Текст книги "Мир пауков: Маг. Страна призраков (сборник)"

– Может, было бы здорово, если б нам от этого электричества имелась какая-то польза.

– Польза? – В голосе паренька чувствовалась уязвленность. – Что значит «польза»?

– Ну скажи, на кой он тут ляд, – усмехнулся Фелим.

– Ну, для начала осветил бы эту комнату, это уже кое-что. Генератор-то аварийный. У тебя что, в голове совсем уж темный лес?

Было видно, что братья при случае не прочь поддеть друг друга.

– Не обращай внимания, – сказал Симеон пареньку. – Я думаю, это прекрасная находка. А что там еще у тебя?

Бойд держал гибкую металлическую ленту бледно-золотистого цвета.

– Точно не знаю. Наверное, или бипартитный энцефалоскоп, или аппарат Галлстранда. Я думал, может, ты знаешь.

Фелим взял ленту у брата.

– По мне, так это просто надо напяливать на голову.

Действительно, лента была вроде той, которую носит Мерлью, чтобы держалась прическа. Вместе с тем было что-то чарующее в золотистом поблескивании и изяществе этой металлической полоски.

– Пошел бы да поискал название в Большой медицинской энциклопедии, – подал идею Симеон. – Ты уже закончил распаковывать?

– Куда там! Там еще целая груда.

– Тогда иди и доканчивай. Мы скоро подойдем.

– Ты не хочешь за компанию? – спросил Бойд, впервые поворачиваясь к Найлу.

– Нет, он остается с нами, – решительно сказал Симеон. – Иди заканчивай с разгрузкой.

Бойд, покосившись на Найла, скорчил кислую мину. Когда он уносился по коридору, Фелим с шутливой сокрушенностью сказал:

– Головушка у моего братика светлейшая, но докучать любит ужасно.

Паренек вообще-то сразу пришелся Найлу по душе, глаза у того светились разумом.

Симеон уже осматривал предплечье девушки.

– Давай гадючью сыворотку.

Фелим подал стеклянный флакончик, наполненный желтоватой жидкостью. А когда Симеон уже наполнил шприц, Найл вдруг испытал нехорошее предчувствие.

– Может, для начала попробуем дозу поменьше?

Симеон пожал плечами.

– Ничего страшного быть не должно. А в общем, ты прав, ни к чему понапрасну изводить сыворотку.

Он утопил плунжер, и часть жидкости стекла обратно во флакончик.

Найл посмотрел сверху на лицо спящей девушки. Хорошенькая, темноволосый подросток со смугловатой кожей и полными губами. Было что-то на редкость привлекательное в ее безмятежности. Почти сам того не сознавая, Найл своим разумом проник через лицо в ее спящий мозг. Это было равносильно погружению в море забвения, полное отсутствие бытия. Хотя через призму бесчувственности Найл продолжал сознавать свое собственное тело, стоящее сейчас у изголовья и смотрящее сверху вниз. Но свою сущность он сознавал не как всегда, а словно стал вдруг новорожденным, бездумно глазеющим на мир.

Одновременно с тем потусторонность смутно освещалась вспышками наличия жизни, напоминающими слабый проблеск рассвета на горизонте. Это было спящее сознание девушки, смутное сознавание собственного тела и комнаты, в которой она лежит. Это зыбкое, едва уловимое чувство жизни стало сразу же более отчетливым, стоило Симеону ввести ей в вену иглу и утонить поршень шприца.

– Ты понимаешь, – сказал Симеон, – что эта вот штуковина пускается в ход впервые за тысячу лет?

От его голоса Найл чуть вздрогнул и пришел в себя. Было отрадно воссоединиться с собственной сущностью и вновь осознать, что он – Найл, а не безымянный бесплотный фрагмент.

Втроем они молча смотрели на лицо лежащей девушки, на то, как поднимаются и опадают холмики ее грудей. Примерно через минуту ее дыхание участилось, и на щеках пятнами проступил румянец.

– Действует, – коротко сказал Фелим.

Симеон покачал головой.

– Не спеши с выводами.

Когда он это сказал, Найл еще раз вошел в ум девушки. Едва это сделав, он понял: что-то не так. Сразу стало как-то неуютно, душно, вены будто жгло. Волна горячки настолько выбивала из равновесия, что Найл поспешил выйти.

Девушка теперь дышала часто, как в лихорадке, и лицо Симеона постепенно приобретало озабоченное выражение. Фелим, протянув руку, осторожно поднял ей веко. Открылся мечущийся по глазу зрачок; впечатление неприятное, будто смотришь на затравленное животное. Симеон, подержав запястье девушки, качнул головой:

– Ты был прав. Слава богу, я не дал ей дозу покрупнее.

– А что случилось?

– Не знаю. Может, взялись противоборствовать два нейротоксина.

Фелим вынул из аптечки еще один флакончик.

– Как насчет белладонны?

Симеон яростно замотал головой.

– Что ты, это смерть! Атропин стимулирует сердце, а у нас пульс и так уже сто тридцать. Гиоцин бы еще куда ни шло, но я больше не хочу рисковать. – Он опустил запястье. – Думаю, все нормализуется.

Но у Найла, сознающего горячечную сумятицу в мозгу девушки, оптимизма было меньше. Даже при стороннем взгляде на ее сознание возникали жгучая жажда и невольное желание кинуться в ледяную воду.

– На данный момент поделать ничего нельзя, – сказал Симеон. – Давайте сходим посмотрим, как там дела у Бойда.

Было облегчением последовать за ним из комнаты. Лишь оставив за собой полкоридора, никак не раньше, Найл почувствовал, что жжение унимается.

В большой комнате наверху еще недавно работали плотники. и там пахло свежеструганым деревом и мастикой. Пять ящиков из хранилища стояли теперь у стены, пол и длинные узкие столы были заставлены всякой всячиной, от рулонов бинтов и ваты до странного вида медицинских приборов, чем-то напоминающих те, что доводилось видеть в зале Белой башни.

Бойд увлеченно поддевал ломом крышку на ящике. Он указал на большую коробку на полу:

– Электронный микроскоп. Знаешь, во сколько раз увеличивает? – Фелим покачал головой. – В полмиллиона! А это, – он указал на блестящее хромированное устройство, лежащее на столе, – компаративный микроскоп. – Он коснулся кнопки у основания прибора, и вспыхнул мелкий, но удивительно яркий огонек, осветив предметное стекло.

– Отчего оно зажглось? – недоуменно спросил Фелим.

– От батареи, разумеется, – ответил Бойд с усмешечкой. – К двадцать второму веку изобрели батареи емкостью в тысячу вольт. А как вам это? – Он взял со стола черную трубку и нажал на кнопку – на противоположную стену упал мощный сноп света. Трубку Бойд навел на лицо Фелима и покрутил у основания; свет был таким ослепительным, что Фелим прикрылся руками. – Ну не чудо, а? Аварийная подсветка для операционной. А на это взгляните!

Он открыл пластмассовую коробку и вытащил оттуда плоский приборчик с ручкой посреди основания. Приборчик был квадратный, сантиметров тридцать, и сделан, казалось, из матового стекла.

– Что это?

– Переносной рентген. – Он повернулся к Найлу. – Положи-ка руку на стол.

Найл безропотно подчинился. Бойд установил над ней стекло, затем нажал на выключатель. Стекло зажглось зеленоватым светом. Найл с изумлением смотрел, как плоть на глазах исчезает и обнажается кость. Бойд довольно хмыкнул и подставил приборчик к лицу Фелима – вместо лица немедленно возник оскаленный череп с пустыми глазницами. Когда Фелим начал отводить голову, Бойд сказал:

– Погоди еще минутку.

Обеими руками он потянул ручку. Череп Фелима начал постепенно облекаться плотью – не обычной, а студенисто-прозрачной, через которую ясно просвечивали все жилы и артерии. Внутри черепа можно было различить очертания мозга.

– Вот видишь, дядя, а ты говоришь! У Фелима, оказывается, и в самом деле есть мозги. – Он ловко увернулся от шутливого удара Фелима.

Найл взял со стола поблескивающую металлическую трубу, тридцать сантиметров длиной и сантиметров пять в диаметре. Формой она напоминала раздвижной металлический жезл, найденный в окрестностях Диры. Как и жезл, для своих размеров она была необычайно тяжела. С одного конца у трубки было матовое стеклышко. Регулятор сбоку мог передвигаться по градуированной прорези. Когда Найл подвинул регулятор вперед, стеклышко засияло ровным зеленым светом.

– Что это? – спросил он у Бойда.

– Точно не знаю. – Видно, что пареньку край как не хочется в этом признаваться. – Какой-нибудь фонарь?

Найл посветил себе на ладонь. Удивительно, зеленый свет ласкал приятной прохладой, словно легкий ветерок. Продвинул регулятор чуть вперед, и свет заметно усилился, да и руке стало заметно холоднее. При регуляторе на середине шкалы кисть замерзла до онемения, будто опущенная в ледяную воду. Даже когда повернул трубу в сторону, кисть ломило так, что трудно было пошевелить пальцами. Найл с присвистом втянул воздух от боли.

– Ну и стужа!

– A-а, теперь понятно, что это, – сказал Бойд. – Холодный свет. Приспособление, заменившее холодильники.

Фелим изучал крупноформатный лист бумаги.

– Да, действительно, значится в перечне. Детермалайзер Рыкова, или холодный свет. А что такое отоскоп?

– Это штуковина такая, заглядывать в уши, – пояснил Бойд.

– А электродиагностический анализатор?

– Не знаю.

– Вот, значится один. И аппарат Галлстранда; не знаю, где он тут.

Найл уже не следил так внимательно. Когда холодная онемелость в руке постепенно сошла, его заинтересовала одна мысль. Пока другие стояли, согнувшись над ящиком, он улизнул из комнаты и на цыпочках прокрался вниз.

У девушки был сильный жар: на щеках горячечный румянец, а дыхание частое, с присвистом. Найл навел трубку на ее влажный лоб и передвинул регулятор. Делая это, он вошел к ней в сознание и почувствовал похожую на шок волну облегчения, когда мозг наводнила внезапная прохлада.

Через полминуты поток захлестывающих ее нервную систему тревожных импульсов измельчал до небольшого ручейка, а дыхание чуть успокоилось. Вместе с тем, продолжая держать ее лоб под холодным светом, Найл чувствовал, что борется лишь с симптомами, а не с сущностью болезни. Нервная система девушки оказалась в состоянии шока от реакции между паучьим ядом и змеиной сывороткой. А провисев шесть недель вверх ногами в кладовой у Скорбо, она была, бесспорно, слишком слаба, чтобы справиться с кризисом. Даже когда сердцебиение унялось, ясно было, что ей не хватает силы справиться с новым вторжением отравы, которую ввел ей в кровяное русло Симеон. Она была ввергнута в горячечную сумятицу собственного сознания, Найл чувствовал полную беспомощность.

Вместе с тем, бросив очередной взгляд на пышущее жаром лицо, он ощутил прилив горького гнева при виде такой бессмысленной траты человеческой жизни. Казалось абсурдным, что невозможно изыскать способ, как влить в ее тело хоть какую-то часть его собственной избыточной жизненности. Повинуясь безотчетному импульсу, он отключил холодный свет и поместил одну руку девушке на лоб, а другую на солнечное сплетение. При этом он сознательно имитировал движения своего брата, которые наблюдал чуть раньше. Сразу же стало ясно, что между организмами установился контакт. Когда произошло слияние умов, Найл инстинктивно уравнял их вибрации, чтобы девушка могла впитать энергию, которая ей передается. По рукам, через кончики пальцев, засочилось тепло. А поскольку контакт был все еще недостаточно полным, Найл, нагнувшись, припал ртом к ее губам. Губы у девушки были сухими, пришлось их облизнуть языком. И вот теперь, когда контакт был полным, ее тело отозвалось на поток жизненной энергии, как иссохшая земля отзывается на благодатный дождь.

Своеобразное ощущение – жизненная сила воронкой ввинчивается в омут энергетического голода; такое, будто половая принадлежность меняется на противоположную: он становился женщиной, а она мужчиной. И вот, когда согнутая спина уже занемела от напряжения и стало неудобно стоять, Найл почувствовал, как исходящей из его тела силе начинает вторить сила изнутри; подобно насыщенной влагой почве, чужая сущность впитала столько жизненной энергии, сколько смогла. Через секунду он почувствовал, как губы у нее дрогнули, и подумал, что она приходит в себя. Выпрямившись, Найл испытал внезапное головокружение, от которого невольно пошатнулся и схватился за край стола. Секундная темнота прошла, и Найл увидел, что глаза у девушки открыты. Он улыбнулся ей как можно ласковей, но та в ответ таращилась бездумно, ничего не сознавая. Затем глубоко вздохнула и снова закрыла глаза: паучий яд, хотя и ослабленный, вновь сковал ей тело параличом.

Когда через несколько минут в комнату вернулись остальные, девушка дышала ровно и спокойно. Симеон сразу же заметил это изменение.

– Так-то! Теперь у нее вид намного лучше. – Он подержал ее за запястье. – Да, пульс опять в норме.

– Наверно, твоя сыворотка в конце концов подействовала, – предположил Найл.

Симеон подозрительно покосился из-под кустистых бровей, но ничего не сказал.

Гужевые дожидались возле входа в больницу. Найл был благодарен им за прозорливость: события последнего получаса наполнили его дремливой усталостью, хотя и не лишенной приятности. Сев, он велел трогать в квартал рабов, а сам со сладостным вздохом откинулся на подушки, желая, чтобы путешествие продлилось по возможности дольше.

Несмотря на усталость, Найлом владело необычное возбуждение. Мир вокруг казался необычайно свежим и открытым для восприятия. Это, видно, оттого, что он совершил вояж внутрь собственного тела и в сознание бесчувственной девушки; собственная сущность от этого казалась теперь обновленной и не совсем привычной, как новая одежда.

Экскурс в чужое сознание заставил еще раз невольно задуматься над странной умственной пустотой жителей города пауков. У восьмилапых ушло много хлопот, чтобы искоренить в своих слугах-людях всякое воображение. Тем не менее интриговало то, что, например, эта девушка, несмотря на нехватку воображения, вполне счастлива – как и толпы людей, что наслаждаются сейчас солнечным светом на главной площади или прогуливаются по ведущей к реке зеленой аллее, безбоязненно завлекая в толчею бойцовых пауков и немногочисленных жуков-бомбардиров. Эта девушка никогда не бывала за пределами города пауков, тем не менее ее устраивал ее жизненный удел. А собственно, с какой стати ему самому кичиться своим воображением? Ну, освободил сородичей от рабства, ну, воцарился в паучьем городе – а дальше что? Тем не менее вопреки этому Найл продолжал чувствовать смутное неуютство, даже хуже.

Но как ни странно, эти мысли не вызывали упадка. Напротив, когда колесница переехала мост, ведущий в квартал рабов, он ощутил любопытное удовлетворение: дескать, наконец-то можно схватиться с проблемой вплотную. Если нет желания погрязнуть в бездумном довольстве слуг пауков, надо наперекор всему идти к цели. И то, что произошло недавно, похоже, предлагает путь к решению: отстраниться от собственного тела, уйти в открытый простор, существующий вокруг мира людей.

Переехав мост, гужевые притормозили:

– Куда дальше, господин?

Бродус ничего толком не объяснил, но сказал, что дом выходит окнами на реку.

– Отсюда направо, – указал Найл.

В полумиле к востоку когда-то прогремел взрыв подземного арсенала, смахнувший большую часть квартала рабов. Река стекла в возникший кратер, образуя озеро. До сих пор на его поверхность время от времени всплывали разбухшие тела, за которые бились друг с другом большеклювые чайки, начавшие теперь гнездиться по берегам. Иногда эти чайки с размахом крыльев больше метра нападали на детей, раз даже похитили младенца из люльки, оставленной во дворе. По этой причине, а также из-за несносности крыс – большущих, размером с собачонку, – рабы ушли из домов, окружающих озеро. Из этого напрашивался вывод, что те, кто не хотел бы привлекать к себе внимания, могли разместиться в треугольнике между озером с востока и рекой с юга.

Большинство домов на этом окруженном водой клине было повреждено: с некоторых посрывало крыши, почти у всех выбиты окна. Не будь склады боеприпасов так хорошо углублены и защищены, взрыв разрушил бы полгорода. Приближение людей к озеру не осталось незамеченным, над колесницей закружило несколько любопытных чаек. Найл заметил, что одна из них ведет себя довольно необычно. Кувыркнувшись вперед, она сделала обратный кульбит, затем потеряла равновесие и камнем понеслась к земле, но успела выровняться и снова взмыла на распростертых крыльях. Когда этот странный маневр повторился в третий раз, остальные чайки испугались и отлетели к озеру, оставив соплеменницу выписывать нелепые и неуместные кульбиты, тревожно при этом крича. На этот раз она не смогла выправиться и ударилась о трубу, откуда, глухо стуча, скатилась по крыше. Найл отметил место, где птица скрылась из виду.

– На следующей улице свернете налево.

Несколько белых перьев обозначили место, где чайка грянулась о тротуар; сама птица находилась теперь в передних лапах у бойцового паука, стоящего на страже перед домом в нескольких метрах впереди у дороги. Честно говоря, Найл так и думал, что застанет чайку именно там; странности ее поведения можно было объяснить лишь тем, что заскучавшему «бойцу» вздумалось позабавиться в своем паучьем стиле (бойцовые пауки – охотники, которым доставляет удовольствие быстрое движение; запас терпения у них гораздо меньший, чем у других родственных видов). «Боец» был сейчас так поглощен предвкушением трапезы, что не заметил вовремя приближения людей и нервно вскочил, когда колесница появилась в поле зрения. Узнав Найла (скорее телепатически, чем по виду), он выронил добычу и, припав к земле, застыл в позе повиновения; птица крякнула и слабо затрепыхалась. Найл сделал вид, что не замечает оплошности стражника, и быстрым шагом прошел мимо в открытую переднюю дверь.

Первым делом в глаза бросилась опрятность прихожей. Даром что на стенах не хватало больших кусков штукатурки, а пол был щербатый и неровный, половицы выглядели так, будто их поскоблили. Для дома в квартале рабов это просто невиданно. Рабы известны своей неряшливостью, да и жены у них не отличаются опрятностью. Следом внимание привлек запах – в целом знакомый, но на секунду Найл растерялся, пытаясь сориентироваться, так как тот все же был для него сравнительно нов: йодистый запах морских водорослей, вполне под стать крику чаек, кружащихся нал крышами.

Найл потянул ближайшую дверь, ведущую в гостиную: дверь была заперта изнутри или забита. А вот соседняя дверь была слегка приоткрыта. Он оказался в большой комнате, пространство которой почти сплошь занимала мебель – четыре кровати, несколько стульев и комод. В остальном же это было типичное жилье квартала рабов – с голыми стенами, неуютное. Отличалось оно лишь в одном: кровати были аккуратно застелены и пол между ними выглядел так, будто его скоблили. Как и в передней, здесь стоял йодистый морской запах.

Найл не мог сдержать разочарования. В комнате, казалось, не было ничего, что хоть как-то характеризовало бы ее обитателей. Тут припомнились слова, сказанные лысым коротышкой, советником Фергусом, насчет того, что эти люди не могли быть рабами, поскольку у них чересчур много одежды. Найл пробрался между кроватями – стоят едва не впритирку, с трудом можно пролезть – к комоду в углу. Не дойдя, остановился и внимательно вслушался. Из комнаты наверху доносилось чуть слышное поскрипывание половиц. Прошло несколько секунд, и на лестнице послышались тихие шаги. Найл кинулся шарить по карманам, проклиная себя за то, что не взял с собой раздвижного жезла или другого оружия. Мелькнула мысль, не упасть ли сейчас между кроватями; нет, не стоит, в общей тишине малейший скрип половиц неизбежно выдаст. Тревога сменилась облегчением, когда дверной проем перегородило мохнатое туловище.

– Дравиг! Что ты здесь делаешь?

От Дравига, безусловно, не укрылась перемена чувств Найла.

– Прошу прощения за то, что заставил тебя потревожиться. Твое послание застало меня у Смертоносца-Повелителя. Он велел мне посмотреть, что ты такое обнаружил.

– Здесь скрывались убийцы Скорбо. – Найл обвел взглядом голые стены комнаты. – Ты что-нибудь отыскал наверху?

– Ничего. Те комнаты нежилые.

– Тогда убийцы в силу какой-то причины ютились в этой комнате. Возможно, потому, что не хотели привлекать к себе внимания. Посмотри на окна. – (Дравиг посмотрел, но было видно, что ничего не взял в толк.) – Снаружи толстенный слой пыли, а внутри комната на редкость чиста. Чистые окна могли бы их выдать. Рабы никогда не моют окон.

Найл пробрался к комоду и выдвинул верхний ящик. Там, как, в общем-то, и ожидал, лежали аккуратной стопкой туники рабов. Найл выгреб всю стопку и бросил на соседнюю кровать. Помимо этого, в ящике ничего не было. Во втором ящике тоже были рубища, а также несколько пар сандалий. Найл с интересом обратил внимание, что в отличие от сандалий, что обычно носят рабы, эти отменного качества. Судя по мастерству, изготовлены не иначе как ремесленниками из Диры.

Подо всем этим, возле задней стенки ящика, лежали пять небольших предметов, каждый в отдельной тряпице. Коснувшись одного из них, Найл обнаружил, что материя влажновата. Изнутри тряпица была проложена слоем бурых водорослей – чем-то похоже на то, что он видел на коже бесчувственной девушки. Убрав водоросли, он обнаружил у себя перед глазами предмет из гладкого зеленого камня. В высоту предметик был сантиметров пять, и с первого взгляда показалось, что это статуэтка лягушки или жабы. Это было маленькое, приземистое создание с глазами-луковицами навыкате, плоским лицом и большим невеселым ртом. Как жителю пустыни, Найлу крайне редко доводилось видеть лягушек или жаб. Но у этой фигурки – видно невооруженным глазом – для земноводного было слишком уж много сходства с человеком. Начать с того, что крохотные ножки, на которые опиралась фигурка, больше походили на человеческие руки, хотя у них была перепонка между пальцами. На кругленьком пузце виднелся пупок, а на груди два небольших соска.

Самое интересное – это что на обоих глазах-луковицах выделялись более темные по оттенку пятнышки, обозначавшие, по-видимому, зрачки. Это, судя по всему, не было каким-то посторонним вкраплением: у скульптора, видно, ушло немало времени, чтобы подыскать камень с двумя более темными пятнышками на нужном месте.

Найл протянул фигурку Дравигу.

– Что это, по-твоему?

Дравиг вытянул вперед оба щупика и тут же их отдернул.

– Не касайся его. Положи назад.

– Почему? – недоуменно спросил Найл.

– Неужто ты не чувствуешь?

Отыскав в своем сознании очаг затишья, Найл полностью расслабился и тут неожиданно понял, что Дравиг имеет в виду. В предмете, который он держал в руке, было что-то необычное – некая сила или энергия, имеющая сходство с силой или энергией живого существа. И в этой жабьей образине теперь чувствовалось что-то странно зловещее; хотя нет, более точным словом было бы «хищное». Возникала ассоциация с охотником, наблюдающим из засады за приближением добычи. Подобное Найл много раз чувствовал среди плотоядных растений Великой Дельты. Хотя, в общем-то, лучился камень тихо, почти неуловимо. Видно, у Дравига была неимоверно развита чувствительность, если он чуял вещи даже не на ощупь, а на расстоянии.

Найл завернул фигурку обратно в тряпицу и поместил в ящик. Затем повынимал одну за другой остальные и тоже развернул. Он обратил внимание, что каждая из фигурок повернута лицом к задней стенке ящика. Среди них ни одна не походила на другую, хотя у всех было безусловное сходство. У одних черты больше напоминали животных, у других – людей, а у одной был широко открытый рот, в котором виднелись зубы. Причем зубы какие-то странные, Найл таких и не видел – и не острые, как у рыб и хищников, и не плоские, как у травоядных, а что-то и от тех и от других, с неровными кончиками. Одна из фигурок имела забавно удлиненное туловище, напоминающее чем-то изогнутый ствол дерева, а у другой глаза были закрыты, хотя на лице читалась все та же жутковатая, скрытная наблюдательность, что и у остальных.

Дравиг следил за происходящим неодобрительно, даже с некоторым стыдом за Найла. Можно понять почему: по паучьему разумению, все это разглядывание было не то чтобы порицаемым, а чем-то неприличным; человек наверняка бы чувствовал нечто подобное, если бы при нем бесцеремонно копались в чужих вещах. И Найлу в очередной раз подумалось, насколько все же отличается паучий ум от человеческого – особенно тем, что напрочь лишен любопытства. Паукам присущи разум и наблюдательность, но вместе с тем они, в отличие от людей, на редкость нелюбознательны.

– Как ты думаешь, почему они хранят свои талисманы завернутыми в водоросли? – спросил Найл у Дравига.

– Это не талисманы, – ответил Дравиг, – это их боги-хранители.

И тут Найл понял. Пауки, как никто другой, чтят неизвестные силы природы и трепещут перед священным именем богини Дельты. Потому-то и самого Найла чтили как некоего полубога: пауки считали его посланцем богини. У Дравига вызывало скрытое осуждение, что Найл так непочтительно относится к священным предметам. Вместе с тем Дравиг держал это при себе, поскольку Найл и сам был отчасти священным предметом. Аккуратно завернув последнюю фигурку в тряпицу, Найл положил ее обратно в комод.

– Все же хотелось бы знать, для чего они их завернули в водоросли. Я-то думал, они жили под землей.

Он попробовал выдвинуть нижний ящик, но тот давался с трудом, как будто дерево было сырым и разбухшим. Оказалось, что в ящике лежит плоский деревянный ящичек, примерно сорок на двадцать. Такие ящички часто попадались Найлу в кухнях пустующих домов, куда случалось забредать из любопытства; обычно в них хранились наборы ножей и вилок, хотя в одном таком он обнаружил коллекцию бутылочек с приправами. Ящичек Найл положил на комод и откинул застежку. Внутри, к удивлению, не оказалось ничего, кроме большого пучка водорослей и жидкости – по-видимому, морской воды. Комнату наполнил йодистый запах. Найл приподнял пучок и заглянул под него: ничего. От взгляда не укрылось, что изнутри ящичек обработан каким-то серым веществом, студенистым на вид, но на ощупь очень твердым – не иначе как водонепроницаемый слой. Сами водоросли были скользковатыми, кожистыми, а когда Найл поднял их повыше, оказалось, что это не пучок, как подумалось вначале, а единое целое, что-то вроде большого листа. Этот лист в целом напоминал прямоугольную циновку, сложенную вдвое. Одна сторона у нее была гладкой и кожистой, на другой имелись похожие на присоски почки, каждая около сантиметра в диаметре. По краям циновку оторачивало что-то похожее на стелющиеся побеги или усики; поэтому ясно было, что это единый кусок, срезанный целиком.

Найл протянул все это Дравигу, на пол шлепались частые капли.

– Что ты насчет этого думаешь? Для чего им, по-твоему, этот кусище водоросли?

Дравиг в ответ послал импульс, в человечьем понимании аналогичный покачиванию головой.

Найл сложил водоросль обратно в ящичек и придавил крышку. Обтирая мокрые ладони о тунику, он обратил внимание, что несколько бурых лоскутков пристало к одежде.

В остальном комната смотрелась совершенно обычно. Платяной шкаф в углу оказался пустым, за исключением пары грубых рубищ. Найл кинул их на кровать в общую кучу, прошелся по карманам. Ничего, как, в общем-то, и ожидал. В конце концов он вышел из комнаты и прошелся по всему первому этажу. Дверь в соседнюю комнату решительно не давалась, и Найл, надавив на ручку, с силой налег плечом. Дверь с треском шарахнулась о стену. В комнате, как и ожидалось, не было ничего, кроме запыленной мебели; очевидно, помещение пустовало уже очень долгое время, может быть целые столетия. Стекла все были повыбиты, осколки проглядывали сквозь пыль на полу.

Дом был небольшой, на первом этаже оставалось осмотреть лишь кухню. Там стояла безукоризненная чистота, на столе оставлено было сушиться несколько вымытых кружек и тарелок. С полки, что над умывальником, свисало кухонное полотенце, вдоль раковины были расстелены для просушки две тряпицы. Кастрюли и прочая посуда стояли вверху на полке. В печи – древесная зола, в мусорной корзине под умывальником – полусгнившие остатки овощей, несколько кроличьих косточек.

В ящиках посудного шкафа лежали ножи, вилки, другие кухонные приборы, некоторые уже порядком заржавевшие – тех, видно, времен, когда миром правили люди. Дверцы шкафа оказались заперты. Найл попытался взломать замок ножницами, но добился лишь того, что лопнул один конец. В конце концов сообразил; вынув поочередно все ящики, посмотрел на дно нижнего сверху и заметил там ключ. Вставил в замок, повернул, и дверцы у шкафа открылись. Внутри на первый взгляд было пусто. Тогда зачем, спрашивается, прятать ключ? Встав на колени, Найл заглянул в глубину нижнего отделения и довольно хмыкнул. В самом углу находилась небольшая деревянная коробочка – так далеко, что можно дотянуться лишь кончиками пальцев. Коробочка была квадратная, сантиметров десяти, и сделана из черного полированного дерева. Странно, у нее почему-то не было видно крышки – ни намека на шарниры или защелку. Лишь повертев ее несколько минут в руках, Найл уяснил, что крышка сдвигается, а пригнана так ладно, что пазов, по сути, и не видно. Тогда Найл уверенно положил руку на крышку и сдвинул ее, обнажив внутренность коробочки. Там лежали темно-коричневый стеклянный флакончик и любопытного вида вещица, назначение которой трудно было определить. Одна ее часть напоминала птичье перо с заостренным кончиком, другая – небольшой колпачок из эластичного вещества, похожего на резину. Найл выковырял из флакончика пробку и понюхал: жидкость внутри имела лекарственный запах. Найл окунул в нее острие и сжал колпачок, в полое перо втянулась желтоватая жидкость. Но Найл так и не мог взять в толк, для чего кончик заострен. Отжав жидкость во флакончик, он уложил все обратно в коробку, а ее сунул в карман туники. Симеона она, бесспорно, заинтересует.

Напоследок прошелся по верхнему этажу. Но там, как и говорил Дравиг, было пусто и не было никаких следов того, что здесь кто-то жил; если не считать следов Дравига, пыль на полах была не потревожена.

Дравиг дожидался внизу в спальне с тем самым безропотным терпением, которое вызывало у Найла поистине восторг, – он и позы наверняка не менял с того момента, как Найл вышел из комнаты. Он грузно опустился на одну из кроватей и оглядел комнату. Дравиг мог чувствовать его разочарование. Он спросил – обходительно, дипломатично, чтобы для Найла это не прозвучало упреком в пустой потере его, Дравига, времени:

– Что я могу передать Смертоносцу-Повелителю?

– Ты имеешь в виду, что я такое узнал? – переспросил Найл со вздохом. – Боюсь, немного. – (Ум Дравига передал бессловесное сочувствие; общение напрямую, по сути, упрощало изъяснение, слов не требовалось.) – Сообщить могу единственно то, – сказал Найл, – что их здесь было пятеро, но не все в одно время, поскольку кроватей только четыре. План действий был тщательно продуман. – Он указал на стопку одежды. – Несколько туник здесь было изготовлено специально для путешествия. Если присмотреться, то видно, что материал у них потоньше, чем у этих, – он указал на засаленные рубища, – настоящих. Как только эти люди раздобыли тонкие туники, дорожную одежду сразу же сложили в ящик, пока никто не распознал подделку. Они заботились о том, чтобы не привлекать внимания. Потому и окна оставляли немытыми и не пытались вставить стекла. Вместо этого держали на запоре внутреннюю дверь, на случай если кто-то вдруг заберется через выбитое окно.