Текст книги "Исламские города в русской периодической печати. Том 1"

Арафат

Временем совершения хаджа считаются мусульманские месяцы лунного года шеваль, зуль-каде и часть месяца зуль-хидже, но так как месяцы лунного года не совпадают с месяцами года солнечного (первые короче последних), то хадж совершается в разные времена года; иногда хадж приходится на летние месяцы, иногда на зимние. Мусульманский лунный год имеет, как известно, 355 дней, а год христианский 365 дней с лишком, почему мусульманский отстает от христианского (солнечного) на 10 дней в год, отчего и бывает, что, например, пост рамазан в течение известного числа лет случается весною, летом, осенью и зимою. То же самое бывает и со временем хаджа, который в 1895 году был весною.

Главные религиозные обрядности хаджа заключаются в следующем: на границах священной области Мекки паломник обязан надеть ихрам, вступить в нем в Мекку и совершить таваф – семикратное обхождение вокруг Бейтуллы и семь раз пробежать легкою рысцою между Сафа и Мярва; эти обряды можно считать «обрядами вступления» в Мекку. Затем он должен в назначенное время (в 7 день месяца зуль-хидже) совершить путешествие на Арафат, слушать там хутьбу имама; сюда ходят в ихрамах. Потом идти на местность Муздаляфа, собрать камешки и бросать их в шайтана в местности Мина, где и принести жертвы. По окончании этих обрядностей паломник возвращается опять в Мекку и совершает таваф такой же, какой совершался при «обряде вступления». Это главные обрядности; все остальное, требуемое шариатом и обычаями, уже роскошь и исполняется немногими паломниками, в том числе и путешествие в г. Медину.

Во время моего хаджа поездка на Арафат, или иначе день Арафата, состоялась 21 мая, в воскресенье; я, надев ихрам, выехал с женою накануне, в субботу утром. Улицы Мекки были битком набиты верблюдами; по ним, как говорится, не было ни прохода, ни проезда: верблюдовожатые суетились, передвигая верблюдов то вперед, то назад; на узких улицах верблюды стесняли друг друга, задевали сиденьями и опрокидывали паломников на землю; над городом стоял невообразимый шум и гвалт; в спертом воздухе стояли столбы пыли, сверху немилосердно пекло солнцем… Наконец к 9 часам утра с большим трудом мы выбились в предместье города, где и остановились, чтобы дать необходимый отдых людям и животным.

Здесь мой возчик, араб, указывая пальцем на большое здание, которые усердно разрушали арабы, сказал «бхур»… Оказалось, что это разрушался дезинфектор, построенный было турецким правительством с целью ослабить заразные болезни в городе, преимущественно холеру, свирепствовавшую особенно сильно в 1892 году. Я и раньше имел сведения об этом дезинфекторе; постройка его была только что закончена и его предполагалось пустить в действие в этом году, но арабы пришли в сильное возбуждение, обвиняя власти, а особенно врачей, выдумывающих учреждения, противные религии… Невежественные, фанатизированные толпы не раз приходили к губернатору, высказывая убеждение, что дезинфектор не только своим действием, но и одним своим видом может вызвать кровопролитие… Когда в город со всех стран света набрались паломники, смотрящие на все глазами местных арабов, турецкий губернатор в конце концов уступил, вероятно во избежание большой резни и беспорядков. И вот только что отстроенное здание разламывалось; крыша была уже сброшена, железные балки потолка отнесены в сторону, окна и двери выбиты ломами и исковерканы; самый аппарат был еще по-видимому цел, но наполовину засыпан разными обломками и осколками. Над этою руиною из совершенно свежего строительного материала еще гордо возвышалась железная труба дезинфектора, а около валялось множество каких-то разорванных бумаг. Словом, торжество человеческого невежества было полное…

Арафат находится на востоке от Мекки в 20 верстах; между ним и городом есть местечки Мина и Муздаляфа, имеющие непосредственное отношение к хаджу паломников; об этих местечках я скажу ниже. Дорога на Арафат пролегает между пустынными горами. Сам Арафат есть ни что иное, как песчано-каменистая долина, площадью приблизительно в 15 кв. верст; на ней местами растет кустарник, местами, на песчаных бугорках, нечто вроде камыша; кругом этой долины возвышаются горы. Место в долине, предназначаемое собственно для остановки паломников, находится в северной стороне долины; оно огорожено особыми знаками в виде столбиков и воротцев. При мне стан выехавших на Арафат паломников, состоящий из палаток, занимал не более пяти квадратных верст и по моему приблизительному расчету паломников собралось никак не более 30 тыс. человек, между тем, по преувеличенным рассказам паломников, обыкновенно полагают, что здесь ежегодно собирается более 150 тыс. человек.

Близ этого лагеря, на северной стороне долины, возвышается каменистая гора, вышиною от 50 до 70 сажень; на ней находится павильон самой простой архитектуры, нечто вроде среднеазиатской балаханы, где хатыб-имам читает хутбу[19]19
  Имам соб. знач. предстоящий на молитве; по обязанностям соответствует христианскому священнику; хатыбимам – имам более важный, читающий в мечети пятничные молитвы; хутба – поучение. Ред.


[Закрыть]. Вот эта гора и носит собственно название Арафат, или иначе Гарафат; на ней архангел Гавриил являлся пророку Мухаммеду в своем настоящем виде. Слово Гарафат значит истина[20]20
  По толкованию арабистов Араф, или Арафат, как пишет автор, означает «место познания»; такое название дано этому месту, потому что здесь Адам свиделся с Евою после долгой разлуки. Ред.


[Закрыть]. Около горы обыкновенно останавливаются мекканский шериф, губернатор и другие должностные и почетные лица, выезжающие на Арафат; позади их располагаются турецкие войска и артиллерия, а дальше, в глубину долины, паломники, кому где и как угодно. Подниматься на гору Арафат для паломников по правилам хаджа не обязательно, но это никому и не возбраняется.

В южной части долины находится огромный двор и мечеть, называемая мечетью «пророка Ибрагима», т. е. Авраама. В центре долины лежат развалины каких-то стен; что они собою представляли в свое время и когда разрушены – неизвестно. У подножия описанной выше горы Арафата протекает по арыку вода, та самая, которая проведена далее в г. Мекку. В санитарном отношении стоянка на Арафате ничего дурного собою не представляет. Паломники останавливаются в палатках и при них имеются еще маленькие палаточки для отхожих мест; для них роют небольшие ямки, а затем засыпают их землею. Всех умерших хоронят там, где они умерли; особого кладбища не имеется. Во время сильного развития холеры в день Арафата, как это было, например, в 1892 г., очень многие паломники складывают здесь свои кости, так как никаких медицинских мер не принимается. По всей долине разбросаны могилки паломников в виде кучек земли с набросанными сверху камешками, но это, разумеется, одна тысячная часть следов погибших здесь людей в течение столетий. Нужно думать, что местность долины у горы Арафата сплошь усыпана их прахом…

День Арафата начинается утром чтением имамом «хутбы»; он помещается в павильоне на вершине горы; чтение продолжается до 4 часов пополудни. Хотя хутбу и должны слушать все паломники, но по физической невозможности этого по причине отдаленности от лагеря помещения имама, многочисленности собравшихся и продолжительности чтения слушание сводится к одной формальности. Во время чтения каждый располагает собою, как ему вздумается: может молиться, но может и спать; время от времени, когда с горы начинают махать платками в знак произнесения возгласов к Богу, которые нужно делать в известных пунктах чтения, в ответ и паломники машут платками; в этом, собственно, и заключаются все обрядности, совершаемые на Арафате. По окончании чтения хутьбы дается залп из пушек, после чего, не более как в продолжении часа, все паломники поднимаются и уходят в Муздалифу.

На Арафате, в 10 часов утра, во время чтения хутбы, я в первый раз услышал о том, что в Джидде перебили консулов европейских держав и перерезали христиан. Это сообщил мне мой извозчик, араб Хасан; рассказывая об этом, он весело улыбался, на меня же его рассказ произвел потрясающее впечатление; у меня, как говорится, язык прилип к гортани и я не знал, что сказать… Не успел еще отойти Хасан, как к моей палатке подъехал на ишаке вакиль далиля всех туркестанцев, ходжентский житель Мухамеджан Мансуров, проживающий в Джидде и скопивший себе большое состояние, обирая мошенническим путем наших паломников. Торжествуя, с сияющим лицом и веселою, довольною улыбкою, он громогласно подтвердил рассказ Хасана об истреблении презренных «кяфиров» и добавил, что все имущество христианских консулов разграблено народом. Я положительно остолбенел; что я перечувствовал в этот момент, невозможно передать; достаточно сказать, что я поседел от испуга и волнения, жена же заболела… Я думал, что сейчас же мне будет конец, а жену и детей растащат, как какие-нибудь вещи… Положение действительно было отчаянное! Что я мог сделать один среди десятков тысяч <…> людей именно на Арафате, где, естественно, религиозный фанатизм среди паломников возбуждается более, чем в другом месте… Достаточно кому-нибудь в шутку крикнуть: вот консул-урус!.. чтобы меня разорвали в клочки… Не говоря уже о местных <…> арабах, даже и наши паломники, вступив на землю Геджеса, немедленно превращаются в самых ярых мусульман <…>… Кто мог мне здесь оказать защиту? Во всяком случае не турки и не турецкий вали, который не мог отстоять от фанатичной толпы арабов даже свой невинный дезинфектор, разрушенный ими у него на глазах…

Оказалось, что нападение арабов и разного сброда на консулов христианских держав случилось в Джидде 18 мая, когда мы не выезжали ещё из Мекки, но я решительно ничего не знал об этом. Я не могу упрекать других в том, что мне своевременно не сообщили, но об этом умолчал даже служивший у меня туркестанец сарт Ходжа Икрам, пользовавшийся безотчетно моими деньгами на разные расходы. О нападении на консулов он узнал в тот же день от прибывших из Джидды паломников (здесь вести распространяются в народе так же быстро, как и у нас, в Средней Азии), но ничего мне не сказал. Расчет в этом бесчестном поступке был весьма простой: если что случится с хозяином на Арафате, он легко мог воспользоваться его достоянием…

Ни жив, ни мертв, стоял я у своей палатки, как вдруг вижу, что по направлению ко мне стремительно идут, с возбужденными лицами, несколько вооруженных арабов… В полной уверенности в том, что это идут за мною мои палачи, я невольно отшатнулся в палатку; в глазах потемнело и я был вне себя; жена что-то начала говорить, но я ничего не слышал… В страшном испуге я однако раскрыл палатку и посмотрел на арабов; они подошли уже ко второй моей палатке, занятой моими прислужниками, и разговаривали с ними. Оказалось, что арабы разыскивали пропавшего верблюда… Все то хорошо, что хорошо кончается, но тем не менее все это так напугало нас с женою, что она заболела скоротечною чахоткою и вскоре умерла…

С Арафата мы поднялись, по окончании чтения хутбы, в 5 часов вечера и двинулись в Муздалифу в таком же страшном беспорядке, в каком ехали сюда из Мекки. В Муздалифу приехали, когда уже стемнело. Местечко Муздалифа находится между горами и состоит из нескольких построек, среди коих стоит мечеть с высоким минаретом. По правилам хаджа здесь паломники останавливаются для совершения сразу двух вечерних намазов (молитв) и кроме того обязаны набрать каждый по 63 мелких камешка для бросания в Мине в шайтанов (дьяволов). Ко времени прибытия паломников Муздалифа была иллюминована довольно красиво; здесь были устроены арки, башенки, вензеля и проч., усыпанные разноцветными огнями. Кроме того, здесь устраивается ночной базар; он состоит исключительно из всевозможных съестных припасов и питий: чая, кофе, разных шербетов в бутылках и проч. По преданию, Муздалифа есть место, где Адам сошелся с Евою, после изгнания из рая, в воспоминание чего, ночевать здесь с женою, в религиозном отношении считается добрым делом…

Мина и возвращение в Мекку

Из Муздалифы мы выехали позднею ночью в местечко Мину, куда и прибыли перед утром.

Мина, это небольшой городок, отстоящий от Мекки в 7–8 верстах; он расположен в узкой долине между невысокими горами; в нем имеется около сотни каменных домов, вытянутых в две линии по сторонам широкой улицы. По правилам хаджа, паломники обязаны прожить здесь три дня, но они обыкновенно уезжают в Мекку на третий день пополудни. Мина служит как бы местом отдохновения паломников после совершения хаджа, хотя из сказанного выше легко можно убедиться, что отдыхать-то от усиленных молитв особенно и нечего… Здесь паломники снимают свои ихрамы и приносят жертвы. Из Мекки выезжают сюда все торговцы и на улицах и в окрестностях городка устраивается настоящая, шумная ярмарка. Персы весьма бойко торгуют здесь драгоценными камнями, преимущественно бирюзою, любимым камнем на всем Востоке. По вечерам устраивается довольно сносная иллюминация: горят огнями высокие башни, арки, вензеля, пускаются цветные воздушные шары, лопаются в воздухе ракеты и трещат фейерверки… Эти народные увеселения устраиваются в трех местах: у палатки мекканского шерифа, египетского махмаля и дамасского (шамского) махмаля. О том, что такое эти махмали, я скажу подробно ниже. На Мине турецкие власти, а также все, кто пожелает, делают визиты мекканскому шерифу и он отдает их, конечно, только более важным лицам, а паломники поздравляют друг друга с совершенным хаджем, угощают друг друга мясом приносимых ими в жертву животных, вообще благодушествуют. Войсковые египетские музыканты ходят по палаткам паломников и за особое вознаграждение играют серенады. Вообще по вечерам здесь людно, шумно и весело… Недалеко от места расположения паломников, за городком, по направлению к Мекке, находятся три отдельные одна от другой конусообразные кучи, сложенные из горных камней; эти кучи и называются шайтанами (дьяволами), т. е. вернее служат их видимым знаком. По наружному виду они ровно ничего не представляют замечательного, но с ними связано следующее предание. Когда по повелению Божию пророк Ибрагим вел своего сына для принесения его в жертву, то на этом именно месте им был замечен шайтан в трех видах, который начал говорить обреченному в жертву, что отец ведет его с целью зарезать, и склонял его к тому, чтобы он не слушался отца и вернулся. Пророк Ибрагим проклял лукавого шайтана и бросил в него камнем. В память этого здесь и сложены три каменных кучи и побиваются паломниками камнями, как изображения шайтана… Делается это так. Каждый паломник во время трехдневной стоянки на Мине обязан каждый день лично отправиться к кучам и бросить в них по 21 камешку из числа 63, набранных предварительно в Муздалифе и привезенных сюда. Только израсходовавший все камешки в указанном порядке считается совершившим этот обряд…

В память известного жертвоприношения Авраама, в Мине приносятся кровавые жертвы паломниками, не всеми, разумеется, а кто побогаче. Для жертвоприношений имеются особые бойни, находящиеся от Мины приблизительно в версте расстояния; они состоят из навесов на столбах; под навесами лежат запасы извести и выкопаны ямы, у которых и режутся жертвенные животные. Боен устроено в достаточном количестве, так что задержки в резании животных не бывает; режут особые резаки, поставленные от мекканского шерифа, и берут за свою работу небольшую плату, больше всего удовлетворяются даянием, смотря по щедрости жертвователя. На бойнях стоят турецкие солдаты и следят за порядком и чистотою. Нужно заметить, что в общем бойни содержатся хорошо и зловония не чувствуется.

В жертву приносятся бараны и верблюды, которые к этому времени подгоняются к Мине арабами. Так как в жертву по большей части приносятся тощие бараны, вероятно, по русской пословице – «на тебе, Боже, что нам негоже», – то жертвователю, даже при его желании воспользоваться жертвенным мясом, его не выдают, а, заколов животное, бросают в яму и засыпают известью и песком. Обыкновенно выдают только мясо жирных баранов. Встречаются жертвователи, которые покупают и режут по десяти и более баранов, но мясом не пользуются, даже жирным, а тут же раздают бедным арабам, которые и сидят обыкновенно возле боен; но если и они отказываются, то все бросается в яму и закапывается. Много приносят в жертву и верблюдов, но так как их мясо никто не ест по его грубости, то трупы тоже бросаются в яму. В этом, собственно говоря, и заключается жертвоприношение, т. е. паломник покупает животное, его режут на бойне, бросают в яму и зарывают; ничего религиозного, поражающего глаз и сердце в этом как будто и нет, все сводится к одной формальности.

Шкуры с убитых животных иногда снимаются, а иногда нет. Право на шкуры с жертвенных животных принадлежит мекканскому шерифу, но ввиду того, что они не имеют здесь почти вовсе ценности, то их по большой части не снимают. Впрочем, были годы, когда шериф сдавал бойни в аренду, собственно говоря, продавал промышленникам свое право на шкуры, которые, конечно, все снимались и поступали в пользу арендатора.

Выше я упомянул о махмалях египетском и дамасском. Махмаль есть не что иное, как верблюд, на котором прикреплен балдахин, в виде небольшой палатки, сделанный из бархата, расшитого золотом; он убран золотыми кистями и бахромой; по углам, с наружной стороны, находятся золотые шарики, а наверху изображение луны, красиво убранное. Верблюд, носящий балдахин, покрыт блестящей парчой и увешан золотыми кистями. Вообще убранство махмаля очень красиво и, по-видимому, дорого. Говорят, что под балдахином помещается кусок дерева от люльки, или же от верблюжьего седла (сиденья), на котором ездила в Мекку для совершения хаджа дочь пророка Фатима, жена халифа Али. Во время путешествия махмаля сопровождают другие верблюды тоже красиво убранные; на них обыкновенно сидят аравитянки и распевают молитвы.

Ко времени хаджа махмалей прибывают в Мекку два: один из Египта, а другой из Шама (Дамаска); первый прибывает морем, а другой идет сухим путем; они направляются сначала в Медину, а потом уже идут в Мекку, где их встречают с большою церемониею. Махмали обыкновенно сопровождаются кавалерийскими отрядами с артиллериею, под начальством пашей. Махмали вошли в моду за последние 5–6 лет; раньше их не существовало.

В Мине, во время стоянки паломников, обыкновенно действуют телеграф и почта, но в этом году, по случаю нападения арабов на христианских консулов, эти учреждения были закрыты. Распространился слух, что между Меккою и Джиддою восстали арабы, ограбили почту, оборвали телеграфную проволоку и убивают и грабят проезжающих. По этой причине, находясь в Мине, я ни тем, ни другим способом не мог снестись с нашим консульством и узнать действительное положение дел. Только с большим трудом и за значительное вознаграждение я уговорил одного из своих служащих съездить в Джидду и, получив от него довольно обстоятельные известия, несколько успокоился.

Нападение арабов на консулов европейских держав в Джидде в свое время было описано в газетах, а потому этого дела здесь я пока касаться не буду. Скажу однако, что это не был взрыв только одного простого религиозного фанатизма <…>; причины, вызвавшие нападение, весьма сложны. О них я надеюсь рассказать впоследствии.

Из Мины мы выехали 24 мая после полудня и приехали в Мекку, когда уже стемнело. Таким образом наш хадж совершился довольно благополучно. Оставалось лишь совершить прощальный таваф вокруг Бейтуллы и между Сафа и Мярва и возвратиться с Джидду, но слух о неблагополучном состоянии путей к Медине и Джидде все ещё поддерживался, а потому мне посоветовали несколько дней обождать в Мекке, на что я и согласился. Я уже узнал из достоверных источников, что управлявший русским консульством, опасно раненый ружейным выстрелом, Г. В. Брандт увезен в Суэц, секретарь консульства Ф. Ф. Никитников цел и невредим; консульство не было разграблено, а христианское население находится под защитою английских и французских военных судов, которые весьма быстро явились со своими страшными для арабов пушками и ружьями и стояли наготове на Джиддинском рейде. Тем не менее я ужасно опасался за целость своего семейства и не знал, как вырваться из Мекки. В случае каких-либо неприятностей надеяться на охрану и содействие турецких властей нельзя было и думать, так как турки и сами едва здесь держались, потакая самовольству и грабительским наклонностям арабов; кроме разрушения дезинфектора, о чем я упомянул выше, они разграбили здесь больницу, грабили и убивали паломников и вообще проезжающих по дорогам к Медине и Джидде, и все это при молчаливом и пассивном отношении турецких властей. Ввиду такой слабости правительства султана, которого арабы хотя и почитают как халифа, но очень мало слушаются, оставаться мне на неопределенное время в Мекке было более нежели опасно; здесь я был не как чиновник русского посольства, а как простой смертный, частное лицо, прибывшее для совершения хаджа. Между тем население города, наэлектризованное происшествием в Джидде, было все-таки несколько возбуждено и, вдали от пушек европейцев, могло предпринять что-либо резкое против всего, что так или иначе относилось к европейскому и христианскому…

К довершению моего несчастья, со мною случилась и еще беда. В Джидде, когда паломники из туркестанцев проезжали в Мекку, я настаивал, чтобы они не передавали лишние свои деньги на хранение плутам хранителям из разных проходимцев, а сдавали их в консульство под квитанции. Несколько человек меня послушались. Оказалось, что этим поступком я нажил себе много врагов из числа тех, которые составили себе хорошие состояния принятием от паломников денег на сохранение и присвоением их себе, когда паломники погибали во время хаджа или от заразных болезней, или же от других причин. Нужно заметить, что особенно много паломников гибнет по дороге между Меккою и Мединою в пустынных степях отчасти от грабежей арабов, отчасти от причин весьма таинственного, загадочного свойства… Здесь я считаю своим долгом упомянуть имена более опасных хранителей паломнических денег и вещей из числа наших среднеазиатцев, это: Мухамеджан Мансуров, Кары Махмут и Закир-Эфенди. Все эти господа, после нападения на консулов, распространили в Мекке между паломниками слух, что их деньги, при разграблении будто-бы консульств, пропали и научили их требовать свои капиталы с меня, как давшего им неудачный, по их мнению, совет.

Вообще дела складывались так, что мне приходилось поскорее уносить ноги из священного города… Я нанял более десяти мулов, конвоиров из татар и надежных арабов, под охраною которых благополучно вернулся в Джидду. Здесь моя жена вскоре окончательно слегла в постель и я, для лечения ее, вынужден был просить отпуск в Константинополь.

Пилигримство в Мекку. – Лагерь пилигримов у Медины

Заканчивая настоящий рассказ, я считаю нужным оговориться. Обо всем, что я видел, говорю как очевидец, ничего не прибавляя, а даже немножко убавляя, чтобы не затронуть как-нибудь нечаянно религиозного чувства мусульман, которые, возвратившись из хаджа, обыкновенно считают своим долгом рассказывать разные чудеса. Как мог видеть читатель, никаких чудес на самом деле нет; напротив, все очень просто и даже, пожалуй, бедно, чудеса же может создавать только восторженное религиозным чувством воображение. Я же, что видел и слышал, о том и говорю, придерживаясь возможной точности.