Текст книги "Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время"

Достаточно «нейтральный» для эксперимента по принятым в науке меркам «средневековой истории» опыт так называемого периода «классического средневековья», то есть XIV–XV века – демонстрирует для исследователя пример весьма тяжелой «проверки на прочность» французского государства и общества, и пусть начальных, но итогов процессов этнонациональной консолидации, а именно, – угрозу потери независимости в Столетней войне. Оккупация значительной части территории, гибель людей и разорение и раскол страны, английский король на французском престоле, – безвыходная, казалось бы, ситуация, получившая неожиданный и благоприятный исход. Он традиционно объясняется в литературе указаниями на фактор «освободительной» войны и успехи в конечном счете государственного строительства. Однако материалы статьи существенно дополняют картину фактами принципиальных изменений в природе власти, сделавших последнюю основным носителем

функции порядка и юстиции, – в природе общества, особенно его непривилегированной части, и характере диалога монарха и общества. Совокупность этих взаимосвязанных процессов – социальных, институциональных и Этнонациональных – сформировала политико-государственную устойчивость и возможности военного сопротивления. Разработки последних лет, в частности, в «отечественной» литературе, существенно углубляют и традиционные объяснения феномена Жанны де Арк. В них обычно подчеркиваются «размах» освободительной войны, мистическая вера в легитимного монарха, религиозное сознание общества и самой героини. Не опровергая этих объяснений, хотела бы напомнить, что это бесспорно неординарная по своим качествам личность родилась и формировалась в специфической среде французской деревни. Её актор не серв, но цензитарий, не только лично свободный человек, но производитель, получивший заметные преимущества в операциях с земельным держанием (его заклад и даже продажа); в условиях выраженной тенденции к ликвидации сеньориальной запашки превративший свое хозяйство в основную производственную единицу, наконец, – член сельской общины, реализующей формы самоуправления в её взаимоотношениях с собственным сеньором и внешним миром. Все эти особенности стимулировали общественную активность сельских жителей, повышали их ощущение самоценности, меняли поведенческие нормы. Не следует забывать, что размах и эффективность освободительной борьбы определял не только её «народный» характер, но факт организованного сопротивления в деревне и в городе, население которых действовало в привычных для них формах городских и сельских корпораций. Более того, – государство в свою очередь использовало сельское и городское ополчение, подключив их действия к военным операциям королевской армии.⁸ Новации в сельской жизни стали органической частью медленно набиравшего силу процесса преодоления средневекового партикуляризма, который освобождал людей от ощущения их причастности к жизни только своей вотчины, города, провинции, монастырю, стимулируя восприятие ими собственной принадлежности к сообществу в целом. Ощущение «своего корня (souche)», ранее связываемое с местом непосредственного рождения – в новых условиях могло и должно было обретать форму восприятия страны в целом как Родины, – в качестве знака общей исторической судьбы и исторического сосуществования, очерченных геополитическими границами.

Неслучайно, едва ли не определяющим мотивом многочисленнных политических трактатов XIV и особенно XV века во Франции следует признать мысль об «общем деле», «общем долге» защиты Родины. Даже с коррективой на просматриваемый в трактатах «правительственный заказ», который не могли не осознавать их авторы, часто бывшие королевскими чиновниками, подобно А. Шартье или Дезюрсену, такая позиция была знаковой⁹. Более определенным и «массовым» по характеру свидетельством общественных настроений стала реакция – если не общества в целом, то значительной его части на Труасский договор 1420 г., лишивший Францию права на существование её в качестве самостоятельного государства и разделивший страну на два непримиримых лагеря. Конечной стала победа противников договора, посчитавших невозможным «двойное государство», даже при сохранении самостоятельного управления для обеих частей, при одном, но «чужом» для Франции английском короле. Ситуация демонстрировала рождение новой формы государственности, судьбы которой уже не решались в лимитах только династических, тем более сеньориально-вассальных и, в целом, – связях личностного характера или принципах частного права.

Рост институциональной зрелости французской государственности шел параллельно этнонациональной консолидации наполнявшей его общности, нормы жизни которой теперь на общегосударственном уровне регулировали публичные Закон и Право.

Примечания

¹ Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменений этнических и этно-природных явлений. Шанхай, 1922; Бромлей Ю.Н. Этнос и этнография М. 1973; Элита и этнос Средневековья / Под ред. А.А. Сванидзе М., 1995; Чужое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Средиземноморья/ Под ред. Р.М. Шукурова. М., 1999; Античность, культура, этнос / Под ред. А.А. Белика. М., 2000.С. 229–276; Лучицкая С.И. Образ другого: мусульмане в хрониках крестовых походов. СПб., 2001; Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по социокультурной антропологии. М., 2003; Нация и история в русской мысли начала XX в. М., 2004; Костина А.В. Реквием по этносу или «Виват этнос!» // Национальная культура. Этническая культура. Мировая культура. М., 2009; Вопросы социологической теории // Научный альманах / Под ред. Ю.М. Резника, М.В. Толстановой. М., 2010. Т. 4; Hu-isinga J. Patronism and Nationalism in European History. Men and Ideas. London, 1960. P. 97–155; Guenee B. D’histoire de l’Etat en France a la fin du Moyen Age vue par les historiens francais depuys cent-ans» Revue historique, t CCXXXII, 1964, pp. 351–352; idem, «Etat et nation en France au Moyen Age // Revue historique, t. CCXXXVII. No. 1. P. 17–31; Idem. Espace et Etat dans la France du Bas Moyen Age // Annales. 1968. № 4. P. 744–759; Weber M. The Sociology of Religion. London, 1965; Idem. Economy and Society. N.Y., 1968; Chevallier J. Histoire de la pensee politique. t. I; De la Cite-Etat a l’apogee de l’Etat-Nation monarchique. t.II, Ch.V. Vers l’etat national et souverain. P., 1979. P. 189–214; De Vos G. Ethnic Pluralism: Conflict and accommodation / Ethnic Identity: Cultural Continuities and Change. Chicago, London, 1982. (Перевод: «Личность, культура, этнос / Под ред. А.А Белика. М., 2001. С. 229–276; Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, 1983; Beaune C. La Naissance de la nation France» P. 1985; Smith A. The Ethnic Origins of Nations. Oxford, New-York, 1986; Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996; Ясперс К. Общая психопатология. М. 1997; Moeglin J-M. Nation et nation-alisme du Moyen Age a l’Epoque Moderne (France – Allemagne) // Revue historique. CCC. 1/3. 1999. P. 547–553; Idem Dela «nation allemande» en Moyen Age // Revue francaise d’histoire des idees politiques. Numero special: Identites et specificites allemandes. N. 14. 2001. P. 227–260; Geary P. J. The Myth of Nation. The Medieval Origins of Europe. Princeton, 2002; Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003; Он же. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности М., 2008; Гидденс Э. Социология. М., 2005; Этнические группы и социальные группы. Социальная организация культурных различий / Под ред. Ф. Барта. М., 2006; Бродель Ф. Грамматика цивилизаций. М., 2008.

² Выражение Ж. Мишле, представителя школы романтизма во французской исторической науке. Во вступлении к последнему прижизненному изданию своей «Истории Франции с конца XV века до 1789 года», он, по существу предвосхищая принципы формирующегося тогда направления позитивизма, пишет о необходимости комплексного видения исторических явлений и, в частности, «укоренения в почву» политической истории. Histoire de la France par la fin du XV siecle jusqu a 1789. P., 1869.

³ Fournier G. Les Merovingiens. Paris, 1966; Halphen Z. Charlemagne et l’empire carolingien. P., 1995; Lemarignier J.-Fr. La France medieval. Institutions et Societe. P. 1970. T.I; Favier J. Charlemagne. P., 1999.

⁴ Хачатурян Н.А. Полицентризм и структуры в политической жизни средневекового общества // Хачатурян Н.А. «Власть и общество в Западной Европе в Средние века. М., 2008, С. 8–13.

⁵ Хачатурян Н.А. Средневековый корпоративизм и процессы самоорганизации в обществе. Взгляд историка-медиевиста на проблему «коллективного субъекта // Хачатурян Н.А. Власть и общество… С. 31–46; Она же. Европейский феномен сословного представительства. К вопросу о предыстории «гражданского общества» / / Власть и общество. С. 156–227, 178–188; Она же. «Суверенитет, закон и вся община»: взаимодействие и дихотомия власти и общества» // Власть, общество, индивид в средневековой Европе / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2008. С. 5–10.

⁶ Хачатурян Н.А. Феномен сословного представительства в контексте проблемы Etat Moderne // Общество, власть, индивид. С. 34–43; Она же. Западно-европейский монарх в пространстве взаимоотношений с духовной властью (морфология понятия власти) // Священное тело короля: ритуалы и мифология власти / Под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2006, С. 19–28; Она же. «Король – император в своем королевстве. Политический универсализм и централизованные монархии // Империи и этнонациональные государства в Западной Европе в Средние века и Раннее Новое время / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2001 С. 66–88; Stayer J.R. On the Medieval Origins of the Modern State. Princeton, 1970; Renaissance du pouvoir legislative et genese de l’Etat / Ed. A. Gouron, A. Rigaudiere, Montpellier, 1988; Les monarchies: Acte du colloque du Centre d’analise comparative des systems politiques / Le Roy La-durie. P., 1988; Coulet N et Genet.-Y-P. L’Etat modern: territorie, droit, systeme politique. P., 1990; Genet Y.-P. L’Etat modern. Genese, Bilans et perspectives. P., 1990; Quillot O., Rigaudiere, Sasser Yv. Pouvoirs et institutions dans la France medieval. P. 2003; Genet G.-Ph. L’Etat moderne: genese, bilans et perspectives. P., 1990; Visions sur le developpement de l’Etats europeens. Theorie et historiography de l’Etat modern // Actes du colloque, organise par la Fondation europeenne de la science et l’Ecole fransaise de Rome 18–31 mars. Rome. 1990; Les origins de l’Etat moderne en Europe / Ed. par W. Blockmans et J.-Ph. Genet. P., 1996.

⁷ Автор дневниковых записей заседаний Генеральных Штатов во Франции 1484 Жан Масслен отмечал факты радикальных настроений депутатов, напоминавшим всем присутствующим, что королевская власть – только «служба» на благо государства Великий сенешал Бургундии Филипп По сир де ля Рош в духе известной в Cредневековье светской концепции происхождения королевской власти, провозгласил, по его словам, идею «народного суверенитета», назвав именно народ «верховным сувереном», некогда создавшим и короля, и государство… Journal des Etats generaux tenus a Tour en 1484 sous le règne de Charles VIII, redige en latin par Jehan Masselin, depute de baillage de Rouen (publ. par A. Bernier. P. 1835 P. 140–146, 166, 644–646. См. также Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII–XV вв. М., 1989. C. 225).

⁸ См. попытку рассмотрения истории самообороны в сельской местности в период Столетней войны в качестве самостоятельного фактора, оказавшего воздействие не только на масштаб освободительного движения, но структуру и тактику будущей постоянной армии во Франции (роль пехоты в качестве самостоятельной части военной структуры; отход от принципов рыцарской войны). Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции. Гл. IV: Структура и социальный состав армии XIV–XV вв., раздел: Самооборона народных масс. С. 145–156.

⁹ A. Chartier. «Le Quadrilogue invectif» (Четырехчастный обвинительный диалог) / Ed. Y.Droz. P., 1950; Juvenal des Uzsins «Ecrits politiques» / ed. P.S. Zewis, t.I. P., 1978; t. II. P., 1985; «Audite celi»… (Внемлите, небеса.) t.I. P. 145–278.

Хачатурян Н.А.

I.II. Медиевистика и национальный вопрос (о неопределенности определений)

Речь идет о некоторых соображениях по поводу понятия «нации» в разных его аспектах (историческом, филологическом, политическом, социальном, философском).

Национальный вопрос последние несколько столетий был постоянно актуален, а между тем само «реальное» существование наций и этносов ставится под вопрос настолько, что их называют воображаемыми сообществами. И между тем, с другой стороны, изучение истории проникнуто этническими интересами до такой степени, что специализация историков, наряду с хронологией, определяется этнографией: большинство из них занимается отечественными историями, а остальные специализируются по тем странам, языки которых им ближе (так, по крайней мере, в университетском преподавании). Но являются ли этнические общности историческими реалиями, о которых возможно научное, то есть непредвзятое, объективное и систематизированное суждение, или, в силу их сконструированности и неопределенности, в силу субъективности и в то же время предзаданности национальной самоидентификации такие суждения обречены нести идеологическую нагрузку?

1. Понятие «нации» в современном языке сформировалось исторически применительно главным образом к реальности XV–XX вв. Его нужно изучать в контексте как «конструктивизма» или инструментализма, так и в его (понятия) «объективных» основаниях.

Слова служат для описания феноменов, и как слова, так и феномены выстраиваются в некоторые иерархии и имеют свою историю.

Чтобы приблизиться к пониманию феномена «национального», я предлагаю рассмотреть, что такое идентичность вообще, как она применяется к историческим субъектам, затем уточнить понятия этноса и народа и после этого перейти к конкретной идее нации в ее историческом бытовании.

2. Итак, идентичность в самом широком значении – это факт тождества нескольких предметов, который тем самым говорит об их принадлежности к общему для них множеству, или тождества предмета (его образа) с самим собой. В философском смысле понятие «идентичности» фундаментально, так как из него вытекают всякое сходство и различие, и вместе с тем противоречиво, поскольку оно абстрактно – в природе не существует полной идентичности, вещи постоянно меняются, полное тождество невозможно. Противоречивость феномена «идентичности» заключается в том, что он предполагает раздвоенность: сопоставление чего-то с чем-то, но раздвоенность уже не есть тождество, или, если речь идет об одной и той же вещи, ее тождественность самой себе только мыслится; это в любом случае прибавление к ее собственному бытию или отвлечение от этого бытия.

Феномен живой материи можно понимать как сохранение самоидентификации совокупности клеток; идея субъекта заключается как раз в наличии и постоянном воспроизведении неповторимой комбинации этих клеток, или даже отдельных молекул. Субъект представляет собой, таким образом, активную идентичность, повторение неповторимого (индивидуального).

В мире живой природы существуют не только индивидуальные субъекты, но и коллективные, а также, если можно так выразиться множественные. К коллективным относятся семьи и стада, рои насекомых; к множественным виды, подвиды и популяции. Самоидентификация природных организмов происходит почти автоматически, через общность происхождения и среды обитания; сущностные изменения происходят и накапливаются медленно. Животные руководствуются инстинктами, то есть заложенными природой инструкциями, диктующими линию поведения. Но в основе всего поведения лежит идея индивидуального и коллективного «Я», которое является мерилом ценностей. «Я» – это знак, или в семиотической терминологии, десигнат (обозначающее) идентичности.

В человеческом мире действуют те же принципы, что и в животном, но к ним прибавляется культура, то есть система приспособлений, основанная на построении языковых моделей, накоплении ценностей и технологий, познании природы для ее освоения. Знание расширяет возможности выбора, но выбор в конечном счете все равно предрешается мерилом ценности, то есть интересами индивидуального и коллективного «Я». Взаимодействие и конфликты этих интересов в основном предопределяют содержание того, что мы называем историей.

Человеческие виды и популяции формировались и продолжают формироваться по природным законам, видовые признаки и особенности организмов передаются генетическим путем. Вместе с тем в процессе истории культурный фактор все больше и больше влияет на поведение людей, а также на их отношение к себе подобным. Биологически-видовые различия, которые лежат в основе этнических, сохраняют свой базовый характер, но к ним добавляются, а иногда и вытесняют их на задний план культурные: конфессиональные (вера), социальные – место в общественной иерархии, профессиональные (род занятий), политические (подданство), цивилизационные – то есть основывающиеся на исторически сложившемся комплексе культурных признаков.

Вывод из всех этих рассуждений: этнические различия в человеческом обществе выступают не только как биологическая, но и как культурная данность. Следовательно, степень свободы или произвольности в процессе этнической идентификации или самоидентификации выше, чем при биологической видовой идентификации. Этничность является одним из инструментов так называемой социализации, то есть приспособления к социальной среде, так же как конфессия, подданство и т. д. Выбор этнической принадлежности гораздо более детерминирован, чем выбор веры, профессии или гражданства, но в какой-то мере, а именно в силу культурной составляющей этничности, он существует. Репертуар ролей, который открывается перед людьми, шире, чем у животных, благодаря богатству виртуальной реальности в обществе. А всякая роль требует самоидентификации с ней. Видовая в биологическом смысле или этническая роль утрачивает свое абсолютное главенство¹.

3. Для обозначения разных уровней этнических различий и разных исторических этапов становления этничности используются разные понятия: раса, племя, народ, семья, нация, этнос и другие. Слово «этничность» кажется наиболее универсальным и нейтральным и поэтому наиболее подходящим для научных текстов. Оно восходит к греческому слову «этнос», переводимому на русский как «народ», но при употреблении последнего в этническом смысле происходит неслучайная контаминация с его другими значениями. «Народ» в русском языке может, безусловно, обозначать этническую общность (как «народность» в знаменитой триаде с православием и самодержавием), но под «народом» также может пониматься совокупность всех граждан государства, или напротив, «простой» народ, третье сословие, трудящиеся в отличие от воителей и священнослужителей и т. п. Два этих неэтнических значения, как мне представляется, являются продуктом исторического развития, а именно, античной (римской) и средневековой европейской традиции употребления слова «народ» в политическом и социальном смысле, которая была перенята Возрождением и перешла в национальные языки (лат. populus, ит. popolo).

Вообще неопределенность всей этнической терминологии в отличие от биологической классификации видов указывает, по-моему, на сильную культурную составляющую в описываемых феноменах. Дискуссии о словах «нация» и «национальность» выявляют их сконструированность и историческую природу и подтверждают невозможность их однозначного использования в средневековом контексте. Средневековая natio – совсем не то, что современная нация. Но и более нейтральное слово «народ» на поверку оказывается многозначным и ускользающим от простого истолкования. К вышеназванным смыслам для Средних веков следует добавить еще культурное противопоставление себя (Народа, или избранного народа, народа верных) «народам» (gentes), то есть язычникам, «языцем», непросвещенной толпе. Это противопоставление, с одной стороны, вполне этнично, с другой культурно; оно равнозначно античному противопоставлению культурного народа и «варваров», а возможно, и восходит к нему.

В конце концов получается, что культурная составляющая размывает сам феномен этничности. В частности, применительно к Средним векам не получается выделить один или господствующий тип этнических общностей (или, как сейчас часто говорят, «этний»). Преобладало восходящее к античности географическое, то есть привязанное к территориям обозначение «народов». В свою очередь территории получали названия по именам населяющих их племен или мифологических персонажей (Европа). В Италии жили италики, но это слово не было названием народа. Принадлежность итальянцев определялась их происхождением из того или иного города или местности². Местность рождает людей, как флору и фауну. Раздробленность Европы, а с другой стороны, наличие надэтнических общностей: католический мир, империя, порождали локальный патриотизм. Пример другого, уже ренессансного патриотизма можно почерпнуть у Петрарки, стоявшего у истоков современной периодизации истории³. Петрарка, как и Данте, называет себя италиком, но особо подчеркивает свое римское гражданство, вспоминая при этом и апостола Павла⁴. Любопытно, что Петрарка, который провел многие годы в Авиньоне, критикует некоего француза (галла), хулящего Италию. Поводом для этого (1373 г.) послужило недовольство французских кардиналов при папской курии отсутствием там бургундского вина⁵. Надо полагать, что такой итальянско-римский патриотизм послужил формированию будущих представлений об итальянской нации⁶.

Интересно также, что этот новый или возрожденный римский патриотизм отвергает идею переноса империи, популярную в Средние века: империи греков, франков и германцев уже совсем не те, что у римлян⁷. Петрарка говорит о себе как об итальянце по «национальности» (рождению, natione) и гражданине Рима. Римское гражданство, следовательно, это античный прообраз национальности Нового времени.

4. Отсюда можно перейти и к истории термина «нация». Он имеет общую этимологию с латинским nasci рождаться⁸. Словарь Дюканжа приводит два основных значения «нации»: 1) происхождение, положение семьи и рода; 2) университетские «нации» ⁹.

Наиболее популярное, или широко известное значение слова natio в Средние века – это землячество, прежде всего применительно к студенческим объединениям в университетах. Но также и к купеческим, паломническим и другим. Логично, что такое обозначение использовалось в тех случаях, когда люди по каким-то причинам в известном количестве перемещались с места рождения.

Разнообразие значений понятия «нация» до сравнительно недавнего времени не уступает такому же разбросу в употреблении близкого ему, а иногда и противоположного, слова «народ». Мы проследим это разнообразие, опираясь на специально посвященную термину «нация» статью австрийского политического деятеля и поэта первой половины ХХ в. Гвидо Дзернатто¹⁰. В римском лексиконе слово natio, помимо того, что обозначало богиню-покровительницу родов, применялось к группе людей одного происхождения, но не к народу в целом¹¹. Однако смысл его был скорее уничижительный и близкий к греческому «варвары» – это были иностранцы, которых отличали от римского «народа». Слово natio часто не имело никакого этнического оттенка, но почти всегда, по мнению Дзернатто, сохраняло комический. В этом смысле говорили о «нации эпикурейцев», а Цицерон применяет это слово в социальном контексте: «нация оптиматов»¹².

Любопытно, что неэтническое значение слова «нация» бытовало в западных языках до Нового времени; оно напоминает русское слово «народец», которое также может не иметь этнического оттенка, будучи, применено, например, к животным. В таком смысле его использует Эдмунд Спенсер¹³.

Другие писатели Нового времени говорят о «нации» в профессиональном смысле: «нация врачей» (Бен Джонсон), «нация поэтов» (Буало); в сословно-профессиональном: «ленивая нация монахов» (Монтескье); наконец, у Гёте это слово встречается в применении ко всему женскому полу (или точнее, ко всем девицам)¹⁴. Ранее Макиавелли употребляет выражение di nazione ghibellino¹⁵.

Все же наиболее распространенным в Средние века было территориально-корпоративное понимание слова natio. В Парижском университете имелось четыре нации: Французская, куда входили, кроме жителей части современной Франции, испанцы и итальянцы; Пикардийская, включавшая голландцев; Нормандская для жителей северо-восточной части Франции и Германская для немцев и англичан¹⁶. На вселенских церковных соборах, куда делегаты, как отмечает Г. Дзернатто, пребывали в качестве иностранцев, наподобие студентов в университетах, они также делились на «нации». На Констанцском соборе в Германскую нацию входили, кроме немцев, венгры, поляки, чехи и скандинавы¹⁷. Особенностью положения делегатов были, по мнению Г Дзернатто, их представительные функции, что указывает на другое важнейшее значение слова «нация» в Новое время, сословно-политическое значение. В этом смысле под нацией еще в Средние века понималась только так называемая «элита», благородное сословие, в которое входило или к которому присоединялось духовенство, и которое имело исключительные гражданские права. «Политической нации» противопоставлялись те, кто работает по найму, кто беден, необразован, «не знает латыни» (Шопенгауэр)¹⁸. Территориально-земельному принципу политической организации в сочетании с феодальным дроблением и иерархией властных полномочий соответствовала возможность отчуждения целых областей. В Средние века территории присоединялись, завоевывались, продавались и закладывались. Идея о целостности нации более поздняя. Возможно, революции Нового времени выражают, наряду с прочим, рождение этого национального чувства. В эпоху романтизма, с конца XVIII в. истоки народности, национальной культуры искали именно в Средних веках, в их преданиях, истории, литературе на народных языках, культуре и искусстве.

5. Связь этического и этнического.

Сущность понятий этноса и нации, как ни странно, остается примерно той же на протяжении веков. Можно говорить о примордиализме и конструктивизме в понимании нации, и о том, что сегодня идея «нации» – скорее продукт культурного и исторического развития, обусловленный прежде всего политическими факторами. Но «национальный вопрос» лежит в несколько другой плоскости: я бы сказал, в плоскости вменя емости.

В природе видовая принадлежность предопределяет поведение, грубо говоря, от нее зависит, кто кем питается (разумеется, не только это). Виды и подвиды в природе, как и индивиды (ведь это «коллективные индивиды») могут сотрудничать, могут соперничать, но биологическая природа вида меняется только очень медленно, на протяжении многих поколений.

В обществе, как и в природе, коллективные и отдельные индивиды также могут сотрудничать и могут соперничать, это и этносы, и семьи, и социальные группы, но их поведение определяется не только внешней данностью, или законом, но и внутренним законом, представлениями о том, что правильно и что неправильно. Если нации делятся на плохие и хорошие от природы (варианты – умные и глупые, талантливые и бездарные), как животные на хищных и травоядных, то к ним нельзя в полной мере применить понятие вменяемости: их поведение предопределено. (И такой подход существовал и существует по сей день. В сущности, он основывается на инстинктах самосохранения коллективного «Я», как всякая идеология¹⁹).

В Средние века было широко распространено мнение, что характеры, склонности, нравственные качества и даже судьба людей в значительной степени связаны с обстоятельствами их рождения, с воздействием планет, что они изначально предопределены. Например, существовало предание об основании Флоренции римлянами, от которых ее жители унаследовали благородство и достоинство, но они смешались и с фьезоланцами, потомками разбитых воинов Катилины, отличавшимися буйным нравом и склонностью к раздорам. (Об этом пишут, в частности, Дж. Виллани и Данте²⁰). На судьбу Флоренции оказывал влияние и языческий Бог Марс, даже точнее предположительно изображающая его статуя, стоявшая у Старого моста.²¹

Поведение определялось рождением. Еретик мог раскаяться, и веру можно было сменить (это делали целые народы), но рождение оставалось определяющим… Рождение нельзя исправить. При этом в актах идентификации и самоидентификации, как в любом сознательном действии важнейшую роль играет оценочная составляющая, «воля», желание и осмысление (выбор цели).

Если следует применять к коллективным индивидам какие-то общие критерии, правила, предписывающие, как поступать – то есть, по логике, общечеловеческие критерии, то и судить о них следует так же, как об отдельных индивидах. Тогда к ним применим принцип справедливости: мои права ограничиваются правами других; пока я отстаиваю свое достоинство наравне с другими, я прав, но когда в защите своего достоинства я посягаю на чужие права, я виноват. Средневековые люди, благодаря христианству, имели представление об общечеловеческих ценностях, но на практике ценности коллективных индивидов преобладали и выглядели объективно заданными: истинная вера, избранный народ, лучшие по рождению люди.

Только в Новое время представление об относительности ценностей, можно сказать, десакрализация ценностей, привели к условному примату общечеловеческой идеи.

Не случайно сравнение слова («нация») с монетой в статье Г Дзернатто²². Не существует абсолютной стоимости, все стоимости условны, хотя полновесная монета объективно ценнее, чем банковский билет. «Я» не есть абсолютная ценность, и нация не есть абсолютная ценность, хотя в какие-то моменты истории может на это претендовать. (Общество верующих, господствующий класс, народ – коллективные индивиды, которые претендуют быть высшими идеями отсчета).

В средневековой Европе не было национального вопроса, то есть он не был вопросом: неравенство народов, вер, сословий представлялось очевидным и незыблемым. (Хотя, повторюсь, было уже когда-то сказано «несть ни эллина, ни иудея». Да и светские дела должны были регулироваться «естественным правом»). Только когда была сконструирована идея государства-нации, возникли вопросы о праве наций на самоопределение, об интернационализме, о государственнообразующих или титульных народах, о правах меньшинств и прочие. Национально-государственная идея и идеология заместили собой религиозную²³. Возможно, национальный вопрос возник тогда, когда незыблемость этнической принадлежности была поставлена под сомнение: появились государства-нации, претендующие на замену этнического родства гражданством. (Отчасти похожая ситуация была во времена Римской империи и возникновения христианства).