Текст книги "Политические партии Англии. Исторические очерки"

Индепенденты в середине XVII в.: доктрина и состав движения
С. Е. Федоров

Анализ принципов и понятий, определявших сознание и поведение индепендентов, связан с выявлением наиболее устойчивых, но при этом менее идеологизированных структур, при всей своей гетерогенности составлявших целостную систему индепендентских представлений об универсуме[80]80
  Мы познакомились с Татьяной Леонидовной именно тогда, когда я, будучи аспирантом профессора Г. Р. Левина, работал над кандидатской диссертацией, посвященной индепендентству. К этому времени Татьяна Леонидовна (ученица М. А. Барга) уже выпустила книгу (Лабутина Т. Л. Политическая борьба в Англии в период реставрации Стюартов. 1600–1681. М., 1982), которая оказала на меня решающее влияние при постановке исследовательских задач в диссертации.


[Закрыть]. При таком подходе индепендентская доктрина перестает казаться застывшим образованием, а многие из известных ее положений получают структурно-генетическое, а следовательно, адекватное обоснование. Высвечиваются методологически важные компоненты самой доктрины, совокупность которых в конечном счете обусловливает возможность анализа индепендентских представлений как стилистически и композиционно своеобразной системы видения мира. В свою очередь определение специфики организации этой системы открывает благоприятные перспективы для оценки самого индепендентства с точки зрения его вполне определенной социокультурной целостности[81]81
  Более подробно об этом: Федоров С. Е. Индепендентство в период республики и протектората. СПб., 1993.


[Закрыть].

Индепендентская доктрина долгое время продолжала оставаться относительно слабо изученным явлением. Ситуация стала меняться во второй половине прошлого столетия, когда в историографии наметился интерес к социокультурной интерпретации самого движения. Обозначившееся преодоление традиционного взгляда на эволюцию его доктрины, сводящейся к постепенной (главным образом к 40-м гг. XVII в.) замене религиозных конструкций политическими, сопровождалось повышенным вниманием к работам У. Халлера, А. Вудхауса, содержащим ряд ценных наблюдений о соподчиненности конфессионально-правовых и собственно юридических компонентов индепендентского сознания[82]82
  Haller W. Liberty and Reformation in the Puritan Revolution. New York, 1955; Haller W. The Rise of Puritanism. New York, 1938; Woodhouse A. Puritanism and Liberty. London, New York, 1938; Woodhouse A. Puritanism, Milton and Liberty// University of Toronto Quarterly. 1935. Vol.4.P. 1-18.


[Закрыть]. В частности, особенно популярными были рассуждения этих авторов о религиозной терпимости и о влиянии ее концептуального осмысления на систему политических требований индепендентства[83]83
  Haller W. The Rise of Puritanism… P. 173–180, 364.


[Закрыть].

По мере развертывания соответствующих исследований неоспоримость существовавшей связи между религиозными и светскими взглядами индепендентов становилась все более явной, что, видимо, и побудило сначала Д. Юла, а затем Д. Андердауна сформулировать мысль, судьба которой на долгие годы определила направление поиска других специалистов. Речь идет о констатации, хотя и достаточно осторожной, прямой зависимости эволюции политических представлений индепендентства от роста их религиозного радикализма[84]84
  Yule G. Independents in the English Civil War. Cambridge, 1958. P. 77–78; Underdown D. Prides Purge. Politics in the Puritan Revolution. Oxford, 1971. P. 10, 23.


[Закрыть].

Просопографические исследования по отдельным членам Долгого парламента выявили определенные недостатки наблюдений Юла и Андердауна, самым серьезным из которых было пренебрежение принципом подвижности религиозных мотивировок в деятельности парламентариев[85]85
  Brunton D., Pennington D. Members of the Long Parliament. London, 1954; Keeler M. The Long Parliament. 1640–1641. Biographical Study of its Members. Philadelphia, 1954; Warden B. The Rump Parliament. 1648–1653. Cambridge, 1974.


[Закрыть]. Юл и Андердаун, а также их последователи были вынуждены искать новые и достаточно веские подкрепления для своих утверждений. Думается, что этот поиск и стал причиной продолжающегося и по сей день союза между этими историками и специалистами, занятыми изучением различных пластов народной культуры[86]86
  Hill Ch. Intellectual Origins of the English Revolution. Oxford, 1980; Hill Ch. The World Turned Upside Down. Harmondsworth, 2000; Morrill J. The Revolt of the Provinces. Conservatives and Radicals in English Civil War. 1630–1650. London, 1976.


[Закрыть].

Дело в том, что Юл сам показал наличие достаточно мощных, основанных на механизме средневекового патронажа периферийных образований индепендентства, включавших вполне убедительные по масштабу народные элементы[87]87
  Yule G. Independents.. P. 85–129; Yule G. Independency and Revolutionaries// Journal of the British Studies. 1968. Vol. VIII. P. 11–32.


[Закрыть]. Их воздействие не замыкалось только структурой движения, а распространялось и на идеологические конструкции индепендентства[88]88
  HillCh. The World Turned…P. 122–123.


[Закрыть]. Сравнительно неплохо изученный к тому времени «никодемизм» английской народной культуры давал вполне оправданные основания для исследования его соответствующих воздействий на индепендентское учение. Результаты поражали своей парадоксальностью: воздействие народной культуры на индепендентство подтверждалось материалами и елизаветинской поры, и тем более революционных десятилетий[89]89
  Hill Ch. Change and Continuity in the XVIIth Century England. Cambridge6 1978. P. 18.


[Закрыть]. Проблема заключалась лишь в доказательстве глубины этого влияния.

Исследовательски эта задача осложнялась тем, что систематическое изложение индепендентской доктрины ограничивается творчеством двух-трех авторов, среди которых лавры первенства принадлежат Джону Мильтону,[90]90
  Самарин P. M. Творчество Джона Мильтона. M., 1964; Чамеев А. А. Джон Мильтон и его поэма «Потерянный Рай». Л., 1986.


[Закрыть] публицистическая деятельность которого охватывает практически весь спектр индепендентских исканий и совпадает с основными периодами эволюции самого движения.

Первыми наиболее значительными разработками влияния народной культуры на индепендентское учение был комплекс работ известного английского историка К. Хилла о Мильтоне, естественным образом отразивших в себе особенности интерпретируемого материала, а, следовательно, в виде соответствующей компенсации наделенных теоретическими рассуждениями. Логика исследований Хилла подсказывает, что автор склоняется к признанию вторичности указанных влияний на творчество Мильтона и, видимо, не признает их органичного для самого движения существования.

Наиболее общей посылкой в построениях Хилла является основанное на результатах исследований начала 1970-х гг. положение о существовании в Англии середины XVII в. «двух революций»: победоносной, приведшей к установлению священных прав собственности, освободившей пуританскую этику от традиционных наслоений, и не произошедшей, пытавшейся установить собственность народа, демократию, уничтожить государственную церковь, видоизменить пуританскую этику. Неудавшаяся революция, однако, содействовала дальнейшему развитию идей радикализма в английской культуре, она же обусловила двойственную природу национального конфликта середины XVII в., отразившуюся в противоречиях «аристократизма» и «пуританизма средних слоев», с одной стороны, радикализмом и тем же пуританизмом – с другой.

В небольших публикациях на страницах «Литературного приложения» к «Таймс» Хилл впервые попытался связать особенности мировоззрения Мильтона с природой двух конфликтов в английской революции, предпринял ряд закономерных обобщений, касающихся особенностей индепендентского сознания[91]91
  The Times Literary Supplement. 29. 11. 1974.


[Закрыть]. Его идея оказывалась достаточно простой: популярность многих идей народной культуры, усиливавшаяся под непосредственным воздействием радикальных религиозных сект, оказывала влияние на формирование отдельных положений мильтоновских трактатов, а через них – должно быть, на структуру индепендентского сознания. Позиция Хилла встретила возражения со стороны П. Хелма, М. Фикслера и М. Левиса, указавших на несколько упрощенное толкование взглядов Мильтона в свете учений радикальных сект середины XVII столетия[92]92
  The Times Literary Supplement. 13. 11. 1974; 10. 01. 1975; 31. 01. 1975.


[Закрыть]. Хилл остался непоколебим, выразив в специальной монографии о Мильтоне верность ранее сформулированным положениям, он позволил себе ряд небезынтересных дополнений и уточнений.

Как считает Хилл, одним из противоречий середины XVII столетия был конфликт двух культур, представлявших двор и страну. За ними (обычно невидимая исследователям) существовала третья, народная, еретическая культура. По мере развития революции она стала определять взгляды радикального (в том числе индепендентского) крыла парламентской оппозиции. Получив вследствие этого большую популярность, эта культура стала оказывать значительное влияние на индепендентских авторов, в том числе на творчество Мильтона, развивая в нем ранее существовавшие радикальные элементы. Под воздействием ее традиций окончательно сформировалась позиция поэта, вобравшая в себя составные части второй и третьей культур[93]93
  Hill Ch. Milton and English Revolution. London, 1977. R 19, 68–79.


[Закрыть].

В то же время Хилл оговаривает, что воздействие радикальных народных учений ограничивалось формированием представлений о равенстве клириков и мирян, герменевтизме, мортализме, милленаризме, антитринитаризме и материализме (Хилл называет их основными конституирующими элементами третьей культуры): там, где дело касалось незыблемого права собственности, пускались в ход традиционные для пуританских мыслителей решения. В этом неразрывная связь Мильтона с традициями второй культуры, с основным спором ее представителей – «средних слоев» – с феодально-абсолютистским государством[94]94
  Hill Ch. Milton and English Revolution.. P. 250.


[Закрыть].

Интерпретация источника радикальных воззрений Мильтона и – более широко – индепендентов встретила возражения Э. Милнера[95]95
  Milner A. Milton and English Revolution. London, 1981.


[Закрыть]. В его исследовании были по существу впервые разработаны принципы анализа индепендентской доктрины, исходившие из признания внутренней, не зависящей от внешних воздействии логики развития идеи радикализма в индепендентской среде; в качестве исходного критерия использованы особенности самого сознания индепендентов.

Милнер достаточно верно подметил один из существенных недостатков осуществленных Хиллом построений. Обращение в исследовании по Мильтону к тезису У. Тревор-Ропера «двор-страна» связывалось Милнером с попыткой Хилла использовать культурологический анализ для изучения английской революции. Возможность такого подхода к событиям середины XVII в. складывалась в результате проводимого Хиллом выхолащивания первоначального смысла этого тезиса. Хилл со всей очевидностью отрицает его политическое содержание, а имеет в виду лишь его культурологическую значимость для выделения традиционно консервативных и либерально-прогрессивных тенденций общественного развития. Милнер справедливо указывает на это, подчеркивая, что такой подход обнаруживается тогда, когда Хилл пытается увязать конфликт двух культур со спецификой парламентской борьбы, не находя при этом возможности использовать традиционную схему деления на пресвитериан, индепендентов и левеллеров. Проводя непосредственную аналогию между вычлененными культурами и осуществляемой парламентом политикой, Хилл считает возможным говорить только о пресвитерианской и радикальной, т. е. о соглашательской и бескомпромиссной[96]96
  Milner A. Milton and English Revolution.. P. 198–200.


[Закрыть].

Последнее обстоятельство чрезвычайно заинтересовало Милнера – авторитетность и основательность конкретных разработок Хилла не вызывает у него сомнения и, видимо, составило отправную точку для его собственных утверждений о существовании в Англии середины XVII столетия конфликта двух форм общественного сознания: эмпирического и рационалистического[97]97
  Milner A. Milton and English Revolution.. P. 200–204.


[Закрыть].

Первенство в разработке такого подхода к анализу общественного сознания в английском обществе XVI–XVII вв. принадлежит французскому социологу Л. Голдману, разработавшему популярную в Европе конца прошлого столетия теорию генетического структурализма, впервые поставившую проблему коллективного сознания социальных групп и пытавшуюся решить ее своими средствами[98]98
  Гольдман Л. Структурно-генетический метод в истории литературы // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX–XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987. С. 335–349.


[Закрыть].

Из пяти выделенных им форм коллективного сознания, своеобразных систем видения мира, две – эмпиризм и рационализм имеют отношение к ситуации, сложившейся в Англии к концу 40-х гг. XVII в. По мнению Голдмана, эмпиризм – одна из типичных форм коллективного сознания англичан. Ее генезис определяется тремя факторами. Во-первых, английское общество буржуазного типа рождается на основе союза, заключенного буржуазией и дворянством, который в свою очередь предопределяет более прагматический, реформистский способ видения мира, нежели тот, который сформировался, скажем, во Франции, где длительная борьба буржуазии за власть способствовала ее отрицательному отношению к дворянству; во-вторых, сказывалось отсутствие традиций рационализма в английской философии; в-третьих, выдающиеся английские философы Локк, Беркли и Юм творили тогда, когда буржуазия имела уже реальную власть: их видение мира отражало ситуацию, основывающуюся на реальных фактах существования буржуазного государства, нежели необходимости его установления. Именно господством эмпиризма в сознании англичан объясняются утилитарные подходы и реформистская тактика многих политических течений в Английской революции, – многих, – но не индепендентства, значительно отличавшегося от них и уникального в плане отражения переживаемых Англией интеллектуальных коллизий[99]99
  Goldmann L. The Hidden God. London, 1964. P. 13, 24.


[Закрыть].

Положение Голдмана об уникальности индепендентства было подхвачено и подробно развито американским социологом и историком Э. Милнером, который, признавая эмпиризм традиционной формой коллективного сознания англичан, указал на возникшие в 40-е гг. XVII в. альтернативные тенденции развития социокультурных процессов[100]100
  Milner A. Milton and English Revolution…?. 12.


[Закрыть]. Речь идет о том, что кризис 40-х гг. XVII в. разрушил во многом повсеместное господство эмпирических подходов в сознании англичан. Если прежде английскую буржуазию устраивало совпадение роста ее экономического благополучия и постепенное «обуржуазивание» государственного аппарата, то «кризис» середины XVII столетия сделал главной ее целью радикальную трансформацию английского феодального государства в буржуазную республику. Тем самым расчищался путь для развития рационалистической системы видения мира, ибо сам факт установления республики был своеобразным противопоставлением иррационально существовавшей формы организации власти рационально организованной системе управления. Это видение мира нашло свое политическое выражение в революционном индепендентстве, противопоставившем себя интеллектуальной традиции тех лет и поэтому обрекшим себя в конечном счете на провал, а английскую буржуазию на возвращение к эмпирической форме коллективного сознания[101]101
  Milner A. Milton and English Revolution.. P. 8, 72.


[Закрыть].

Признание за коллективным сознанием индепендентов рационалистической системы видения мира позволяет, опираясь на многочисленные философские сочинения, структурировать присущие ей элементы. Согласно Милнеру – это, во-первых, индивидуализм, во-вторых, свободомыслие, в-третьих, атеизм[102]102
  Milner A. Milton and English Re volution… P. 76.


[Закрыть].

Следует сказать, что для правильного понимания контекста используемых категорий требуются небольшие пояснения. Было бы правильным в первом и втором случае добавить понятие «конфессиональный», ибо и индивидуализм, и свободомыслие трактуются Милнером с известной долей религиозного оттенка. Индивидуализм – это в первую очередь право личного общения с Богом, а потом все остальное, свободомыслие – это прежде всего вольная интерпретация Священного писания, наконец, атеизм, – это вовсе не материалистический взгляд на природу, а скорее натурфилософское обоснование отсутствия абсолюта вне индивидуальной совести верующего. Последнее обстоятельство весьма существенно, ибо в нем, более чем в двух других, видится неортодоксальность представлений индепендентов.

С легкой руки Макса Вебера соотношение протестантизм-рационализм-капитализм стало аксиоматичным. Для Вебера понятия протестантизм и рационализм – вообще понятия синонимичные или даже тождественные, их парная эволюция однозначна развитию кальвинизма. Между тем рассуждения Голдмана-Милнера демонстрируют то, что современная наука постепенно начинает освобождаться от влияния некоторых недостатков веберовских конструкций.

Дело в том, что англичане никогда не разделяли тех рафинированных протестантских доктрин, которыми увлекались на континенте. Англиканство и его конфессиональный комплекс во многом обязаны синтезу лютеранства, кальвинизма и буцерианства; единственная попытка видоизменить или очистить английскую церковь кроется в пресвитерианстве с его огромным желанием кальвинизировать церковный строй и богослужение в национальном масштабе.

Как показала история, пресвитерианам не суждено было добиться успеха в своем начинании, и в этом, как нам кажется, следует видеть определенный результат их утилитарной, реформистской политики. Крушение их надежд стало заметным особенно в «революционные» годы, когда изменились не только общественные интересы, но и, как отмечают Голдман и Милнер, перестроилась вся система коллективного сознания, тяготевшая теперь к рационалистическому объяснению и изменению действительности. В данном случае реформизм просвитериан естественным образом наталкивался на непонимание или считался недостаточным, а, следовательно, отвергался. Напомним, что индивидуализм, свободомыслие и атеизм – суть элементы рационалистической системы видения мира, в том варианте, где роль религиозных мотивов еще достаточно велика, отражают тенденцию не к централизации и укреплению национальной церкви с ее строго регламентированной процедурой, а наоборот, низводят в этой области понятие национального до понятия индивидуального, причем источником откровения становится совесть самого верующего: рационально и удобно, а главное – нет потребности в традиционном посреднике и судье.

Возвращаясь к Веберу, нужно сказать, что его идеально-типической конструкции недостает четкости в понимании диалектики форм собственно «буржуазного» сознания. Не кальвинизм и его укрепление в системе «буржуазного» видения мира знаменовал радикальный путь в становлении особого типа мировоззрения, а связанная с отказом от него или многих его положений линия развития того феномена, который Вебер определял как «буржуазное сознание».

Надо отметить, что Милнеру принадлежит постановка достаточно сложной проблемы. Он и отчасти Голдман не побоялись увидеть в индепендентской доктрине, в системе используемых индепендентами аргументаций нечто близкое тем философским системам, которые претендовали на интеллектуальное господство в XVII в. Оказалось, что индепенденты занимались логикой нисколько не меньше, чем мистикой, и их логические конструкции, различного рода определения и классификации образуют вполне законченную систему.

Отождествление последней с рационализмом более чем оправдано[103]103
  Шашкевич П. Д. Эмпиризм и рационализм в философии нового времени. М., 1976.


[Закрыть]. Другое дело, что представленная Милнером классификация основных параметров видения индепендентов не дает четкого представления о том, что имеет в виду исследователь, когда использует сам термин «рациональное»: разумеется ли под этим все, что противостоит иррациональному, следовательно, в контексте эпохи – пассивно-созерцательному взгляду на мир, либо речь идет о духе спекулятивного системотворчества, отождествлявшего себя (все в том же контексте эпохи) с подлинно научным, активным взглядом на действительность.

Если признать второе верным, что, думается, будет правильным во всех отношениях, то выделенные Милнером характерные черты рационального видения окажутся не столь убедительными, как того хотелось бы: они скорее растворят индепендентскую доктрину в потоке схожих по набору качеств конструкций и систем. И разумный индивид, и наделенный соответствующими свободами гражданин, и свободно общающийся со своим Богом христианин – категории, появление и объяснение которых встречается и в другие эпохи, в тех системах, которые никогда не претендовали на то, чтобы быть рациональными. Их обнаружение в индепендентском мировоззрении не случайно, но взятые сами по себе, они ничего не значат и тем более ничего не проясняют. Существует нечто более фундаментальное, пронизывающее всю суть этого способа мышления.

Один из самых последовательных критиков рационализма Ф. Ницше с поразительной точностью схватывает то, что Милнер оставил за пределами собственного внимания. Речь идет все о том же категориальном, с точки зрения Милнера, представлении о разумном индивиде. Оно, как известно, основывается на полной аналогии между макро– и микрокосмом. Уподобляя человека и его душу государству, один из первых представителей рационализма писал: «В государстве и в душе человека имеются одни и те же начала, и число их одинаково». Далее, пояснял смысл сказанного: «Одно из них, с помощью которого человек способен рассуждать, мы назовем разумным началом, а второе, из-за которого человек влюбляется… и бывает охвачен другими вожделениями, мы назовем началом неразумным и вожделеющим». Третья сила связывалась еще Платоном с так называемым «яростным духом», в гармонично устроенной душе, служащим «защитником разумного начала: страсть и природная необузданность замолкают там, где разум подчиняет все высшему смыслу философского созерцания». Разум, таким образом, составляет сущность архитектоники человеческой души. Считая необходимым разрушить это представление рационалистов, Ницше выдвигает свою виталистическую онтологию, характерной чертой которой является монизм житейской детерминирующей функции; и здесь индивид перестает играть роль своеобразного ориентира; объект критики углубляется и начинает затрагивать область методологии[104]104
  Nietzshe F. Werke. 19 Bd. Berlin, 1934–1942. Bd. XIV. S. 327


[Закрыть]. Это уже не просто взгляд на человека. Речь идет о характерной гносеологической установке, пытающейся четко разграничить сферу чувственности, определяющей обыденное сознание толпы и сферу рациональности, открывающуюся для рафинированного мыслителя.

Индепендентское представление об абсолюте в своем общем виде основывается на схоластической дефиниции Бога. Сущность и существование последнего, как известно, нераздельны. На этой основе формулировалось традиционное онтологическое доказательство бытия божия, когда из понятия о Боге выводилось его существование. Такой вывод оказывался правомерным относительно только этого понятия лишь тогда, когда предметом мышления становился Бог как реальнейшее существо, обладающее абсолютной формой бытия и вне которого ничто не существует. В рамках этой же схоластической дефиниции Бога допускается определение абсолюта как совокупности всех возможных определений. Д. Гудвин, следуя этой традиции, дополняя ее, говорит о Боге как «совокупности всех реальностей»[105]105
  Goodwin J. Feomaxia. London, 1649. Р. 17.


[Закрыть].

Самым интересным в предпринятых индепендентами построениях является собственно методологическая сторона решаемой проблемы: структура абсолюта оказывается ничем иным, как совокупностью всех возможных структур повседневности, которые под этим специфическим углом зрения приобретают черты все той же всеобъемлющей реальности с ее главной и единственной акциденцией – конкретностью[106]106
  The Moderate Publisher. 28. 05. – 3. 06. 1653; Faithfull Scout. 15. 08–19. 08. 1653.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что такая постановка проблемы содержит в себе недопустимые с точки зрения традиции упрощения; телеологический характер индепендентской гипотезы абсолюта имманирует трансцендентный смысл христианского учения о Боге. Удивительная, с позиций возможных последствий, эта проблема снимается тем, что вводится дополнительный аргумент, позволяющий оценивать и оставить незыблемой, хотя бы в общих чертах, запредельность божественной природы. Речь идет об адаптации неоплатонической концепции первоединого, объединяющего ортодоксальный смысл ставших после соответствующих новаций имманентными все три ипостасных лика Святой Троицы[107]107
  Fenner W. Christs Alarm to Drowsie Saints. London, 1646. P. 33; Goodwin J. The Divine Authority of Scripture Asserted. London, 1698. P. 13–15. Sibbes R. A Description… Preface.


[Закрыть].

Но, несмотря на все попытки любым путем удержаться в рамках общепринятых установок, индепенденты оставляют за собою всю предшествующую протестантскую традицию. Дело в том, что отождествление основных акциденций абсолюта со структурой реальности меняет все свойственные христианству акценты. Понятия, объясняющие реальность, становясь частью все той же, с точки зрения схоластов, «совокупности всех возможных понятий», перемещали сам принцип похождения, применяемый исключительно для характеристики трех ипостасных лиц Троицы, на сам акт творения и соответственно на всю структуру обыденности так, что принцип самостановления абсолюта становился принципом становления реальности. Возможность конкретного знания об абсолюте делалась возможностью соответствующего объяснения реальности.

Таким образом, знание об окружающем мире опосредованно приобретало логическую структуру абсолюта как соответствующую связь моментов, из органического соединения которых и складывается абсолют.

В общем, видимо, следует говорить о переосмыслении в индепендентской доктрине теологической аргументации, зародыш которой может быть найден у неоплатоников[108]108
  Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М., 1980; Лосев А. Ф. История античной эстетики. Последние века. 2тт. М., 1988.


[Закрыть], в энциклопедически развитую форму у представителей абсолютного идеализма. Так или иначе, возможность ретроспекций и перспектив очевидна: при этом более интересной оказывается связь индепендентской концепции с предшествующей традицией[109]109
  Walker G. The Complete History of Independency. Pt. I–IV. London, 1660. Pt. I. P. 42.


[Закрыть].

Индепендентские дефиниции абсолюта очень часто основываются на прямых аналогиях с неоплатоническими[110]110
  Patridge G. The Cambridge Platonists. Cambridge, 1980. P. 8–91.


[Закрыть]. Широко распространены определения Бога как «сферы, центр которой везде, очертания необозримы», встречающиеся с небольшими вариациями. В ряде случаев его использование поясняется другими формулами, пытающимися передать моноидальность божественной сущности, излучающей свет и становящейся через это излучение, говорящими о внутренней жизни Бога, связанной с ипостасным существованием единого[111]111
  Allen J. The Son of God Walking in the Fire with the Servant of God. London, 1956. P. 21; Case S. A Case of Conscience Concerning Flying in the Times of Trouble. London, 1646. P. 32, 68; Sibbes R. Davids Conclusions, or the Saints Revolution. London, 1639; Sibbes R. Kings David Epitaph. London, s. a. P. 13.


[Закрыть].

В целом каждое из определений соприкасается с неоплатоническим пониманием круга как определенного геометрического выражения соприсутствия всего в едином. Сфера, видимо, вообще наиболее существенна для понимания индепендентских представлений о бесконечности абсолюта, безграничности всех возможных его манифестаций. Причем этот геометризм становится благоприятной формой, позволяющей при всей широте вкладываемого в понятие абсолюта содержания оставить нечто, что всегда будет напоминать о трансцендентности отдельных его сущностных выражений. Скажем, преследуя цель не быть излишне материалистичными, индепенденты прибегают к следующим конструкциям. В их построениях сфера как бы «выдавливает» некоторое содержимое абсолюта, оставляя часть внутри, а другую вне себя. Тем самым достигается такое состояние, когда абсолют неадекватен миру изнутри себя, вместе с тем нетождественней и извне. Однако все по ту и по эту сторону круга оказывается сопричастным абсолюту, выражая внутреннюю логику его становления[112]112
  Fenner W. Christs Alarm…Preface; Goodwin J. The Divine Authority…P. 53.


[Закрыть].

Что же лежит в основе постоянно актуализирующихся проявлений абсолюта? Задача получала вполне адекватное решение. Без сомнения, – «нисхождение», эманация, – однако с вполне конкретным результатом. Единое и многое очень часто заменяется отношением единого и множества, а, следовательно, любая акциденция абсолюта – числовым множеством. Далее, подобная числовая выраженность – простым математическим действием, выполняемым уже самим человеком.

Вот этот своеобразный логизм может быть признан четвертой характерной чертой рационального видения мира индепендентов.

В современной историографии в рамках двух определившихся концепций движения, основывающихся главным образом на изучении парламентских документов, признается сам факт существования у индепендентов организации с преобладанием либо формальных, либо неформальных признаков объединения. Первая, несомненно, модернизирующая и приближающая индепендентство к образованиям партийного типа, другая – традиционализирующая и уводящая его к системе средневековых клиентел и патронажей. Обе – дающие в сущности основания для односторонних характеристик.

Логически было бы правильно утверждать, что адекватное объяснение индепендентства должно основываться на комплексном рассмотрении этих традиционных связей и новых формализованных отношений. Гипотетический характер этого заявления, возможно, уместен и оправдан. Но неизбежной в таком случае становится сложность в определении самого характера этих взаимовлияний, ибо репрезентативность парламентских источников такова, что представление о традиционных неформальных связях будет полнее косвенных сведений о попытке индепендентов формализовать свои отношения.

Основная задача состоит в том, чтобы не только изменить общий для обоих направлений подход к индепендентству как парламентской фракции, но и расширить круг используемых источников. Это поможет выработать ряд критериев для отбора первоначального массива индепендентов, дальнейшее изучение которого не только поможет выделить присущие индепендентству черты и особенности, но, возможно, объяснит феномен революционного индепендентства вообще.

Стремясь преодолеть узость существующих в современной историографии подходов к анализу индепендентства, сводящих его историю к деятельности одной из парламентских фракций, я использовал методику, адекватную комплексу источников, в основе которой лежат приемы просопографического анализа.

Обращение к подобной методике исследования предполагает выбор вполне определенной системы критериев, способных обеспечить объективный подход к составлению списка индепендентских персоналий. Используемый отечественными историками критерий социальной принадлежности индепендентов в пределах, обозначенных ему исследованиями первых двух послевоенных десятилетий, достаточно пластичен и текуч и нуждается в известной корректировке.

Представляется возможным использовать мировоззренческий критерий для формирования просопографии движения. Границы и содержание этого критерия определяет присущая индепендентам рациональная система видения мира, характерные для нее особенности. Эффективность применения этого критерия для идентификации персоналий с участниками движения определяется недопустимостью переноса современных представлений на иную шкалу обыденных ценностей, тем, что в центре анализа оказывается конкретный человек, со свойственными ему подходами к действительности. Естественно, я далек от мысли, что каждый, тем более рядовой индепендент мыслил, прибегая к достаточно витиеватым категориям, предполагаемым рациональным стилем мышления. Речь идет лишь о принципиальном сходстве позиций, мотивационно напоминающих рациональные; о своеобразных «конечных» результатах этой системы видения мира, за которыми стоял либо сложный путь внутреннего озарения, либо последствия хорошо налаженного «механизма» пропаганды. В любом случая меня интересовали конкретные поступки людей, их выступления в парламенте и периодической печати, поданные петиции, написанные памфлеты и трактаты, наконец, свидетельства самих современников, словом, все то, что могло быть логическим следствием индепендентской системы видения мира.

Специфика использованного комплекса источников, его «репрезентативность» позволяли фиксировать конкретно-исторические результаты воздействия рационального по своей природе мышления индепендентов на двух основных уровнях: политико– и конфессионально-правовом. На первом уровне закономерным результатом индепендентского видения мира оказывается требование конституционного ограничения монархии, на втором – обоснование целесообразности веротерпимости.

Каждый из этих двух постулатов, взятый в отдельности, не дает еще оснований в полной мере констатировать оригинальность его происхождения. Взятые в совокупности – они становятся порождением уже вполне определенной индепендентской системы видения мира и только в рамках этой системы наполняются конкретным социокультурным содержанием.

Использование мировоззренческого критерия для составления просопографии индепендентства подразумевало работу только с «подписанным» материалом, анонимные выступления не учитывались. По возможности первоначальные сведения перепроверялись на дополнительном материале источников, содержащих более развернутые характеристики, чем, скажем, анализируемые в работе петиции и различного рода прошения. В последующей работе проводилась идентификация полученной выборки с материалами визитационных списков, опубликованных просопографий и выполнялось «расписывание» материала в соответствии с выработанной в главе анкетой по следующим позициям: годы жизни, происхождение, образование, карьера (военная, административная и судебная служба), парламентская деятельность и конфессиональная принадлежность. Результаты исследования были опубликованы в статье «Просопография индепендентства»[113]113
  Более подробно: Федоров С. Е. Просопография индепендентства // Англия XVII века: Идеология, политика, культура / Под ред. Г. Р. Левина и С. Е. Федорова. СПб., 1992.


[Закрыть].