Текст книги "Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима"

«По настоянию Фемистокла были возобновлены работы в оставшейся еще не укрепленной части Пирея (где работы были начаты уже прежде, в течение года его архонтства). По его мнению, именно это место с тремя естественными гаванями могло дать афинянам (когда они станут морской державой) огромные преимущества для дальнейшего роста их мощи. Фемистокл впервые высказал великую мысль о том, что будущее афинян на море, и положил таким образом начало строительству и укреплению Пирея, взяв это дело в свои руки тотчас же после постановления. По его совету стены, возведенные вокруг Пирея, были такой толщины (как это можно видеть еще и теперь), что две встречные повозки с камнем могли там разъехаться. Внутри стен для скрепления плит не было заложено ни щебня, ни глины, но огромные прямоугольные на обтесанной стороне каменные плиты были плотно подогнаны друг к другу и с внешней стороны скреплены железными и свинцовыми скобами. Правда, по окончании постройки высота стен оказалась равной только половине высоты, задуманной Фемистоклом. Ведь Фемистокл хотел возвести стены настолько высокие и толстые, чтобы враг не смел даже и помыслить о нападении на них, и для охраны их было достаточно горстки людей и даже инвалидов; всех же остальных граждан можно было посадить на корабли… Таким образом, афиняне тотчас после ухода мидян стали укреплять свой город стенами и занялись прочими военными приготовлениями»[77]77
  Фукидид 1, 93.


[Закрыть].

Решение афинян сосредоточиться на морской силе и строительстве, обслуживании и управлении триремами имело важнейшие стратегические последствия для классического периода греческой истории, причем не только для Афин, но и для ойкумены в целом. В частности, это позволило преодолеть слабость афинского ополчения, ведь большинству горожан, его составлявших, скудное снаряжение не позволяло толком сражаться в составе фаланги гоплитов. Феты, нижний из четырех Солоновых разрядов горожан, служили теперь гребцами во флоте. Более того, после указов о строительстве флота множество граждан записалось в моряки в стремлении обеспечить безопасность и процветание Афин. А для того, чтобы избегать впредь сухопутных сражений в поле, имело принципиальное значение наличие в полисе оборонительных сооружений. И, как основа расширения политической власти тысяч бедных афинян, крепостные стены Афин, а также Пирея, приобрели в глазах части горожан новый, так сказать, демократический статус[78]78
  См. также комментарии Плутарха о последствиях такой политики для афинян (Фемистокл 19):
  «После этого Фемистокл стал устраивать Пирей, заметив удобное положение его пристаней. Он старался и весь город приспособить к морю; он держался политики, некоторым образом противоположной политике древних афинских царей. Последние, как говорят, старались отвлечь жителей от моря и приучить их к жизни земледельцев, а не мореплавателей. Поэтому они распустили басню, будто бы Афина, споря с Посейдоном из-за этой страны, показала судьям маслину и победила. Фемистокл не то чтобы „приклеил Пирей“ к городу, как выражается комик Аристофан, а город привязал к Пирею и землю к морю. Этим он усилил демос против аристократии и придал ему смелости, так как сила перешла в руки гребцов, келевстов и рулевых. По этой причине и трибуну на Пниксе, устроенную так, что она была обращена к морю, тридцать тираннов впоследствии повернули лицом к земле: они думали, что господство на море рождает демократию, а олигархией меньше тяготятся земледельцы».


[Закрыть].

После завершения строительства стен города и пирейских следующий этап в истории укрепления Афин – возведение Длинных стен[79]79
  См. работу Дэвида Х. Конуэлла. После описания физического состояния стен, их особенностей и рельефа местности Конуэлл дает хронологическую перспективу: «Строительство велось в четыре этапа». Завершается работа стратегическим анализом роли Длинных стен в афинской истории.


[Закрыть]. Проект изначально предусматривал строительство двух стен, каждая 6 км длиной, от Афин до гавани Фалерон и Пирея. Первая стадия строительства завершилась в начале политической карьеры Перикла[80]80
  Фукидид 1, 107, 108. Конуэлл, ссылаясь на Плутарха, утверждает, что Кимон участвовал в проекте (Кимон 13, 5–7), но это противоречит хронологии Фукидида, предположительно неточной; он также дает более раннюю дату начала строительства, причем отрицая важную роль демоса. Рвение афинян в строительстве, между тем, отражало усиление опоры на массы, которые обслуживали флот. Кимон вряд ли мог одобрительно относиться к этой части афинских граждан, поскольку их убеждения были несовместимы с его политическими взглядами. Плюс Кимон, недавно обвиненный в сочувствии спартанцам, находился не в той позиции, чтобы предлагать горожанам проект, требующий стольких ресурсов. Его участие в строительстве стены, скорее всего, ограничивалось сбросом «большого количества щебня и тяжелых камней в болота», и это, как пишет сам Конуэлл, не более чем отчаянная попытка политика избежать политической катастрофы. Кимона изгнали из Афин в 461 г. до н. э.


[Закрыть], а позднее он убедил сограждан построить и третью стену, параллельную пирейским[81]81
  Платон Горгий 455d-е. Письменные источники позволяют датировать эту стену 452–431 гг. до н. э. Конуэлл считает, что строительство завершилось около 443–442 гг.


[Закрыть]. В случае осады эти стены, охранявшие дорогу из города в порт, обеспечивали доступ к кораблям в гавани, боевым и торговым, равно как и к припасам, что доставлялись по морю. В ходе Пелопоннесской войны Длинные стены также позволили найти укрытие сельским жителям Аттики, хотя это вряд ли было их первоначальное назначение[82]82
  Конуэлл пишет:
  «Учитывая эти цели, Длинные стены были одновременно традиционными и радикально новыми. С одной стороны, несмотря на свои гигантские размеры, они просто зафиксировали морскую ориентацию города, характерную для полисов классической Греции. С другой стороны, в пору, когда многие укрепления были всего лишь пассивными барьерами, защищавшими города от вторжений, Длинные стены играли более важную роль. Построенные, чтобы защищать связь между Афинами и их кораблями, они представляли собой сухопутные сооружения явно морского назначения».


[Закрыть]. Дональд Каган так описывает стратегию Перикла:

«Перикл, однако, разработал новую тактику, которая стала возможной благодаря уникальному характеру и степени могущества Афин. Флот позволял им управлять империей, каковая приносила доход, обеспечивавший как сохранение господства на море, так и поступление любых необходимых товаров. Пусть территория Аттики оставалась уязвимой для нападений, сами Афины Перикл превратил фактически в остров, построив Длинные стены, что соединяли город с портом и военно-морской базой в Пирее. При тогдашнем уровне развития осадной техники у греков эти стены были несокрушимы, и потому, решив укрыться за ними, афиняне могли отсиживаться в городе сколь угодно долго, а спартанцы не имели возможности взять город штурмом»[83]83
  Дональд Каган «Пелопоннесская война» (NY: Viking, 2003). См. главу 2, в которой обрисованы цели афинской внешней политики. Стены Афин способствовали реализации военно-морской стратегии, направленной на достижение этих целей.


[Закрыть].

Афинские укрепления успешно защищали горожан во время войны, и лишь когда спартанцы блокировали Пирей, афинянам пришлось капитулировать. Но даже при успешности оборонительной тактики афинян в противостоянии со спартанцами стратегия Перикла шла вразрез с традиционной греческой воинской этикой и не позволила в итоге сдержать спартанцев, пускай те долго рыскали по Аттике, пытаясь вызвать афинян на генеральное сражение. Иначе говоря, при всей их несомненной полезности Длинные стены подорвали традиционные методы сдерживания; так, весной 431 г. до н. э. спартанцы уже уверились, что их гоплиты могут практически беспрепятственно нарушать афинский суверенитет. Как только исчезла угроза ответного удара, набеги спартанцев на Аттику сделались регулярными и продолжались до тех пор, пока то ли чума, то ли разгром и пленение спартиатов на Сфактерии не восстановили соотношение сил противников[84]84
  Каган «Пелопоннесская война»:
  «Этот план гораздо лучше подходил Афинам, чем традиционные столкновения фаланг пехоты, но он имел серьезные изъяны, а приверженность ему способствовала краху дипломатической стратегии Перикла… Афиняне, к примеру, были вынуждены терпеть оскорбления и обвинения в трусости, которыми враг осыпал их из-под стен. Это являлось прямым нарушением греческого культурного кодекса, той героической традиции, которая ставила храбрость в бою превыше иных добродетелей. Большинство афинян, кроме того, жили в сельской местности, а значит, им пришлось пассивно наблюдать под защитой городских стен, как враг разрушает их дома, срубает деревья и виноградники, грабит и сжигает дома. Ни один грек, сохранивший решимость сражаться, не был готов к подобному, и чуть более десяти лет назад афиняне уже вышли на бой вместо того, чтобы допустить этакое опустошение».


[Закрыть].

В ходе Пелопоннесской войны Афины призывали другие демократические полисы последовать их примеру и строить укрепления от города до порта; это видно, например, по рассказу Фукидида о событиях 417 г. до н. э., когда аргивяне возобновили союз с афинянами и начали строить собственную Длинную стену от города к морю[85]85
  Длинные стены также были построены до войны, прежде всего в Мегарах и в олигархическом Коринфе.


[Закрыть]. Все случилось уже после того, как аргивяне-демократы поубивали или изгнали из Аргоса главных олигархов. Стены строились с таким расчетом, «чтобы в случае блокады с суши обеспечить с помощью афинян подвоз продовольствия морем. Некоторые из пелопоннесских городов знали о постройке стены. В Аргосе весь народ – сами граждане с женами и рабами принялись возводить стену, и афиняне послали им плотников и каменщиков»[86]86
  Фукидид 5, 82.


[Закрыть]. Афиняне, таким образом, предоставили Аргосу поддержку, на которую были способны, помогли местным демократам укрепить свое влияние и содействовали союзу двух полисов. Стены, тянувшиеся от Аргоса к побережью, обеспечивали доставку в город продовольствия во время осады, но никак не в качестве основы имперской власти. Как следствие, правившие в Аргосе демократы фактически впустили афинян в свой полис. Возможно, важнее всего, однако, был символический статус этого события. Стены воспринимались как олицетворение афинской демократии и афинского могущества. Для аргивян строительство этих стен было равнозначно прямому вызову Спарте.

Признание центральной роли Длинных стен в афинской стратегии и их символических связей с демократией, пожалуй, наиболее явно проявилось в стремлении спартанцев снести эти стены по завершении Пелопоннесской войны (404 г. до н. э.). Условия капитуляции Афин предусматривали разрушение Длинных стен, сокращение численности афинского флота до двенадцати трирем и приход к власти в городе проспартански настроенных олигархов, Тридцати тиранов. Победа Лисандра в предыдущем году в битве при Эгоспотамах вознесла Спарту весьма высоко[87]87
  См. Ксенофонт 2, 1; Диодор 13, 104–106. В битве при Эгоспотамах победители-спартанцы под командованием Лисандра и Этеоника уничтожили или захватили 170 из180 афинских триер и казнили, возможно, более 3500 афинян.
  См. Барри С. Стросс «Эгоспотамы: новый взгляд» (AJP, 104, 1983). Дональд Каган описывает бедственное положение Афин («Падение Афинской империи», Ithaca: Cornell University Press, 1987, 393): «Исчерпав свои ресурсы, афиняне не могли построить новый флот, на замену потерянному при Эгоспотамах. Афины проиграли войну; оставался только вопрос, как долго они продержатся, прежде чем сдаться, и какими будут условия мира».


[Закрыть]. Ксенофонт описывает панику афинян, узнавших о катастрофе:

«„Паралия“ прибыла ночью в Пирей и оповестила афинян о постигшем их несчастьи. Ужасная весть переходила из уст в уста, и громкий вопль отчаяния распространился через Длинные стены из Пирея в город. Никто не спал в ту ночь; оплакивали не только погибших, но и самих себя; ждали, что от спартанцев придется претерпеть то же, чему подвергли афиняне лакедемонских колонистов мелийцев, когда после осады их город был взят, гистиэйцев, скионейцев, торонейцев, эгинян и многих других греков… лакедемоняне теперь готовились отомстить афинянам за их прежние преступления, а афиняне обижали жителей мелких городов не отомщения ради, а только из высокомерия: они даже не выставляли никакого другого предлога, кроме того, что те были союзниками лакедемонян»[88]88
  Ксенофонт 2, 2.


[Закрыть].

Следующим шагом Лисандра было обеспечение полной блокады Афин, уже установленной на суше, и захват городской гавани. Едва поставки зерна стали сокращаться, осажденные афиняне признали необходимость переговоров[89]89
  Ксенофонт 2, 2.


[Закрыть]. Первоначально речь шла о примирении со спартанцами на условии, что Афины сохранят свои Длинные стены и стены Пирея. Когда афинские послы прибыли в Селассию на границе Лаконии, эфоры отказали им в праве вступить на земли Спарты и отклонили эти условия мира[90]90
  Ксенофонт (2, 2) отмечает, что раннее спартанское предложение, происхождение и дата которого неясны, привез афинский посол Архестрат; это предложение требовало разрушить Длинные стены и было с гневом отвергнуто народным собранием. Архестрата посадили в тюрьму, а собрание приняло закон, запрещавший даже упоминание о подобном условии.


[Закрыть]. Позднее делегация во главе с Фераменом слушала споры победителей о судьбе побежденных афинян:

«…было созвано народное собрание, на котором особенно горячо возражали против заключения мира коринфяне и фиванцы, а также и многие другие эллины; они требовали совершенного разрушения Афин. Но лакедемоняне категорически отказались стать виновниками порабощения жителей греческого города, столь много потрудившегося в эпоху тяжких бедствий, когда великая опасность угрожала Греции. Они выразили согласие на мир при условии снесения Длинных стен и укреплений Пирея, выдачи всех кораблей кроме двенадцати, возвращения изгнанников и вступления в число союзников лакедемонян с подчинением их гегемонии, с обязательством следовать за ними повсюду – на суше и на море, – куда они ни поведут, и иметь одни и те же государства союзниками и врагами»[91]91
  Ксенофонт 2, 2. См. также Диодор, 14, 3; Плутарх Лисандр 14, 4; Лисий 13, 14. Ксенофонту возражал автор «Афинской политии»:
  «Мир был заключен у афинян на том условии, чтобы они управлялись по заветам отцов. И вот демократы старались сохранить демократию, а из знатных одна часть – люди, принадлежавшие к гетериям, и некоторые из изгнанников, вернувшиеся на родину после заключения мира, – желала олигархии… Когда же Лисандр принял сторону приверженцев олигархии, народ в страхе был вынужден голосовать за олигархию. В письменном виде внес проект постановления Драконтид из Афидны».
  Если следовать «Политии», афиняне оспаривали термин «заветы отцов», и большинство толкований было в пользу тех, кто выступал за демократию и против олигархии. Лисандр, которого спартанцы отозвали из восточной части Эгейского моря, приложил немало усилий для урегулировании спора на время, назначив Ферамена и Тридцать тиранов. Отличный обзор политики Лисандра дает Чарльз Д. Гамильтон в работе «Спартанская политика и политики, 405–401 гг. до н. э.» (AJP, 91, 1970).


[Закрыть].

Сама лишенная стен, олигархическая Спарта настаивала, что стены Афин подлежат сносу. После принятия народным собранием условий спартанцев, «Лисандр вернулся в Пирей. Изгнанники были возвращены; стены были срыты при общем ликовании под звуки исполняемого флейтистами марша: этот день считали началом свободной жизни для греков»[92]92
  Ксенофонт 2, 2.


[Закрыть]. Эта сцена ликования напоминает торжества по случаю слома Берлинской стены, когда толпы людей наблюдали (и сами участвовали) за символическим демонтажем «железного занавеса», пусть даже афинские стены были предназначены отражать врагов, а не удерживать собственных граждан.

Рассказ Ксенофонта о падении Афин представляет собой отчет о завершении периода политического равновесия греческих полисов, существовавшего во время Пелопоннесской войны и, во многих отношениях, на протяжении десятилетий до нее[93]93
  Дж. К. Дэвис в работе «Демократия и классическая Греция» (Cambridge, Harvard University Press, 1993) отрицает важность конца Пелопоннесской войны как поворотного момента греческих межполисных отношений: «Первые два этапа (431–421 и 421–413 гг.) связаны друг с другом, но налицо перерыв в 413–411 гг., когда афинское превосходство пошатнулось, Персия вступила в войну, а Спарта стала морской державой. После этого новая конфигурация международной политики оставалась стабильной на протяжении жизни целого поколения, до 370-х, то есть формальное прекращение войны в 404 и 386 гг. не имело особого значения». На мой взгляд, интерпретация Дэвиса игнорирует тот факт, что период от конца Пелопоннесской войны до «царского мира» (и договоров, подытоживших эти конфликты) представлял собой переход межполисной системы от биполярности к многополярности. Кроме того, я не вижу оснований отрицать значение договора, положившего конец войне в 404 г. и оборвавшего существование Афинской империи, или договора 387–386 гг., который обеспечил спартанскую гегемонию. Каган в «Падении Афинской империи» пишет:
  «Несмотря на очевидный результат, война не создала стабильного баланса сил на смену тому, что сложился после окончания войны с персами. Пелопоннесская война не была войной того типа, который, несмотря на все издержки, создает новый порядок, устанавливает всеобщий мир для целого поколения или даже дольше. Мирный договор 404 г. отразил временное усиление спартанского влияния далеко за его привычные пределы».


[Закрыть]. Решение спартанцев пощадить Афины и не уничтожать город было продиктовано уважением к заслугам афинян на благо Греции во время персидских войн. Это решение кажется особенно великодушным с учетом тяжести и длительности Пелопоннесской войны. Возможно, что в данном случае важнее всего, Спарта даже проигнорировала требования своих ведущих союзников, Коринфа и Фив, ради сохранения Афин. Тем не менее Спарта попыталась подорвать афинскую демократию, уничтожив афинские флот и стены и управляя городом по образцу, напоминавшему «модель» Лисандра, – декархии, гармосты и вооруженный гарнизон. Обеспечив свое военное присутствие в Аттике, спартанцы могли сдерживать влияние Фив в центральной Греции, и, возможно, некоторые из них надеялись использовать пограничные крепости афинян для этой цели[94]94
  Остатки укреплений вдоль границ Аттики относятся в основном к первой половине IV века до н. э., однако вполне вероятно, что некоторые оборонительные сооружения были построены в начале предыдущего века.


[Закрыть].

Победа Спарты над Афинами изменила структуру межполисной системы отношений. Утрата Афинами лидирующего положения в былой биполярной схеме побудила Спарту наращивать амбиции, как подобало лидеру победоносной коалиции городов-государств. Вместо того чтобы стать единоличным лидером ойкумены, тем не менее в 404–395 гг. до н. э. Спарта фактически сама потворствовала непростому переходу от биполярности к многополярности отношений. В этот переходный период структура отношений внутри межполисной системы, не би– и не многополярная, пребывала в нестабильности. Эта нестабильность явилась результатом устранения Афин с политической арены и неуверенности в том, какой полис или союз городов займет в итоге их место. Что касается самих Афин, восстановление после поражения в Пелопоннесской войне частично зависело от способности афинян отыскать финансовые ресурсы, необходимые для укрепления обороны города[95]95
  Традиционно признается, что Афины были совершенно опустошены после войны. Недавние исследования показали, что экономическое и политическое восстановление Афин шло быстрее, чем считалось ранее. Работа Барри С. Стросса «Афины после Пелопоннесской войны: классы, фракции и политики, 404–386 гг. до н. э.» (London: Croon Helm, 1986) содержит подробный анализ социально-экономических условий после Пелопоннесской войны. В 395 г., однако, Афины находились в гораздо более трудном положении, чем в имперский период V века.


[Закрыть]. К счастью для афинян, они обнаружили заинтересованного «инвестора», преследовавшего собственные стратегические интересы. Когда персидский сатрап Фарнабаз встретился с представителями Фив, Коринфа и Аргоса, а также с афинским полководцем Кононом, которого персидский царь Артаксеркс назначил командовать флотом в 397 г. до н. э.[96]96
  Во второй половине IV века афиняне воспринимали военные победы Конона против Спарты как победы на благо Греции, хотя он был греком на персидской службе. См., например, Динарх, 1, 14:
  «Афиняне, вы будто не ведаете о Тимофее, что обплыл вокруг Пелопоннеса и победил спартанцев в морской битве при Коркире. Он был сыном Конона, который освободил греков, и он взял Самос, Метон, Пидну, Потидею и двадцать других городов. Вы забыли о том на его суде и ради клятв, что подтверждают ваши голоса, и обвинили его, потому что Аристофон сказал, что он брал деньги у Хиоса и Родоса».


[Закрыть], на Коринфском перешейке, он ободрил греков, посулил денежную помощь и (по словам Диодора) заключил с ними союз[97]97
  Ксенофонт 4, 8; Диодор 14, 84.4f.


[Закрыть]. Ксенофонт приводит слова Конона, обращенные к Фарнабазу, и описывает последующие действия сатрапа:

«Конон заявил Фарнабазу, что если тот оставит в его распоряжении флот, то он будет добывать провиант при помощи сбора продовольствия с островов, благодаря чему он сможет вернуться на родину и помочь афинянам восстановить их Длинные стены и стены вокруг Пирея. „Я хорошо знаю, – говорил он, – что лакедемонянам это будет крайне тягостно, и таким образом ты в одно и то же время угодишь афинянам и отомстишь лакедемонянам: одним ударом ты уничтожишь плод их долгих усилий“. Услышав это, Фарнабаз охотно отправил его в Афины, дав ему с собой денег на восстановление стен. Конон прибыл в Афины и восстановил большую часть стены, причем работа эта производилась как его экипажем, так и нанятыми за плату плотниками и каменщиками: он же выдавал деньги и на все прочие нужды»[98]98
  Ксенофонт 4, 8.


[Закрыть].

Фарнабаз вернулся в Персию, оставив Конона командовать флотом. Сам Конон тогда отправился в Афины и занялся восстановлением афинских укреплений. Древние авторы в целом согласны, что Конон ставил целью низвержение спартанской империи и, как следствие, возрождение могущества Афин[99]99
  Исократ 4, 154; Демосфен 20, 68; Динарх 75, 3; Диодор 14, 39. Отличный анализ афинского империализма в Коринфской войне дан Робином Сигером в статье «Фрасибул, Конон и афинский империализм, 396–386 гг. до н. э.» (JHS, 87, 1967). Подводя итоги своих исследований, Сигер пишет:
  «Таким образом, создается впечатление, что постоянным фактором, определявшим политику Афин между восстановлением демократии и Анталкидовым миром, было нежелание большинства афинян принять факт потери империи и стремление ее возродить, когда наступит время – или даже раньше… Именно тоска по империи со стороны людей, которые руководили действиями Афин на протяжении всего периода, а не различные мнения отдельных политиков или политических групп, которые пытались разве что сдерживать или поощрять массы, руководствуясь патриотизмом или личной выгодой».
  Сигер правильно минимизирует влияние афинских политиков на внешнюю политику города. Вопрос империи, интересовавший всех афинян, и возможность восстановления могущества Афин в значительной степени зависели от иноземных участников межполисных отношений.


[Закрыть]. Без поддержки Персии финансировать войну со Спартой было для Афин практически невозможно, но военный разгром спартанцев вновь обозначили при этом основной целью афинской внешней политики[100]100
  Афиняне, однако, опасались войны со Спартой. «Оксиринхская греческая история» отмечает, что страх перед Спартой объединял все слои афинского общества.


[Закрыть]. Афиняне уже приступили к восстановлению стен Пирея, а теперь получили возможность заняться и Длинными стенами[101]101
  Конуэлл полагает, что строительство велось в 395–390 гг.


[Закрыть].

На обломках минувшей славы афиняне стремились возродить свое величие и авторитет. В отличие от победителей, построивших стены Фемистокла в конце персидских войн, афиняне, которые возводили новые стены, потерпели поражение. И потому сложная задача, олицетворявшая преемственность былой военной стратегии Афин, не являлась «инновационной». Тем не менее восстановление Длинных стен, символа Афинской империи V столетия, показывало стремление афинян вернуть их полису прежнюю значимость в глазах соседних городов, потенциальных союзников в борьбе против Спарты[102]102
  Объяснение концепции «мягкой власти» см. у Джозефа С. Ная «Парадокс американского могущества: почему единственная сверхдержава мира не может преуспеть в одиночку» (Oxford: Oxford University Press, 2002).


[Закрыть], и тем самым распространять «мягкую власть»[103]103
  Андокид 3, 37: «Действительно, было когда-то время, афиняне, когда мы не имели ни стен, ни кораблей. Заимев же их, мы положили начало нашему благополучию. Если вы и теперь стремитесь к нему, обзаведитесь вновь и стенами, и кораблями. Опираясь на это, наши отцы добились для государства такого могущества, какого не имел еще ни один другой город» (перевод Э. Д. Фролова). См. также Р. Сигер «Фрасибул, Конон и афинский империализм».


[Закрыть]. Восстановленные укрепления сигнализировали другим греческим полисам, что в Афинах возрождаются автономия и жизнеспособная демократия.

Желание возродить империю, несомненно, присутствовало в Афинах, но достижима была эта цель или нет – другой вопрос. Афины и прочие крупные греческие города не сумели нарушить гегемонию спартанцев в ходе Коринфской войны. Снарядить флот, сопоставимый по размерам и мощи с былым имперским, оказалось свыше афинских сил. И важнейшая роль, сыгранная Персией, была вдобавок очевидна для всех: в условиях «царского мира» содержались положения о прекращении военных действий на основе требований Артаксеркса. Договор предусматривал, что все полисы Малой Азии, а также острова Клазомены[104]104
  До ратификации «царского мира» Афины отблагодарили Клазомены за доброе отношение к ним.


[Закрыть] и Кипр, переходят под власть Персии[105]105
  Р. Сигер и Ч. Дж. Таплин в статье «Свобода греков в Азии: к вопросу о начале борьбы» (JHS, 100, 1980) утверждают, что это положение «царского мира» было жизненно важным для появления представления о греках Малой Азии как об едином сообществе и для последующего возникновения пропагандистских лозунгов.


[Закрыть]. Все прочие полисы, за исключением афинских владений – Лемноса, Имброса и Скироса, которые имели стратегическое значение для защиты поставок зерна в Пирей[106]106
  А. Морено «Накормить демократию: поставки зерна в Афины в V и IV веках до нашей эры» (Oxford: Oxford University Press, 2007).


[Закрыть], – должны оставаться автономными[107]107
  С. Хорнблауэр о термине «автономия»: «Во внутренних делах это означает такое положение, когда сообщество ответственно за собственные законы, и в этом смысле оно противоположно тирании и означает самоопределение, в то время как свобода (элевтерия) означает отсутствие внешних ограничений. Но термин „автономия“ также регулярно используется в контексте межгосударственных отношений, где он означает ограниченную независимость, допускаемую сильным для слабого».


[Закрыть]. Всякий полис, отвергавший эти условия, объявлялся врагом царя Персии и подлежал возмездию со стороны персов и тех, кто готов объединиться с ними[108]108
  Точные условия «царского мира» неизвестны. Роберт К. Синклер в статье «Царский мир и численность сухопутных и морских сил» (Chiron, 8, 1978) пишет:
  «Текст „царского мира“ можно критиковать за расплывчатость и двусмысленность формулировок, отчасти, вероятно, объясняющихся новизной койне эйрен, но анализировать его следует с учетом целей персов и спартанцев, которые опирались именно на эффективное урегулирование в не слишком точно определенных терминах. Другие греческие полисы смирились с реальным положением дел, в частности, с доминирующим положением Спарты, и их поведение последующее десятилетие можно объяснить этим фактом, оставляя без внимания конкретные положения мирного договора 387/6 гг.».


[Закрыть].

Окончание войны принесло победу спартанцам. Спарта распустила Беотийский союз лиги, развалила изнутри альянс Коринфа и Аргоса, вновь сделала Коринф своим союзником и остановила экспансию Афин. Ксенофонт признавал, что победа Спарты в Коринфской войны была дипломатической, а не военной: «В течение этой борьбы силы противников приблизительно равнялись друг другу, теперь лакедемоняне получили значительное превосходство благодаря этому миру, называемому Анталкидовым»[109]109
  Ксенофонт 5, 1.


[Закрыть]. Тот факт, что ведущие греческие полисы приняли условия мира, сформулированные в 387 г. до н. э., отмечает важные перемены в относительной силе рассматриваемых городов и, следовательно, в балансе сил в Греции в целом[110]110
  Р. Сигер в статье «Царский мир и баланс сил в Греции, 386–362 гг. до н. э.» (Atheneum, 52, 1974):
  «Царь не стал передавать Спарте или любому другому городу роль хранителя мира, простата. Он сам выступал единственным гарантом мира и самопровозглашенным лидером тех, кто сражался за перемирие… Тем не менее Персия выказывала готовность и желание признать за Спартой право на простасию, прежде всего в отношении тех условий, каковые требовали постоянного контроля и были необходимы для обеспечения интересов Спарты, однако впрямую не касались царя, так что последний не видел поводов вмешиваться лично… Спарта сумела едва ли не сполна воспользоваться условиями мира, еще до подписания договора. Причем цели, которые она преследовала, были, так сказать, обратного свойства. Она стремилась не допустить возрождения афинского империализма, лишить Фивы власти над Беотией и отобрать у Аргоса Коринф – то есть совершить все то, чего не удалось достичь в ходе Коринфской войны. В этом смысле, конечно, прав Ксенофонт: Спарта свела войну вничью и выиграла мир».


[Закрыть].

«Царский мир» считается первым примером характерного для IV столетия явления общих мирных договоров[111]111
  Райдер «Койне эйрен: общий мир и местная независимость в Древней Греции» (Oxford: Oxford University Press, 1965).


[Закрыть]. По сравнению с их предшественниками V века эти договоры, как правило многосторонние (в отличие от двусторонних), принимались ведущими греческими полисами (даже если формально не подписывались ими), теоретически заключались на неограниченный срок (а не на оговариваемый период времени) и декларировали принцип автономности для всех греческих полисов. С данной точки зрения, «царский мир» вполне отвечает некоторым из этих критериев, но далеко не всем[112]112
  Большинство претензий к «царскому миру» касались условий автономии. См. рецензию Дж. Ларсена на книгу Райдера (Gnomon, 38, 1966):
  «Райдер ссылается на судьбу греческих городов в Азии, а также на участь Лемноса, Имброса и Скироса, и тем не менее утверждает, что впервые автономия всех полисов… была признана договором, который одобрили ведущие государства Греции и персидский царь. Точнее сказать, всех полисов за исключением тех, кого более сильные желали иметь в подчинении… Следует предостеречь всякого, кто стремится идеализировать движение „автономов“, что в договоры порой включали пункт, который ограничивал применение свобод, провозглашенных договором. Это относится и к „царскому миру“, где, судя по всему, сначала перечислялись исключения, а уже затем говорилось об автономии».


[Закрыть]. Пожалуй, более справедливо трактовать «царский мир» как итог переговоров, призванных устранить недостатки предыдущих соглашений. Договор, завершивший Пелопоннесскую войну, породил антагонизм среди его участников – и тем самым создал проблем больше, чем уладил, – в значительной мере потому, что был двусторонним. А ведь Пелопоннесская война была борьбой за гегемонию на всем пространстве греческой ойкумены. Договор Спарты с Афинами положил конец конфликту двух основных сторон, но не решил проблем множества других полисов. Двусторонних переговоров было явно недостаточно для улаживания сложных межгосударственных отношений IV века, в которые вступали многочисленные полисы, чья внешняя политика преследовала конкурирующие цели. «Царский мир», пусть и якобы с участием всех греческих полисов, являлся все же результатом аналогичных двусторонних переговоров[113]113
  См. критику Райдера в рецензии Р. Дж. Форреста (CR, 19/ 83, 1969):
  «Что более важно, не получилось убедить народ (именно народ, а не политиков), что мир 387 г. позволял Спарте контролировать всю Элладу. Агесилай „человеку, который сказал, что лакедемоняне стали приверженцами персов… ответил: „А по-моему, скорее персы – лакедемонян“ (Плутарх), и с учетом спартанского поведения в последующие годы, „автономию“ и прочие громкие слова следует рассматривать как пустые лозунги; это же относится и койне эйрен“.»


[Закрыть].

Положение об автономии в «царском мире» (387–386 гг. до н. э.) исключало возможность создания империи по модели V века, однако афиняне отыскали лазейку, чтобы вернуть себе лидерство в греческой межполисной системе отношений. Возможно, вскоре после набега Сфодрия на Пирей в 378 г. до н. э., они основали Второй афинский союз[114]114
  Основные работы, посвященные Второму афинскому союзу: Ф. У. Маршалл «Второй афинский союз» (Cambridge: Cambridge University Press, 1905);) Д. Каргилл «Второй афинский союз: империя или свободный альянс?» (Gerkeley & LA: University of California Press, 1981). Относительная хронология Второго афинского союза и набега Сфродия является весьма спорной. Чаще всего считают – и настоящая работа придерживается этого мнения, – что Афины отреагировали на набег Сфродия образованием Второго афинского союза. В частности, так полагают Райдер, Р. К. Синклер, Р. Сили и Д. Каргилл.


[Закрыть]. Приближение Сфодрия через Аттику к городу заставило афинян мобилизоваться. Опустошив Триасийскую равнину, Сфодрий отступил, так и не добившись заявленной цели, хотя и заставил афинян ощутить уязвимость. Если всерьез рассчитывать на восстановление былой имперской славы, требовалось создать сеть оборонительных сооружений, и афиняне обратились к союзникам с призывом объединиться ради общей свободы[115]115
  Диодор 15, 28; см. Плутарх Пелопид 14, 1.


[Закрыть]. Да, «царский мир» лишил их заморских владений (за исключением Лемноса, Имброса и Скироса), однако предоставил при этом определенную гарантию защиты. Они тщательно соблюдали условия мирного соглашения, а вот спартанцы позволяют себе зачастую ими пренебрегать.

Пропагандой «царского мира» афиняне стремились восстановить свой авторитет среди полисов Греции и в глазах Персии, изображая себя противовесом тираническому правлению Спарты. Стела Аристотеля зафиксировала условия нового союзного договора и стала выражением сути афинской политики. Нынешних и будущих членов союза заверяли, что их свобода и автономия неприкосновенны, что Афины не станут размещать гарнизоны и назначать военных чиновников в союзные полисы, что Афины не будут требовать дани[116]116
  Каллистрат из Афидн предложил заменить термин «взносы» (syntaxeis) на «дань» (phoroi), если следовать Феопомпу (F Gr Hist 115 F98).


[Закрыть]и что вернут все земли, государственные и частные, удерживаемые афинянами, членам союза и прекратят практику клерухий. Далее стела перечисляла членов Второго афинского союза.

Афинам требовалось дистанцировать этот новый союз от прежней империи и пойти на уступки союзникам, чтобы приобрести, а затем сохранить последних. Этот союз представляет собой пример объединения слабых государств, дабы противостоять единоличной власти более сильного государства. Он обеспечил защиту Фивам и Афинам: Спарта уже не могла контролировать центральную Грецию, не вступив в серьезную конфронтацию с крупной коалицией полисов. И афиняне, с их смелым планом по формированию нового союза, и недавно освобожденные фиванцы нуждались в гарантиях безопасности от спартанских посягательства, если желали восстановить былую значимость своих городов[117]117
  Для Фив это означало вступление в альянс, чьи стратегические интересы шли вразрез с их собственными. Баклер утверждает, что необходимость укрепляться ввиду спартанской агрессии перевешивала все прочие соображения фиванцев. Афинам и Фивам было достаточно общего врага. См. Дж. Баклер «Фиванская гегемония, 371–362 гг. до н. э.» (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1980). Он пишет: «Тем не менее военная поддержка Афин была столь важна для Фив, что вступление в федерацию виделось невысокой ценой… А вот после обеспечения безопасности разные цели и интересы двух полисов наверняка отдалят их друг от друга».


[Закрыть]. Для малых же полисов на побережье Эгейского моря стимулом для присоединения к союзу являлась своего рода система коллективной безопасности, которую сулил союз, и возвращение собственности, до сих пор остававшейся во владении Афин. Задача союза декларировалась как защита автономии его членов от Спарты. Это несколько удивительно, учитывая, что для первых членов союза (исключая Афины и Фивы) потенциальная угроза свободе исходила прежде всего от Персии, а не от Спарты. Афины же постепенно усваивали роль простата, защитника «царского мира», от Спарты. Захват Кадмеи и набег Сфодрия показали всем греческим полисам, что Спарта готова нарушать «царский мир» и вовсе не является его гарантом. Значит, непосредственную угрозу Афинам и материковой Греции представляет Спарта, а не Персия.

Восстановление морского могущества Афин имело значение для системы межполисных отношений по той причине, что полисы Малой Азии и побережья Эгейского моря не желали зависеть исключительно от Спарты в своем противостоянии с Персией. А до тех пор, покуда афинян не вынудили покинуть их город, любая стратегия, основанная на военно-морской силе, требовала наличия Длинных стен. При этом, без флота существенной численности Афины не слишком могли полагаться на Пирей и Длинные стены для обеспечения собственного выживания. В этой высококонкурентной многополярной среде афиняне приняли решение инвестировать в защиту своих границ[118]118
  Подробное обсуждение пограничных укреплений Аттики см. в исследованиях Дж. Р. Маккреди, Дж. Обера и Марка Г. Манна. Инвестиции афинян в укрепления, вероятно, основывались на простом экономическом расчете. Виктор Хэнсон в рецензии на книгу Й. Брауэра и Г. Ван Тьюлла «Крепости, сражения и бомбы: военная история с позиций экономики» (Chicago: University of Chicago Press, 2008) пишет:
  «Разве афиняне инвестировали в аттические крепости в IV веке до нашей эры потому, что это был наиболее экономичный способ защитить афинские территории, способ, менее затратный, чем содержание армии гоплитов, конницы, легко вооруженных стрелков или флота? Или, проиграв двадцатисемилетнюю Пелопоннесскую войну, они настолько пострадали от сухопутных вторжений, что строительство укреплений виделось им наилучшей тактикой против новых нашествий из Беотии и с Пелопоннеса?»


[Закрыть]. Из-за проблем с датировкой древних стен[119]119
  Относительно датировки стен см., например, подробное исследование Р. Л. Скрэнтона.


[Закрыть] до сих пор не удалось более или менее точно определить возраст этого массива укреплений[120]120
  Попытка Манна датировать стену весной 378 г. до н. э. и связать ее с именем афинского полководца Хабрия представляет собой исключение.


[Закрыть], хотя в целом вполне правомерно относить его к IV столетию. Укрепляя свои оборонительные сооружения, афиняне разрывались между желанием править другими и необходимостью контролировать собственную территорию.

Джозайя Обер подчеркивает «оборонительный менталитет»[121]121
  Дж. Обер: «Провал Перикловой оборонной стратегии, страх перед вторжением, решимость защитить Аттику и нежелание направлять ополчение граждан на отдаленные театры войны – вот основные элементы оборонительного менталитета, который сформировался в Афинах IV века. Именно этот менталитет определял действия Афин в период между Пелопоннесской и Ламийской войнами». Манн не согласен с Обером: «С учетом неправдоподобности этой гипотетической системы, а также принимая во внимание молчание по этому поводу греческих ораторов, Ксенофонта, Платона и остальных источников, мы должны заключить, что Обер и его предшественники создали сугубо умозрительную структуру. Оберовская предупредительная система обороны никогда не существовала, это современные домыслы». В. Д. Хэнсон отмечает, что «Аттические крепости» Обера «являются превосходным каталогом системы крепостей и башен, построенных на границе Аттики в IV веке вследствие реализации более гибкой политики, что пришла на смену политике опоры на гоплитов. Манн оспаривает некоторые гипотезы Обера в отношении этих крепостей, но его исследование в целом нельзя назвать ревизионистским; также он подчеркивает внимание греков к обороне границ в IV веке до нашей эры, часто в ущерб полевым сражениям гоплитов».


[Закрыть] Афин IV века, и все же укрепление стен города и пограничных крепостей совпало с периодом, в течение которого афиняне проводили агрессивную внешнюю политику, особенно с учетом ограничений, налагаемых новой системой взаимоотношений. Вспоминая опыт, обретенный ими в ходе Пелопоннесской войны, кажется естественным, что защита Аттики имела для афинян первостепенное значение[122]122
  И. Гарлан указывает на увеличение числа наемников, а также на рост военного профессионализма:
  «Хотя окончательный результат по-прежнему нередко определялся сражением на открытой местности, в дальнейшем такие схватки выступали лишь как один из элементов стратегии, более комплексной, нежели в прошлом, одновременно отличной и более прогрессивной, нацеленной на установление контроля не только над вражескими территориями, но и над обнесенными стенами городами и над укрепленными границами. Таким образом, развивалась и усложнялась тактика, требующая совместного использования специальных сил (по „модели“ человеческого тела) и на основе профессиональной концепции военного руководства и доблести».


[Закрыть]. Они были полны решимости противостоять посягательствам на их территории, наподобие спартанского набега на сельскую Аттику в начале Пелопоннесской войны, последующей оккупации Декелеи в финальной фазе войны и недавнего рейда Сфодрия. Опять же, приняв «оборонительный образ мыслей», афиняне стремились установить полный контроль над своей территорией и тем самым обозначить себя как надежных союзников для единомышленников в других полисах, озабоченных борьбой против спартанской гегемонии, а затем и против Фив.

Чтобы обеспечить собственную безопасность и реализовать свои планы, афиняне сосредоточились на новой стратегии, которая требовала укрепления полиса и прилегающих к нему территорий. В этом контексте позднейшее рассуждение Аристотеля в «Политике» насчет крепостных стен и укреплений, пусть не относящееся впрямую к Афинам, важно для понимания образа мыслей стратегов IV века:

«Что касается городских стен, то отрицающие их надобность для тех городов, которые хвалятся доблестью жителей, судят слишком уж по-старинному, несмотря на то что видят, как такого рода хвастливые притязания городов опровергаются действительностью.

Конечно, когда имеешь дело с неприятелем одинаковой с тобою храбрости или немного превосходящим тебя в численном отношении, неблагородно пытаться защищаться за укрепленными стенами. Но так как приходится и допустимо иметь дело с нападающими, которые своим количеством подавляют и обычную человеческую, и свойственную немногим доблесть, то, раз дело в спасении жизни, избавлении от бедствий и надругательства, следует считать безопасные крепкие стены наиболее нужными во время войны, особенно ввиду того что теперь достигнуты такие успехи в изобретении метательных снарядов и осадных машин.

Требование не окружать города стенами равносильно тому, как если бы кто-нибудь стал искать местность, удобную для неприятельских вторжений, и приказал бы снести все гористые места или запретил бы и частные жилища окружать стенами, так как при наличии их обитатели этих жилищ тоже окажутся трусами. Сверх того, следует считаться и с тем, что если город окружен стенами, то можно пользоваться им и так и иначе, т. е. как имеющим стены и как их не имеющим, что исключается в том случае, если стен у города нет. А если так, то следует не только окружать город стенами, но и заботиться об их исправности: это и поведет к достойному украшению города и послужит для его защиты во время войны как против иных способов осады городов, так и против изобретенных в настоящее время. Подобно тому как нападающие заботятся о способах достижения успеха, так и у тех, кто защищается, одни средства уже найдены, а другие следует изыскивать и изобретать. Ведь на тех, кто хорошо подготовлен, вообще не решаются нападать»[123]123
  Аристотель, Политика, 1330b, 1331.


[Закрыть].

Укрепление города и его границ имеет решающее значение для защиты полиса не только от внешних врагов, но и от внутренних, способных угрожать безопасности граждан мятежами. Именно поэтому автор руководства IV века по полиоркетике (искусству осады городов) Эней Тактик призывал городские власти проявлять бдительность в отношении предательства: опора на стены нисколько не исключает необходимости внимательно следить за настроениями населения.

Афинские стены, стержень обороны города, сыграли попеременно несколько ролей на протяжении истории полиса. С эпохи Фемистокла возведение городских стен сулило безопасность граждан от вторжения. Эти же стены позволили афинянам вступить на дорогу к империи и процветать демократии, основанной на морском могуществе и власти тысяч бедных, которые благоденствовали на имперских доходах. При Перикле афиняне продолжали строить оборонительные сооружения и укреплять имперскую власть, и стены являлись неотъемлемой частью данной стратегии. В ходе Пелопоннесской войны стратегия Перикла обернулась недооценкой последствий перемещения тысяч граждан за стены и опустошения сельской местности; разразившаяся эпидемия в немалой степени способствовала ослаблению города. Вдобавок Перикл, похоже, не просчитал последствия отказа от прежней тактики сдерживания врага и фактически дал тому понять, что можно невозбранно вторгаться на территорию Аттики; в этих условиях война сделалась неизбежной.

После поражения Афин и разрушения городских стен Конон заново отстроил эти стены из практических и символических соображений. Впрочем, его планы потерпели неудачу в результате перемен, произошедших в системе греческих межполисных отношений. Вследствие этих перемен и участия в Коринфской войне афиняне осознали, что следовать прежней стратегии недостаточно, и попытались утвердить свою власть над собственной территорией за счет строительства пограничных крепостей; это значительно расширило оборонительные возможности города, прежде сводившиеся к пассивной обороне. Вторая половина IV века засвидетельствовала коренные изменения в тактике осады и применении осадной техники, изменения, которые выходят за рамки настоящей статьи. Афинские стены и пограничные укрепления оказались бессильными против Филиппа Македонского и его армии, и афиняне сдались, так и не испытав на практике свою дорогостоящую и обширную сеть обороны.

Более ста лет афинская демократия экспериментировала с различными укреплениями – городские стены, Длинные стены до моря, сеть пограничных крепостей – ради поддержания военного могущества и реализации разнообразных политических и экономических программ. Постоянным, как представляется, было разве что стремление строить каменные преграды для отражения любой потенциальной угрозы. А в последние полвека существования свободных греческих городов-государств за пределами Афин были возведены даже еще более амбициозные укрепления, что демонстрирует цепочка огромных крепостей на Пелопоннесе – в Мантинее, Мегалополе и Мессене: грандиозные стены окружили цитадели, спроектированные так, чтобы в городе нашлось место сельскохозяйственным участкам, и сулившие защиту населению всех окрестных городов в составе нового, единого демократического государства.

Даже в наши дни, в эпоху высоких технологий, стены и укрепления продолжают играть важную, пусть и менее значимую роль в оборонительной стратегии. Военные технологии развиваются по экспоненте, появление воздушного и космического оружия значительно сократили эффективность линий обороны, однако при определенных обстоятельствах крепости по-прежнему доказывают свою полезность (из чего следует, что цикл вызовов и ответов в ратном искусстве непрерывен и бесконечен).

Если приводить свежие примеры, ситуация в Ираке заставила ускорить создание «зон безопасности» и стен, разделяющих воюющие стороны[124]124
  Э. Вонг, Дэвид С. Клауд «США возводят Багдадскую стену, чтобы разделить секты», «Нью-Йорк таймс», 21 апреля 2007 г.


[Закрыть]. Армия США в Багдаде возводит баррикады, чтобы обеспечить иракцам хотя бы подобие нормальной жизни, и постепенный отказ от этих огромных бетонных стен, возможно, указывает на ослабление напряженности между соперничающими группами в истерзанном войной городе[125]125
  А. Дж. Рубин, С. Фаррел и Э. Гуд «Страх уходит, Багдадская стена рушится», «Нью-Йорк таймс», 9 октября 2008 г.


[Закрыть]. Израиль установил целый ряд переходящих друг в друга барьеров и стен для предотвращения атак террористов-смертников; выяснилось, что это эффективное средство противодействия терроризму, пусть большинство экспертов предсказывало, что столь «ретроградное» решение вряд ли может быть успешным. Стена между Саудовской Аравией и Ираком – еще один пример современной фортификации. Для предотвращения угрозы проникновения иракских солдат Саудовская Аравия возвела дорогостоящую стену по всему периметру границы. Соединенные Штаты в настоящее время строят массивный, стоимостью несколько миллиардов долларов, «забор» из бетона и металла для укрепления американо-мексиканской границы. Первая часть, от Сан-Диего в Калифорнии до Эль-Пасо в Техасе, почти завершена и, судя по отчетам, резко сократила поток незаконной эмиграции – оказалась, таким образом, столь же эффективной, как меры наподобие увеличения числа патрулей, внедрения электронных датчиков, «виртуальных заборов» и применения санкций к работодателям. Явно устаревшие по сравнению со спутниковой связью, беспилотными летательными аппаратами и сложными компьютерными системами, металлические заборы и бетонные заграждения во всем мире продолжают тем не менее обеспечивать защиту там, где отсутствуют высокотехнологичные альтернативы. И чем сложнее технологии проникновения сквозь, под и над стенами, тем хитроумнее становятся преграды, опирающиеся на вековые преимущества укреплений, что продолжают мешать прямому входу (а иногда и выходу) или делают усилия нападающих слишком затратными, а потому контрпродуктивными.

Как верно для любого элемента военного искусства, функции и цели использования стен менялись со временем, но представление о материальном препятствии не устарело. В отличие от рвов и подъемных мостов эти препятствия в виде разнообразных стен продолжают широко и даже творчески использоваться[126]126
  В ходе первой войны в Персидском заливе Саддам Хусейн для защиты своих войск строил огромные песчаные бункеры, а во второй иракской войне (2003) поджигал нефтяные каналы, чтобы Багдад затянуло дымом. В войне Судного дня (1973) египетские коммандос применяли водометы, чтобы разрушить песчаные укрепления израильтян, возведенные для блокировки атак со стороны Суэцкого канала. А недавняя русская операция против Грузии ознаменовалась возведением стен в Южной Осетии.


[Закрыть]. Для афинян классической эпохи стены воплощали в себе не только линию обороны: они были символами власти и славы, помогали сформировать стратегический ландшафт межполисной системы и, в случае Длинных стен до Пирея, обеспечивали автономию низших слоев общества, столь важную для жизнеспособности афинской демократии и ее морской империи.