Текст книги "Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима"

И в этом и заключалась цель «спонсоров» городской революции из высшего сословия. Такие люди были отнюдь не фантазерами-визионерами, а трезвыми прагматиками, которые, попросту говоря, стремились получить прибыль, будучи афинскими аристократами, от укрепления могущества города. Они подсчитали, что народ, более не разделенный внутри себя, сможет наконец выступить единым фронтом с соседями, не как приспешник очередного предводителя, а как защитник идеала isonomia и самих Афин. Первый год правления, которое последующие поколения назовут «демократией» (demokratia), продемонстрировал, что подобные ожидания вовсе не являются чрезмерными. И, как будет повторяться тысячелетия спустя, в ответ на французскую, русскую и иранскую революции, все попытки соперников-аристократов переманить этого «кукушонка» в новое гнездо оказались успешно, даже триумфально отраженными. Знаменитые слова Гете о битве при Вальми вполне справедливо можно отнести к первым великим победам первого крупного демократического государства: «С этого дня и с этого места начинается новая эпоха мировой истории»[15]15
  См. Тим Бланнинг «В поисках славы: Европа в 1648–1815 гг.» (New York: Viking, 2007).


[Закрыть].

Как в Персии, так и в Аттике: нечто беспокойное, опасное и совершенно новое обретало плоть и кровь. Между глобальной монархией и крошечным городком, который гордился автохтонностью своих жителей, возможно обнаружить определенные соответствия; и все же, как доказали последующие события, идеология обоих была взаимоисключающей. Быть может, не выйди демократия за пределы Афин, прямого военного столкновения удалось бы избежать; но революции, как следует из исторического опыта, неизменно тяготеют к экспорту. В 499 г. до н. э. по Ионии прокатилась целая волна восстаний: горожане свергали изменников-тиранов, которые десятилетиями служили персам, и учреждали у себя демократии, а год спустя афинский воинский отряд, действуя заодно с повстанцами, предал огню Сарды. Сами афиняне, впрочем расстроенные своей неспособностью захватить городской акрополь и огорченные случайным сожжением знаменитого храма, поспешили вернуться обратно в Аттику, преисполненные сожаления и дурных предчувствий. Тем не менее, пусть они откровенно паниковали при мысли, что безжалостный взор царя царей вскоре устремится на них, они бы наверняка ужаснулись пуще того, доведись им правильно оценить норов зверя, которого они столь бесцеремонно дернули за хвост: ведь никакое другое действие не могло бы возбудить больший гнев самого могущественного человека на планете. Дарий, конечно, полагал само собой разумеющимся, что ионийское восстание необходимо срочно подавить, а «террористическое государство» за Эгейским морем подлежит скорейшей нейтрализации в интересах безопасности северо-западных рубежей империи. Чем дольше откладывалось наказание Афин, тем выше становился риск, что подобные очаги возмущения начнут распространяться по всей гористой и труднодоступной Греции – кошмарная перспектива для любого персидского стратега. При этом геополитические соображения были далеко не единственными в рассуждениях Великого царя. Да, Афины были оплотом «террористов», но они также проявили себя как цитадель приверженцев лжи. Следовательно, во имя всеобщего, космического блага, равно как и для будущей стабильности Ионии, Дарий обязан исполнить свою боговдохновленную миссию и перенести «войну с терроризмом» в Аттику. А неизбежное сожжение Афин виделось поворотным пунктом нового этапа имперской экспансии и ударом по демоническим врагам Ахура-Мазды.

Однако, пусть афиняне плохо понимали мотивы и идеалы сверхдержавы, которая им угрожала, персы, в свою очередь, пребывали в роковом неведении относительно сути демократии. Для стратегов, которым поручили подавить восстание ионийских городов, в новой форме правления не было ничего особенного; им казалось, что она разве что усилила фракционные настроения, которые существенно облегчили покорение яуна. В 494 г. до н. э., в решающем столкновении у крошечного островка Ладе, персидские шпионы и имперские навархи, персидские взятки и боевые корабли, что называется, на пару обеспечили окончательное поражение ионийских повстанцев. Четыре года спустя подготовка к экспедиции против Афин началась на основе того же исходного допущения: что соперничающие группировки вражеских городов в конечном счете обрекут афинян на гибель. Отнюдь не совпадением объясняется, например, что Датис, командир персидского экспедиционного корпуса, был ветераном Ионийской кампании; такой полководец понимал, как думают и действуют яуна, и даже мог произнести несколько слов на греческом. Кроме того, в состав отряда включили Гиппия, свергнутого Писистратида, который не уставал заверять Датиса в радушном приеме афинян; эта кандидатура как нельзя лучше отражала одержимость персов поисками коллаборационистов среди «туземной» элиты. Но на сей раз, как показали последующие события, они фатальным образом просчитались. Их разведывательные данные были не то чтобы бесполезными, они попросту устарели.

Афинское войско, вышедшее навстречу персам на равнину Марафон, заблокировало дорогу, что вела к городу (примерно в двадцати милях к югу) – и не разбежалось, как флот ионийских повстанцев при Ладе. Да, по Афинам уже давно бродили пугающие слухи о «пятой колонне» и горожанах, подкупленных золотом Великого царя, но именно осведомленность афинян о возможных опасностях побудила их выйти из-за городских стен на открытое место. При осаде, в конце концов, изменники наверняка бы изыскали способ открыть ворота врагу, а вот на поле брани греческий стиль боя, когда воины двигались бок о бок сомкнутым строем, означал, что все либо сражаются воедино, либо погибают вместе, и всякий, кто хочет жить, даже потенциальный предатель, не имел иного выбора, кроме как взять копье и щит и биться за общую победу. Короче говоря, боевой порядок греков при Марафоне было не подкупить. Надо отдать должное Датису, который в итоге это признал, но все же он не отказался от убеждения, что у каждого греческого полиса есть своя цена. Выждав несколько дней, он решил покончить с помехой на своем пути. Разделив войско, он отправил значительные силы, в том числе, почти наверняка, конницу – вдоль побережья Аттики, чтобы попробовать напугать афинян угрозой десанта в гавани их города. Но именно этот маневр подарил афинянам шанс на победу. Вопреки всем ожиданиям, двинувшись на врага, которого по всей ойкумене признавали непобедимым, пересекая равнину, которая для многих афинян должна была оказаться гибельной, они напали на войско, с каким прежде ни одна греческая армия не отваживалась сходиться в открытом бою. Наградой за их мужество стала славная, обретшая бессмертие в веках победа. По-прежнему опасаясь предательства, измученные и покрытые кровью с головы до ног победители не тратили времени на наслаждение триумфом. Вместо этого, в разгар жаркого дня, они поспешили обратно в Афины, «со всех ног», как уточняет Геродот[16]16
  Геродот, 6,116.


[Закрыть]. Они подоспели в самый подходящий момент, поскольку вскоре после их прибытия появились и персидские корабли, двинувшиеся в сторону порта. Несколько часов эти корабли стояли на якорях у входа в гавань, а с заходом солнца вдруг подняли якоря, развернулись и уплыли прочь. Угроза вторжения миновала – во всяком случае, на этот раз.

Конечно, нет никаких сомнений: Афины на равнине Марафон спасло, в первую очередь, упорство горожан, не просто мужество, но и рвение, с каким они обрушились на врага, удар тяжелых копий и щитов по противнику, облаченному, самое большее, в стеганые куртки и вооруженному, в большинстве своем, лишь луками и пращами. И все же в тот роковой день при Марафоне сошлись не только плоть и металл: Марафон также оказался «испытанием стереотипов», которых обе стороны придерживались в отношении друг друга. Афиняне, отказавшись играть роль, назначенную им персидскими «манипуляторами», должным образом убедили себя раз и навсегда, что ключевые понятия демократии – братство, равенство, свобода – могут на деле оказаться чем-то большим, нежели просто словами. Одновременно сверхдержава, столь долго мнившаяся непобедимой, выставила себя колоссом на глиняных ногах. Персов, как выяснилось, все-таки можно одолеть. «Варвары» – так называли их ионийцы, то есть люди, язык которых воспринимался как тарабарщина, неразборчивое «ба-ба-ба»; и после Марафона это обозначение подхватили и афиняне. Это слово идеально передавало их страх перед силой, которой они были вынуждены противостоять в день своей грандиозной победы: иноземцы, бурлящие бесчисленные орды, явившиеся, чтобы погубить Аттику. Вдобавок слово «варвары», в итоге боя, получило и уничижительный оттенок с намеком на насмешку. Уверенность в себе, в целом, позволила Афинам встать вровень со сверхдержавой.

Вот в чем проявилось главное достижение Марафона: эта битва помогла афинянам в значительной степени избавиться от ощущения собственной неполноценности, которую греки традиционно испытывали, сравнивая себя с великими державами Ближнего Востока. Также – и афиняне никогда не переставали на это указывать – победа была одержана не только на благо одного-единственного города. После этой победы даже те эллины, которые ненавидели демократию, распрямили плечи, фигурально выражаясь, убедились, что качества, отличающие их от иноземцев, возможно, суть признаки их скрытого превосходства. Впрочем, конечно, временная неудача на дальних рубежах империи не лишила персов тщеславия и не опровергла их стремления к насаждению праведности; через десять лет после Марафона, когда Ксеркс, сын и наследник Дария, начал полномасштабное вторжение в Грецию, это столкновение обернулось подлинным конфликтом интересов и идеалов. Что касается персов, стремление Ксеркса придать окончательную форму глобальной миссии было таковым, что оно оказалось сильнее сугубо военными соображениями. И потому получилось, что, вместо того чтобы повести экспедиционный корпус, в духе Кира, способный обрушиться на вражескую пехоту с той же убийственной скоростью, которая позволила разгромить ионийских греков, Ксеркс решил собрать в своем войске контингенты всех многочисленных народов империи; это была коалиция смирных и послушных подданных. Естественно, эта плохо управляемая орда слабо вооруженных рекрутов доставляла постоянную головную боль военачальникам, однако Ксеркс считал, что подобный принцип комплектования войска необходим для надлежащего поддержания его достоинства. В конце концов, присутствие в войске поразительного разнообразия народов лишний раз прославляет его статус земного представителя Ахура-Мазды. И это было еще не все. Слухи о приближении персов, усердно раздуваемые персидскими агентами, обоснованно внушали грекам ужас – и были призваны вдобавок наполнить алчностью сердца воинов при мысли о потенциальной добыче. Должно быть, Ксерксу казалось, когда он приступил к своей великой экспедиции, что Греция в конечном счете падет к его стопам, как перезрелый плод.

Но этого не произошло. Несмотря на отлаженный механизм имперской пропаганды, персы на протяжении всего похода раз за разом обнаруживали, что греки их перехитрили. И дополнительно ситуацию усугубляло то обстоятельство, что на начальных этапах похода персы сумели одержать несколько блестящих побед. Например, у горного прохода Фермопилы они сумели выбить с почти неуязвимой позиции пять тысяч тяжеловооруженных пехотинцев, уничтожить сотни якобы непобедимых спартанцев, а также убить одного из их царей. Неудивительно, что Ксеркс пригласил моряков своего флота посетить Гистиею, дабы «посмотреть, как он сражается с этими безрассудными людьми, которые возмечтали одолеть царскую мощь»[17]17
  Геродот, 8.24.


[Закрыть]. И тоже не удивительно, что пелопоннесская пехота, узнав об исходе битвы при Фермопилах, сразу же отступила за Коринфский перешеек и отказывалась выйти из укрытия почти год. Очевидно, что для всякого грека, настроенного на продолжение войны, было жизненно необходимо превратить катастрофу при Гистиее в проявление доблести, способное должным образом вдохновить Элладу на сопротивление. И действительно, сразу после Фермопил, когда их город остался фактически беззащитным перед безжалостными персами, афиняне, пожалуй, даже громче спартанцев славили погибшего спартанского царя и его телохранителей, называя тех павшими за свободу. Возможно, именно следствием этого стал поступок пелопоннесцев, когда, после захвата Афин и сожжения храмов на Акрополе, те не увели свой флот, как прежде произошло с пехотой, но присоединились к афинским кораблям и вышли к острову Саламин. Тем самым они доказали, что красноречие эллинских пропагандистов достаточно эффективно, что кровавое поражение при Фермопилах на самом деле стало, как уверяли демагоги, своего рода победой.

И победой решающей, к слову сказать. При Саламине и Платеях, на море и на суше, греческие союзники сокрушили экспедиционный корпус, который им противостоял, и не допустили распространения Pax Persica на Элладу. При этом неудача вторжения ни в коей мере не связана с персидским «женоподобием», с их нерешительностью или отсутствием мужества, ибо, как признавали сами греки, персы «не уступали эллинам в отваге и телесной силе; у них не было только тяжелого вооружения и к тому же еще боевой опытности»[18]18
  Геродот, 9,62.


[Закрыть]. Бесспорно, однако, что в схватке один на один греческое оружие и выучка сыграли свою роль; Платеи подтвердили урок Марафона: в рукопашной персидская пехота не способна устоять против фаланги. А более всего разъяренного царя царей, несомненно, уязвило мастерство, с каким его собственные методы были использованы против него: речь о великолепных греческих образцах шпионажа и саморекламы. При Саламине, например, афинский наварх, выказав едва ли не персидское понимание психологии, заманил имперский флот в засаду, убедив Ксеркса, что готов переметнуться на сторону персов; этой лжи Великий царь и его советники, памятуя о Ладе, охотно поверили. Затем, прямо перед началом похода, которому было суждено привести к Платеям, греческие союзники поклялись страшной клятвой, что все храмы, сожженные варварами, следует сохранить как обугленные руины, «дабы они служили напоминанием грядущим поколениям»[19]19
  Ликург. «Против Леократа», 81.


[Закрыть]. Это, разумеется, обращало против Ксеркса все его заявления, выставляло персидского царя не поборником порядка, но его коварнейшим врагом, а Персидскую империю – не олицетворением истины и света, но нечестивой деспотией, которую справедливо покарали боги. Данное убеждение, кстати сказать, никогда не переставало вдохновлять греков. Оно способствовало созданию несравненных шедевров драмы, историографии и архитектура. В итоге, до тех пор пока Эсхила продолжают ставить, Геродота читают, а Парфеноном восхищаются, о победе эллинов не забудут. Пусть минуло две с половиной тысячи лет, но люди, которые сражались при Марафоне и Фермопилах, при Саламине и Платеях, остаются в нашей памяти победителями.

Впрочем, неудачная попытка первой сверхдержавы в мире распространить безопасность и порядок, в ее понимании, на гористую местность на периферии имперских интересов не обязательно означает, что персы и их империя не могут ничему научить современных людей, – совсем наоборот, на самом деле. Если правда, что в вопросах войны и стратегии, как и во многом другом, Запад давно считает себя наследником древних греков, это не мешает «персидскому способу войны» отбрасывать долгую тень на протяжении веков. С этой точки зрения, будущее человеческих конфликтов, по всей вероятности, окажется не менее персидским, чем греческим.

Дополнительная литература

Главным источником (fons et origo) сведений о греко-персидских войнах, конечно, является Геродот, первый и самый читаемый из древних историков. Широко известный перевод «Истории» Геродота на русский язык принадлежит Г. А. Стратановскому и неоднократно переиздавался. Еще один ключевой источник информации – пьеса Эсхила «Персы», со знаменитым описанием битвы при Саламине, составленным ветераном греко-персидских войн; см. переводы С. К. Апта, В. И. Иванова и А. И. Пиотровского. Диодор и Плутарх тоже сообщают немало любопытных подробностей.

Ни один из древних персов не оставил даже упоминания о вторжении в Грецию. Это не означает, однако, что соответствующие источники с персидской стороны отсутствуют. Отметим прежде всего двухтомник Амели Курт «Персидская империя: корпус источников ахеменидского периода» (London: Routledge, 2007). Фундаментальное исследование Персидской империи, эпохальный научный труд, принадлежит перу Пьера Бриана; книга называется «От Кира до Александра: история Персидской империи» (Winona Lake, in: Eisenbrauns, 2002). Другие превосходные исследования последних лет: «Древняя Персия» Йозефа Визехефера (London: Tauris, 2001) и «Персидская империя» Линдси Аллен (Chicago: Chicago University Press, 2005). Каталог недавней выставке в Британском музее «Забытая империя: мир древней Персии», под редакцией Джона Куртиса и Найджела Таллис (Berkeley & Los Angeles: University of California Press, 2005), изобилует роскошными иллюстрациями.

По поводу персидского вторжения в Ирак см. сборник статей под редакцией Джона Кертиса «Месопотамия и Иран в персидский период: завоевание и империализм». Материалы семинара памяти Владимира Григорьевича Луконина (London: British Museum Press, 1997). По поводу Лидии и Ионии см. «Аспекты империи в ахеменидских Сардах» Элспет Р. М. Дьюзинбер (Cambridge: Cambridge University Press, 2003) и «Спарда у Горького моря: имперские связи Западной Анатолии» Джека Мартина Балсера (Chicago: Chicago University Press, 1984). Балсер также является автором увлекательного исследования о возвышении Дария «Геродот и Бехистун: проблемы древней персидской историографии» (Stuttgart: Franz Steiner, 1987). Лучшим исследованием пресловутого «академического болота», то есть древнеперсидской религии, служит сборник Жана Келлана «Очерки Заратустры и зороастризма» (Costa Mesa, California: Mazda, 2000). Подробности персидского военного искусства можно найти в книге «Тени в пустыне: древняя Персия в войне» Каве Фаруха (Oxford: Osprey, 2007). Ценный обзор греко-персидских отношений от покорения Ионии до походов Александра содержит работа «Греческие войны: неудача Персии» Джорджа Коуквелла (Oxford: Oxford University Press, 2005).

Литература по греко-персидским войнам весьма объемна. Перечислим основные исследования: «Персия и греки: оборона Запада» А. Р. Бернса (London: Duckworth, 1984) и чудесные «Греко-персидские войны» Питера Грина (Berkeley & Los Angeles: University of California Press, 1970). Лучшее военное исследование принадлежит Дж. Ф. Лазенби: «Оборона Греции в 490–479 гг. до н. э.» (Warminster, UK: Aris & Philips, 1993). Недавние книги по отдельным сражениям: «Фермопилы: битва, которая изменила мир» Пола Картледжа (London: Overlook Press, 2006) и «Саламин: величайшее морское сражение древнего мира, 480 г. до н. э.» Барри Стросса (New York: Simon & Schuster, 2004). Воздействию войн на народное воображение посвящен сборник «Культурные ответы на персидские войны: от античности до третьего тысячелетия» под редакцией Эммы Бриджес, Эдит Холл и П. Дж. Роудса (New York: Oxford University Press, 2007). Скромность, конечно, не позволяет мне рекомендовать мой собственный труд «Персидский огонь: первая мировая империя и битва за Запад» (London: Time Warner Books, 2005).

2. Перикл, Фукидид и оборона империи
Дональд Каган

К середине V века до н. э., когда Перикл стал ведущей политической фигурой Афин, защита рубежей империи являлась основной задачей, поскольку они представляли собой ключ к обороне самих Афин. Укрепленные рубежи означали готовность к возобновлению персидской угрозы и предотвращали любые вылазки со стороны Спарты. Кроме того, имперские доходы имели важное значение для планов Перикла по превращению Афин в самый процветающий, красивый и цивилизованный город Эллады. И имперское великолепие было неотъемлемой частью Периклова видения Афин.

Перикл и афиняне признавали необходимость империи, однако сам факт ее существования вызывал и серьезные вопросы. Способна ли империя ограничить собственные аппетиты и амбиции и обеспечить свою безопасность? Или же власть над другими народами неизбежно вынуждает империю безудержно расширяться, тем самым приближая собственную гибель? Да и оправданна ли империя, особенно когда греки правят греками, с этической точки зрения? Или это проявление гюбриса, воинствующего высокомерия, каковое непременно приведет, рано или поздно, к уничтожению тех, кто осмелился править другими людьми, будто боги?

На плечи Перикла, как лидера афинского демоса, легла обязанность осуществлять имперскую политику и оправдать империи в глазах прочих греков, а также в собственных. Обе эти задачи Перикл стал решать принципиально по-новому. Он положил конец имперской экспансии и усмирил афинские амбиции. Также он привел весомые аргументы, на словах и делом, в доказательство того, что империя вправе быть и служит общим интересам всех греков.

Важно помнить, что афиняне не собирались создавать империю и что Делосский союз, ее предшественник, возник только потому, что Спарта самоустранилась; но у афинян при этом были все основания притязать на ведущие роли. Прежде всего, это страх перед новым персидским нашествием. Персы нападали на Элладу трижды на протяжении двух десятилетий, и не было никаких оснований полагать, что они смирятся с понесенными поражениями. Во-вторых, афиняне только приступили к восстановлению того, что уничтожили персы в ходе последнего нашествия, и понимали, что новая атака, несомненно, будет сосредоточена именно на Афинах. Кроме того, акватория Эгейского моря и земли к востоку были чрезвычайно важны для афинской торговли. Зависимость Афин от импорта зерна с территории современной Украины (это зерно транспортировали кораблями с побережья Черного моря) означала, что даже мини-кампания персов, в результате которой враг завладеет Босфором и Дарданеллами, негативно скажется на обеспечении города продовольствием. Наконец, афиняне были связаны общим происхождением, религией и традициями с ионийскими греками, которые составляли большую часть населения угрожаемых городов. Безопасность, процветание и устремления Афин, таким образом, требовали вытеснения персов из всех прибрежных районов и островов Эгейского моря, из Дарданелл, Босфора, Мраморного и Черного морей.

Новый союз представлял собой одну из трех «межгосударственных организаций» греческого мира, наряду с Пелопоннесским и Всегреческим оборонительным союзами, сформированными против Персии; последний серьезно пострадал от отказа спартанцев воевать в Эгейском море. После основания Делосского союза Всегреческий союз стал мало-помалу превращаться в фикцию и распался при первом же серьезном испытании. Полноценными, эффективными и действующими были Пелопоннесский союз во главе со Спартой на материке и Делосский союз во главе с Афинами (Афинская симмахия) в акватории Эгейского моря.

С самого образования Делосский союз показал себя весьма эффективным объединением, поскольку был полностью добровольным, все участники искренне разделяли заявленные цели союза, а его организационные принципы были понятны и просты. Афины стояли во главе союза: все участники, которых насчитывалось почти 140, принесли клятву враждовать с врагами и дружить с друзьями Афин, тем самым сформировав постоянный оборонительно-наступательный союз под афинским руководством. Гегемония, однако, не означала господства. В первые годы существования союза афиняне «стояли во главе сперва еще независимых союзников (с правом голоса на общесоюзных собраниях)»[20]20
  Фукидид 1, 97.


[Закрыть]. В те годы на подобных собраниях определяли общую политику и принимал решения, а проходили они на Делосе, и Афины имели всего один голос. В теории, Афины были не более чем равноправным участником собрания, с тем же количеством голосов, что и Самос, Лесбос, Хиос или даже крошечный Серифос. На самом же деле, система была выгодна Афинам. Афинская сухопутная и морская мощь, огромный вклад города в союз и значительный авторитет полиса как гегемона гарантировали, что многие малые и слабосильные государства окажутся под его влиянием, а более крупные полисы, способные оспорить лидерство афинян, будут в меньшинстве. Много лет спустя озлобленные мятежники-митиленцы говорили: «Не может быть прочной дружбы между частными людьми и союза города с городом для какой-нибудь цели, если друзья или союзники не верят во взаимную честность и не сходны по характеру и образу мыслей»[21]21
  Фукидид 3, 10.


[Закрыть]. В первые годы союза, однако, как представляется, в отношениях царили гармония и согласие, а степень влияния Афинах была пропорциональна их вкладу в дела. То есть, с самого начала Афины имели возможность благополучно контролировать Делосский союз, не нарушая законов и не тиранствуя.

Первые шаги союза обеспечили ему единодушную и восторженную поддержку: союзники изгнали персов из опорных пунктов на материке и сделали плавание по Эгейскому морю безопасным, уничтожив оплот пиратов на острове Скирос. Победа следовала за победой, персидская угроза казалась все менее реальной, и потому некоторые участники стали считать, что союз и его обременительные обязательства более не нужны. Афиняне, однако, справедливо полагали, что персидская угроза никуда не делась и будет только нарастать по мере ослабления бдительности греков. Фукидид однозначно указывает, что основными причинами последующих восстаний были отказ союзников предоставить согласованное количество кораблей или денег в казну союза, а также собрать необходимое число воинов. Афиняне «строго взыскивали недоимки, не останавливаясь перед принудительными мерами. Поэтому-то власть афинян стала в тягость людям, не привыкшим к притеснениям и не склонным их переносить. И вообще господство афинян не было уже теперь так популярно, как прежде. В совместных походах афиняне обращались с союзниками не так, как с равными, и если кто-нибудь из них восставал, то восставших без труда вновь приводили к покорности. Впрочем, виноваты в этом были сами союзники. Действительно, из малодушного страха перед военной службой (только чтобы не находиться вдали от дома) большинство из них позволили обложить себя налогом и вместо поставки кораблей они предпочитали вносить надлежащие денежные суммы. И таким образом афиняне получили возможность на средства союзников увеличивать свой флот, а союзники, начиная восстание, всякий раз оказывались неподготовленными к войне и беззащитными»[22]22
  Фукидид 1, 99.


[Закрыть].

Менее чем через десять лет после создания, возможно в 469 г. до н. э., Делосский союз одержал сокрушительную победу над персидским войском и флотом в устье реки Эвримедонт в Малой Азии. Это поражение персов усилило беспокойство союзников, равно как и суровость и непопулярность афинян. Восстание и осада Фасоса, с 465 по 463 г. до н. э., чему причиной послужил спор между афинянами и фасосцами, лишь опосредованно связанный с делами союза, также способствовал усугублению страхов союзников.

Первая Пелопоннесская война (ок. 460–445 гг. до н. э.) изрядно истощила афинские ресурсы и содействовала распаду союза. Крах афинской экспедиции в Египет в середине 450-х гг. вызвал в Афинах шок, ускоривший трансформацию союза в империю. Многим, должно быть, казалось, что афинское могущество подорвано, и это спровоцировало новые восстания. Афиняне отреагировали быстро и решительно, подавив мятежи, а затем приняли меры, чтобы впредь исключить подобное. В некоторых городах они поставили демократические правительства, дружественные Афинам и зависимые от них. В других полисах разместили военные гарнизоны, в третьи направили своих чиновников для наблюдения за поведением бывших мятежников, а порой комбинировали эти методы. Все они, безусловно, являлись нарушением автономии союзных полисов.

В 440-х гг. Афины еще более ужесточили контроль над империей. Они ввели в союзе использование афинских мер, весов и монет, закрыли местные монетные дворы и тем самым лишили союзников «зримых» символов суверенитета. Также они стали пристальнее следить за сбором союзных платежей и требовали, чтобы суды над лицами, виновными в задержках и недоимках, проходили в Афинах. Они использовали военную силу против полисов, которые восставали и отказывались платить союзные налоги. Иногда афиняне отбирали у мятежников территории и основывали на них колонии с населением из верных союзников или афинских граждан. Когда население подобной колонии состояло целиком из афинян, ее называли клерухией. Эта колония не являлась независимым полисом, ее жители сохраняли афинское гражданство. Подавляя очередное восстание, афиняне обычно устанавливали в завоеванном городе демократическое правление и заставляли горожан принести клятву верности. Вот клятва, которую пришлось принести жителям Колофона:

«Я буду поступать, говорить и советовать то, что я смогу, прекрасным образом и доброжелательно в отношении народа Афин и их союзников и не предам афинский народ ни словом, ни делом, ни сам я, ни будучи убежден другими, и буду любить афинский народ, и не стану перебежчиком, и демократию не разрушу в Колофоне ни сам я, ни поддавшись убеждению других, и не удалюсь в другой город, и не подниму тотчас восстание; в соответствии же с искренней клятвой буду это соблюдать без обмана и не причиняя ущерба, клянусь Зевсом, Аполлоном и Деметрой; и если нарушу клятву, то пусть погибну сам и род мой навеки, мне же, соблюдающему клятву, пусть наградой будут многие и хорошие блага»[23]23
  Цит. по: Строгецкий В. М. Афины и Спарта. Борьба за гегемонию в Греции в V в. до н. э. (478–431 гг.) СПб.: Изд-во С. – Петерб. ун-та, 2008.


[Закрыть].

Чуть позже аналогичную присягу принесли жители Халкидики, правда, в данном случае они клялись в верности не союзу, а только афинскому народу.

Радикальный шаг по трансформации из союза в империю был предпринят в 454–453 гг., когда союзную казну перенесли с Делоса в афинский Акрополь. Формальным поводом для переноса послужила опасность персидского нападения на острова Эгейского моря после катастрофического поражения афинян в Египте и угроза войны со Спартой. Мы не знаем, насколько обоснованными были эти опасения, но афиняне не тратили времени попусту, не желая рисковать имуществом. С этого года и почти до конца Пелопоннесской войны афиняне брали шестидесятую долю союзных платежей в качестве подношения Афине Полиаде, богине-покровительнице их города, а также и покровительнице союза. Причем «долю богини» они вольны были использовать как им вздумается, вовсе не обязательно на благо союза.

Изменения настолько важные и радикальные, что они превратили добровольный союз в империю, в основном принудительно управляемую Афинами, требовали юридического обоснования, как было принято у древних греков. Во многих отношениях греки напоминали другие античные народы своим отношением к власти, завоеваниям, империи и выгодам, которые те предлагали. Они рассматривали мир как поле жестокой конкуренции, где победа и владычество, сулящие славу, считались наивысшими целями, а поражение и подчинение трактовались как постыдное унижение. Они всегда чтили кредо, сформулированное Ахиллом, величайшим героем греческих преданий: «Во всем быть первым среди прочих». Когда легендарный мир аристократических героев уступил место миру городов-государств, состязания между людьми, домохозяйствами и кланами переродились в поединки и войны между полисами. В 416 г. до н. э., спустя десять лет после смерти Перикла, афинские послы так объясняли мелосцам свою точку зрения на международные отношения: «О богах мы предполагаем, о людях же из опыта знаем, что они по природной необходимости властвуют там, где имеют для этого силу»[24]24
  Фукидид 5, 105.


[Закрыть].