Текст книги "Америка. Духовная жизнь Америки"

Литература

Журналистика

Следует задаться естесственным вопросом, как может при таком таможенном стеснении иностранных искусства и литературы существовать американское искусство и литература? Могут ли они без провалос и вредных последствий автаркии отклонять живительное влияние иностранных искусств? Если бы Америке привелось быть историческим, старым государством, со всей этой своей нудной, мучительной собственной долгой историей и пластами своего прошлого в развитии искусств, если бы у неё оказались великие предки, на которых она могла бы ссылаться и на плечах которых она могла бы обозреть горизонты развития, то это стеснение имело бы хоть какое-то формальное объяснение, если не оправдание. Но тут следует вспомнить, что Америка по сути есть коммуна весёлых, буйных новосёлов при самом его возникновении, а такие союзы ещё ни в едном виде искусства нигде не создавали даже намёка на свою собственную школу. Американцы – народ практического счёта, а не искусств, – с некоторыми частными исключениями, конечно. За высокое искусство нужно платить, и они в этом смысле не понимают, за что им предлагается заплатить, искусство им непонятно в принципе, они полностью равнодушны к искусству, как не понимают рыжую корову с пятью ногами. С литературой дело обстоит примерно столь же плохо. В живописи они видят они только причудливое смешение красок на материи, которое можно прекрасно заменить простой олеографией (Олеография – вид полиграфического воспроизведения картин, исполненных масляными красками. Был распространён во 2-й половине XIX в.), так и в книге они видят картонный блок и фунт бумаги, и совершенно равнодушны к тому, что олицетворяют буквы на этой бумаге, не разбираясь, художественное ли это произведение или нет, повествуется ли в ней о любви или бесконечной стрельбе из револьвера с горой трупов на выходе. Литература в Америке ничто, она не играет там совершенно никакой роли, она не является ни для кого каким либо иситочником или средством развития, а предстаёт всего лишь более или менее забавным развлечением. Читают здесь не для развития интеллекта, а лишь чтобы позабавиться уголовными причудами, уличными происшествиями, о которых можно узнать и из газет, с тем, чтобы только возбудиться слегка кровавыми сценами криминального процесса, растрогаться до слёз ходульной любовью в романах Шарлотты Бреме, а вечером убаюкать себя растянутым киселём мистера Лонгфелло. Американцы пролистывают газеты только для того, чтобы быть au caurant городских аварий, чтобы зорким оком не упустить результаты последнего состязания бегунов в Нью-Йорке или насладиться страданиями жертв железнодорожного краха Джея Гульда (Середина XIX века ознаменовалась в Америке бумом железнодорожногостроительства и победным шествием стали. Фактически рынок контролировали два человека — Корнелиус Вандербильд, человек, умерший в 1877 году самым богатым американцем того времени, и его основной соперник Джей Гульд, директор Erie Railroad Co. В борьбе друг с другом и прочими конкурентами Гульд и Вандербильт использовали все доступные средства — от биржевых махинаций до вооруженных нападений. Сформированные на их деньги бандитские шайки грабили поезда компаний-конкурентов, взрывали мосты и т.д.); они не прочли ни слова о новейших веяниях в литературе и искусстве, не читают ничего и ничего не знают о науке, потому что этого не опубликует ни одна уважающая себя газета. Главнейшим наполнением американских жёлтых листков служат практические советы по хозяйству и преступления. Продавец газет в американском городе служит настоящим индикатором культуры сообщества. Если в качестве внешнего наблюдателя внимательно изучать его дикие выкрики в продолжение целой недели, то поневоле получишь ключ к жизни всего города. Это профессиональный выразитель настроения публики, своего рода барометр, он умеет своими рекламными выкликами угодить всем текущим интересам публики, он даже не додумается тратить время впустую на пропаганду книги, картины, драмы, когда он наперёд знает, что публика интересуется только крушением поезда с кучей трупов на обочине или тройным убийством в тёмном переулке. Раз уж так повелось, что газеты в Америке являются прежде всего провозвестницами практических сведений, и раз все больше интересуются тройным убийством и горой трупов на обочине, нежели вершинами духовной и умственной жизни, то и содержание их бывает соответственным этому. Поэтому, когда продавцы газет выкрикивают о сногсшибательном пожаре в Вашингтоне, о кровавой драке на 17-й улице, снежной буре в Монтане и изнасиловании в Массачусетсе, то тем самым они оповещают о главнейшем содержании своих листков. Таким образом, эти микроскопические газетчики, чьи понятия опять-таки формируются согласно господствующим инстинктам публики, как правило являются главнейшими редакторами американских журналов. Уникальная местечковая американская журналистика, визгливая, шумная, скандальная до неприличия, кулачно-дикая журналистика, всегда полная колец револьверного дыма, поголовного подкупа избирателей, покупной железнодорожной рекламы на всём, что терпит клей и бумагу, объявлений в стихах, позорных городских сплетен, удивительная журналистика постоянныхскандалов в избирательных залах, звона бокалов, психиатрических криков «ура!» на патриотических банкетах, организованных 100-процентными бандитами, стона непрекращающихся железнодорожных крушений, стука и пара крупных фабрик, с их дымом и ядом, слова Божия пастыря местечкового разлива – потому что у каждого этого листка, разумеется, свой собственный пастырь и почти собственный, оригинальный бог, бог дамской поэзии о лунном свете в Теннеси и о смертельной любви в Бостоне, двух столбцов откровенных и неизбывных прелюбодеяний, трёх столбцов сливочных банковских мошенничеств и банкротств, четырёх столбцов патентованных пилюль и медицинских патентов, – удивительная журналистика, воплощение визга и гама, производимого целой ордой хищных крикливых пиратов, которые пишут её на потребу полуживотных. Известный во всей Америке бруклинский священник де Витт-Тальмедж не так давно высказал кое-какие постулаты об американской прессе в своей статье из какого-то жёлтого воскресного листка: «Всё устаканилось. И наши реформаторы, пребывающие как в самой журналистике, так и вне её должны были бы умножить свои потуги и старание как можно больше усовершенствовать её, поднять её нравственную планку ипревратить её в орудие исправления общественных ран. Наши газеты более чем что-либо шли в ногу со временем и никогда не отставали от моды. Если сравнивать одну из самых популярных наших газет с таковой же 35 лет тому назад, то будешь просто сражён огромной разницей в качестве литературного материала, качестве содержания, видит бог, с годами оно только становится всё лучше и лучше. Люди, присягнувшие печати, теперь много лучше делают своё дело, чем журналисты 35 лет назад. Это как будто люди, воспитанные на другой планете! Произведения их производят впечатление выздоравливающего, осветлённого духа, дух даже самых замшелых светских газетёнок становится непредставимо всё более клерикальным, религиозным и нравственным. Мораль в этих газетёнках стоит так же крепко и высоко, как попы на церковных кафедрах. Да, пресса устаканилась». В принципе пастора Тальмеджа никто не держал за шутника и никому не были известны его шутки, а потому никак нельзя было заподозрить даже тень иронии в выссказываниях этого душевного человека, но тут даже наивные янки всё же раскумекали, что он распластал павлиний хвост своих фантазий в сферах, едва ли ему знакомых, и многие журналисты взяли своих покойных предшественников под защиту от необоснованных обвинений в безнравственности. Так, редакция «Америки» в полном составе возразила пастору своё возмущение заметкой размером в пять строк, в которой выражалось сомнение в праведной вере Тальмеджа относительно нравственных высот современной американской прессы. Заметка блеснула пред нами своей цельностью, к примеру, в таких словах: «Если сравнить содержание одного из наших нынешних воскресных листков с одним из популярных ежедневников Тридцатипятилетней Войны, то видно, что последние были весьма нравственны по своему тону и патриотичны по содержанию, тогда как первые представляют из себя какой-то винегрет пошлостей, сенсационных известий, убийств и скандалов, только приправленных нахмуренными бровями кажущейся серьёзности. Мораль тысяч обычных воскресных листков, быть может, в самом деле не возносится над уровнем морали церковных кафедр, но само по себе это очень печальное признание в устах „благочестивого пастора“. Но уж американская журналистика точно не страдает наличностью „лучшей литературы“, нежели она готова вынести с удобством для себя. Это журналистика, которую с точки зрения качества и художественности едва можно поставить на одну доску с мелкими копенгагенскими газетёнками. Там это жалкие бульварные листки, само содержание и дух которых насквозь пропитаны жалким материалистическим душком всей американской жизни. Выступала ли Моджеевская (Моджеевская Хелена (1840—1909) – польская актриса. Гастролировала в Великобритании и США. Её искусство было органично, близко жизненной правде, отличалось романтической одухотворенностью. Лучшие роли: Мария Стюарт („Мария Стюарт“ Словацкого), Амалия („Разбойники“ Шиллера), Федра („Федра“ Расина). Всеобщим признанием пользовались её роли в пьесах Шекспира.) в местном „Гранде“, пел ли Ментер арии в опере, читал ли где-нибудь лекцию Линде, – как только это прошло, оно сейчас же перестаёт быть центром внимания, и если утренние газеты вэтот день как-то отметят это событие, то только лишь главным образом с точки зрения описания костюмов и причёсок артисток, цены декораций, сообщит число колец на пальцах кажого актёра, перечислит число полученных ими ангажементов, не забудет ахнуть при открытии круглой суммы стоимости их драгоценностей – вот и всё! И не ищите здесь даже намёка на оценку их искусства, впечатления от их игры, перлов просвещённой критики критики, ни единого слова о духовном значении этого акта искусства в этих газетёнках вы не найдёте. К кому может быть обращена подобная критика? И кто мог бы сочинить такое? Журналистов обучают ушлые газетчики, которые опять таки обучены читающей толпой, а читающая толпа – это публика, совершенно не интересующаяся искусствами. Это практические люди, пользующие свою газету в трамвае, когда они отправляются утром на работу, или жёны и дочери практических людей, которые собственной персоной отправились на представление, а потому своими глазами видели прическу Моджеевской. Нет, раз им причёски мало, тогда идите дальше – дайте им кровавое описание обезображенного, сожжённого трупа, найденного в таком-то подвале, подворотне или свалке, погрузите их с головой в дикий азарт биржи, покажите ошалелое, детское лицо банкрота, готового сброситься с семьдесят шестого этажа небоскрёба в одних кальсонах, дайте панораму жестокой драки между шахтёрами, с увечьями и лужами крови, наконец подсуньте супружескую драму с мужем-блудником и женой шлюхой, – вот что вдохновит эту богоизбранную человеческую пульпу на новое пустое времяпровождение, единственно понятное их сердцу, вот что скажет нечто значимое их уму и, наконец, произведёт впечатление на их дубовые нервы. Среди нескончаемого гомона и визга заводов, предприятий и контор, среди пачек сводок преступлений и несчастных случаев, в каждой газете вы отыщете один или два столбца, посвящённых мелким новостям частной жизни обывателей города, – сведения, таинственным образом собранные редактором из интимных тайников личной жизни, подсмотренные в замочную скважину, полученные из вторых и третьих рук, просто сплетни с городских посиделок, любимое утреннее чтение дам, псевдо-научные рецепты, сотавы и сведения, добы ваемые какими-нибудь разбитными шалопаями из так называемого отдела „Locals“. На этой странице вы можете найти сведения о бракосочетаниях, рождениях, кончинах, и подобно тому, как старые европейские издания с поразительной регулярностью сообщают о посещении такой-то коронованной особой таких-то королевских домов с некими политическими резонами, так и американские газеты громогласно трубят в своих „Locals“ о том, что такое-то почтенное семейство такого-то города навестил визитом такой-то почтенный гражданин соседней деревни. Неважно, кто это будет – жена шкипера, приехавшая навестить своего сына, колёсника, или пастух табунов в прерии, приехавший погостить у родителей, – всё равно, все они одинаково достойны поминания. Что ж, ничего не попишешь, ничего против таких предубеждений не скажешь, такова своего рода мода, шик обычаев этой страны, а десяти тысячам фанатических подписчиков этого издания всегда по вкусу, что журналистика не забывает не только королей, но и жён шкиперов. „Locals“ – на деле самый приличный из отделов газет американской прессы, он по возможности избавлен от скуки медицинских патентов и преступных покушений на чью-либо житзнь и имущество, и по вечерам служит самым излюбленным чтивом дам из „Society“. Однако даже и в этом пуританском столбце то тут, то там порой прорывается немыслимый гвалт, контрабандой прокрадываются в самые глухие дебри „Locals“ тусклые объявления, рекламы о разного рода мазей для волос, чудодейственных корсетах, стихи об артефактах туалета, моды и ботинках, поэмы об новооткрытой распродаже мяса на рынке. И всегда над этим расцветает полог какой-то черноватой иронии жизни – ибо вслед за трогательной басней о блистательном бракосочетании местного богатея и деревенской Золушки или архиблагополучнейшего разрешения от бремени моржихи в бассейне зоопарка, вдруг натыкаешься на заметку с кратким уведомлением: „Смерть“. И ты, читатель, сразу вздрагиваешь, чувствуешь сильнейший и совершенно неудержимый пинок в зад – опять, значит, отряд по пути потерял бойца, мы недосчитались очередно драгоценнейшего товарища – янки! Творческая фантазия сразу дорисует вам картину произошедшей трагедии мирового масштаба – очень возможноь, что это отличился каменщик Фоулер, или племянница часовщика Броуна, живущего с такого-то по такое на улице Адама №16 или №17. О, товарищи, нет таких слов в нашем языке, таких ярких, достаточно сильных слов, чтобы выразить скорбь и презрение к Смерти, посмевшей отнять у нас таких незаменимых господ! Аминь! Тем временем, собравшись с духом и подвинтив себя, упорно продолжаешь чтение этой заметки, становясь всё восприимчивее, всё пластичнее, пока наконец не создаёшь реальную картину произошедшего, и да слава Тебе, Господи! – это, оказывается, был не каменщик, а кто?.. И тут ты внимательно смотришь, уж не племянница ли это опростоволосилась и не почила в бозе посреди всеобщего веселья? Нет, мы не будем потрясены, если придётся смириться с тем, что речь всё-таки идёт только об неизвестном агенте по продаже швейных машин такой-то фабрики, или о двоюродном брате миссис Кинглс, мужу которой около 40 лет. Читаешь дальше. Вот позади осталось уже полстолбца, ты, проявляя чудеса собранности, стараешься успокоиться, хотя свою фантазию напрягаешь до такой степени, что она уж способна вообразить себе человека по имени Конвай, который проживает, быть может, где-то на Линкольн-стрит, или в каком-либо другом месте. И вдруг начинаешь читать с живостью и интересом, это всё становится поистине интригующим, и наконец ты готов поклясться, что отныне будешь читать только про все убийства, утопления, смертные случаи, и всё в таком роде. Очень может оказаться, что заметка относится к какому-то столяру по имени Гримшоу или Смиту. Возможно, что этот человек, венец вселенной, в довершение всего, пять минут назад скончался от удара, – результат, вполне соответствующий тому стилю жизни, которую, быть может, вёл этот человек. И вот смиряешься и продолжаешь, стиснув зубы, читать всё это дальше и дальше, напрягаешься, чтобы не пропутить ни одного бесценного словечка, детали, читаешь с известным состраданием, наконец, с взмывающей до небес дикой яростью. Столяр пока ещё жив, что странно, и вот ты прочёл ещё пять строк, читаешь дальше, дошёл до последней точки, – и, странно, ни слова об ударе! Нет, не надо прикидываться умником, не может же быть так, чтобы это был мистер Даунинг, тот самый искомый нами Джемс Вильямс Даунинг, который был, к примеру, цирюльником близ церкви баптистов? Ты крепишься, как можешь, хотя сгоряча уже иной раз почти тормозишь и останавливаешься мысленно на проблеме существовании подобного цирюльника – а есть ли такой на самом деле, не предаёшься ли ты раздумьям о фантоме, которого принял за живого человека, а потом всё равно приходишь к выводу, что ведь может же существовать такой в действительности, может, а тогда почему бы не существовать и цирюльнику, точно так же, как неизвестной даме, содержащей устричное заведение на проспекте Франклина? Существует ли достаточная мотивация так болеть душой за цирюльников и устричников, дабы избавить цирюльников и устричниц всего мира от роковой судьбины? И вдруг, перенапрягшись этим чтивом, в самом конце заметки читаешь следующее, уже с широко раскрытыми глазами, сдерживая дыхание, с сердцебиением и трепетом каждого взбаламученного нерва: „И itse,.. дабы избегнуть неминуемой смерти, вам следует стать посетителем единственного места, где можно купить знаменитые во всём мире бальные перчатки „Pinquin“, в которых ты, видит бог, никогда не простудишься, и будешь выглядеть, как белый ангел в Раю, а именно у мистера Дональдсона!“ О, ты, вечный, вечный покой на высотах Мира! Где ты? Вау! Несчастный читатель для того, чтобы в финале поглотить эту горькую финальную пилюлю, одолел полстолбца рекламных объявлений! Американская пресса обходит стороной широко бытующие в Европе комические столкновения партий и политиков. Этим грешат европейские газеты, но не американские. Только в конце каждого четвёртого года, в течение двух-трёх недель, американцы схватываются в свирепой сваре из-за свободы торговли или из-за несовершенства таможенного билля, две-три недели кипят страсти, идёт кровавая битва, кто кого победит, выяснение того, кто готов сдаться, а кто нет, американцы выбирают президента, – как только выборы завершены, мгновенно всё стихает и на улицах остаются только горы мусора, после чего весь энтузиазм американцев откладывается до следующих выборов. Таким образом, „Политика“ не затрагивается, как нечто слишком зловонное, более целых четыре года подряд, а потом снова начинаются ручные раскопки в этих Авгиевых конюшнях. Американский журналист, как взрослый человек, не обязан садиться и с искренним воодушевлением обрушиваться на такие-то параграфы старого закона и на такие-то запятые нового, создавать длинные „передовицы“ по поводу малейшей бестактности молодого Бисмарка в Ватикане, или изобретать учёные комментарии относительно тронных речей и высочайших шуточек. Он едва ли знаком с этой политикой даже по имени, он не знает, что значит правая и левая, и даже во время выборов он не осознаёт, что такое значит оппозиция. Его листок – бесцветное чтиво, состоящее из хаотического нагромождения событий с востока до запада Америки, кратких суждений о разных вещах, короче, плод мимолётного обзора. У меня в руках только что полученный номер американской газеты, и я не выбираю его, я беру листок наудачу – он содержит следующее: « Арест беглого каторжника – Вчерашний пожар в храме. – Нежданный Суд Линча. – Последствия роста иммиграции. – К вопросу о рыбной ловле в Канадском Квебеке. – Большая драка в городском совете. – Бедственное состояние государственной казны. – Биржа кипит. – Отголоски слухов с Севера-Запада. – Отголоски басен с Юга. – Последние известия. – Воровство и Грабёжь в Массачуссетсе. – Верховный суд. – Убийство. – Единственное средство спасения (о медицинском патенте). – Украденный свинцовый раструб. – Потеря 10 000 долларов в трамвае. – Кулачный бой и Mc. Caffrey в Comique. – Белые Ирландск ие рабы в Техасе. – И о погоде. – Спорт, как он есть. – Это был удар ножом? – Миннесота. – Дакота. – Мичиган. – Из других мест. – Смерть на Взлёте и т.д.» И ни слова о политике, ради бога, ни слова! Хотя это смертельно скучно, но меж тем каждый такой столбец не лишён интеллектуального интереса – он показывает, чем заполнены до краёв сердца янки, что им по вкусу и какое чтиво они предпочитают. Американские газеты всецело следуют основному тренду духовной жизни американцев. Содержание их не так рафинировано, деликатно, скромно и идеалистично, как любая беллетристика, но в них во сто раз больше голой правды жизни и грубой действительности. Американские газеты шумливы, истеричны и буйны, как сама жизнь, но их грубость притягательна своей актуальностью. Одним только американская пресса опережает прессу других стран, а именно в искусстве уловить свежие тенденции общественной жизни. Она тратит чудовищные деньги, собирая отовсюду сведения, ей шлют телеграммы о каждом незначительном событии и она печатает экстренные выпуски по любому поводу. «New York Herald» в этом отношении совершенно вне конкуренции. Штат его сотрудников многочисленен – кроме корреспондентов, откомандированных во все страны, кроме наборщиков, рабочих, корректоров и т. д. – всего 65 человек. 17 из них – это редакторы или начальники, заведующие отделами; остальные числятся репортёрами, каждый день курсирующими по всем улицам и проспектам Нью-Йорка для сбирания свежих новостей. Стоит только какой-нибудь новости достигнуть ушей репортёра, как он бежит на ближайшую телефонную станцию, горланя: «Herald», и сразу же докладывает, куда надо. Помимо этих вездесущих репортёров, у «Herald» есть свой катер, постоянно лавирующий у гавани, в попытке выловить любую новость, которая может приплыть к городу-великану-со стороны моря. Неизвестно как, но корреспонденты «Herald» оказались у Ниагары задолго до того, как все узнали, что принц Уэльский едет в Америку и намерен посетить водопад. Такое волшебство могло быть обеспечено только бесперебойной работой телеграфа. Но по какой-то причине принц задержался дольше, чем предполагалось, и, чтобы поддерживать свой репортаж, корреспондент принялся телеграфировать 1-ю книгу Моисея. Когда она была закончена, а принца по-прежнему не было, ему пришлось взяться за вторую книгу Моисея. Ужас его был велик! Могло показаться, что у Моисея было написано столько книг, сколько звёзд на небе или песчинок на пляже. Но тут появился принц, и корреспонденту таким образом удалось выпустить эту новость в мир первым – этот манёвр обошёлся издательству всего к какую-то мелочь – несколько тысяч долларов. Зато немного погодя «New York Herald» добился, в немалой степени благодаря своей осведомлённости, соглашения со всеми другими изданиями, так что во время войны с Абиссинией даже лондонскому «Times» приходилось черпать все свои военные репортажи у своего американского коллеги, как оказалось, более осведомлённого в чисто английских делах (Речьздесьидёт об англо-эфиопской войне 1867—1868 гг. Английские колонизаторыв конце концоввыиграли войну, но им надолго всё же не удалось закрепиться в Эфиопии ввиду жестокого сопротивления местного населения чужому диктату, и они были вынуждены к концу мая 1868 года вывести оттуда свои войска и убраться восвояси.). Все они, а не один только «New York Herald» выбивались из сил, чтобы огорошить своего читателя лавиной новостей со всего мира. Итак, большая часть американской прессы находится в более или менее живом общении со всеми американскими и большинством заграничных городов. И, таким образом, надо ради объективности признать, что это великая заслуга американских газет, что они фанатически из года в год кладут силы на ознакомление янки с миром, лежащим вне Америки, мире, о котором школы почти ничего не знают и не дают почти никакого представления. Новости, несомые английскими листками о других странах, правда, как правило ограничиваются лишь крайне лапидарными заметками, передаваемыми по телеграфу, но они тем не менее являются единственными весточками с другой половины Земного шара, концентрированными, сжатыми выжимками, которые, будучи собираемы изо дня в день, за целые годы дают гораздо более широкое представление о всемирной истории, нежели любая даже очень продвинутая школа страны. Однако даже и в этих сжатых скетчах сказывается американский дух, ведь газеты всё равно вынуждены сообразоваться с неизменными интересами и замшелым вкусом своих подписчиков. Умалчивая о целой массе новостей в области искусств и литературы, они, напротив, отыгрываются на читателях в области финансов, и то, что касаемо денег даже в мелочах не считают слишком ничтожным для телеграмм. Придворные балы и аристоркратические посиделки, вояжи высочайших особ, открытие железных дорог, скачки в Англии, дуэли во Франции, покушения в России – всё это служит американским газетам трепетно дорогим веществом для телеграмм, но при этом они хранят абсолютнейшее молчание о потрясшее сообщество драме или восходящей звезде мирового искусства. Зато они тотчас же реагируют подробнейшим отчётом о малейшем происшествии за границей, если это касается торговли или денежных махинаций – или, например, если нерасторопный путешественник забыл свой портмоне в немецком отеле, или кто-нибудь спекулировал двумя штофами лампадного масла на Сарептской бирже. Несмотря на эти неискоренимые недостатки, американская журналистика всё же служит своеобразнейшим и довольно уникальным выразителем духа американского народа. И поражая обывателя своей потрясающей воображение наглостью и свирепым натурализмом, она, с литературной точки зрения, является поистине современным феноменом.