Текст книги "Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время"

Наконец, приведу и более свежий пример. Осенью 2010 г. находясь в Париже, я невольно следила за острыми политическими спорами вокруг «неверных» действий президента Саркози. Будь то высылка из Франции цыган или увеличение пенсионного возраста, новый трудовой договор или реформа системы образования, неизменно рефреном звучал аргумент: «такое поведение невозможно во Франции, ведь мы страна справедливости». (Кстати, здесь ясно проглядывал «тонкий» намек на «не французское» происхождение президента) Слыша столь «бесспорный» аргумент, я не могла отделаться от мысли, что где-то я его уже встречала. Конечно же, это был пассаж из Ла Рош Флавена… Именно эти впечатления подвигли меня задуматься над истоками данного устойчивого национального мифа. По-видимому эта идеологема прочно укоренилась в сознании французов, и они даже не замечают, насколько во французской политической культуре важным оказался топос о «Франции как родине правосудия». Живучесть этого топоса лишний раз доказывает его эффективность в процессе формирования национальной идентичности во Франции.

Примечания

¹ Такая дефиниция восходила к Цицерону через «Этимологии» Исидора Севильского. См. подробнее: Guenee B. L’Occident aux XIVe et XVe siecles. Les Etats. P., 1993. P. 117.

² Ibid. P. 299; Idem. Etat et nation en France au moyen age // Revue historique. P., 1967. T. 237. P. 27–30.

³ Анализируя этнонациональные государства с точки зрения типологии, Н.А. Хачатурян заострила внимание не столько на факторе централизации, сколько на процессе консолидации – экономической, социальной, политической и культурной – как необходимом элементе государственного строительства. См.: Хачатурян Н.А. «Король – император в своем королевства»… Политический универсализм и централизованные монархии // Империи и этнонациональные государства в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время / Отв. ред. и сост. Н.А. Хачатурян. М., 2011. С. 84.

⁴ Strayer J. Les origines medievales de l’Etat moderne / Trad. M. Clement. P., 1979. P. 15–16.

⁵ «la Justice est nee avec la France, et a son droict hereditaire en la terre de France; comme il y a des pays, qui sont do^z de choses rares, et qui ne peuvent venir ailleurs. L’Inde seule a ceste prerogative, qu'il n’y a qu’elle qui porte des arbres odoriferante. Il n’y a que le sein Persique, qui porte des perles d’excellence. Il n’y a que l’Aquilon qui donne l’ambre. Aussi il n’y a qu’une France, oü s’exercent les vrayes fonctions de la Justice, et principalement es parlemens» (La Roche-Flavin B. Treze livres des Parlements de France. Bordeaux, 1617. Livre IV. P. 285).

⁶ Канторович Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии / Пер. с англ. М.А. Бойцова и А.Ю. Серегиной. М., 2014. С. 538–541.

⁷ Guenee B. L’Occident aux XIVe et XVe siecles. Р. 119–120; Kantorowicz E. Mourir pour la patrie et autres textes. P., 1984.

⁸ «sic corona regni est communis patria, quia caput» (Guenee B. Etat et nation. P. 24–27; Idem. L’Occident aux XIVe et XVe siecles. P. 118).

⁹ В его трактовке явление Жанны д’Арк было не столько истоком, сколько апогеем процесса национального самоопределения французов. См. подробнее об этом: Pons N. La propagande de guerre française avant l’apparition de Jeanne dArc //Journal des savants. P., 1982. N 2. P. 191–204; Eadem. Propagande et sentiment national pendant le règne de Charles VI: l’exemple de Jean de Montreuil // Francia. Bd. 8. München, 1981. P. 127–145.

¹⁰ Ограничусь отсылкой к фундаментальным отечественным монографиям по данной теме: Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII–XV вв. М., 1989; Цатурова С.К. Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV вв. М., 2012.

¹¹ Опирающаяся на Библию идея получила развитие у Брактона и прочно вошла в политическую доктрину власти Средневековья: «Est enim corona facere justitiam et judicium et tenere pacem»; см. подробнее: Guenee B. L’Occi-dent aux XIVe et XVe siecles. P. 137–139.

¹² См. об этом: Beaune C. Naissance de la nation France. P., 1985. P. 83–84.

¹³ Ibid. P. 286–287.

¹⁴ См. об этом подробнее: Цатурова С.К. Священная миссия короля-судии, ее вершители и их статус во Франции XIV–XV вв. // Священное тело короля. Ритуалы и мифология власти / отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2006. С. 78–82.

¹⁵ Об этом см.: Jacob R. Images de la Justice. Essais sur l’iconographie judiciaire de Moyen âge à l’âge classique. P., 1994. P. 48–58.

¹⁶ Любопытно также, что картина эта «отвлекала» взгляд от кресла короля, находящегося в левом углу залы (так называемое «ложе правосудия»), причем Людовик Святой на картине располагался как раз со стороны этого кресла и, следовательно, ближе к персоне монарха, как бы «наставляя его». См. подробнее об этой картине и ее символике: PinoteauxH. Tableaux fran^ais sous les derniers Valois // Cahiers d’heraldique. P., 1975. N 2. P. 119–139; Merin-dol Ch. de. Le retable du Parlement de Paris. Nouvelles lectures // Histoire de la justice. P., 1992. N 5. P. 19–34.

¹⁷ Loyseau Ch. Traite des seigneurie // Loyseau Ch. Les Oeuvres. Lyon, 1701. P. 4.

¹⁸ Pastoureau M. Images du pouvoir et pouvoir des princes // L’Etat moderne. Genese. Bilans et perspectives. P., 1990. P. 227–234.

¹⁹ Beaune C. Naissance de la nation France. Р. 332.

²⁰ Mezieres Ph. de. Le Songe du viel pelerin / Ed. G.W. Coopland: 2 vols. Cambridge, 1969. T. I. P. 480.

²¹ Daubresse S., Morgat-Bonnet M., Storez-Brancourt I. «Le Parlement en exile» ou Histoire politique et judiciaire des translations du parlement de Paris (XVe-XVIIe siecle). Postface de Fr. Hildesheimer. P., 2007. P. 44–46.

²² Это утверждение коррелирует с пассажем из Жана де Жуанвиля, согласно которому, аналогично с Венсенном, Людовик IX Святой выслушивал просителей в саду на острове Ситэ, рядом с Дворцом. См.: Жуанвиль Жан де. Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика. Пер. со старофранц. Цыбулько Г.Ф. СПб., 2007. С. 22 (§ 60–61)

²³ Archives Nationales de France (далее – AN). Collection Le Nain. U 507. F. 31.

²⁴ AN U 507. F. 41. О реконструкции и символике Дворца в Ситэ см. подробнее: Цатурова С.К. Формирование института государственной службы… С. 454–467.

²⁵ Guenee B. L’Occident aux XIVe et XVe siecles. P. 124–125; Beaune C. Nais-sance de la nation France. Р. 151–152.

²⁶ Канторович Э.Х. Два тела короля. С. 333–353.

²⁷ «Paris est la meilleure et la plus notable ville de ce Royaume; est Roma en ce Royaume» (AN U 2014. F. 448).

²⁸ См. об этом: Цатурова С.К. Номинация ведомств и служб как стратегия формирования суверенитета королевской власти во Франции XIII–XV веков // Империи и этнонациональные государства. С. 325–326.

²⁹ «est assise en la meilleur et plus notable ville de nostre Royaume, en laquelle est nostre Siege et Court principal et souveraine» (Ordonnances des rois de France de la troisieme race (далее – ORF). 22 vols. P., 1723–1849. T. VII. P. 348349).

³⁰ «Nostre ville de Paris qui est la plus principalle ville de nostre Royaume et en laquelle nos predecesseurs Roys ont accoutume de tres-long et ancien tems faire leur residence, et si y est le siege souverain de la Justice de nostredit Royaume» (ORF. T. VIII. P. 574; T. XII. P. 211).

³¹ Longnons A. Paris pendant la domination anglaise (1420–1436): Documents extraits des registres de la chancellerie de France. P., 1878. P. 334–335.

³² Juvenal des Ursins J. Ecrits politiques / Ed. P.S. Lewis: 2 vols. P., 1978, 1985. T. 1. P. 257.

³³ «la dignite, noblesse et antiquite de vostre bonne cite de Paris, qui est le siege de vostre royale majeste, l’ancienne habitation des roys, le lit de vostre justice, la maison de sapience» (Masselin J. Journal des Etats Generaux de France tenus a Tours en 1484 sous le règne de Charles VIII / Ed. A. Bernier. P., 1835. P. 169).

³⁴ «Siege de la Court capitalle et souveraine dudit Royaume… dont la renommee fut si grande et glorieuse par le monde universel, que les nations et Provinces tant voisines du Royaume, comme etrangeres et tres-loingtaines, souventes fois y affluoient, les aucunes pour contempler l’etat de la justice qui reputoient plus a miracle que a envie humaine, les autres liberalement se ils soumettoient pour y avoir droit et appaisement de leurs grans debats et haultes querelles» (ORF. T. X. P. 437).

³⁵ Martial de Paris dit d’Auvergne. Les vigille de Charles VII et ses Poesies / Ed. Coustelier. 2 vols. P., 1724. T. 2. P. 182.

³⁶ Mezieres Ph. de. Le Songe du viel pekrin. Т. 1. Р. 480, 482.

³⁷ Moranville H. Remonstrances de l’Universite et de la Ville de Paris a Charles VI sur le gouvernement du royaume // Bibliotheque de l ecole des chartes. P., 1890. T. 51. P. 432.

³⁸ «Et treuvent l’en passe a cinq cens ans / Que Sarrasins Paiens et mecreans, / Qui avoient plaitz pour leurs faitz et usures, / Et des proces selon les aventures, / Venoient au Roy et Royaume de France / Pour le renom et la haute excellence / De la Justice lors regnant tres haultaine, / Querir Justice comme souveraine, / En tout honneur et humble reverence, / En suppliant au noble Roy de France, / Que leurs cas fust soubzmis au jugement / De la Justice, et noble Parlement» (Martial de Paris dit d’Auvergne. Op. cit. P. 182).

³⁹ Antoine Astesan. Poёme latine ecrit en 1461 // Les Roux de Lincy A. et Tisse-rand L.-M. Paris et ses historiens aux XlVe et XVe siecle. P., 1864. P. 542.

⁴⁰ Baye N. de. Journal de greffier du Parlement de Paris, 1400–1417 / Ed. A. Tue-tey: 2 vols. P., 1885, 1888. T. 1. P. 233–234; «ad quam extraneis et Sarraceni re-cursum habuerunt» (AN U 508. F. 27).

⁴¹ «Super omnia vincit veritas. Reponse d’un bon et loyal fran^ois» // «L’Hon-neur de la couronne de France»: Quatre libelles contre les Anglais (vers 1418– vers 1429) / Ed. N. Pons. P., 1990. P. 129.

⁴² См. подробнее: Beaune C. Op. cit. P. 310–311, 423.

⁴³ Gerson J. Oeuvres complets / Ed. P. Glorieux: 10 vols. P., 1960–1975. T. 7. P. 1018; Loyseau Ch. Livre des Seigneuries // Loyseau Ch. Op. cit. P. 28. Ch. V.

⁴⁴ О судебной монархии как специфически французском варианте становления централизованного государства см. подробнее: Krynen J. L’Etat de justice. France XIIIe – XXe siecle. T. 1: L’ideologie de la magistrature ancienne. P., 2009.

⁴⁵ Об этом см.: Цатурова С.К. Отрада сутяг и погибель Франции: адвокат как зеркало французского правосудия в XIV–XV веках // Право в средневековом мире. 2008. М., 2008. С. 68–88.

⁴⁶ Recueil general des anciennes lois françaises, depuis l’an 420 jusqu’a la revolution de 1789 / Ed. A.J. Jourdain, Decursy et F.A. Isambert: 29 vols. P., 18221833. T. 1. P. XI.

⁴⁷ Michelet J. Histoire de France. P., 1879. T. 3. P. 435.

Цатурова С.К.

II.II. Бургундская общность и проблемы ее идентификации в XV в.[3]3
  Глава подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), исследовательский грант № 13-01-00101а.


[Закрыть]

Известный французский медиевист Б. Гене в работах по истории средневековой Франции, в частности, отмечал, что во Франции государство создало нацию, указав тем самым на решающую роль политического фактора в лице королевской власти в утверждении (и сохранении на протяжении длительного времени) среди подданных чувства принадлежности к единой общности¹. Последнее выражалось в представлении об общих истории, культурном и политическом наследии входящих в данную общность людей, об отличии от другой общности и т. д. Причем олицетворением этого общего, которое объединяло людей, выступала королевская власть². Считается, что первичное оформление «национального» или «этнического» самосознания пришлось на период позднего Средневековья, что нашло отражение в процессе складывания этнонациональных государств (например, Франции и Англии)³. Однако наряду с ними существовали и другие территориальные политические образования – не только империи, как Священная Римская империя, но и менее обширные владения, созданные представителями одной династии на прежде разрозненных или входивших в различные гетерогенные государства территориях. Одним из таких политических образований являлось Бургундское государство⁴ во второй половине XIV–XV вв., включавшее в себя владения герцогов Бургундских из династии Валуа во Французском королевстве и в Священной Римской империи, многие из которых ранее имели опыт политической независимости в рамках отдельного государственного образования или же являлись частями королевства Лотаря, например, созданного в результате раздела империи Каролингов по Верденскому договору 843 г., а затем герцогства Лотарингия. Это государство, состоявшее из двух компактных блоков земель – северного (т. н. исторические Нидерланды) и южного (герцогство и графство Бургундия, графство Шароле и другие), включало народы, говорившие на разных языках, имевшие различные традиции и политический опыт. Единственное, пожалуй, что их объединяло – это власть общего сеньора, который для одних был герцогом, для других – графом, но принадлежал к бургундской герцогской династии Валуа. Эта особенность Бургундского государства, заключавшаяся в его традиционной патримониальной природе и в большой роли, которую играли личностные связи (в том числе в органах управления)⁵, не только характеризовала слабость политических институтов, но и создавала проблемы на пути внутренней консолидации включенных в него областей. Много копий сломано вокруг вопроса о сознательности территориальной экспансии герцогов Бургундских, их стремления к независимости и созданию собственного королевства, к осознанному поощрению зарождения среди подданных чувства принадлежности к единой общности и т. д.⁶ Впрочем, даже если отказывать герцогам в возможности добиться какой-либо автономии от Французского королевства или в самом желании такового, нельзя не увидеть, что некоторые существенные шаги в этом направлении все же были сделаны, в том числе и в области формирования некоего бургундского самосознания, причем решающую роль в этом процессе сыграла именно власть. Бургундское государство, на наш взгляд, является одним из наиболее показательных примеров того, как власть в лице герцога пыталась привить своим подданным подобное чувство. История Бургундского дома, казалось бы, показывает, что результаты такой политики или пропаганды оказались не утешительными. Тем не менее в настоящей статье мы постараемся показать, что конкретно удалось сделать герцогам в данном направлении и с помощью каких методов.

В историографии Бургундского государства неоднократно уделялось внимание историческим аргументам, подчеркивавшим общее прошлое всех его областей, их принадлежность к одному политическому образованию в прошлом (Лотарингия, Бургундское королевство, Фризское королевство и т. д.), наличию общих героев, предков и основателей династий (Жирар Руссильонский, Геракл, апостол Андрей и др.)⁷. Впрочем, несмотря на кажущуюся ясность в этом вопросе, еще не вполне понятна роль самой герцогской власти в этом процессе. Историки продолжают дискутировать не только на тему осознанности подобной политики герцогов, в частности, Филиппа Доброго, а также по поводу того, сообщали ли многочисленные исторические труды подданным герцога это пресловутое «бургундское самосознание» или, наоборот, они представляли собой скорее «региональные» хроники, призванные подчеркнуть особенность каждого региона, его древность и отличие от других⁸. Последний тезис, подробно рассмотренный британским историком Г Смолом, вполне справедлив, однако, на наш взгляд, он отнюдь не противоречит утверждению о том, что исторические труды и литература при Бургундском дворе внесли определенный вклад в процесс складывания «бургундской общности». Роль таких исторических сочинений, как «Хроника знатнейших герцогов Лотарингии, Брабанта и королей Франции» Эдмона де Динтера, повествующая о происхождении Филиппа Доброго от Приама, Каролингов и герцогов Брабантских, «Анналы истории славных князей Эно» Жака де Гиза, в которых история графства Эно начинается с прибытия на его территорию троянцев, и других, написанных на латыни, а затем переведенных на французский язык, не исчерпывалась поиском только общих черт в истории бургундских владений. Представляется, что исторические аргументы должны были утвердить статус герцога Бургундского как естественного сеньора каждой из вновь присоединенных территорий. Этому, как кажется, вовсе не препятствовало то, что инициатива написания подобных трудов и их перевода на французский язык часто (даже всегда) исходила не от герцога, а от высших региональных чиновников, уроженцев каждого конкретного региона, будь то Брабант, Эно или Бургундия. Позиционируя нового сеньора как естественного, они, принимавшие в том числе решение о признании его власти во время династических кризисов, тем самым придавали большую легитимность и своему положению представителей региональной администрации. Придание герцогу статуса естественного сеньора было одной из главнейших задач для бургундской власти. Дело в том, что за исключением Бургундского герцогства и графства Фландрия и зависимых от них владений, полученных вполне легитимно благодаря королевскому пожалованию и заключению брака с единственной наследницей, все остальные территориальные приобретения были «проблемными». Голландия, Зеландия, Эно, Брабант, Люксембург, Гелдерн и другие были присоединены в обход более близких наследников, либо путем завоевания и пленения законного правителя. Даже присоединение графства Бургундия (Франш-Конте) не было лишено определенных трудностей⁹. Естественно, что экспансия герцогов вызывала противодействие конкурентов, в числе которых был и король Франции (как в случае с Люксембургом). Дабы упрочить свою власть в новых владениях герцоги искали пути ее легитимации. В этом им помогали как раз те региональные хроники, представлявшие их законными наследниками правивших в той или иной области домов.

При этом создавались подобные труды не только в правление Филиппа Доброго или Карла Смелого. Даже после их смерти при дворе Марии Бургундской и ее наследников появлялись хроники, целью которых было аргументировать с помощью исторических фактов нахождение у власти правящей династии, продемонстрировать ее «извечность», а также указать на историческое единство северного и южного комплекса бургундских земель. В этом смысле любопытный рассказ об истории графства Фландрия представляет собой «Хроника земли Фландрия», написанная в конце XV в.¹⁰. В ней истории Бургундии и Фландрии пересекаются уже в VII в., когда владельцем фламандских земель становится сын правителя Дижона и внучки Жирара Руссильонского¹¹, который к тому же женится на сестре франкского короля Дагоберта, давшего ему в приданое такие земли, как Артуа, Вермандуа, Пикардия и др. Написанная уже после гибели Карла Смелого при Нанси, эта хроника должна была оправдать передачу власти во всех его владениях единственной наследнице – Марии Бургундской. Это подтверждается также и тем, что особое внимание в ней уделено графиням, которые наследовали своим отцам и передали свое наследство мужьям¹². В то же время «Хроника земли Фландрия» доказывала читателю «естественность» власти герцога Бургундского, унаследовавшего графство путем брака с наследницей предыдущего правителя (что, как видно из хроники, не раз случалось в истории графства).

Стремясь упрочить свою власть во вновь присоединенных владениях, герцоги считали необходимым добиться и юридического признания себя законными наследниками прежних государей. Так, долгая борьба за Голландию, Зеландию и Эно, казалось бы, закончилась подписанием договора в Делфте (1429) с законной наследницей этих графств Якобой Баварской, согласно которому последняя признавала Филиппа Доброго своим преемником и соглашалась с созданием регентского совета, большинство в котором имели представители герцога Бургундского. Однако заключение Якобой брака с Франком ван Борселе из крупной зеландской аристократической семьи без согласия Филиппа Доброго вынудило последнего вновь вступить в борьбу и заставить Якобу по договору в Гааге (1433) вообще отказаться от всех прав на Голландию, Зеландию и Эно и передать их Филиппу¹³.

На герцогство Брабант после смерти Филиппа де Сен-Поля (4 августа 1430), кузена герцога Бургундского, помимо Филиппа Доброго претендовали также его тетка Маргарита Бургундская (причем в силу более близкого родства с покойным герцогом Брабантским она имела больше прав на наследование, нежели Филипп Добрый), эрцгерцог Австрийский Фридрих IV, курфюрст Оттон Мосбахский и император Сигизмунд. Однако Филипп Добрый не только договорился со своим бездетным кузеном о признании себя в качестве наследника (1427 г.), но и добился признания себя таковым со стороны штатов Брабанта¹⁴.

Ситуация с герцогством Люксембург была еще более запутанной. В борьбе за это владение Бургундскому дому (Филипп Добрый) противостояла династия Люксембургов в лице императора Сигизмунда и его потомков – герцога Саксонского Вильгельма и короля Венгрии и Чехии Ласло V Постума, а затем и французского короля Карла VII¹⁵. Официально штаты Люксембурга признали Филиппа Доброго сеньором в 1451, однако борьба с другими претендентами продолжалась до 1461 г.

В случае с Гелдерном Карл Смелый первоначально пытался примирить враждующие стороны в лице герцога Арнольда и его сына Адольфа, арестовавшего отца и провозгласившего себя герцогом. В качестве арбитра Карл Смелый, как суверен ордена Золотого руна, приказал Адольфу, рыцарю ордена, освободить отца¹⁶. Отказ исполнить это предписание (герцога Бургундского в этом поддержал и папа Римский Павел II) привел к аресту Адольфа в 1471 и восстановлению власти Арнольда, который решил лишить мятежного сына наследства в пользу герцога Бургундского. После смерти герцога Гелдернского в 1473 Карл Смелый летом присоединил к своему государству новую территорию¹⁷. Дабы упрочить и узаконить свою власть над Гелдерном, где имелось немало сторонников плененного Адольфа, Карл Смелый даже пошел на принесение оммажа императору Фридриху III, ибо тот факт, что законный правитель завоеванного герцогства был жив и находился в плену у Карла, не оставлял последнему выбора. Тем более было необходимо лишний раз проявить учтивость по отношению к императору, так как Карл Смелый надеялся получить из его рук корону.

Приведенные примеры присоединения новых территорий, как кажется, ярко демонстрируют желание герцогов Бургундских придать своей власти большую легитимность, основанную не столько на силе оружия, сколько на признании себя в качестве естественных сеньоров вновь включенных в Бургундское государство регионов. Понятие «естественный сеньор» стало, таким образом, одним из ключевых в бургундской пропаганде.

Успехи натуралистических идей в общественно-политической мысли¹⁸, согласно которым все то, что сообразно природе, рассматривалось как нечто неоспоримое, а сама природа понималась как воплощение божественного закона, привели к складыванию особого образа естественного сеньора¹⁹. Во Франции это было связано в основном с событиями Столетней войны, когда королевство стояло на грани потери суверенитета и воцарения «чужой» династии. Термин «естественный» (naturel, naturalis) означал законную, основанную на принципе наследственности, связь сеньора и вассала. Он был фактически синонимом термина «законный», «наследственный». Следовательно, естественный сеньор – это тот, кто родился на данной территории, чья связь с ней освящена природой, а значит, не может быть нарушена. Более того, это законный наследник предыдущих сеньоров²⁰. Именно этот принцип применили в 1328 г., когда встал вопрос о престолонаследии и о претензиях английского короля на французский трон. Франции был нужен король-француз. Поэтому важным преимуществом Валуа было то, что они происходили «из королевства»²¹. Однако естественность характеризуется еще и древностью династии, ее наследственными правами на эту территорию²². Следовательно, преимущество имеет тот, кто докажет, что правил ею с незапамятных времен. Например, Кристина Пизанская отмечает, что народ Франции счастливый, ибо им правят не чужеземные государи, а естественные сеньоры – те, кто правил им из поколения в поколение²³. Не менее важно, как представляется, чтобы этот сеньор заботился о благе своих подданных, т. е. об общем благе. Влияние аристотелизма²⁴ с его доводами о социальной природе человека, а значит, о необходимости и естественности появления государства, которое призвано не только защищать, но и обеспечивать благосостояние людей, приводило к заключению, что именно естественный сеньор должен выполнять эти функции. К тому же, во многих политических трактатах XIV–XV вв. естественный сеньор часто противопоставлялся тирану²⁵.

Указанное понятие «естественный сеньор», концепции общего блага и общего дела, а также представление о наличии общего врага-тирана нашли отражение в речи канцлера Гийома Югоне на генеральных штатах 1473 г.²⁶ Значение этого выступления для всей бургундской политической мысли уже неоднократно подчеркивалось²⁷, в ней нашли отражение не только представления канцлера, но (и об этом можно говорить с большой долей уверенности) и самого герцога Карла Смелого²⁸.

Помимо рассуждений о естественности единоличного правления, в доказательство которого Югоне приводит Аристотеля²⁹, особого внимания заслуживают доводы канцлера, направленные на аргументацию «естественности» правления Бургундского дома. Во-первых, как указывает Югоне, Карл Смелый является легитимным наследником всех предыдущих государей, которые правили герцогствами и графствами, вошедшими в его государство. Апеллируя к истории, канцлер призывает представителей сословий вспомнить, что все эти территории были объединены Бургундским домом естественным путем, т. е. путем наследования, а не путем тирании, т. е. завоевания³⁰. Об этом неоднократно писали и бургундские хронисты, в частности, Жорж Шатлен и Оливье де Ла Марш³¹. В этом объединении заключается благо для подданных герцога, ибо под властью Бургундских герцогов они обрели мир и спокойствие после долгих лет смуты и войн. При правлении представителей Бургундского дома объединенные ими земли познали процветание и благосостояние. Таким образом, объединению в единое государство противопоставляется разрозненность всех областей, которые по отдельности являются легкой добычей для врагов. Естественный сеньор, в обязанности которого входит защита общего блага, является не тираном, а пастырем, как утверждает сам Карл Смелый³².

Идея защиты общего блага является ключевой в политической мысли самого герцога и его канцлера, а также активно использовалась в бургундской пропаганде³³. Герцоги охотно подчеркивали свою обязанность обеспечить мир и защитить подданных от врагов. Причем Карл Смелый, выступая перед представителями сословий в 1475, отмечает, что для достижения этой цели ему приходится тратить собственные денежные средства (доходы от его домена, наследство, оставленное его предками) и подвергать опасности свою собственную жизнь³⁴. Не вдаваясь в подробности политической концепции последнего герцога Валуа, отметим, что в этой речи Карла как нельзя ярко выразилось его стремление доказать, что проводимая им политика отвечает интересам всех подданных, а сами они должны принимать посильное участие в «общественном деле». Конечно же, герцог не призывал подданных к участию в делах управления. Дело в том, что главным его требованием было получение денежной субсидии от сословий, необходимой для продолжения войны с французским королем и другими противниками. «Таким образом, – говорит герцог, – то, что они [фламандцы – Р.А.] платят, они дают самим себе и для своей собственной безопасности, а вовсе не ему, который владеет лишь малой частью этой страны [Фландрии – Р.А.], тогда как они – большей…»³⁵. Однако примечательно, что в концепции герцога и его канцлера нашли отражения идеи итальянского гражданского гуманизма, согласно которым высшим долгом каждого гражданина является защита своей родины³⁶.

В историографии многократно подчеркивалось, что катализатором процесса этнического самоопределения и формирования патриотических идей выступали наличие внешнего врага и политический кризис, связанный с возможной потерей суверенитета³⁷. В случае с Бургундским государством таким внешним врагом являлось Французское королевство. Во всяком случае, герцоги и их советники именно в нем видели главную угрозу и пытались убедить в этом всех подданных. Призывая сословия оказать финансовую помощь Карлу Смелому, канцлер Югоне отмечает, что деньги нужны для противостояния врагам-французам (ennemis les Franchois), питающим ненависть по отношению к подданным герцога³⁸, непредсказуемому королю Франции, который постоянно имеет наготове армию и стремится «разрушить наше общее дело» (destruction de nostre chose publique), поработить подданных герцога и лишить их традиционных свобод³⁹. Именно французский король Людовик XI предстает в речи Югоне, да и во многих бургундских сочинениях, как главный враг не только герцога, но и всего Бургундского государства. Нагнетая обстановку, канцлер перечисляет все неблаговидные поступки короля еще со времени его пребывания при Бургундском дворе, куда он бежал после ссоры с отцом в 1456 г.⁴⁰ Он продемонстрировал неблагодарность к представителям Бургундского дома, приютившего его в трудную минуту⁴¹, использовал свою хитрость (канцлер сравнивает короля с лисом⁴²), чтобы поссорить Филиппа Доброго с сыном и внести смуту в их окружение. Затем, став королем, он продолжил вести двойную игру, поддерживая то одну сторону, то другую, развязал войну против своего брата и герцога Бретонского, против их союзника, герцога Бургундского. Для этого Людовик XI, по словам Югоне, выступил на стороне противников английского короля Эдуарда IV (шурина Карла Смелого) и направил флот графа Уорика на разграбление кораблей бургундских купцов. Более того, канцлер обвиняет короля в отравлении своего брата Карла⁴³. Вся политика короля, как утверждал Югоне, носит исключительно антибургундский характер. Причем, по его мнению, война с королем Франции касается не столько герцога, сколько его подданных, так как герцог может потерять лишь одно из своих владений и титул графа, что произойдет в любом случае, ибо человек смертен, в то время как подданные Карла могут лишиться той жизни и благополучия, которыми они наслаждались со времен их дедов и прадедов, и попасть в рабство⁴⁴. Свободы и привилегии, которыми пользуются подданные герцогов Бургундских, противопоставляются «рабству», в котором пребывают подданные французского короля, вынужденные платить многочисленные постоянные налоги и содержать постоянную армию⁴⁵. Канцлер Югоне сообщает депутатам, что герцог подвергает себя опасности на полях сражения, чтобы обезопасить свой народ от врага. Призывая сословия согласиться на предоставление субсидии герцогу, Гийом Югоне обращает внимание депутатов на то, что эти деньги необходимы для поддержания «общего дела» (chose publique), а не для каких-либо частных предприятий герцога. Герцог, по мнению канцлера, в данном случае печется об интересах государства, которое рассматривается не как его личная собственность, а как «дело общественное», которому угрожает враг-тиран, держащий в рабстве даже своих собственных подданных.