Текст книги "VII Всероссийская научно-практическая и научно-методическая конференция «Конфликты в социальной сфере», 15–16 марта 2013 года"

О коллизионности (конфликтности) семейного законодательства

Тарусина Н.Н.

ЯрГУ им. П.Г. Демидова, г. Ярославль

В теории права коллизия рассматривается в максимально широком контексте – в рамках видовых соотношений категории «противоречие» [1, 155-156]. М.Н. Марченко предлагает выделить следующие признаки конкуренции (коллизии) норм и законов: 1) различия, противостояния, которые могут «перейти» из одной стадии противоречия в другую; 2) состязательный характер этих норм (законов); 3) нахождение их, с точки зрения юридической силы, на одном уровне; 4) отличие их по объему, степени конкретизации, времени издания и т.п.; 5) направленность на одни и те же общественные отношения; 6) применение, в конечном итоге, из всей совокупности лишь одной (одного) из них [2, 159]. Для решения «конкурентных» проблем, продолжает автор, оптимальным было бы принятие специального федерального закона о нормативно-правовых актах, однако «ни один состав парламента нашей страны никак не решится его принять».

Следует заметить, что коллизионность (ее заведомо неправильный вариант регламентации общественных отношений) можно рассматривать в двух аспектах: во-первых, в качестве системной конфликтности законодательства, во-вторых, как предпосылку противоречивости соответствующих правоприменительных отношений, которые, в этом случае, не достигают своей социальной цели.

К числу современных коллизий в семейном законодательстве относится, например, достаточно безапелляционное положение нормы п.1 ст.42 СК РФ о допущении посредством брачного договора режима «раздельной собственности на все имущество супругов». Подобный сверхлиберализм противоречит началам построения семейных отношений (ст.1 СК РФ). Поскольку законодатель в п.3 ст.42 оговаривается о том, что данный договор не может оным началам противоречить, коллизию следует снять путем уточнения п.1 ст.42.

Традиционными образцами коллизий в семейном законодательстве являются содержащиеся там гражданско-процессуальные нормы специализированного типа. Н.М. Кострова в рассматриваемом контексте классифицирует гражданско-процессуальные нормы по трем группам: 1) правила, дублирующие специализированное законодательство; 2) оригинальные нормы, генетически и содержательно вытекающие их общих или специальных правил специализированного законодательства; 3) нормы, устанавливающие оригинальные правила, не вытекающие и не соответствующие правилам специализированного законодательства [3, 21]. К числу последних (собственно конфликтных) автор в качестве наиболее яркого примера относит правила ст.24 СК РФ об обязательности рассмотрения в бракоразводном процессе вопросов о месте проживания ребенка и его алиментировании, в том числе и по инициативе суда. По мнению автора, они не коррелируют с нормами ст.151 ГПК РФ о соединении исковых требований, имеющих диспозитивный характер и (добавим) ст.4 ГПК РФ, не делающей и намека на подобную судебную инициативу. Мы также неоднократно обращались к диспозициям ст.24 (и 23) СК РФ как классическим образцам «непослушания» коллизионного типа, однако акцентировали внимание на попытке судебной практики и доктрины объяснить данные предписания не в связке со ст.151 (или тем более ст.4) ГПК РФ, а с п.3 ст.196 ГПК РФ, то есть права суда выйти за пределы заявленных требований. Эта попытка похвальна, с точки зрения поиска выхода из весьма щекотливой коллизии (конфликтности), но она бессодержательна, так как указанная активность суда направлена не на спорное брачное правоотношение, а на другие самостоятельные семейно-правовые связи (правоотношения по воспитанию и содержанию детей). Точно такая же коллизионная квалификация должна осуществляться применительно к обязанности суда по своей инициативе решить вопросы алиментирования детей при удовлетворении исков о лишении или ограничении родительских прав (п.3 ст.70, п.5 ст.72 СК РФ), а также отмене усыновления (п.4 ст.143 СК РФ). Солидаризируясь с Н.М.

Костровой о необходимости преодоления указанной ею (по ст.24) и дополненной нами несогласованности общих и специальных норм, уточним, что речь идет об изменении, в первую очередь, редакции ст.4 ГПК РФ в части допущения, в порядке особого исключения (для защиты важных общественных интересов), инициативного возбуждения процесса. (Поскольку перед нами стоят иные задачи, мы не можем себе позволить войти в дискуссионное пространство о системе гражданско-процессуального законодательства и месте в ней процессуальных норм семейной ориентации) [4, 529-539].

Вторым образцом коллизионной (конфликтной) нормы являются специальные правила об участии в процессе по семейным дела представителей государства, в частности, прокурора [5, 65]. В прежнем законодательстве коллизия была существенно более острой, так как норма ст.41 ГПК РСФСР имела абсолютный усмотренческий характер, а правила КоБС РСФСР, безусловным образом ей противореча, ограничивали инициативу прокурора возможностью предъявления иска лишь по определенным категориям дел (ст. ст. 44, 45, 59, 63, 64, 111, 115 КоБС РСФСР).

Опираясь на новеллу ст.45 ГПК РФ о специально целевом инициировании прокурором гражданских дел, Н.М. Кострова в настоящее время в указанном смысле коллизии не видит, однако обращает наше внимание на отсутствие в норме указания на иные случаи, предусмотренные федеральным законодательством (применительно к общим формам участия прокурора в гражданском процессе) [6, 51]. То есть коллизия как бы «переоделась». Представляется, однако, что и прежние ее «одежды» остаются в моде, ибо ограничения ст.45 не столь значительны, как это видится на первый взгляд: указания на возможность предъявления иска в защиту прав, свобод и законных интересов граждан, которые не могут обратиться в суд самостоятельно в силу возраста, недееспособности, состояния здоровья и по другим уважительным причинам, в рамках сложившейся судебной практики по семейным делам, по сути, может квалифицироваться ограничением с большой натяжкой. Указание же правила ст.45 ГПК РФ о снятии данного ограничения при решении вопросов о защите семьи, материнства, отцовства и детства и вовсе отправляет нас, с одной стороны, в свободное усмотренческое «плавание», с другой стороны, подтверждает сохранение прежней коллизии. Причем ее разрешение на основе правил приоритетности – занятие не из легких: приоритет специальных норм над общими требует следования правилам СК РФ, а приоритет, установленный п.2 ст.4 ФЗ «О введении в действие гражданского процессуального кодекса Российской Федерации», предполагает ориентир на ст.45 ГПК РФ.

К числу коллизий относится и правило ст.17 СК РФ об ограничении права на предъявление иска мужем в течение беременности жены и года после рождения ребенка. Во-первых, норма ст.36 ГПК РФ не содержит указания на возможность ограничения гражданской процессуальной правоспособности, а, во-вторых, правило п.1 ст.134 ГПК РФ не предполагает подобного основания для отказа в принятии искового заявления. Поэтому в социально-юридической практике поставленная благая цель может не достигаться.

СК РФ содержит и другие коллизии. Однако приведенных иллюстраций достаточно, чтобы сделать весьма неутешительный вывод: семейное и гражданско-процессуальное законодательство по-прежнему рассогласованы, коллизионность (конфликтность) норм находится на поверхности, видна невооруженным глазом, представляет опасность для реализации конституционного принципа приоритетной защиты семьи и вопиет к разрешению de lege ferenda.

Список литературы

1. Марченко М.Н. Источники права. – М.: Проспект, 2011.

2. Марченко М.Н. Указ. соч.

3. Судебная защита семейных прав / Под ред. Н.М. Костровой. – М.: Городец, 2008.

4. Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки из классики и модерна. – Ярославль: ЯрГУ, 2009.

5. Малешин Д.Я. Участие прокурора в гражданском процессе: сравнительно-правовой и социокультурный анализ // Российское правоведение. – 2010. – № 8.

6. Судебная защита семейных прав / Под ред. Н.М. Костровой. – М.: Городец, 2008.

Мифологическое и обыденное время: противоречие или конфликт (по мотивам работы К. Хюбнера «Истина мифа»)

Шалаева А. В.

СПбГУ, Санкт-Петербург

В рамках обширного исследования под названием «Истина мифа» Курт Хюбнер, в том числе, говорит и о мифическом пространстве и времени. Говоря о различии между мифическим и сегодняшним пониманием пространства и времени, в качестве основания различения он берет топологические и метрические критерии. Исходя из того, как он описывает топологические и метрические характеристики пространства и времени, можно предположить, что под топологическим Хюбнер понимает определенность качества пространства, а под метрическими – измеримость и величину.

В отношении времени он сравнивает мифическое понимание времени не с научным, но с обычным, поскольку последним определяется «общее сознание», и обычное понимание времени, «хотя и имеет свое происхождение в научном понимании времени, но все же не полностью с ним совпадает» [1, 142]. В отношении сегодняшнего понимания времени К. Хюбнером отмечаются следующие топологические пункты: «вопервых, время является средой, в которой находятся объекты, во-вторых, каждый из объектов рассматриваемый как реальный, находится на некой точке времени» [1, 142]. В-третьих, время описывается, «как имеющее одно измерение, представленное как прямая, открытая с двух концов, континуум точек которой символизирует континуум времени. Вчетвертых, согласно широко распространенной точке зрения, время необратимо и имеет одно направление. В-пятых, в нем подчеркнуто и выделено «сейчас» как настоящее, в отличие от других отрезков времени. Наконец, в-шестых, время представлено как текущее из прошлого в будущее в том смысле, что прошедшие события больше не существуют, а будущие события еще не существуют» [1, 142]. Кроме того, время определяется и метрически, что отражает седьмой пункт настоящей характеристики: «посредством разделения времени на годы, месяцы, дни, часы, минуты и секунды каждый отрезок получает определенную длительность и для каждого события определено, что следует понимать под одновременностью другого, а именно отдаленного события» [1, 142]. Исходя из подхода, реализуемого К. Хюбнером, мифическое время находится в противоречии по отношении к тому, что представил автор как сегодняшнее понимание времени. Мифическое время, «во-первых, не является средой, в которой происходят события, а время и содержание времени образуют неразрывное единство. … во-вторых, мифические объекты не находятся в определенной точке времени этой среды в том смысле, что они могут быть отмечены на ней, а показывают сами по себе лишь определенную последовательность событий. Мифическое время, втретьих, является не одномерным, а многомерным, так как состоит из профанного и священного. Профанное время является в этом смысле открытым временем: оно необратимо, течет из прошлого в будущее и содержит выделенное «сейчас» в качестве настоящего. Священное же время, напротив, циклично. Хотя оно имеет направление (4 времени года), но в нем не существует определенного «сейчас» как настоящего, и оно не течет из прошлого в будущее в том смысле, что прошедшие события уже не существуют, а будущие события еще не существуют. Священное время не изображает также и непрерывную связь, а состоит из отдельных, частично независимых друг от друга временных гештальтов, архе. Вчетвертых, священное время укладывается и отображается в профаном времени всякий раз, когда «случается» архе. В-пятых, в силу этого с профанной точки зрения прошлое может постоянно повторяться и возникать в настоящем. Как нечто вечное, оно является с профанной точки зрения также и будущим. Так совпадают в настоящем прошедшее и будущее» [1, 142-143].

Выше были перечислены топологические характеристики понимания мифического времени, отличающие его от понимания времени обычного (сегодняшнего), теперь необходимо привести и различия метрические. Поскольку измеримая длительность событий может быть определена только в пределах профанного времени, то священное время – время циклическое в повторении того же самого, оно не является серийно-исчислимым. «Таким образом, последовательность событий архее не имеет длительности в смысле метрики времени» [1, 143]. Такое понимание длительности сравнимо, скажем, с делением года на двенадцать месяцев, поскольку здесь речь не идет о делении событий, текущих из прошлого в будущее. В этом смысле длительность постоянно возобновляющего самое себя архе не подлежит метрическому исчислению, но есть длительность сама по себе, длительность как таковая.

С социально-философской точки зрения, именно это соотношение мифологического и обыденного времени в сознании и поведении человека в современном обществе, и есть скрытые пружины того, что мы по праву социальных наук, не можем не назвать истоками социальных противоречий и конфликтогенности отношений людей в современном обществе. Причем, противоречивости и конфликтогенности в любой из сфер их жизнедеятельности (материально-духовной, или экзистенциальнообщественной, все равно).

Список литературы

1. Хюбнер К. Истина мифа: Пер. с нем. – М.: Республика, 1996.

Межпоколенные отношения и социальная динамика общества: конфликтологическое измерение

Шалаева С.Л.

Марийский государственный университет, г. Йошкар-Ола

Современное российское общество, испытывая на себе всю мощь быстро распространяющегося мира идей и технологий западного образа жизни, а также под воздействием своего собственного расколовшегося общественного мира, до сих пор продолжает переживать на себе в полной мере процесс бурной, неконтролируемой и нерегулируемой в достаточной мере со стороны взвешенной и ответственной рациональности, трансформации и модернизации. Переживая эти бурные изменения, российское общество двигается в своем развитии от прежнего условно «тоталитарного» общества к обществу более приемлемому, называемому демократическим.

С научной точки зрения, Россия вошла, возможно, на несколько поколений (по закону межпоколенной динамики), в достаточно длительный период переходности своей истории, – в период между тем что было к тому, что начало становиться – зачастую, в малоприглядных социальных формах переходности, нестабильности и межкультурности. При этом, нельзя не отметить, что общим правилом для переходных периодов общественного развития народов, как впрочем и отдельных социальных групп и отдельных индивидов в их индивидуальной истории, является резкое повышение степени напряженности и конфликтности в разных сферах общественной и внутриличностной жизни, в том числе и в сфере физического и духовного воспроизводства, а также и в характере межпоколенных отношений.

Наша концепция заключается в том, что межпоколенные отношения выступают в социальной истории народов, социальных групп и отдельных индивидов, своеобразной протомоделью, тиражирующейся в последующей жизни этих народов, социальных групп и индивидов на все прочие их отношения – в которые они включены – экономические, политические, образовательные, воспитательные, отношения отдыха и развлечений и др. Поскольку отношения поколений запечатляются в индивидах на уровне первичной социальной культуры, через их первичную социализацию в детстве и юности, то культура эта сопровождает индивидов во всей их социальной истории, влияя на их отношения к себе и окружающему миру во всем многообразии проявлений человека. И отношения эти, во многом можно назвать сегодня конфликтными.

В этих условиях межпоколенные отношения не могут не стать на философском и социологическом уровне особым предметом конфликтологического знания. Эта тема, со всей определенностью, требует особо внимательного конфликтологического осмысления как самого феномена, так и внешних и внутренних аспектов этих отношений. Явно обозначающийся и нарастающий конфликтный потенциал межпоколенных отношений в современном трансформирующемся обществе (и западном, и российском) не локализован в своих проявлениях, а расходится внутри системы общества, затрагивая и оказывая влияние на все его подсистемы.

С социально-философской точки зрения всякое общество, при обобщенном взгляде на него, условно может быть описано в единстве двух диалектически взаимодополнительных социальных структур – Мира Взрослых и Мира Детства. Оба мира, равноположены человеческой истории в ее онтогенетическом и филогенетическом охвате и их отношения всегда отличались единством и борьбой.

Проблема взаимоотношения поколений, проблема «отцов и детей» существовала всегда. Объективно существующие противоречия между поколениями всегда являлись двигателем развития каждой личности и, в конечном счете, фактором прогресса общества.

Интерес к проблеме возраста первоначально возник в антропологии, а затем был заимствован другими науками, прежде всего психологией и социологией. Изучая примитивные культуры, ученые впервые столкнулись с возрастом в качестве главного структурообразующего принципа, здесь он прослеживался в организации практически всех форм социальной жизни – в отличие от индустриальных обществ, где он представлен лишь в отдельных институтах или их подразделениях. Была отмечена нечувствительность представителей примитивных обществ к определению хронологического возраста. Течение жизни воспринималось архаическим сознанием как циклический, а не линейный процесс, субъектом которого считался не отдельный индивид, а коллектив (род, племя, община). «Носители бесписьменных культур не знали своего индивидуального хронологического возраста и не придавали ему существенного значения. Им было вполне достаточно указания на коллективный возраст, факт своей принадлежности к определенной возрастной ступени или классу, порядок старшинства, часто выражаемый в генеалогических терминах» [2, С.49]. Таким образом, можно говорить о преобладании в это период традиционной системы понимания возраста, где возраст понимается как последовательное изменение социального статуса в процессе жизненного пути (в отличие от современной, предполагающей измерение жизни человека в определенных единицах времени от момента рождения до какого-либо момента во временном континууме).

В примитивной культуре возрастные классы (группы) были древнейшим типом объединений в обществе и между ними тоже возникали конфликты.

Возрастные конфликты имели социальные причины. В основе социально-возрастного конфликта в традиционных обществах лежал неравномерный доступ различных социально-возрастных групп к наиболее общественно-ценным ролям и материальным благам. На ранних стадиях социогенеза взаимоотношения между поколениями надежно регулировались традицией. Она включала в себя экономические, социальные, идеологические и социально-психологические аспекты [2, С.109-110]. К экономическим аспектам относится преимущественное владение старшими средствами производства, землей, скотом и т.д. Желание завладеть необходимыми материальными ресурсами заставляло молодежь подчиняться старшим, ожидая «своего часа». К социальным аспектам можно отнести взаимные обязательства между поколениями, которые служили фактором, нейтрализующим конфликт. К идеологическим аспектам традиции, регулировавшей взаимоотношения между старшим и младшим поколениями, относятся господствовавшие представления, связанные с культом предков. Идеологическая легитимизация неравенства между старшими и младшими зафиксирована в фольклоре, мифах, исторических преданиях и анекдотах. Их создателями были сами старшие, которые таким образом постоянно внушали уважение к себе. К социально-психологическим факторам, служившим нейтрализации напряженности между поколениями, можно отнести и осознание младшими неизбежности старения, что помогало спрогнозировать, что дурное обращение со стариками сулит им самим мрачные перспективы в старости. Все это служило гармонизации отношений между поколениями.

Повышенная агрессивность юношеского возраста постоянно представляла угрозу межпоколенным отношениям, а следовательно и целостности социума. Но и ее традиция держала под контролем, используя определенные механизмы переориентации– например, пространственное отделение молодежи от своих старших родственников, вербальное поведение молодежи, ритуальное поведение, набеги на соседей в традиционных культурах, деревенские драки, в которых участвовали неженатые, молодежная субкультура с ее базовыми ценностями.

Однако трансформирующееся общество довольно быстро утрачивает свою традиционную культуру. Последующие поколения ускоренно забывают «голос» своих предков и выстраданную ими жизненную мудрость жития противоречивого и несовершенного человека. Зачастую подчеркивается, что традиционная культура утрачивает свою эффективность, устаревает, так как повернута к доминанте государства, общества, традиционной семьи и морали, ограничивающих творчество личности, индивидуальность и свободы отдельного человека как личности. Либерализм и индивидуальность побеждают культурный консерватизм и коллективизм. Эту интенцию динамики можно отметить как симптом нашего времени, которая имеет неоднозначный и противоречивый характер.

Современная социальная наука повсеместно фиксирует онтологические и аксиологические потрясения социокультурной среды, стремительно меняющие специфику межпоколенных отношений и эта специфика неоднозначна по своей сути. Нынешнее измерение этих отношений многие современные исследователи склонны во все большей степени рассматривать как нарастание конфликтности и кризисности, зачастую начинающих принимать превращенные формы. Сложность и противоречивость этих взаимоотношений в нашем обществе начинает осознаваться и обозначается как «уникальная социальная ситуация развития современного детства» [1], «технологизация мира Детства» [4] и т.д.

Главной сферой этих трансформаций безусловно является трансформация системы ценностей, мировоззрения современного человека и его поколенных единиц. Чтобы понять причину происходящих изменений нужно искать их аксиологические корни. Но сама эта аксиологическая причина носит общественный характер. Ценности и установки человека не приходят ниоткуда и не уходят в никуда. Они все заключаются в обществе, точнее они тесно, диалектически взаимосвязны с общественными отношениями, их характером. Но что здесь первично? Мы склонны считать, что в начале – диалектика отношений этих общественных начал – ценностей и отношений. И то и другое выступает динамическим ускорителем изменения общества, меняя свои доминанты в истории общества, но сохраняя свою взаимосвязь и взаимовлияние.

Сейчас разворачивается именно тот этап, когда ценности, прежде всего общественные, господствующие ценности, меняют отношения, опережая их, выступая их демиургом, конструктором и локомотивом их развития. Именно система ценностей, победившая в современном обществе, ценностей либеральных, демократических – принципиальный и главный фактор той формы господствующих общественных отношений и той формы социализации, что состоялась в современном нам обществе глобализации и постмодерна. При этом науке вполне ясны и сами механизмы этой социализации индивидов в этом обществе с этапа детства и юности, уходящих своим влиянием в ответственную зрелость, так как всякий человек есть общественное существо и жить без общества, получить полноценное социальное развитие он не способен.

Всякое человеческое дитя – изначально общественное существо и его общественность выражается прежде всего в стремлении жить общей жизнью со взрослыми людьми и каждый шаг эмансипации детей от взрослых, как подчеркивал Д.Б. Эльконин [5], ведет к углублению их связи с жизнью общества.

И хотя содержательно социум разнообразен в своих сферах жизнедеятельности, но в его основе всегда находится некая общая система ценностей и связанный с ней соответствующий тип отношений и деятельности, воспроизводящийся в его микроструктурах. Происходящие в социуме, под воздействием этих ценностей, отношений и деятельности процессы в системе «общество – человек», зеркальным образом воспроизводятся в системе «взрослые – ребенок». Это является своеобразным воплощением закона единства фило– и онтогенеза в социальном измерении на макро– и микроуровне. В условиях индивидуалистски и потребительски-ориентированного общества на наших глазах, все ускоряясь, происходит утрата детством своего онтологического статуса в мире взрослых. Хотя внешне детству предоставляется все больше свобод в конструировании своего мира, это на самом деле носит направленный и организованный характер, ориентированный на создание «нового типа человека, наделенного наднациональным, миксированным сознанием» [3].

Сегодня либеральный индивидуализм и использование в оценке эффективности функционирования социальной сферы рыночной стратегии успеха свободной личности приводят к существенным и негативным изменениям в функционировании общественных институтов (семья, мораль, образование, воспитание) [4]. Человек, являясь в своей сущности существом социальным, не может стать личностью вне социальности. Приоритеты индивидуализма в базовых социальных институтах, меняют их структуру, характер социализации, закладывают дисбаланс в развивающейся личности.

Резко возрастающая кризисность отношений взрослых и детей является следствием новой формы бытия человека, утверждающейся в мире под влиянием западной системы ценностей и организации общественной жизни народов, под влиянием глобализации в ее западофикационной форме [3]. Из активно-позитивных межпоколенных отношений вымываются целые поколения взрослых людей, лишающие детство непосредственной социализации. Повсеместная замена воспитателя искусственными посредниками (телевидение, Интернет, и т.д.), взрывает межпоколенные связи, ведет их ко все большей дистанции и разрыву в понимании друг друга, в конечном счете, противопоставляя эти поколения, ставя их в ситуацию конфликта, взаимного потребления и использования во внутрипоколенных целях. Таковы вызовы уже не только традиционным поддерживающим и развивающим связям и отношениям, но и вызовы сохранению самой социальности человека, попадающего в сети всеобщего консьюмеризма, т.е. потребления.

Влияние западной культуры и цивилизации на открывшееся два десятилетия назад пространство российской культуры, мировоззрение нашего общества, фундаментально. На наших глазах происходит драматическая история поляризации и борьбы различных социальных движений в России в различных сферах общественной жизнедеятельности.

Эти движения не могли не затронуть и безусловно затронули и сферу межпоколенных отношений в современном российском обществе. Связанная с последними десятилетиями его социальная нестабильность в условиях кризиса экономических, политических, нравственных и других общественных отношений достаточно быстро размывает традиционные социальные институты (прежде всего традиционную семью, традиционную мораль). Изменения в социальной структуре общества, в системе его ценностных ориентаций, напрямую отражаются на взаимоотношениях поколений, способствуют образованию новых социальных общностей и новых отношений между ними.

В каждой из этих новых социальных общностей, порожденных ветром перемен, ветром смены культурных доминант и особенно прежде всего в молодежной среде, в силу ее повышенной сензитивности, происходит становление и развитие своей особенной системы ценностей, жизненных приоритетов – возможно, и из числа образованных ранее, но переосмысленных. Современная молодежная среда и современные межпоколенные отношения (как на западе, так и в России) – это сегодня во многом своеобразный и чрезвычайно значимый полигон отрабатывания стратегий их будущего развития. В среде этих вырабатываемых стратегий модель межпоколенных отношений в силу ее первичности (начиная с раннего детского и юношеского возраста) будет играть фундаментальную роль.

Действительно, модель межпоколенных отношений, формируемая на ранних этапах социализации личности, остается с человеком затем на всю его дальнейшую жизнь и присутствует во всех его последующих интеллектуальных, духовных, деятельностных формах проявлений к себе самому и к окружающему миру. Эта модель влияет на мысли и поведение человека в любой социальной среде, в которую он включен в своей жизни. Ее проявления мы встречаем в сфере экономики, политики, права, производства и потребления, образования и науки, художественном творчестве… Во всех конкретных предметах многообразной человеческой деятельности мы встречаем проявления этого начального межпоколенного взаимодействия.

Тем самым модель межпоколенных отношений можно признать базовой моделью всех последующих моделей социального поведения индивидов, поколений и даже целых народов в их социальной динамике. Сформированная модель межпоколенных отношений является важным фактором регуляции мышления и поведения всякого человека в социальной структуре общества, во всех его секторах и на всех уровнях его иерархии, в том числе и на уровнях общественных элит и власти в обществе. Таким образом, роль межпоколенных отношений трудно переоценить в процессах выстраивания отношений миролюбия или конфликтности человека и социальных групп во всяком обществе, а значит и в процессах, далеко выходящих за рамки отношений индивидов и поколений, а также в вопросах общечеловеческих (социального мира и войны в обществе, межгосударственного, межкультурного и межнационального общения в мире).

Список литературы

1. Абраменкова В.В. Социальная психология детства: развитие отношений ребенка в детской субкультуре. – М. – Воронеж: МОДЭК, 2000.

2. Бочаров В.В. Антропология возраста. – СПб.: Издательство С. – Петербургского ун-та, 2001.

3. Шалаев В.П. Синергетика в пространстве философских проблем современности. – Йошкар-Ола: МарГТУ, 2009.

4. Шалаева С.Л. Трансформация межпоколенных отношений в условиях современной глобализации // Конфликтология. – 2011. – № 1.

5. Эльконин Д.Б. Психология игры. – М.: Педагогика,1978.