Текст книги "О чем думают экономисты: Беседы с нобелевскими лауреатами"

Модильяни: Даже не знаю. Прежде всего, нельзя забывать об экономии и бережливости, а значит следует попытаться создать не самые большие модели, более компактные по своим размерам. Думаю, что такие модели можно использовать и сейчас. Они позволяют сделать соответствующие прогнозы и измерить ответную экономическую динамику, соответствующую различным вариантам сопоставляемой политики государственного регулирования, а это особенно важно. Но при определенных условиях в мировой политике самостоятельная внутренняя кредитно-денежная политика в ряде стран практически отсутствует. В такой стране эконометрическая модель не принесет ощутимой пользы. Но эконометрическая модель была бы очень полезна при сравнении различных вариантов фискальной политики.

Барнетт: Насколько важно было для вас наставничество молодых экономистов в течение всего вашего пути как преподавателя?

Модильяни: Мои отношения со студентами, из которых теперь можно составить целую армию, это лучшая часть моей жизни. Я люблю преподавать, но особенно люблю работать со студентами и приобщать их к своим исследованиям. Пол Самуэльсон даже шутит, что у многих моих работ слишком много соавторов, которых он не знает, включая самого Самуэльсона. Дело в том, что если кто-то из моих помощников, участвующих в исследовании, предлагает интересную идею, я ставлю его в соавторы. Многие из моих «детей» теперь занимают высокие посты – например Антонио Фацио, управляющий Банка Италии, Марио Драги, директор казначейства Италии, Томмазо Падоа-Скьоппа, член правления Европейского центрального банка, Стэн Фишер, Джо Стиглиц и несколько бывших и нынешних членов Совета управляющих ФРС. Мы испытывали и испытываем друг к другу самые добрые и теплые чувства.

Солоу: Если бы вам сейчас необходимо было дать совет молодому экономисту, получающему ученую степень по макроэкономике, какое направление для исследований вы бы посоветовали ему взять?

Модильяни: Думаю, сегодня, с учетом изменения вектора моих интересов, мне ближе макроэкономическое изучение открытых экономик, особенно международные финансы. Это очень интересная область. Это область, где жесткость заработной платы очень важна. Теперь различие между жесткостью номинальной и реальной заработной платы становится очень четкой.

Солоу: Объясните.

Модильяни: При условии жесткой номинальной заработной платы вы захотите, чтобы были плавающие валютные курсы. При жесткости реальной заработной платы вы ничего не можете сделать с безработицей. Я изучал опыт стран, которые пытались сделать валютные курсы фиксированными, а также тех, что пытались сделать их плавающими, и я вижу, что и тот и другой опыт нельзя назвать удачным. В Европе ситуация выглядит весьма печально.

Барнетт: Вы один из главных исследователей мировой валютной системы и роли США и Европы в ней. И я думаю, что вы на стороне Европейской валютной системы. Не могли бы вы прокомментировать ситуацию с валютной системой Европы и будущее мировой валютной системы в свете недавних финансовых кризисов и влияния на них валютных курсов?

Модильяни: Да, я на стороне евро, но скорее с политической точки зрения – я за мир и стабильность в Европе, чем с чисто экономической. Однако я также указываю и на проблемы в системе, которые приведут к фиксированным валютным курсам, и на то, как с этим бороться. Это потребует очень большой гибкости в вопросе заработной платы в отдельных странах, каждая из которых имеет свой уровень роста производительности труда и испытывает влияние различных внешних факторов. Я также отметил бы, что Евросоюз был создан не в самых благоприятных для этого условиях, поскольку функции центрального банка тогда не де-юре, а де-факто выполнял Бундесбанк, который придерживался слишком жесткой кредитно-денежной политики. Это было ошибкой, и она привела к высокой безработице в странах Европы. Ее уровень достигал 12 %, а временами и больше. И сейчас такой же политики придерживается и Европейский Центробанк, который наступает на те же грабли, что и Бундесбанк. В ближайшем будущем это не обещает ничего хорошего.

Солоу: Давайте поговорим о теории жизненного цикла сбережений. Я хотел бы, чтобы вы прокомментировали одну наиболее простую модель жизненного цикла, которую вы с Альбертом Андо использовали в практических целях, без учета наследства и т. д.

Модильяни: Позвольте сказать, что условия наследства нельзя рассматривать как исключение. Это часть модели жизненного цикла. Но это правда, что приняв условие отсутствия наследства, вы можете зайти очень далеко, поэтому очень интересно пойти по этому пути. Модель, в которой наследство признается несущественным фактором, позволяет сделать целый ряд заключений, которые до появления работ Модильяни – Брумберга не признавались. Произошедшие изменения в парадигме своими корнями уходили в гипотезу жизненного цикла. По существу, традиционная теория сбережений свелась следующему: доля сберегаемого дохода растет вместе с доходом, поэтому богатые люди (и страны) увеличивают сбережения, а бедные – их уменьшают. Почему богатые делают сбережения? Никто не знает. Возможно, чтобы оставить наследство. Вот и вся история, из которой вы можете сделать определенные выводы, в частности, что богатые страны делают сбережения, а бедные расходуют. Эта идея абсурдна, поскольку бедные страны не могут расходовать сбережения бесконечно. Этого не может никто. Но благодаря гипотезе жизненного цикла вы делаете много различных заключений. На микроуровне это все выводы, связанные с концепцией перманентного дохода, в том числе и то, что потребление зависит от дохода в течение всего жизненного цикла (и даже равно ему), в то время как сбережения зависят в большей степени от краткосрочного дохода. Больше сбережений делают те, кто временно богат (например, если человек (или страна) богат в сравнении со своим обычным уровнем дохода).

Разница между концепцией жизненного цикла и концепцией перманентного дохода заключается в том, что для последней продолжительность жизни бесконечна, в то время как в жизненном цикле она конечна. При анализе поведения в краткосрочном периоде не важно, каков жизненный срок – 50 лет или вечность. Таким образом, в сущности это та же самая история, когда наблюдается значительное отклонение в результате использования стандартного подхода, при котором сбережения связываются с текущим семейным доходом. Но на самом деле все зависит от того, какую переменную дохода вы используете в краткосрочной и долгосрочной перспективе. Предельная (маргинальная) склонность к сбережению у фермеров намного выше, чем у госслужащих, и не потому, что фермеры такие бережливые, а потому, что их доход не настолько стабилен. Среди других интересных заключений можно выделить тот факт, что многие известные исследования показывают: успешные поколения становятся все менее экономными, а значит все меньше делают сбережений при любом уровне дохода. Эти выводы сделаны на основе взаимосвязи между текущим и переменным доходами.

Кроме того, ряд выводов делается с точки зрения изменения сбережений и благосостояния в течение жизни, и здесь очень важна разница между жизненным циклом и перманентным доходом. В теории жизненного цикла динамика сбережений варьируется в течение всего периода жизни человека, которая ограничена, поскольку вместе с ограничением периода жизни возникает понятие жизненного цикла дохода и потребления: юность, средний возраст, дети, старость, смерть и наследство. Поэтому в юности люди делают очень мало сбережений. Когда вы достигаете среднего возраста, вы делаете больше сбережений, а в старости их расходуете. При ограниченном жизненном периоде не существует жизненного цикла. Совокупные сбережения отражают данный жизненный цикл и его взаимосвязь с демографическим и производственным ростом. Совокупные сбережения увеличиваются вместе с ростом, что и показывают модели перекрывающихся поколений. Все это позволяет получить эмпирическое обоснование.

Солоу: Расходования сбережений в старости в том числе?

Модильяни: Да, и этого тоже. Позвольте мне объяснить. Некоторые тратят огромное количество времени, пытаясь доказать, что модель жизненного цикла ошибочна, поскольку люди пожилого возраста не расходуют свои сбережения. И все потому что они сами допускают ошибку. Они рассматривают отчисления в фонд соцстрахования как своего рода подоходный налог, а не обязательные сбережения, а пенсию скорее как подачку, чем как выплату аккумулированных пенсионных обязательств. Если же вы будете рассматривать сбережения в системе соцстрахования как полученный доход (после уплаты налогов) за вычетом потребления, вы обнаружите, что люди пожилого возраста тратят колоссальные средства из своих сбережений; они чаще всего тратят свои пенсии, не имея при этом никакого дохода.

Солоу: Они сокращают объем своих средств, накопленных в системе соцстрахования.

Модильяни: И в дополнение к тому, что они проедают деньги по соцстраховке, они тратят свои собственные средства, но не в таком большом количестве. Но если вы учитываете соцстраховку, то у кривой благосостояния будет огромный горб – оно достигает пика в возрасте 55–60 лет, а затем быстро падает. Все это имеет подтверждающие доказательства. Теперь следующее: вам не нужно наследство, чтобы показать наличие состояния, и это еще один очень важный момент. Даже при отсутствии наследства вы можете показать большую часть того состояния, которым мы обладаем. Но это не означает, что наследства нет. Оно есть. Во всех моих работах по гипотезе жизненного цикла есть сноска, в которой объясняется, как учитывать наследство.

Солоу: И как бы вы учитывали наследство?

Модильяни: Таким образом, чтобы выполнялось условие, что сбережения зависят не от размера текущего дохода, а от дохода в течение жизненного цикла. В результате соотношение наследства и дохода будет скорее всего оставаться стабильным, независимо от того, насколько повысится уровень дохода. Также очень важно учесть выводы теории жизненного цикла для макроуровня, которые абсолютно отсутствуют в гипотезе перманентного дохода, а именно, что уровень сбережений зависит не от самого дохода, а от темпов его роста. В действительности гипотеза перманентного дохода ни о чем не говорит. Она подвигла Фридмана к ошибочному заключению, что рост дохода сокращает сбережения. Почему?! Потому что рост приводит к возникновению ожиданий, что будущий доход будет больше, чем текущий. Но учитывая, что срок жизни конечен, а в конце его нас всегда ждет выход на пенсию и расходование сбережений, можно говорить о том, что рост дохода увеличивает сбережения.

Но вернемся к упрощенному примеру без учета наследства. В этом случае каждый индивидуум в течение своего жизненного цикла ничего не сберегает. При отсутствии роста траектория сбережений, сделанных до выхода на пенсию, и траектория сбережений, сделанных в течение всей жизни, будут идентичны и в совокупности равняться нулю. Но в случае, скажем, роста населения количество молодых людей, находящихся по возрасту в фазе сбережений, больше, чем пожилых, которые находятся уже в фазе их расходования, поэтому коэффициент совокупных сбережений будет положительным и будет повышаться по мере роста. То же самое происходит и с ростом производительности, поскольку молодежь получает больший доход, чем те, кто вышел на пенсию. В общем и целом модель жизненного цикла предполагает, что совокупное богатство пропорционально совокупному доходу: отсюда уровень роста накопленного богатства стремится к тому, чтобы быть пропорциональным уровню роста дохода. В сущности это случайная взаимосвязь между уровнем роста и коэффициентом сбережений, но одно из наиболее значимых и инновационных следствий гипотезы жизненного цикла.

Барнетт: Что вы думаете о возможном реформировании или внесении каких-либо изменений в существующую систему социального страхования, о чем так много в последнее время говорят?

Модильяни: Проблемы системы социального страхования находятся в числе моих сегодняшних интересов и приоритетов, поскольку, на мой взгляд, это чрезвычайно важный вопрос. Думаю, что впереди нас ждет кризис, хотя мы можем решить проблему с выгодой для всех. Если в двух словах, то мы должны отказаться от использования неэффективной системы обязательных отчислений и заменить ее на полностью профинансированную. Таким образом мы могли бы снизить процент отчислений в систему соцстрахования, который к середине ХХI века составит уже18 %, до 6 % и ниже. Я уже разработал план перехода на новую систему. Переход возможен без каких-либо существенных потрясений и жертв. Действительно, это можно сделать без каких-либо потерь, не считая использования предполагаемого излишка для увеличения национальных сбережений, а не для увеличения потребления. Исходя из низкого текущего уровня частных сбережений и огромного (нерационального) импорта капитала, увеличение национальных сбережений необходимо рассматривать как приоритетное направление.

Барнетт: Есть ли еще какие-то области, в которые, по вашему мнению, вы также внесли значительный вклад и о которых мы еще не упомянули?

Модильяни: Возможно, это также вопросы, связанные с инфляционными последствиями. Во времена, когда под влиянием рациональных ожиданий было модно утверждать, что инфляция не оказывает какого-либо реального воздействия, я получал удовольствие, доказывая обратное. В самом деле, инфляция имеет широкое и сильное и при этом далеко не краткосрочное влияние. Вместе со Стеном Фишером я написал работу по влиянию инфляции, а в совместной с Ричем Коэном работе показал, что инвесторы неспособны рационально реагировать на инфляцию, в основном из-за (непонятной) невозможности провести различие между номинальной процентной ставкой и реальной ставкой Фишера. По этой причине инфляция систематически снижает стоимость акций.

Рис. 5.5. В Президентской библиотеке Джона Кеннеди. Франко Модильяни беседует с королем Испании. Бостон, весна 1998 г.

Я также показал, что инфляция по той же причине сокращает и сбережения. Оба утверждения были подкреплены многочисленными повторениями ситуации. В области государственных финансов использование при расчете заемного капитала номинальной процентной ставки вместо реальной влечет за собой серьезную ошибку при оценке соотношения дефицита бюджета к доходу в периоды высокой инфляции, как например, в середине 1970-х гг. – начале 1980-х гг., когда показатель заемного капитала на единицу дохода был высоким. В корпоративных финансах это служит фактором уменьшения прибыли у фирм с высокой долей заемного капитала.

Барнетт: Вы вели очень бурную общественную деятельность, по крайней мере, в определенные периоды вашей жизни. Предполагаю, что вы не согласны с Вальрасом, который был против активного участия экономистов в формировании политики. Он считал, что экономисты должны быть только техническими экспертами. Что вы можете сказать по поводу роли экономистов как «государственных служащих»?

Модильяни: На мой взгляд, экономисты должны признать тот факт, что экономика имеет две составляющие: экономическая теория и экономическая политика. Принципы экономической теории едины, и мы все должны просто согласиться с ними. Мы, как экономисты, по большей части это и делаем. Что же касается экономической политики, то здесь нет нужды нам соглашаться с нею, более того, мы не должны этого делать, поскольку экономическая политика строится на субъективной оценке – не на том, что есть на самом деле, а на том, что нам больше нравится. Она имеет дело с распределением дохода, а не только с понятием валового дохода. И пока кто-то боится смешивать эти составляющие, экономисты должны быть готовы к участию в процессах формирования политики, но они должны уметь различать – где можно использовать субъективную оценку, а где необходимы истинные знания о функционировании экономики.

Барнетт: Вы неоднократно участвовали в отстаивании нестандартных идей в экономической политике. Были ли случаи, когда, как вам кажется, ваш совет существенно повлиял на страну?

Модильяни: Да, я думаю, было несколько таких случаев. Первый, довольно забавный, случай связан с Италией. В течение 1960–1970-х гг. трудовые контракты в Италии содержали эскалационную оговорку с очень большим покрытием. Но в 1975 г. в разгар нефтяного кризиса профсоюзным лидерам пришла в голову блестящая идея потребовать от правительства пересмотра эскалационной оговорки в трудовом контракте. Они настаивали на том, чтобы при увеличении цен на х% работник получал прибавку к заработной плате на х%, но не от его заработной платы, как раньше, а от средней заработной платы – чтобы каждый получал одинаковую прибавку. И высокооплачиваемые работники с радостью согласились! Негодуя по этому поводу, я написал несколько статей, пытаясь объяснить всю безрассудность идеи, которая может привести к катастрофе. К моему удивлению, прошло совсем немного времени, и мои итальянские коллеги поддержали меня. Правда, кто-то из них в своей «блестящей» статье поначалу высказал мнение, что данная мера имеет экономическое обоснование – при высоком уровне инфляции реальная оплата труда в скором времени становится примерно одинаковой, поэтому в такое время равная индексация доходов обоснованна! Потребовалось несколько лет экономического хаоса, прежде чем унифицированная индексация доходов была полностью отменена, а ее сторонники признали свою ошибку. Все это продолжалось вплоть до 1993 г.

Вторым примером могут служить мои рекомендации в книге «Достижимое чудо» (Il Miracolo Possibile), написанной мной в соавторстве с двумя коллегами в 1996 г., которые помогли Италии стать участником еврозоны и соответствовать ее требованиям. К тому времени это казалось невозможным, поскольку у страны был большой дефицит бюджета – выше положенных 3 %. Мы настаивали на том, что дефицит искусственно раздут из-за использования номинальных процентных ставок, повышенных в условиях инфляции, а также странного коэффициента заемного капитала к доходу (1/¼), но цель достижима при существенном снижении инфляции и соответствующем снижении номинальных процентных ставок. Это возможно без особых реальных затрат путем совместного планирования профсоюзами, работодателями и правительством минимальной заработной платы и ценовой инфляции. Это сработало, даже несмотря на результаты моделирования, приведенные в книге! И Италия вошла в еврозону в самом начале ее существования.

В качестве третьего примера я бы назвал мою кампанию против безработицы и ошибочной кредитно-денежной политики в Европе. Менее года назад был опубликован «Манифест экономистов по вопросу безработицы в странах Евросоюза» (An Economists' Manifesto on Unemployment in the European Union), который я подготовил совместно с группой известных европейских и американских экономистов. Несмотря на то, что эффект от него не был таким существенным, как мы ожидали, так или иначе, он оказал какое-то влияние.

Кроме того, я надеюсь, что предложенная нами реформа социального страхования также будет иметь серьезное влияние. Ставки здесь на самом деле одни из самых высоких, а размер выплат необходимо пересмотреть.

6. Интервью с Милтоном Фридманом

[10]10
  Впервые опубликовано в Macroeconomics Dynamics, 5, 2001, p. 101–131. Copyright © 2001 Cambridge University Press.


[Закрыть]

Беседовал Джон Тейлор

Стэнфордский университет

2 мая 2000 г.

«Его взгляды оказали огромное влияние на наше отношение к денежно-кредитной политике и многим другим вопросам экономики, чем кого-либо другого из наших современников». Эти слова, посвященные Милтону Фридману, принадлежат экономисту и главе Федеральной резервной системы (ФРС) Алану Гринспену. Он произнес это как человек, обладающий богатым опытом и знанием того, что действительно важно для принятия стратегических решений в этом мире. И эти слова – не преувеличение. Многие могли бы сказать, что заслуги Милтона Фридмана имеют еще большее значение.

Сегодня практически на каждой конференции, посвященной вопросам денежно-кредитной политики, вспоминают идеи Фридмана. Едва ли сегодня можно найти работу по макроэкономике, где при описании экономических, математических или статистических идей не упоминались бы ранние исследования ученого. Вы вряд ли встретите студента, изучающего макроэкономику, который бы не зачитывался его статьями и книгами и не восхищался его ясными и точными формулировками. Наверное, нет ни одного сторонника демократии в бывших соцстранах, кто не был бы увлечен идеями Милтона Фридмана, писавшего о рынке в период расцвета плановой экономики. Все наиболее известные газеты или журналы регулярно ссылаются на его точку зрения и идеи. Любое из его достижений в макроэкономике (или лучше сказать, в монетарной теории, так как он ненавидит термин «макроэкономика») грандиозно. А их список выглядит особенно внушительно:

• теория перманентного дохода;

• теория естественного уровня безработицы;

• защита идей плавающих валютных курсов;

• правила роста денежной массы;

• оптимальное количество денег;

• история денежного обращения и денежно-кредитной политики в Соединенных Штатах, в частности в период Великой депрессии, не говоря уже о достижениях в области математической статистики – использование ранговых критериев, последовательной выборки и несклонности к риску, а также масса новаторских предложений по государственным реформам – от так называемого «отрицательного подоходного налога» до образовательных ваучеров, единой ставки налога и легализации наркотиков.

Милтон Фридман – главный экономист, основоположник особой методологии позитивной экономической науки. Специалисты знают, что в основе многих сегодняшних идей и большинстве вариантов экономической политики – начиная с принципов денежно-кредитной политики и заканчивая льготами по налогу на трудовой доход – лежат предложения и рекомендации Фридмана. Он получил Нобелевскую премию в области экономики в 1976 г. «за достижения в сфере анализа потребления, истории денежного обращения, разработки монетарной теории, а также за показ сложности политики экономической стабилизации». Он избегал работы, связанной с выработкой политических решений, но многие годы к нему за советом обращались президенты, премьер-министры и другие высокопоставленные чиновники, отвечающие за вопросы экономики. Милтон Фридман всегда четко формулировал свои мысли, хотя многие с ними и не соглашались, поэтому еще в период учебы в Чикагском университете он часто становился активным участником жарких дебатов. Он потрясающий полемист и вместе с тем великодушен и дружелюбен.

Милтон Фридман родился в 1912 г. Его детство прошло в местечке Роуэй в Нью-Джерси, где он учился в местной государственной школе. Он окончил Университет Ратджерса в разгар Великой депрессии в 1932 г. и отправился в Чикагский университет изучать экономику. Там он познакомился со своей будущей женой Роуз Директор, которая в то время училась в аспирантуре. После окончания Чикагского университета он около десяти лет проработал в правительственных организациях и исследовательских институтах (не считая года, проведенного в Висконсинском университете, и года в Миннесотском университете). В 1946 г. он получил должность преподавателя в университете. Он проработал в Чикаго до 1977 г. и уволился, когда ему исполнилось 65 лет, чтобы перейти в Гуверовский институт Стэнфордского университета. Я всегда считал Милтона и Роуз общительными и энергичными людьми, которым искренне нравилось общаться с окружающими. Они в полном смысле слова получали наслаждение от жизни – и когда прогуливались по побережью Тихого океана, и когда бродили во Всемирной сети. День, когда я брал это интервью, не стал исключением. Это было 2 мая 2000 г. в офисе Фридмана в Сан-Франциско. Мы беседовали в течение двух с половиной часов. На столе лежал диктофон и бумаги с экономическими графиками. Позади Милтона через огромное панорамное окно открывался чудесный вид на холмы и окрестности Сан-Франциско. У меня за спиной на стеллажах покоились его книги, работы и сувениры.

Интервью началось немного не так, как я планировал. Как только мы вошли в офис, Милтон сразу же начал активно обсуждать лежавшие у него на столе графики, которые он заранее подготовил на основе найденной в Интернете информации. Они касались моих замечаний по ряду вопросов конференции, которая состоялась за несколько недель до нашей встречи. Милтон прочитал об этом в Интернете. В самом начале обсуждения графиков я попросил у Милтона разрешения включить диктофон, поскольку один из вопросов касался темы формулирования идей. Обсуждение идей, которые возникли буквально в ходе разговора, – что может быть лучше для начала интервью! Я включил диктофон, и мы начали беседовать. Наш разговор вскоре строился на основании моих, заранее подготовленных, вопросов (но Милтону я их не показывал). Мы прервали нашу беседу лишь раз – чтобы насладиться изумительным обедом и беседой с его женой Роуз (не для записи). После нашей беседы я расшифровал запись, и мы с Милтоном отредактировали текст. Мы объединили вопросы и ответы в более широкие темы:

• рост денежной массы, стабилизаторы денежного обращения и Алан Гринспен;

• причины Великой инфляции и ее окончание;

• возникший интерес к экономике;

• магистратура и обучение на рабочем месте;

• теория перманентного дохода;

• отдача от монетарной экономики;

• правила фискальной и денежно-кредитной политики;

• использование моделей в монетарной экономике;

• использование методов последовательного анализа;

• модели реальных бизнес-циклов, стандартизация и исключение тренда;

• гипотеза естественного уровня безработицы;

• рациональные ожидания;

• роль дискуссий в монетарной экономике;

• капитализм и свобода сегодня;

• монетные союзы и гибкие валютные курсы.