Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016"

 
в сумерках тело становится цвета бумаги
библии Гутенберга
 
 
чтобы любить тебя
надо отказаться от человека
ждать, а не желать
 
 
избранные места
наизусть
 

* * *

Александру Самойлову

Тэги: fantazy, trash,уральский магический реализм

Интервью с оператором поэтической кино-секты.

Kopp: Здравствуйте, Александр. Ваш последний релиз

был заблокирован. Александр: Те, кто

обладают свободной волей, могут смотреть кино

без технических или химических приспособлений…

К сожалению, данное видео было удалено

В этом разница восприятия у поколений,

живших в доцифровую эпоху

и после прихода андроидов.

Государству не всё равно,

как закодировать базовые программы

в детях…

К сожалению, данное видео было удалено

Взыскующий Господа проповедует в интернете:

«Раньше вставали перед иконой, читали псалтырь,

только потом умыться, почистить зубы.

Даже в стране идеологической пустоты

радио нам возвещало о Том, кого все любим.

Так отмечает Виталий Кальпиди:

В искусстве должно быть дно,

ниже которого не опуститься…»

–

К сожалению, данное видео было удалено

–

Вы пытаетесь перейти на несуществующую страницу.

Помню, как, будучи знаком с ним лишь заочно, впервые увидел «в реале». Все начали поворачивать головы, улыбаться, как-то светиться изнутри – «Серёжа, Серёжа пришёл!»

Человек рисующий, человек поющий, человек, соединивший в стихах юношескую оптику, полную максимализма, но и максимализма-то какого-то необыкновенно доброго и всеохватного, как у Ганди – и напряжённое вглядывание, философское проникновение вглубь вещей. Этим вглядыванием и проникновением Сергей Ивкин делится с нами, его читателями, но – как делится? Не как человек, вещающий последние истины с кафедры, и подкрепляющий их теоретическими выкладками – на доске, мелом, непременно осыпающимся на пиджачный рукав – а как философ Древней Греции, свободно гуляющий с учениками и оппонентами по саду и обменивающийся мыслями, и спорящий, и соглашающийся – или остающийся при своём мнении. Но никогда не выбегающий из сада прочь (или – из зала, хлопнув дверью). И всё это – в городе Екатеринбурге, через стихи Ивкина становящимся неким «городом вообще», полисом, если угодно, лишь иногда, через упоминание примет и знаков раскрывающим своё инкогнито:

 
над городом плывут левиафаны
на нитях остановлены машины
слепой ребёнок ножницами шарит
ему пообещали элефанта
 
 
она пообещала быть инфантой
она пообещала среди женщин
пинать ногою и лететь нагою
 
 
над городом плывут аэростаты
и овцы объедают пальцы статуй
 

Может быть, именно эта всеохватность, всеобщность, открытость и выделяет Ивкина в среде поэтов Уральской поэтической плеяды, к которой он, тем не менее, несомненно принадлежит и в силу человеческого и поэтического рождения, и как ученик известного уральского поэта Андрея Санникова, и как друг и собутыльник поэтов т. н. «Озёрной школы», и как брат и добрый ангел взлелеянной Евгением Туренко молодой поэтической поросли из Нижнего Тагила.

Для поэта, публикующегося и читающего свои стихи вслух достаточно часто – то есть для фигуры публичной и укоренённой в литературной жизни – особенно тягостен момент инерции и привыкания, когда поэтическая речь начинает течь плавно, по старому руслу, по прежним наработкам. И – напротив – невероятно интересен и самому поэту, и его читателям момент слома инерции, перехода к чему-то непривычному, поиск новой поэтики. Мне показалось, что новые стихи Сергея Ивкина – это как раз точка бифуркации, некое обещание совсем нового Ивкина, которого мы раньше не знали. Особенно характерны в этом смысле тексты нерифмованные, разбивающие лёд инерции, уводящие от лирической и текучей стихии в эпико-метафизическое пространство, в благую скупость изобразительных средств, в ту область, где автор, мысль и слово – три точки, через которые необходимо провести линию текста.

Геннадий Каневский[1]1
  Геннадий Леонидович Каневский. Окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Работает редактором корпоративного журнала. Автор шести книг стихотворений. Публиковался в российской и зарубежной периодике и поэтических альманахах. Победитель турнира Большого слэма 2007 г. (в паре с Анной Русс). Лауреат Петербургского поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай» (2005), независимой поэтической премии «П» (2013), премии «Московский наблюдатель» (2013), премии журнала «Октябрь» (2015).


[Закрыть]

Елена Ковалева
Тростниковая дудка

Родилась в гор. Вольске Саратовской обл. Окончила Саратовское худ. училище, училась в ЛВХПУ им. Мухиной. В 1991 г. переехала в Алма-Ату. После возвращения с семьей в Россию окончила художественно-графический факультет Орловского гос. университета, затем аспирантуру при кафедре философии и культурологии. К. ф. н. С 2007 г. публикуется в электронном арт-журнале «Arifis». В настоящее время преподает на философском факультете ОГУ. Член Союза писателей России, лауреат Всероссийского литературного конкурса «Хрустальный родник» (Орел, 2011), автор трех поэтических сборников.

 
Каргополь, город на поле вороньем,
Долго встречает, да скоро хоронит
Зеленоокое нежное лето –
Где ты, мой ангел лазоревый, где ты?
В светлых проемах глазниц колокольни,
Не различающих мир этот дольний,
В тесных углах деревянного дома,
Где и солома бывала едома,
В радостных возгласах чад человечьих,
В хрупкой душе, что камней вековечней –
В ней отразившись, просевшие стены
Тоже сподобились доли нетленной:
В памяти нашей свежи и сохранны
Все нанесенные временем раны.
 

 
Когда-то жили в Азии – хребет
Тянь-Шаня за окном как на ладони…
Сквозь шторы проникал горячий свет,
И не вздохнуть в прожаренном бетоне.
Ни облака, лишь пики гор вдали
Туманом заволакивались синим –
Курились влагой нежной, от земли
Чуть отдаляясь, как мираж в пустыне.
Воды немало утекло с тех пор,
Как мы ушли…, нет в памяти обиды,
Лишь изредка всплывают пики гор
И вкрадчивые речи чингизидов.
 

 
Кроткий Орлик. Целуют ивы
Отраженья свои в воде,
Безответна, тиха, пуглива
Гладь студеной реки. Нигде
Беззащитнее нет природы,
Полон скорби небесный свод, –
Словно нашей земли невзгоды
Видит в зеркале тихих вод
 

 
Приехали. Вдохнули Петербург
Поглубже, захватив единым взглядом
Все, что внезапно оказалось рядом:
Фасадов строй, канал и колоннады
Казанского священный полукруг.
Без малого два дня – ничтожный срок,
Чтоб приобщиться к роскоши столицы –
Зайти в музей, на небо подивиться,
Понять, что здесь всего волшебней лица
В толпе на Невском – вот и весь итог
Визита. Что на память заберем?
Промозглый ветер Балтики в карманах,
Фарфор в коробке, в голове престранных
Видений сор…. И вот уже с Мосбана
Гремящий змей летит за окоем.
 

 
Астры догорают во дворах,
Тишина на улочках старинных,
Робкий ветер в зябнущих садах,
Хрупкие целует сентябрины,
Теребит последнюю листву
Над немым пустеющим фонтаном
 
 
Со скульптурой вычурной и странной,
Виденной когда-то наяву,
Так давно, что явственных следов
В памяти отыщется не много
Городка того, что одиноко
Спит средь серых бархатных холмов.
 
 
«От Гражданки до Марсова поля…»
От Гражданки до Марсова поля
В ленинградских забытых садах –
Юность…август…беспечная воля…
Терпкий вкус на остывших губах
До сих пор ощущаю я, словно
Лишь вчера…и ладоней тепло,
И листва опадает неровно
На ветру, и темнеет стекло
Налитое мерцающей влагой –
По глотку драгоценный Агдам,
По глотку и печаль и отвага…
Пусть приют не нашли мы тогда.
 

 
Так высок этот берег, что даже Луна
Потерялась внизу средь осоки,
Светлым краем одним чуть касается дна –
Засмотрелась на берег высокий
И заслушалась… – в чаще скучающий Пан
Коротает часы со свирелью –
И отзвуков в ночи расцветает тюльпан,
Соловей отзывается трелью.
Только Нимфа капризная к трелям глуха
И гармонии ясной не рада:
«Эта музыка, может быть, и не плоха,
Но грубее, чем шум водопада.»
 

 
Если о тайне сердца молчать невозможно,
То отыщи заросли тростника.
(Не сомневайся, это совсем не сложно,
Помни одно – рядом течет река).
Крикни его стеблям и метелкам пышным
Все, что людским доверить нельзя ушам –
Травы, как люди, тоже умеют слышать,
Многое помнит тихая их душа.
Срежь один из стеблей и сделай свирелью
(Если не сможешь, подскажет лукавый Фавн)
Дунь в нее – и услышишь: в прозрачных трелях
Чуть заметно мерцают твои слова.
Переплавлен рассказ в переливы звуков –
Можешь теперь на площадь его нести –
Каждый узнает в нем радость свою и муку,
Все тебе, как себе самому, простит…
 

 
В мае живешь, в октябре только пишется –
Грустью рождается слово.
В шуме листвы опадающей слышится
Тихая песня иного
Края. Туда отправляются стаями
Тени ушедшего лета.
Видишь, и наши с тобою растаяли
Где-то вдали силуэты.
Там за рекою небесно-зеленою,
Вьющейся неторопливо,
Образы памяти вечно влюбленные
Бродят в забвеньи счастливом –
Между стволов, погрузившись в молчание,
В ласку полдневного света,
Слушают голос листвы и журчание
Незатихающей Леты.
 

 
Осень… беги от нее – не беги…
После дождя потемнела дорога,
Птицы усталые чертят круги,
Впрочем, осталось немного.
Вон, уж виднеется каменный дом –
Окна заплаканы и близоруки.
Ждут ли тебя за накрытым столом
Или забыли в разлуке?
Все же спешишь, разбивая легко
Серых небес отраженья – границы
Стерты, и кажется – недалеко
Свет и любимые лица.
 

 
Был месяц так тонок, что страшно коснуться рукой.
Пока мимо нас по мосту проносились машины,
Мы видели только ладью, что плывет над рекой,
Мы слышали лишь тишину и вдыхали покой,
Как путники, что наконец добрались до вершины.
Пора расходиться – минуты тянули ко дну.
Касание губ невесомо, как крылья ночницы.
Расстались, и каждый увел за собою луну:
Я шла на восток, ты на север с луной повернул,
И свет ее рушил над нами любые границы.
Он был, как язык тополей – непонятен и прост.
Огней городских расступались и меркли отряды
Пред тонкой скорлупкой, идущей размеренно в рост –
Сиянье ее – над землей перекинутый мост,
Где наши с тобою свободно встречаются взгляды.
 

 
Я их встречала и не раз –
Изображенья Антонинов
Имеют тот же очерк глаз
И часто лица на картинах
Фаюмских. В жизни – никогда.
Гляжу в диковинные очи –
В них, словно звездная вода,
Мерцает свет античной ночи.
Из Малой Азии привет
Иль весть с семитского Востока?
Из Петры… – под коростой лет
Теперь не разглядеть истока.
Спрошу – откуда этот взгляд
Нездешний? Из какого мира?
Улыбкой грустного Сатира
Ты отвечаешь невпопад.
 

1

 
Смешаю тушь с томлением, с тоской,
Чуть нежности… – оттенка рыбьей крови
Густой раствор и перья наготове.
Ах, если бы вернуть себе покой,
Колдуя над бумагой меловой,
И отусердья плотно сдвинув брови.
Но все напрасно – снова в каждом слове,
За каждой буквой вижу образ твой:
Глубокий взгляд тревожит, и ресницы –
Как крылья мотыльковые легки –
Невидимо касаются щеки….
И вот уже летит за край страницы
Строка и знаки гибнут, как полки
Австрийцев на полях Аустерлица.
 

2

 
Синяя тушь – вечер июльский поздний.
Лишь проведи линию, а за нею
Тихий эфир звезд зажигает гроздья,
Блещет луна, кроны ракит темнеют.
Красная тушь – росчерков нервных пламя
Вслед за пером мечется по странице.
Слово твое вспыхнуло между нами
Алой дугой и озарило лица.
 
 
Черная тушь – лезвия очерк тонкий.
Знаю, что с ней лучше быть осторожной,
В точку вглядись – будущего воронка
Взгляд уведет в бездну, где все возможно.
 

3

 
Так ровно пишешь ни о чем –
Фигурный клюв роняет знаки.
И невзначай твое плечо
С моим смыкается – бумаги
Коснется тушь вот так… – всего лишь
Одно движение, легко
Его забыть, но след не смоешь,
Он въелся насмерть, глубоко –
Мгновенный и непоправимый…
А ты все тянешь сети строк,
И вечер пролетает мимо,
Как неусвоенный урок…
 

 
Размениваю чувства на слова,
Как золото на медные монеты,
Как рощу на сосновые дрова
Под осень, из желанья быть согретой,
Когда нагрянут ветер и мороз.
Вот так, благоразумием болея,
Заготовляем долго и всерьез
Сухие листья нежного шалфея.
Готовимся к печальным временам –
Пусть достиженья выльются в награды,
Весомей, звонче станут имена –
Чего еще на склоне жизни надо?
Влюбленность – порох: вспыхнуло и нет…
Надежнее чернил лиловый след.
 

 
Чуть тронутое ржавчиной перо
И юный взгляд на пожелтевшем фото.
Метанья букв рассказывали про
Сердечные тревоги и заботы
Не меньше, чем взволнованная речь.
Те, что к губам украдкой подносили
Тугой конверт, как розу или меч,
Теперь давно покоятся в могиле.
Ранимые осенние цветы –
Пажи и королевы декаданса –
Реальность уступили за мечты,
Оставив нам изысканные стансы.
Размашистые строки на листах
Таких же хрупких, как листок осенний
И снимки, где у отроков в глазах
Предвиденье и жажда потрясений.
 

 
Слово – только лишь тень поцелуя,
Легок вкус виртуальной соли,
Вновь его губами ловлю я
И ни сладости нет, ни боли…
Бледный отблеск ушедшей страсти
В очертаниях Times New Roman,
Нет в них повода ни для счастья,
Ни для ревности… Так знакомо
И спокойно любых эпистол
Тривиальное окончанье,
Отправляю… а дальше – чистый
Долгий звук твоего молчанья.
 

Лев Котюков
Стихотворения

Лев Константинович Котюков (род. 9.01.1947 года в гор. Орле) – автор более тридцати книг поэзии и прозы. В 1965 г. поступил в Литинститут, семинар С.Наровчатова, где учился вместе с Н.Рубцовым, А.Передреевым, Ю.Кузнецовым, Ю.Гусинским. Во время учёбы публиковался в «Правде», в «Комсомольской правде». С 1970 г. заведовал отделом газеты «Орловский комсомолец». Был награждён Почётным знаком ЦК ВЛКСМ. Но нежелание угождать власть предержащим и внутренний разлад, а также весьма вольный образ жизни делают его персоной «нон грата» в Союзе писателей и редакциях. Рукописи возвращаются с приговорами: «Идеализм. Богоискательство. Мировоззренческая неразбериха». По мере ослабления цензуры начинают выходить книги. В 1982 г. по рекомендации Наровчатова – Котюкова принимают в СП СССР. В 1990 г. – годовые премии журнала «Молодая гвардия» и «Литературной газеты». В начале 90-х – Гл. ред. изд-ва «Ниппур». С 1997 г. – Гл. ред. журнала «Поэзия». С 1999 г. – Председатель правления М00 СП России. Лауреат более тридцати литературных премий. Кавалер международных, государственных и общественных наград. Заслуженный работник культуры РФ.

С 2012 г. проживает в Переделкино.

Послесловие: Анна Фуникова

 
Женский плащ в переулке мелькнул торопливо,
И белёсо-зелёным глухим огоньком
Вдоль заборов уже засветилась крапива,
И в малиннике кто-то хрустит сушняком.
 
 
И костры в огородах, и даль без предела,
И с рассвета неясный безудержный гул.
И пора в самый раз приниматься за дело,
И опять женский плащ в переулке мелькнул.
 
 
Но легко на душе круговертью весенней,
Пусть сегодня опять не успел ничего…
Так легко, будто времени нет во Вселенной
И никто в этом мире не ждёт никого.
 

 
Горбун, поймавший майского жука,
Глядит на мир с улыбкою счастливой.
И лунная пустынная река
Сливается в саду с цветущей сливой.
 
 
Жука в ладони накрепко зажав,
Как в детстве шоколадную конфету,
Горбун стоит, весь мир в себя вобрав,
Лицо подставив неземному свету.
 
 
О, как он ласков, неземной огонь!
Горбун стоит, забыв земную долю,
И разжимает узкую ладонь,
И жук воздушный обретает волю.
 
 
Жук слюдяными крыльями жужжит,
Царапнув кожу, улетает в вечность.
Закрыв глаза, горбун в ночи стоит,
Как первая средь равных бесконечность.
 

 
Вечерние птицы в прогретой листве
Притихли и сгинули разом.
Кузнечик стрекочет в закатной траве –
Для песен не надобен разум.
 
 
В своём мирозданье кузнечик поёт,
Трава-мурава холодеет.
Беспечная песня вовек не умрёт –
И песни иные навеет.
 
 
И разум, себя осознав наяву,
Готов позабыть всё на свете…
В закатный огонь, не сминая траву,
Бегут за кузнечиком дети.
 

 
Было всё – и ничего не стало.
И метель упала на крыло.
Замела тропу на полустанок,
Замела дорогу на село.
 
 
Ни души!.. Метель промчалась мимо.
Как метель, полжизни пронеслось.
Думал утром свидеться с любимой –
С нелюбимой свидеться пришлось.
 
 
А казалось – всё навек забыто.
Оказалось – помнится сполна.
Обвалилась зеркалом разбитым
В тишь и стынь полынная луна.
 
 
Только свет безумный и бесплодный,
Только уголь полночи в окне,
Только угол, где паук голодный…
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?!
 

 
Объята твердь морозным, колким дымом,
Вся в инее небесная стерня.
И, повторяясь вновь, как свет, в неповторимом,
Теряю и теряю сам себя.
 
 
И сам себя стоской сполна не принимаю,
И сам с собою не хочу дружить,
И жизни, что прошла, – мучительно внимаю,
И понимаю вдруг, что мог бы и не жить.
 
 
А мог бы, мог бы, мог – остаться в невозможном,
Где множится на ноль случайностей игра.
Но мог бы иль не мог – на это воля Божья!
И тяжко быть собой, но будто с плеч гора.
 
 
Молчит седая ночь, струясь морозным дымом,
И в колком серебре небесная стерня…
И повторяясь вновь, как свет, в неповторимом, –
Теряю не себя, теряю не себя…
 

 
Безысходно, угрюмо, глухо
В ледяных провалах времён…
Неужели вон в ту старуху –
Я без памяти был влюблён?!
 
 
Неужели она когда-то
Хрупко билась в моих руках?..
И не ведала жизнь заката,
И любовь побеждала страх.
 
 
И сбывалась любовь весною,
Золотою мечтой слепя…
Но старуха бредёт Москвою
И не помнит почти себя.
 
 
Будто сгинуло всё бесследно!
И ответь-ка, любовь моя, –
Где сегодня твоя победа?!
Где сегодня весна твоя?..
 
 
Безысходно, угрюмо, глухо,
Как во тьме за чёрной стеной…
Исчезает в толпе старуха,
Остаётся любовь со мной…
 

 
Прощай врагов по воле Божьей!
Без воли Божьей – не прощай…
И Бог спастись тебе поможет
И приоткроет двери в рай.
 
 
А ты в душе своей гремучей –
Грех непрощения таишь…
Но Бог прощать тебя научит,
И не захочешь, – да простишь…
 
 
И Бог с тобою самый ближний!
Пусть всё не так, пусть всё не то,
Пусть ты навеки третий лишний,
Пусть не простит тебя никто!
 

 
В холодный дом вхожу промозглой тенью,
А в сердце – будто рана от гвоздя.
Но не прошу у Господа прощенья,
Поскольку не прощаю сам себя.
 
 
Саднит под сердцем рана гвоздевая,
А я смотрю в бессветное окно,
В гордыне, как в затменье, прозревая,
Что не прощать лишь Господу дано!
 

 
Во льдах гранитных стынут реки,
И берег жизни глух и пуст.
И лёд гранитный в человеке
Сковал движенье вешних чувств.
 
 
Всё сковано, как позабыто,
Во тьме дорога в никуда…
И леденелая ракита –
Вот-вот замёрзнет навсегда.
 
 
И перед бездною эфира,
На гребне световой волны,
Вещественным началом мира –
Сердца людей удручены.
 
 
Как тяжко, милые, родные,
Мне сочинять стихи сии,
И брать сполна грехи чужие,
Не искупив грехи свои.
 
 
Я сам себя давно не стою,
И лёд-гранит несокрушим…
И невозможно быть собою,
И невозможно стать другим.
 
 
Но восстаю над невозможным!
И прочь унынье и нытьё!
И в повторенье яви Божьей –
Неповторимое моё…
 

 
Как зеркала без отражений –
Молчат грядущие года.
И ты, внимая пораженьям,
Всё ждёшь победы навсегда.
 
 
Ты пережил года глухие,
А там, где никого не ждут,
Назло тебе живут другие –
И – не победами живут.
 
 
А там, где небыли, как были,
Где обратилась бездной высь,
Там все друг друга победили,
И поражений жаждет жизнь…
 
 
А ты в своей земле безвестной,
Случайность породнив с судьбой,
Взираешь с мукой бесполезной –
На побеждённое тобой…
 

 
Любовь прощает откровенье.
Но говорю себе: «Молчи!»
И враз промёрзшие деревья
Осыпались в седой ночи.
 
 
Любовь, забудь о снах тревожных.
Нет откровения во зле.
И, может быть, по воле Божьей –
Мы – чужаки на сей Земле.
 
 
Любовь, – ты вечное сегодня!
Нам всё возможно превозмочь, –
И в позволении Господнем –
Дожить до света в эту ночь.
 
 
И остаётся в круговерти,
С надеждой в Божью Благодать,
Любить тебя, забыв о смерти,
И никогда не умирать…
 

 
Говорю и молчу через силу,
И душа – головешкой в снегу,
Будто недруг копает могилу
Мне сейчас на чужом берегу.
 
 
Я с чужим навсегда распрощался,
Но не стал для родного родным.
Я в стогах, как игла, затерялся,
Я в снегах растворился, как дым.
 
 
И метель – мою жизнь заметает,
И поют ледяные поля…
И копает мой недруг, копает,
Но в гранит обратилась земля!
 

 
От лона перводней – и до последних дней –
Пребудь в моей любви, пребудь в любви моей!
 
 
И вне эфирных лет, в сгорающей крови,
Я – как поющий свет, спасусь в твоей любви.
 
 
Что нам небытиё?! В любви мы – вне времён!
Навектеряя всё, навеки жизнь найдём.
 
 
Нам бездну побороть Судьбою суждено,
Но больше, чем Господь, любить нам не дано…
 
 
И с Богом – ты и я! Пребудь в любви моей!
И нет небытия, и нет последних дней…
 

 
Всяк до рождения заказан
И до рожденья заклеймён…
И вязнет в немощи наш разум –
В тоске имён, в песке времён…
 
 
И пред разверзнутою бездной, –
Себя пытаясь изменить,
Живём тоскою неизвестной,
А надо бы любовью жить.
 
 
И в зной холодными руками
Лелеем высохший цветок,
Но, как огонь, сухие камни –
Жизнь обращает нас в песок…
 

 
Мается сердце, стеснённое скорбью.
Где вы сегодня, мои берега?!
Но подвигаемый вечной любовью –
Я выхожу в ледяные снега.
 
 
И застывает пред снежною бездной,
И замирает на льдистом крыльце, –
Тело земное в теле небесном, –
Утлая хижина в звёздном дворце.
 
 
Блещет во тьме ледяная дорога,
В небе дрожит огневая стерня…
Жизнь – это смерть, если нет во мне Бога!
Смерть, если Господа нет без меня!..