Текст книги "История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II"

Переход к «развернутому строительству социализма в отдельно взятом Советском Союзе» вызвал смену главных лозунгов большевицкой партии. Фантом мировой революции исчезал в грохоте первой пятилетки. Вместо него возникала новая цель, не менее, впрочем, иллюзорная: установление мирового господства СССР. Конечно, Сталин и его единомышленники никоим образом не отказывались от подготовки пролетарских переворотов в разных странах. Однако в отличие от большевиков, оставшихся на старых позициях, видели в этих переворотах лишь средство для усиления роли «Страны Советов» в глобальной политике. Ведь сталинская теория построения социализма в СССР утверждала приоритет российской «социалистической» государственности над всеми остальными проблемами мирового коммунистического движения. «Революционер тот, кто без оговорок, безусловно, открыто и честно, без тайных военных совещаний готов защищать, оборонять СССР, – открыто заявлял Сталин еще в конце 1927 г., – ибо СССР есть первое в мире пролетарское государство, строящее социализм. Интернационалист тот, кто безоговорочно, без колебаний, без условий готов защищать СССР потому, что СССР есть база мирового революционного движения, а защищать, двигать вперед это революционное движение невозможно, не защищая СССР».

В начале 1930-х гг. национал-коммунистический характер этих сталинских установок стал особенно очевиден. В сознание масс начали усиленно внедряться идеи патриотизма, граничившего с «красным» великодержавным шовинизмом. Причем особый упор делался на разжигание именно русского национализма. Сталин явно стремился представить СССР «наследником» Великой Руси, а самого себя – «гениальным продолжателем» дела предков, знаменитых строителей могучего государства. В стране накалялась истеричная атмосфера осажденного лагеря, окруженного со всех сторон врагами, то и дело засылавшими в СССР вредителей и диверсантов. В одурманенном народе воспитывалось чувство национальной социалистической гордости и исключительности. Тон патриотической кампании задавал, разумеется, сам Сталин.

В конце 1930 г. он подверг суровому разносу поэта Д. Бедного за то, что тот провозгласил «на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения». Сталин назвал это клеветой «на наш народ», несмотря на то, что таких же взглядов на дооктябрьскую Русь придерживались, разумеется, и Ленин, и все остальные большевики всего за несколько лет до того. В новых условиях, однако, Генсек не мог согласиться с таким бичеванием старой России: ведь народ, строивший под его руководством социализм, должен был верить в свое историческое величие! Тогда и борьба за социализм в СССР наполнилась бы глубочайшим национальным смыслом: понятно, что только русский народ-победитель мог встать в авангарде всего человечества. «Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию, – писал Сталин. – Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР, как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, признавая в нем единственное свое отечество. Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю, проводящему самую революционную и самую активную политику, какую когда-либо мечтали проводить пролетарии других стран».

В 1931 г. Сталин развил этот тезис, потребовав в первую очередь перестройки партийной истории. Главным в новой схеме должен был стать вывод о том, что «русская революция была (и остается) узловым пунктом мировой революции, что коренные вопросы русской революции являлись вместе с тем (и являются теперь) коренными вопросами мировой революции». Вскоре кремлевский диктатор дал команду пересмотреть в патриотическом духе и всю историю дореволюционной России. Его давно уже раздражали взгляды старого историка-большевика М.Н. Покровского, сводившего все российское прошлое к борьбе антагонистических классов и принижавшего, с его точки зрения, роль великих личностей. Не нравилось ему и то, что Покровский, которого, между прочим, очень высоко ценил Ленин, акцентировал чересчур большое внимание на самых неприглядных сторонах российской действительности (антилиберализм властей, террор крепостников, ущемление прав иноверцев).

30 января 1933 г. в Германии президент Гинденбург в поисках выхода из череды правительственных кризисов назначил имперским канцлером Адольфа Гитлера. На выборах в начале марта его Национал-социалистическая рабочая партия вместе с близкими ей националистами получила 52,5 % мест в рейхстаге, в то время как коммунистам досталось 12,5 %, социал-демократам – 18,5 %, «буржуазным» партиям – 16,5 %. В конце марта рейхстаг значительным большинством дал Гитлеру, как вождю (фюреру), чрезвычайные полномочия издавать законы, невзирая на конституцию.

Увидев, как национал-социалист Адольф Гитлер обошел интернационалиста коммуниста Эрнста Тельмана в общественной популярности, Сталин окончательно утвердился в мысли, что идеологический курс СССР надо менять с «пролетарского интернационализма» на «советский патриотизм», то есть на своего рода большевицко-российский национал-социализм.

В марте 1934 г. Политбюро постановило объявить конкурс на новый учебник по истории СССР. Главным, хотя и неофициальным, членом жюри был сам Сталин, внимательно следивший за тем, чтобы в новой концепции российской истории не было излишнего «социологизма». Примерно в то же время он обратился с письмом к членам Политбюро, в котором обрушился с суровой критикой на самого Энгельса за то, что тот в одной из своих статей представил внешнюю политику царизма более реакционной, чем политика других европейских держав. Опубликование этой статьи в журнале ЦК ВКП(б) «Большевик» было признано «нецелесообразным»!

Началась работа конкурсных комиссий по разработке новых школьных и вузовских учебников по истории СССР и истории зарубежных стран. Их работа непосредственно контролировалась Сталиным и Ждановым. Большую роль в практической работе комиссий, в критике «исторической школы Покровского» и в выработке общих концепций сталинского варианта истории страны и мира, сыграли Бухарин и Радек. Вместе с ними были привлечены известные профессиональные историки, профессора университетов и школьные учителя.

В центре мирового исторического процесса помещалась история России, чья восходящая линия развития находила свое триумфальное воплощение в СССР – «величайшей и праведной мировой державе трудящихся». Зарубежный мир так же был выстроен по определенной иерархии в зависимости от враждебности по отношению к СССР. Центром и апофеозом истории России – СССР становилась история ВКП(б). Апофеозом истории партии были события Октябрьской революции и Гражданской войны, а главное – сталинский период правления. Центральной же фигурой истории партии, революции, Гражданской войны, истории СССР и всего древнего и современного мира становился «вождь всех времен и народов товарищ Сталин». Таким образом, вся конструкция представляла собой многоступенчатый «постамент-мавзолей» для гигантской фигуры вождя, с вершины которого он объяснял тяжелое прошлое, блестящие успехи настоящего и пророчествовал о блаженном будущем его страны.

Сталин реабилитировал понятие «Родина», отвергнутое большевиками еще в годы Первой мировой войны. Сделал он это, правда, в весьма характерной для него манере: 8 июня 1934 г. в СССР был принят закон о введении смертной казни «за измену Родине», которой считались, в частности, невозвращение из-за рубежа и попытка перехода границы. По этому закону, кстати, для членов семьи «предателя», знавших о его намерениях, предусматривалось заключение в концлагерь на срок от 2 до 5 лет, а для тех, кто не знал, – пятилетняя ссылка. После этого «Известия» поместили передовую статью, в которой призвали всех граждан советской страны любить свое «отечество». Теперь «любить советскую Родину» надо было под страхом смерти. В народе родилась поговорка, в старой России совершенно немыслимая: «любите родину, мать вашу!..»

Сталинское новшество заключалось в том, что вождь искусно вновь совершил подмену понятий. Термин «государство» был заменен термином «родина». Ни в одной стране Европы не существовало понятия «измена Родине» – существовало понятие «государственная измена». Но в СССР в глазах очень многих людей измена «социалистическому государству» не являлась преступлением. Очень многие русские люди и в России и в эмиграции считали самого Сталина и его партию – уничтожителями родины, ее лютейшими врагами, а противников большевиков – защитниками родины и народа. Словосочетание «измена Родине» в большевицком законодательстве должно было утвердить мысль о том, что Россия и большевики – это одно целое, и кто выступает против большевицкого режима и вождя – изменяет не Сталину, не большевикам, но родине, которую большевики в действительности ограбили и убили, ограбив и убив бесчисленное число дочерей и сынов России.

Деятели науки и культуры наперебой включились в новую политическую кампанию прославления «социалистического отечества», стремясь продемонстрировать «славную преемственность» в историческом развитии России – от Киевской Руси до СССР, от Рюрика до Сталина. В 1937 г. из печати вышел «Краткий курс истории СССР» А.В. Шестакова, «образцовый учебник», положивший начало целой серии героических очерков о прошлом России. В том же году с грандиозным размахом было отмечено столетие со дня гибели А.С. Пушкина. Чествование поэта превратилось в очередное партийное шоу, целью которого было дальнейшее разжигание псевдопатриотических великорусских настроений.

В 1938 г. С.М. Эйзенштейн поставил фильм «Александр Невский», заслуживший похвалу Сталина и принесший режиссеру орден Ленина. А в 1939 г. Большой театр возобновил постановку оперы Михаила Глинки «Жизнь за царя» (под ее первоначальным названием «Иван Сусанин»). Сталину она тоже понравилась: именно на героических примерах борьбы русского народа против чужеземцев-агрессоров он и стремился строить прочный фундамент советского патриотизма. Удовольствие вызывали у него и музыкальные комедии Г.В. Александрова «Веселые ребята», «Цирк» и «Волга-Волга», представлявшие Советский Союз «социалистическим раем». Советским патриотическим пафосом были пронизаны и многие литературные произведения того времени, в том числе «Поднятая целина» М.А. Шолохова (первая книга вышла в 1932 г.), «Время, вперед!» В.П. Катаева (1932 г.), «Как закалялась сталь» Н.А. Островского (1934 г.).

В конце 1930-х гг. русификационная политика заместила собой былой интернационализм в «национальном строительстве». Только что внедренные у многих народов (от якутов до азербайджанцев) латинские алфавиты были срочно изменены на кириллицу. Русский язык был объявлен обязательным предметом во всех школах СССР. Тысячи национальных сельсоветов и сотни национальных районов были упразднены. Множество школ, где преподавание велось на местных языках, были переведены или на русский язык, или на язык титульной нации союзной республики. В 1933 г. была проведена реформа белорусского языка, официальной целью которой объявлено было его сближение с русским языком. Эта реформа привела к гибели целых пластов самобытной лексики.

В 1935 г. в армию возвращаются традиционные офицерские звания: капитан, майор, полковник, маршал. Подражая Германии, в 1936 г. вводится более консервативный кодекс о семье и браке, запрещаются аборты. Большевицкому режиму, столь нещадно изводившему и продолжавшему изводить своих граждан, теперь понадобились дети – будущие граждане «страны советов», которых уже полностью вылепит новая национал-коммунистическая идеология.

В августе 1938 г., начиная наступление на японцев на озере Хасан, маршал В.К. Блюхер приказывал: «уничтожить врагов, посмевших вторгнуться на нашу священную землю». В государственном большевицком языке в полную меру зазвучала националистическая фразеология – пролетарий приобрел отечество. Советский комсомольский поэт Павел Коган в эти годы писал с подлинно имперским размахом: «Но, мы еще дойдем до Ганга, / Но, мы еще падем в боях, / чтоб от Японии до Англии / сияла родина моя».

Все это служило главной цели Сталина: сплотить порабощенные народы России вокруг большевицкой партии, направив их энергию на укрепление государства. Так он рассчитывал утвердить мировое господство СССР.

1930-е гг. вошли в историю Русской Православной Церкви как эпоха беспрецедентных по своей масштабности и жестокости гонений на веру, почти полностью уничтоживших все организованные формы церковной жизни в большевицкой России. Характерно, что в первую пятилетку вводится даже пятидневка – четыре рабочих дня и пятый выходной – вместо привычного для всего мира семидневного жизненного цикла, вводится единственно для того, чтобы упразднить имевшие религиозный смысл дни недели – пятницу, субботу и воскресенье.

Надеявшийся приостановить нараставшие гонения политикой дальнейших компромиссов с большевицким режимом митрополит Сергий решился в феврале 1930 г. озвучить перед советскими и иностранными журналистами текст ответов на их вопросы, который заранее вручили ему сотрудники ОГПУ. Эти ответы отрицали факт гонений на религию и Церковь в СССР и называли сообщения о репрессиях против священнослужителей «клеветой».

Документ

«Вопрос: Действительно ли существует в СССР гонение на религию и в каких формах оно проявляется?

Ответ: Гонения на религию в СССР никогда не было и нет. В силу декрета об отделении Церкви от государства исповедание любой веры вполне свободно и никаким государственным органом не преследуется. Больше того. Последнее постановление ВЦИК и СНК РСФСР о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 г. (н. ст.) совершенно исключает даже малейшую возможность какого-либо гонения на религию.

Вопрос: Верно ли, что безбожники закрывают церкви, и как к этому относятся верующие?

Ответ: Да, действительно, некоторые церкви закрываются. Но производится это закрытие не по инициативе власти, а по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих…

Вопрос: Верно ли, что священнослужители и верующие подвергаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовываются, высылаются и т. д.?

Ответ: Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния. Надо сказать, что несчастье Церкви состоит в том, что в прошлом, как это всем хорошо известно, (она) слишком срослась с монархическим строем… К сожалению, даже до сего времени некоторые из нас не могут понять, что к старому нет возврата и продолжают вести себя как политические противники советского государства.

Вопрос: Соответствуют ли действительности сведения, помещаемые в заграничной прессе, относительно жестокостей, чинимых агентами соввласти по отношению к отдельным священнослужителям?

Ответ: Ни в какой степени эти сведения не отвечают действительности. Все это – сплошной вымысел, клевета, совершенно недостойная серьёзных людей. К ответственности привлекаются отдельные священнослужители не за религиозную деятельность, а по обвинению в тех или иных антиправительственных деяниях, и это, разумеется, происходит не в форме каких-либо гонений и жестокостей, а в форме, обычной для всех обвиняемых.

Вопрос: Как бы вы смотрели на материальную поддержку из-за границы и в чем бы она могла выразиться?

Ответ: Наше положение как священнослужителей в достаточной степени обеспечивается материальной поддержкой наших верующих… Получение же материальной поддержки людей другой веры и извне было бы для нас унизительным и налагало бы для нас большие моральные, а может быть, даже и политические обязательства и связывало бы нас в нашей религиозной деятельности.

Вопрос: Существуют ли в СССР пастырские, богословские и т. п. школы?

Ответ: Да, в Москве до сих пор существует богословская академия у обновленцев. Если же у нас теперь академии нет, то это происходит прежде всего в силу отсутствия достаточных материальных средств для этой цели, и к тому же мы считаем теперь наиболее целесообразной персональную подготовку отдельных лиц, чувствующих призвание к служению церковному». – Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве церковной власти. 1917–1943. М., 1994. С. 682–684.

Текст ответов на вопросы журналистов, опубликованный в советских газетах за подписями митрополита Сергия и еще четырех членов его Синода, был расценен православными христианами в России не только как еще одна бессмысленная и безнравственная уступка руководства Московской Патриархии гонителям Церкви, но и как отречение Заместителя от назначившего его Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра, который уже почти пять лет пребывал в заточении отнюдь не за политическую деятельность.

Направленная митрополитом Сергием на другой день после озвученного им интервью записка председателю «Постоянной комиссии по вопросам культов» П.Г. Смидовичу, в которой содержалась просьба о снижении налогообложения православного духовенства, не возымела никакого действия на политику властей. И единственным очевидным для многих позитивным результатом политики митрополита Сергия в период все усиливавшихся гонений начала 1930-х гг. стало возобновление «Журнала Московской Патриархии», периодически выходившего с 1931 по 1935 г.

В 1934–1935 гг. общая интенсивность церковных гонений стала несколько спадать. Тем не менее, и в этот период митрополиту Сергию приходилось идти на такие новые уступки гонителям Церкви, от которых отказывались его предшественники. Так, 22 июня 1934 г. он издал указ о запрещении в священнослужении и предании суду епископов Русской Православной Церкви Заграницей. Однако и данный шаг не помешал Е.А. Тучкову, возглавлявшему в это время антирелигиозный отдел уже в системе органов НКВД, вынудить митрополита Сергия 18 мая 1935 г. пойти на фактический роспуск «Временного при нем Патриаршего Священного Синода». С этого момента формально легализованное властями высшее церковное управление стало представлять собой в Русской Православной Церкви управление двух архиереев – митрополита Сергия (Страгородского), увенчавшего себя к этому времени титулом «Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского», и его викария архиепископа Дмитровского Сергия (Воскресенского), которые располагались в «Патриаршей» канцелярии, имевшей в своем штате лишь секретаря и машинистку. Впрочем, получив в конце 1936 г. от властей дезинформацию о кончине Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра, якобы последовавшей 11 сентября 1936 г. (на самом деле митрополит Пётр убит 10 октября 1937 г.), митрополит Сергий 27 декабря 1936 г. выпустил «Акт о переходе прав и обязанностей Местоблюстителя Патриаршего Престола Православной Российской Церкви к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя, Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому)».

Канонически сомнительное решение митрополита Сергия провозгласить самого себя Патриаршим Местоблюстителем было во многом обусловлено его убеждением в неразрывной связи перспективы сохранения церковной жизни в СССР с сохранением центра высшей церковной власти в лице самого митрополита Сергия или кого-то из назначенных им архиереев. Однако запрещенный в священослужении митрополитом Сергием еще 11 марта 1930 г. Патриарший Местоблюститель митрополит Кирилл Смирнов связывал перспективу сохранения церковной жизни в условиях гонений Церкви коммунистическим государством с активным осуществлением в церковном управлении соборной власти епархиальных архиереев.

Свидетельство очевидца

«Его (митрополита Сергия. – Ред.) грех – в превышении власти, – писал митрополит Кирилл в 1934 г., – и православный епископат не должен был признавать такую его власть и… должен был управляться по силе патриаршего указа 7(20) ноября 1920 г., готовясь дать отчет в своей деятельности митрополиту Петру или Собору… иерархи, признающие своим первоиерархом митрополита Петра, возносящие его имя по чину за богослужением и не признающие законной преемственности Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими; выгнанные из своих епархий, духовно руководя теми – единицами, какие признают их своими архипастырями, а не выгнанные руководя духовной жизнью всей своей епархии, всячески поддерживая взаимную связь и церковное единение». – А.В. Журавский. Во имя правды и достоинства Церкви. Жизнеописание и труды священномученика Кирилла Казанского в контексте исторических событий и церковных разделений ХХ века. М., 2004. С. 582

Точка зрения митрополита Кирилла опиралась не только на естественно возникшую в годы Гражданской войны практику самоуправления епархий, не имевших связи с каноническим центром в Москве, которая была узаконена постановлением св. Патриарха Тихона, Синода и Высшего Церковного Совета от 20 ноября 1920 г. № 362, но и на позицию авторов «Записки соловецких епископов». Завершая свою записку допущением ситуации, при которой выдвинутые государственной властью условия сохранения канонического центра высшей церковной власти в Москве могут оказаться неприемлемыми для Церкви, соловецкие епископы подчеркивали, что в этом случае «Она (Церковь. – Отв. ред.) готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно, помятуя, что не в целости внешней организации заключается Ее сила, а в соединении веры и любви преданных Ей чад Ее, наипаче же возлагает Свое упование на непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания».

В 1936 г. гонения коммунистического государства на Русскую Православную Церковь стали вновь резко усиливаться, достигнув своего апогея в 1937–1940 гг. Жертвами церковных гонений конца 1930-х гг. становились как представители духовенства, выступавшего против политики митрополита Сергия: митрополит Кирилл (Смирнов), архиепископы Серафим (Самойлович), Прокопий (Титов), епископы Амфилохий (Скворцов), Серафим (Звездинский), так и представители духовенства, сохранявшего подчинение митрополиту Сергию: митрополиты Анатолий (Грисюк), Евгений (Зёрнов), Серафим (Чичагов), архиепископы Иувеналий (Масловский), Фаддей (Успенский).

Выразительным кровавым символом мученических смертей представителей православного духовенства, которые уничтожались богоборческим режимом независимо от их канонической принадлежности и церковно-политической позиции, стал расстрел в Чимкенте 20 ноября 1937 г. в полночь на краю одного рва Патриаршего Местоблюстителя митрополита Кирилла Смирнова, прервавшего канонические отношения с митрополитом Сергием, Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Иосифа Петровых, считавшего политику митрополита Сергия результатом его еретических заблуждений, и епископа Евгения (Кобранова), являвшегося сторонником митрополита Сергия.

В результате антицерковной политики коммунистического режима, проводившейся в течение всего пребывания его у власти в России, к началу Второй мировой войны в СССР на свободе оставались лишь 4 правящих архиерея: митрополит Московский Сергий (Страгородский), митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископ Дмитровский Сергий (Воскресенский), управляющий делами Московской Патриархии, и архиепископ Петергофский Николай (Ярушевич), не более 350 действующих храмов, в которых служили менее 500 священнослужителей. Русская Православная Церковь, являвшаяся в начале ХХ в. крупнейшей Поместной Церковью православного мира, была почти полностью уничтожена.