от сильных духов. Тогда и я не догадывалась, какой бывает реальная жизнь.

Я иду к трейлерному парку, где мы с Патриком договорились встретиться. В последнюю минуту я решила взять с собой Бо, и его присутствие вернуло мне частицу той храбрости, которую я ощущала утром на пляже. Когда я добираюсь до парка, Патрик стоит у открытой двери магазина, разговаривая с Бетан, прислонившейся к косяку. Они над чем-то смеются, и я невольно думаю, уж не надо мной ли.

Бетан замечает меня первой. Патрик оборачивается и с улыбкой глядит, как я подхожу. Сначала я думаю, что он собирается поцеловать меня в щеку, но он лишь мягко касается моей руки, когда здоровается. Неужели у меня такой испуганный вид?

– Ну, будьте умниками! – с улыбкой напутствует нас Бетан.

Патрик смеется, и мы направляемся в деревню. По дороге он сыплет байками из жизни своих мохнатых и пернатых пациентов, по-моему, слегка приукрашивая истину, но я благодарна за эти бесконечные истории. Я немного успокаиваюсь, только когда мы доходим до «Кросс оук».

Пабом владеет Дэйв Бишоп, йоркширец, приехавший в Пенфач всего за пару лет до меня. Теперь они с супругой Эммой стали здесь совсем своими и знают всех по имени и роду занятий. Я ни разу не заходила в «Кросс оук», но всегда здоровалась с Дейвом, когда мы с Бо проходили мимо, торопясь на маленькую почту.

Всякая надежда, что мы тихонько чего-нибудь выпьем и посидим в уголке, испаряется, едва мы переступаем порог.

– Патрик! Каким ветром в наши края?

– Слушай, погляди еще раз мою Роузи, она все равно прихварывает!

– Как твой старик поживает? Не соскучился еще по валлийской погоде?

Патрику кричат со всех сторон, и от этих криков и тесноты меня охватывает острая тревога. Я стискиваю поводок, чувствуя, как кожаный ремешок скользит в потной ладони. У Патрика для каждого находится несколько слов, при этом он ухитряется разговаривать и со мной. Он бережно проводит меня через толпу знакомых к самой стойке. Я чувствую тепло его ладони у себя на пояснице и испытываю одновременно облегчение и разочарование, когда он убирает ладонь и кладет руки на стойку:

– Что будете пить?

Лучше бы Патрик заказал первым. Я очень хочу холодного лагера[4]4
  Пиво низового брожения.


[Закрыть] и оглядываюсь, интересуясь, пьет ли кто-нибудь из женщин светлое пиво.

Дейв вежливо кашляет.

– Джин с тоником, – брякаю я, хотя вообще не пью джин. Моя неспособность самостоятельно принять решение – не новость, но я не могу вспомнить, когда это началось.

Себе Патрик заказывает «Бекс», и я, не удержавшись, с завистью гляжу на запотевшую бутылку.

– Значит, это вы та женщина-фотограф, которая живет в Блэйн Сэди? А мы-то гадали, где вы прячетесь! – обращается ко мне ровесник Йестина, в твидовой кепке и со щетинистыми баками.

– Ее зовут Дженна, – отвечает за меня Патрик. – Она создавала свой бизнес, и ей некогда было распивать пиво со старыми разбойниками вроде вас.

Мужчина хохочет, а я заливаюсь румянцем, благодарная за убедительное объяснение моей обособленности. Мы уходим за столик в углу, и хотя все взгляды устремлены на меня – да и слухи теперь, без сомнения, разойдутся, – вскоре посетители вновь утыкаются в свои кружки.

Я стараюсь не сболтнуть лишнего. К счастью, Патрик неистощим на рассказы и интересные эпизоды местной истории.

– Здесь просто замечательно, – говорю я, имея в виду Пенфач.

Патрик вытягивает под столом длинные ноги.

– Вы правы, хотя раньше я так не считал. Дети не ценят прекрасные пейзажи или сопричастность месту. Я изводил родителей просьбами переехать в Суонси, не сомневаясь, что это изменит мою жизнь и я разом стану очень популярен у девушек. – Он улыбается. – Но родители никуда не собирались уезжать, и пришлось мне учиться в здешней средней школе.

– Вы всегда хотели стать ветеринаром?

– О, с самого детства! В коридоре я рассаживал в ряд свои игрушки и заставлял мать приносить их на кухню по очереди, чтобы я мог их прооперировать… – Когда Патрик говорит, его лицо оживляется, а за секунду до того, как появляется улыбка, от уголков глаз разбегаются морщинки. – Кое-как получил необходимые пятерки и поступил в Лидский университет на ветеринарный, где наконец-то обрел личную жизнь, о которой мечтал.

– И вереницу подружек? – не удерживаюсь я.

Патрик улыбается:

– Одна-две были, конечно. И вот столько лет я хотел вырваться из Уэльса, а в Лидсе такая ностальгия началась… После университета я остался работать недалеко от Лидса, но когда в Порт-Эллисе открылась вакансия партнера в частной ветклинике, я не раздумывая ухватился за эту возможность. Родители к тому времени уже сильно сдали, одним им было сложно, и я стосковался по морю.

– Они тоже родом из Порт-Эллиса? – Мне всегда были любопытны люди, у которых сложились близкие отношения с родителями. Я не завидую, просто для меня это иная вселенная. Может, если бы отец прожил с нами подольше, все вышло бы иначе.

– Мама там родилась, а отец переехал в Порт-Эллис еще подростком. Они поженились, когда им обоим было по девятнадцать.

– Ваш папа тоже ветеринар? – Я сыплю вопросами, боясь, что иначе ответы давать придется мне. Но Патрик совсем не против рассказывать о себе. История его семьи вызывает у него ностальгическую улыбку.

– Инженер. Он уже на пенсии, всю жизнь проработал в газовой компании в Суонси. Это из-за него я волонтерю на спасательной станции – папа много лет там помогал. Срывался на вызов, не дождавшись конца воскресного обеда, и мама заставляла нас прочитать молитву, чтобы все вернулись из моря живыми. Я считал своего отца супергероем. – Патрик отпил пива. – Тогда еще действовала старая спасательная станция в Пенфаче – позже построили другую, в Порт-Эллисе.

– А часто вас вызывают?

– Зависит от времени года. Летом чаще, когда в трейлеры съезжаются отдыхающие. Сколько табличек ни ставь не подходить к обрыву и не лезть в море во время отлива – как об стенку горох. – Патрик вдруг становится серьезным: – Вы, кстати, осторожнее в бухте – там очень сильное разрывное течение.

– Я плохая пловчиха, – признаюсь я. – Ни разу не заходила в воду выше колен.

– И не надо, – подхватывает он, со странной настойчивостью глядя на меня. Я неловко ерзаю на стуле. Патрик опускает глаза и делает большой глоток пива. – Отлив уносит людей в открытое море, – тихо добавляет он.

Я киваю и обещаю, что не буду плавать.

– Не поверите, безопаснее всего купаться вдали от берега. – У Патрика веселеют глаза. – Летом на лодке надо выйти из бухты и сразу нырять в глубокую воду. Я вас отвезу, если хотите.

Это сказано непринужденно, но у меня по спине пробегает дрожь. Мысль оказаться наедине с Патриком – с кем угодно – посреди океана повергает меня в ужас.

– Вода вовсе не такая холодная, – добавляет он, неправильно истолковав мое смущение. Повисает неловкая пауза.

Я наклоняюсь и поглаживаю Бо, заснувшего под столом. Одновременно я пытаюсь придумать, что сказать.

– Ваши родители по-прежнему живут в Порт-Эллисе? – наконец выдавливаю из себя я, удивляясь собственному занудству. В университете я была душой компании – подруги хохотали до слез, когда мне случалось что-нибудь отмочить. А теперь я разучилась даже поддерживать разговор.

– Нет, они переехали в Испанию пару лет назад. У мамы артрит, теплый климат полезен ее суставам – по крайней мере, так она уверяет. А ваши родители в добром здравии?

– Не совсем.

Патрик смотрит на меня с любопытством, и я понимаю, что можно было просто сказать «нет».

– Я никогда не ладила с матерью, – со вздохом поясняю я. – Она выгнала отца, когда мне было пятнадцать, и он ушел навсегда. Я так и не простила ее за это.

– Наверное, у нее были на это свои причины. – Его слова звучат полувопросительно, но я все равно ощетиниваюсь:

– Мой отец был прекрасный человек! Она его не заслуживала.

– Значит, с матерью вы с тех пор не разговаривали?

– Отчего же, просто общение прекратилось, когда я… – Я останавливаюсь. – Короче, не было возможности. А пару лет назад сестра написала мне, что мама умерла. – Я вижу сочувствие в глазах Патрика, но оставляю это без внимания. Я все только порчу. Я совсем не соответствую его представлениям; он наверняка уже жалеет, что пригласил меня в бар. Вечер грозит стать тягостным и неловким для нас обоих. Темы для застольных разговоров иссякли, и в голову ничего не приходит. Я боюсь вопросов, которые наверняка вертятся у Патрика на языке: как меня занесло в Пенфач, почему я уехала из Бристоля, отчего живу здесь совсем одна. Он непременно спросит – из вежливости, не подозревая, что правда бы его ужаснула. Не догадываясь, что я не могу открыть ему правду.

– Мне пора, – говорю я.

– Уже? – Должно быть, Патрик испытывает облегчение, хотя ничем себя не выдает. – Но ведь еще совсем рано! Давайте закажем еще выпить или что-то поесть!

– Нет, я правда лучше пойду. Спасибо за джин. – Я встаю, прежде чем Патрик успеет произнести дежурную любезность о том, что мы еще увидимся. Однако он отодвигает стул одновременно со мной:

– Я вас провожу.

В моей голове оглушительно ревет тревожная сирена. Зачем ему со мной идти? В пабе тепло, кругом его знакомые, в кружке у него еще полпинты «Бекса». В висках стучит: коттедж стоит на отшибе, никто не услышит, если Патрик откажется уйти. С виду он добрый и порядочный, но я-то знаю, как быстро все может меняться.

– Нет-нет, спасибо…

Я проталкиваюсь через сгрудившихся у стойки местных, не заботясь о том, что обо мне подумают, и быстро иду по улице, сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Как только дверь «Кросс оук» скрывается из виду, я бросаюсь бегом мимо трейлерного парка по каменистой тропе, которая приведет меня домой. Бо скачет у моих ног, удивленный такой сменой темпа. Легкие горят от холодного воздуха, но я не останавливаюсь до самого крыльца, где снова приходится биться с неподатливым замком. Ворвавшись в коттедж, я с размаху захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной.

Сердце гулко колотится в груди, пока я стараюсь отдышаться. Я не то чтобы испугалась Патрика, просто он смешался в моей голове с паникой, которая охватывает меня каждый день. Я больше не доверяю своим инстинктам – они уже столько раз подводили! – поэтому лучше всего держаться подальше.

Глава 15

Перевернувшись на другой бок, Рэй зарылся лицом в подушку, спасаясь от утреннего солнца, проникавшего через щели жалюзи. Секунду он не мог разобраться, отчего внутри точно лег камень, но тут же понял – это чувство вины. О чем он думал? Он никогда не помышлял изменить Мэгс – ни разу за пятнадцать лет брака. Ему вспомнились события вчерашнего вечера. Что, если он злоупотребил служебным положением? Рэй не успел перехватить мысль о том, что девушка вполне может подать на него жалобу, но сразу одернул себя – Кейт не такая. Тем не менее беспокойство почти вытеснило вину.

Ровное дыхание рядом подсказывало, что проснулся только он. Рэй бесшумно поднялся, взглянув на стеганый бугор на кровати – у Мэгс привычка накрываться одеялом с головой. Если жена узнает… об этом Рэй не решался и думать.

Одеяло зашевелилось, и Рэй замер. Пусть это трусость, но он надеялся выйти из дома незамеченным. Вечером ему в любом случае придется общаться с Мэгс, но за день он разберется в обстановке.

– Который час? – пробормотала жена.

– Начало седьмого, – прошептал Рэй. – Я на работу, у меня масса бумажек недоделанных.

Она что-то буркнула и снова задремала. Рэй неслышно выдохнул с облегчением. В рекордное время приняв душ и собравшись, час спустя он вошел в свой кабинет, прикрыл дверь и углубился в ожидавшие его внимания документы, словно это могло загладить то, что он себе позволил. К счастью, Кейт находилась на допросе подозреваемых, и в обед Рэй рискнул спуститься в столовую. Они со Стампи нашли свободный стол, и Рэй принес две тарелки кривобокого кушанья, которое значилось в меню как лазанья. Повариха Мойра любовно намалевала цветными мелками итальянский флаг рядом с блюдом дня и, сияя, отпускала щедрые порции. Рэй мужественно жевал, справляясь с тошнотой, преследовавшей его с самого пробуждения. Мойра была крупной дамой неопределенного возраста и неунывающего нрава, несмотря на проблемы со здоровьем: когда она снимала кофту, с ее рук осыпались мелкие, как пудра, частицы.

– Рэй, ты чего? О чем задумался? – спросил Стампи, выскребая остатки вилкой. Обладатель железного желудка, он не только переваривал кулинарные творения Мойры, но и ел их с явным удовольствием.

– Да так, – отозвался Рэй, радуясь, что Стампи не стал расспрашивать. В дверях столовой он увидел Кейт и сразу пожалел, что не проглотил лазанью не жуя. Стампи отъехал на стуле, провезя металлическими ножками по кафельному полу, и встал:

– Жду вас в офисе, босс.

Не придумав, как вернуть Стампи или под каким предлогом уйти не доев, Рэй через силу улыбнулся:

– Привет, Кейт.

Он почувствовал, что краснеет. Во рту вдруг страшно пересохло.

– Здравствуйте. – Кейт присела и развернула свои сандвичи, словно не замечая смущения начальника.

По ее лицу ничего нельзя было прочесть, и Рэю почти стало дурно. Он отодвинул тарелку, решив, что гнев Мойры – меньшее из двух зол, и незаметно огляделся.

– Насчет вчерашнего вечера… – заикаясь, начал он, как пацан.

Кейт сразу перебила:

– Я очень сожалею. Не знаю, что на меня нашло. Вы в порядке?

Рэй испытал несказанное облегчение.

– Более-менее. А ты?

– Мне немного неловко, если честно.

– Тебе-то чего смущаться, – возразил Рэй. – Это я не должен был…

– Да, мы позволили себе лишнее, – перебила Кейт, – но это был всего лишь поцелуй. – Она улыбнулась Рэю и откусила от сандвича, добавив с полным ртом сыра и соленых огурцов: – Прекрасный, но только поцелуй.

Рэй медленно выдохнул сквозь зубы. Похоже, все обойдется. Произошла весьма некрасивая вещь, и если Мэгс когда-нибудь узнает, Рэя ждет оглушительный скандал, но, кажется, все удастся замять. Они же взрослые люди – ну, извлекут из случившегося полезный урок и станут работать дальше как ни в чем не бывало. Впервые за двенадцать часов Рэй позволил себе вспомнить, как хорошо целовать такую молодую, полную энергии и жизни женщину. Горячая волна снова залила щеки, и инспектор откашлялся, прогоняя посторонние мысли.

– Ну, если все нормально…

– Рэй, да чепуха! Я не собираюсь строчить на вас жалобу, если вы об этом.

Рэй покраснел:

– Что ты, мне такое и в голову не приходило, просто я женатый человек и…

– А я встречаюсь с парнем, – без обиняков сказала Кейт. – Значит, огласка невыгодна нам обоим. Короче, забыли, идет?

– Идет.

– Но я к вам по другому вопросу, – вдруг очень по-деловому заговорила Кейт. – Как вы посмотрите на то, чтобы в годовщину смерти Джейкоба Джордана повторить обращение к населению с просьбой откликнуться свидетелей происшествия?

– Неужели уже год прошел?

– В следующем месяце ровно год. Скорее всего, реакция будет вялой, но если за это время кто-то проболтался, может поступить интересная информация. Нельзя исключать возможность, что виновный решится облегчить свою совесть, или кто-нибудь догадался, что за тип сидел за рулем той чертовой машины! – добавила она, сверкнув глазами.

На ее лице появилась воинственная мина, которую Рэй хорошо изучил.

– Давай тогда так и сделаем, – ответил он. Представив реакцию Риппон, он ничуть не усомнился – это не лучшим образом скажется на его вымечтанном повышении, однако Кейт говорила дело. Полиция порой действительно обращалась к населению за помощью по нераскрытым преступлениям хотя бы для того, чтобы родственники верили: никто не ставит крест на расследовании, пусть даже розыск уже не ведется активно. Попытаться, безусловно, стоило.

– Здорово! Я вот закончу с бумажками и подойду к вам, вместе составим примерный текст.

Выходя из столовой, Кейт весело помахала Мойре. Глядя ей вслед, Рэй пожалел, что не умеет с такой же легкостью оставлять прошлое в прошлом. Трудно видеть Кейт и не вспоминать ощущение молодых упругих рук, закинутых ему на шею… Накрыв салфеткой недоеденную лазанью, инспектор понес тарелку на стойку с грязной посудой.

– Ну, Мойра, как в ресторане! – сказал он, проходя мимо раздаточного окошка.

– Завтра греческий день! – сообщила осчастливленная повариха.

«Не забыть взять из дома сандвичи», – решил Рэй.

Он говорил по телефону, когда Кейт открыла дверь кабинета, не постучав. Увидев, что начальник занят, она извинилась одними губами и попятилась, но Рэй жестом велел ей присесть. Кейт тихо прикрыла дверь и уселась на низкий стул. Инспектор смотрел, как она поглядывает на фотографию Мэгс и детей на столе. Раскаяние поднялось в нем с новой силой и едва не отвлекло от разговора с Риппон.

– Какая в этом необходимость? – говорила Оливия. – Шансы что-то выяснить ничтожны, и меня беспокоит, что обращение лишний раз привлечет внимание общественности к тому, что мы так никого и не посадили за гибель ребенка.

У ребенка есть имя – Джейкоб, мысленно парировал Рэй, повторяя слова матери погибшего, прозвучавшие почти год назад. Ему даже стало интересно: неужели Риппон действительно настолько толстокожая?

– Никто с пеной у рта не требует правосудия, так зачем дразнить гусей? Мне казалось, старшему инспектору криминальной полиции работы и так хватает, особенно с учетом планируемых операций.

Намек был весьма прозрачен.

– Я думала поручить вам расследование насчет распространения наркотиков в Крестоне, но если вам больше нравится копаться в безнадежных случаях…

Операция «Прорыв» прошла успешно, и начальница не в первый раз помахивала метафорической морковкой перед носом Рэя, завлекая крупным расследованием. На мгновение инспектор поколебался, но наткнулся на твердый взгляд Кейт. Именно ее прямота заставила Рэя вспомнить, почему он выбрал сыскное дело. Он снова полюбил свою работу и дал себе слово впредь поступать по совести, а не так, как удобно начальству.

– Я успею и то, и другое, – твердо сказал он. – Я намерен санкционировать обращение и считаю это правильным решением.

Возникла пауза.

– Одна коротенькая статья в «Пост», Рэй, и несколько плакатов у дороги. Больше ничего. И снять в течение недели, – сухо проговорила Оливия и положила трубку.

Беспокойно постукивая ручкой по подлокотнику, Кейт ждала, что скажет начальник.

– Обращение будет, – произнес Рэй.

На лице Кейт расплылась широченная улыбка.

– Знай наших! Что, она рвет и мечет?

– Ничего, переживет, – отмахнулся Рэй. – Она дала понять, что не одобряет этого мероприятия, чтобы сказать – я вас предупреждала, когда обращение возымеет обратный эффект и доверие к полиции упадет до рекордного уровня…

– Довольно цинично с ее стороны.

– А так устроено высшее руководство.

– И вы по-прежнему метите в кресло повыше? – В глазах Кейт мелькнул огонек лукавства, и Рэй засмеялся:

– Не вечно же мне здесь торчать.

– А что вас не устраивает?

Рэй подумал, как славно было бы не прогибаться ради повышения, а просто делать свое дело, которое он знал и любил.

– Мне двоих детей нужно в университеты отправлять, – ответил он. – Да и не стану я таким, как Риппон. Я же знаю, что такое оперативная работа.

– Я вам напомню эти слова, когда вы станете начальником полиции, – ввернула Кейт, – и запретите мне обратиться к населению через газеты!

Рэй улыбнулся.

– Я уже говорил с «Пост». Сьюзи Френч только рада, что мы дадим несколько строк после памятной статьи о погибшем мальчишке и попросим очевидцев откликнуться и сообщить любую информацию, способную помочь следствию. Материал о Джейкобе у них есть, но я хочу, чтобы ты позвонила Сьюзи и продиктовала текст обращения, телефонный номер и наше официальное заявление о том, что мы готовы принять полезную информацию из любых, даже анонимных источников.

– Сделаю. А вот как быть с матерью Джейкоба?

Рэй пожал плечами.

– Придется обращаться к населению без нее, что же еще. Поговори с директрисой школы, где учился Джейкоб, узнай, даст ли она интервью в «Пост». Может, полезно будет услышать мнение третьего лица. Спроси, не сохранилась ли у них какая-нибудь поделка мальчишки или рисунок. Посмотрим, что даст обращение, а потом начнем искать его мать. Надо же, будто сквозь землю провалилась!

Рэй до сих пор не успокоился, что сотрудница из отдела по связям с семьями не уследила за матерью погибшего мальчика. Его не удивило, что женщина скрылась, – Рэй знал, что существуют два основных типа реакции на потерю близкого человека: либо родственники никогда не переезжают и сохраняют комнату усопшего в том виде, какой она была при его жизни, превращая ее в подобие святилища, либо обрывают все связи и начинают с нуля, не в силах жить дальше как ни в чем не бывало, когда для них рухнул целый мир.

После ухода Кейт Рэй некоторое время вглядывался в фотографию Джейкоба, которая так и провисела год на пробковой доске. Отколов снимок, инспектор разгладил закрутившиеся уголки и поставил фото погибшего ребенка перед рамкой с Мэгс, Люси и Томом, чтобы оно находилось на глазах.

Обращение к населению было почти безнадежным предприятием, практически без шансов на успех, но все же лучшим, чем бездействие. Если и на этот раз не будет результатов, дело Джейкоба отправится в архив.