Текст книги "«Поэзия русского слова». Специальное издание всех участников конкурса"

«Первоапрельские шутки».

История эта случилась в конце 60-х годов ушедшего в прошлое 20-го века, когда у парней входило в моду отращивать длинные волосы «а ля Битлз». Не обошла эта мода и меня, как любителя композиций этого ансамбля.

Тогда такой вот «красивый, молодой, неженатый» работал я в электроцехе нефтепромысла, что расположен в районе нашего города Горячий Ключ. На работе познакомился и подружился с парнем, на пару лет старше меня, который был женат, и жил с женой Верой и двумя дочурками в маленьком домике своей матери Лидии Фёдоровны. Желание «хохмить» всегда отличало коллектив нашего электроцеха, и как-то накануне первого апреля я предложил другу:

– Толя, давай к завтрашнему дню пострижёмся и побреем головы наголо. По-моему, будет здорово!

Словечко «круто» тогда ещё имело привычное для нормальной русской речи значение. Здесь, кстати, можно вспомнить и тогдашнюю практику воздействия на граждан «алкоголиков, тунеядцев, хулиганов», попавших в медвытрезвитель или КПЗ (камера предварительного заключения). Таковых часто стригли наголо так же, как и осуждённых на тюремное заключение. Стриженая наголо, а тем более, бритая голова мужчины притягивала взгляды, была поводом для шуток и ехидных вопросиков. Однако, Анатолий мужественно согласился с моим предложением. Мужик сказал – мужик сделал! И вот 31-го марта, после работы, по моей настойчивой просьбе жена старшего брата остригала и брила мою буйную головушку, сокрушённо причитая: «Эх, такие бы волосы, да женщине!..»

На работу до нефтепромысла нас возил вахтовый автобус. Утром, первого апреля я вошёл в него и сквозь дружный хохот с передних сидений проследовал на задний ряд, где обычно усаживалась молодёжь. Через пару, остановок в автобус вошёл мой друг; и какова же была моя досада, когда он появился привычно патлатый! Увидев меня, Толя воскликнул:

– Володя, прости меня подлеца! Забыл! Честное слово, забыл! Клянусь, вечером обреюсь наголо!

На следующий день он входил в автобус с головой, голой как бильярдный шар. В сочетании с круглым, полным лицом зрелище было впечатляющим. Пройдя к заднему ряду сидений, Анатолий буркнул мне, не здороваясь:

– Как ты меня подставил!

– Что случилось? – спросил я.

– Потом расскажу, – прозвучал ответ.

А случилось следующее. Толя, как и обещал, обрил в парикмахерской голову наголо. Жена его работала на мебельной фабрике, в тот день во вторую смену, и возвратилась домой около полуночи. Супруг уже лежал в постели, когда она вошла в спальню, которую освещал тусклый ночничок, и начала раздеваться. И тут, бросив взгляд на кровать, издала душераздирающий вопль. Услышав его, пробудились и в голос заревели обе дочки, в соседней комнате хотела подняться со своей кровати Толина мама, но не смогла: схватило сердце. Толик закричал:

– Молчи! Это я!

– Ну и шуточки у тебя дурацкие! – в сердцах ответила ему жена, – представь, я вижу, как из-под одеяла высовывает голову какой-то мужик, похожий на Фантомаса, молчит и улыбается!.. Обеим женщинам, чтобы прийти в себя, пришлось пить валериану, кое-как успокоились и уснули девчата. Так закончился тот первоапрельский день в семье моего друга.

Когда весной следующего года я при Вере в шутку предложил Анатолию:

– А что, Толя, давай ещё разок побреем головы к первому апреля! – она на полном серьёзе отрезала:

– Ищи себе в пару дурака помоложе.

Февраль 2015 г.

Как я был редактором.

Есть у меня товарищ по несчастью, имеющий, как и я, склонность к сочинительству стихов, а у него, кроме этого, есть ещё тяга к написанию текстов песен. Он на добрый десяток лет старше меня, а зовут его Валентин Иванович, хотя друзья между собой кличут его Валентиной Ивановной за то, что значительная часть его стихов и текстов песен написана от женского имени. Валентин Иванович об этом своём прозвище знает и нисколько не обижается на друзей. Он, вообще, человек очень весёлый, хотя жизнь его била и кусала неоднократно. Но он не озлобился в ответ и всё равно любит эту самую жизнь. Неистребимый оптимист, он часто шутит над собой, и друзья ценят его за чувство юмора, за простоту общения. Как-то Валентин Иванович обратился ко мне с просьбой:

– Володя, помоги мне, пожалуйста. Я хотел бы отредактировать сборник текстов моих песен. Здесь нужен человек, который сам пишет стихи, чтоб мог подсказать что-то, да и с грамматикой у тебя лучше – наверняка встретятся ошибки. Короче, он меня уговорил. Знать бы тогда, чем это обернётся! Приходил он в мой дом каждый день, как на работу. Кстати, у меня на полставки работает соседский пёс – Тобик. Когда ко мне кто-то приходит, он сопровождает гостя параллельным курсом на своей территории, и по мере приближения к моей двери собачий лай звучит всё громче. Приходится этот биологический звонок ублажать косточками: всякий труд, даже собачья работа, должен оплачиваться. Через пару-тройку деньков Тобик перестал лаять на Валентина Ивановича, включив его в круг «своих», и приветствовал как друга, помахивая хвостом. Работали мы над редактированием упорно, и дело шло к завершению, но однажды, утром одного из дней, в моей голове закрутилась рифмованная фраза. Я тут же сел за стол, и «процесс» пошёл – в течение полутора часов получилась песня. Тут же родилась и незамысловатая мелодия. Пока сочинял, я только блаженно улыбался, но когда перечитал и попробовал пропеть весь текст, то уже, не сдерживаясь, смеялся. Наверное, было что-то необычное в моём смехе, так как из кухни пришла жена и осведомилась:

– С тобой всё в порядке?

– Боюсь, что не совсем, – сквозь смех ответил я и пропел ей, как смог, песню. Когда я закончил, мы с женой хохотали «на брудершафт». Она, покачав головой, сказала: «Ты меня удивляешь!» Я ответствовал в духе того, что это одна из обязанностей мужчины – удивлять женщину. А удивляться было чему: «жалостливая» ретро-песня была написана от имени… молодой девушки! Как только в тот день на пороге моего дома появился Валентин Иванович, я ему сразу заявил:

– Всё! редактором я больше быть не желаю!

– Что случилось? – спросил удивлённый друг.

Тут я и ему пропел свою песню.

– Ну что же, очень даже неплохо для первого раза, – заявил он мне.

– Нет уж! Второго не будет! – возразил я решительно, – это, оказывается, заразная болезнь. Если так пойдёт дальше, то может захотеться сделать операцию по смене пола и омоложению; среди творческих людей это сейчас модно.

– Жаль, а я хотел предложить тебе отредактировать ещё и мой сборник стихов, – разочарованно проговорил Валентин Иванович.

– Ну, нет! С меня довольно! – воскликнул я, – ищи себе другого редактора!

На уговоры я не поддался, и с тех пор ничьи стихи и песни редактировать не берусь, как-то боязно.

«Три минуты „до“»

Нашим отцам

посвящается

– Дедушка! Смотри, вот наша фамилия! – вдруг громко закричал внук, дергая Ивана за рукав.

– Тише, Славик, тише, – отозвался дедушка, – подходя к длинному списку на «Л», – здесь шуметь нельзя.

Он подошел ближе к внуку и прочитал: «Лыков Иван Петрович». Глухая боль разлилась в сердце. Недаром столько лет ему хотелось приехать в Сталинград, увидеть величие установленной на Мамаевом кургане скульптуры Родины-матери, побывать в тех местах, где потерял друзей…

***

Он отвоевал, как говорится, «от звонка до звонка», был тяжело ранен, после войны вернулся в родной городок в Приазовье. Боевое крещение получил в Сталинграде, побывал, как сам говорил, «в самом пекле» и был счастлив, что Бог и судьба вынесли его на своих крыльях и сохранили для мирной жизни. Много лет мечтал Иван побывать в тех местах, где приобрел первый страшный боевой опыт. Шли годы, подрастали дети; деньги, которые он копил на заветную мечту, оказывались нужными для других неотложный дел, а поездка все откладывалась «на следующий год». Все чаще стало скакать давление, все больше ровесников приходилось провожать туда, откуда не возвращаются. В этом году 23 февраля, когда по традиции пришли его поздравить сыновья с невестками и внуками, он впервые с грустью признался, что, очевидно, не судьба ему увидеть Сталинград.

– Волгоград, папа, нравоучительно поправила его старшая невестка.

– Сталинград! – громко повторил подвыпивший Иван. – Я и погибшие рядом со мною мальчишки стояли насмерть за Сталинград! Тебе это не понять!

– Ладно, дед, угомонись, – попыталась урезонить его поседевшая красавица Клава, жена, не раз испытавшая на себе тяжелый нрав мужа.

Переглянувшись, сыновья вышли из-за стола покурить. Вот после этого перекура и было решено, что этим маем дед обязательно поедет на место своего боевого крещения.

***

Увиденное потрясло бывшего солдата, когда он вошел в Зал Воинской Славы со списками павших. На глаза невольно навернулись слезы. А тут еще такое открытие! В списках погибших был не просто однофамилец, это был он сам – рядовой Великой войны. И пришли воспоминания…

***

Шла вторая военная осень, когда их привезли и высадили из вагонов в темной, без единого огонька степи. В их теплушке ехали, в основном, необстрелянные мальчишки, собранные из разных уголков страны. Самым взрослым был старший сержант Мороз, мужчина лет тридцати с густыми черными усами над верхней губой. Он уже воевал, был ранен в левую ногу и еще слегка прихрамывал. За две ночи пути молоденькие новобранцы набирались боевого опыта по его рассказам. Из военных наград на широкой груди бравого сержанта имелась только медаль «За отвагу».

Все с уважением слушали рассказы бывалого фронтовика, только Серега Кимлач, красавец, в новенькой, прекрасно сидящей на нем гимнастерке, старался язвить, явно претендуя на повышенное внимание:

– Год воюет, нас поучает, а медалька одна, – съехидничал как-то Сергей после очередного рассказа Мороза, толкая Ивана в бок. Алесей Федорович – так уважительно называли старшину ребята – сделал вид, что не услышал громкого шепотка.

– Каждый из нас, собираясь на войну, думает стать не меньше, чем Героем Советского Союза. Но война не парад. Здесь все по-другому, и не всегда награждают за бой. А знаете, ребята, я был в трех минутах от ордена.

– Как это «в трех минутах»? – заинтересовались бойцы, снова подсаживаясь ближе.

– Было это первой военной зимой, в декабре. Наша часть стояла на берегу Азовского моря под постоянной бомбежкой. Оборона городка и порта нуждалась в снарядах и боеприпасах. Фашистские самолеты атаковали груженые баржи, доставлявшие боеприпасы.

Однажды наш взвод подняли по тревоге и направили к берегу. Приказ был поднять с затонувшей на мели баржи снаряды. Декабрь в Ейске не лучшее время года: то ли лил, то ли сыпал ледяной дождь, вода еще не замерзла, но, как вы понимаете, была не совсем приятной. Что делать? Приказ есть приказ. Развели мы костер на берегу, сняли обмундирование, бросили жребий кто за кем и полезли по очереди в воду. Вода пронизывала, кажется, до мозга, а надо было не купаться, а нырять и вытаскивать тяжелые снаряды. Ныряли поочередно парами, потом чуть-чуть согревались у костра и снова в воду.

– Ничего себе, лучше бой! – выдохнул кто-то из слушателей.

– А при чём здесь орден? Вас за это всех наградили?

– Вот слушайте, какую роль на войне играет везение. Я уже погружался два раза и грелся у костра, когда к нам подошли несколько командиров. Семен Щербак в этот момент вынырнул из ледяной воды со снарядом в руке. Старший из подошедших спросил его фамилию и приказал адъютанту записать для предоставления к награде за мужество и стойкость. На нас, гревшихся вдалеке, никто не обратил внимания. Три минуты назад я был на месте Семена.

– Обидно, – вздохнул Иван, – несправедливо.

– Эх, ребята, в жизни столько обидного и несправедливого. Будем надеяться на счастливую судьбу и везение, – подвел итоги старшина, и все примолкли.

***

…В полном мраке, удивляясь, как это командиры ориентируются, солдаты шли к месту будущих боев. Позицию заняли во второй половине ночи. Хотелось спать, но безжалостную команду «окопаться» нужно было выполнять беспрекословно. Боевые действия для Ивана начинались трудовыми мозолями и чувством безмерной усталости. Он оказался рядом с Сергеем, недалеко с пулеметом окопался старший сержант. Только перед рассветом Иван «вырубился» на несколько минут. Разбудил его громкий крик: «Воздух!».

– В окоп, на дно! – кричал молодым солдатам Мороз.

Схватившись за голову, Иван рухнул на дно окопа. Комки глины больно били по спине, животный ужас сковал тело. Хотелось вскочить и бежать куда-нибудь подальше из этого страшного места.

Когда прекратилась бомбежка, он остро почувствовал счастье:

– Я жив! Жив!

Рядом, отряхиваясь, вылезал ставший таким родным и близким рядовой Сергей. На его лице отражалось то же чувство радости спасения. Но война не дала времени на осознание произошедшего.

– Танки справа! – послышался громкий крик.

С этого момента в голове Ивана все перемешалось. Этот долгий день сплошного боя, ставший его воинским крещением, Иван помнил смутно. Он стрелял, ничего не видя перед собой, бросался на дно окопа, когда начиналась бомбежка или артобстрел. Каким-то внутренним чувством он, как собственный пульс, слышал стрекотание пулемета Мороза, и это поддерживало его. После очередной отбитой атаки он услышал хриплый, не похожий на себя голос старшего сержанта:

– Лыков! Ко мне!

Пробравшись в полуразрушенный окоп пулеметчика, Иван увидел лежащего на дне в неестественной позе, присыпанного землей второго номера Петра Климова.

– Что с Петькой? – растерянно спросил Иван, уже осознавая глупость своего вопроса.

Это был первый в его долгой фронтовой жизни погибший товарищ. Сам Мороз сидел, утомленно прислонившись к стенке окопа, над левой бровью сочилась свежая ранка, которую он, кажется, не замечал.

– Будешь моим вторым, сейчас снова пойдут. Вода есть?

– Не знаешь, где мы? – спросил Иван. Из окопа обзора не было никакого, видны были только дымы, поднимавшиеся высоко в небо.

– Думаю, в районе Сталинграда. Здесь где-то Волга. Доживем, посмотрим, – хмуро сказал Алексей Федорович.

Увидеть великую реку ему так и не удалось: в следующую волну фашистских атак осколок снаряда и попал ему в шею и изуродовал пулемет.

Так они и легли рядом: убитый солдат и его изуродованный друг-пулемет. Ивану повезло: его только слегка контузило взрывом и отбросило в сторону.

Военный опыт, который приобретается солдатами на протяжении дней, а иногда и месяцев, приходил к Ивану в течение дня. Ожесточившись после смерти знакомых красноармейцев, он уже умел преодолевать себя. Желание мстить фашистским гадам, убийцам друзей, становилось важнее страха за собственную жизнь.

Солнце уже было близко к горизонту, когда началась последняя, самая ожесточенная атака фашистов. Иван уже научился видеть и, не тратя лишних патронов, вполне осознанно выбирать цель. По цепочке передали команду: «Держаться! Ни шагу назад!».

Фашистский танк первым увидел Сергей.

– Ребята, танк! – закричал он и выстрелил из ружья, как учили, пытаясь попасть в смотровую щель. Это был его последний выстрел. Ответный снаряд точно накрыл окопчик Сергея.

– Сволочи, гады, – не помня себя, закричал Иван, схватив две гранаты, оставленные в нише окопчика друзьями-пулеметчиками.

На глазах всей роты он вскочил на бруствер окопа…

***

Практически все ближайшие к городу деревни были пусты. Кто-то успел выполнить приказ об эвакуации, многие погибли при налетах фашистских самолетов и особенно при артобстрелах. Отца Дашутки призвали в армию, старшую сестру-доярку отправили вместе с другими молодыми женщинами перегонять подальше от боев колхозное стадо. Даша уехать не смогла, потому что мама, заболевшая еще перед войной, окончательно слегла, и перевозить куда-то ее было невозможно. Братику Андрюше было всего четыре года.

К войне они уже почти приспособились. Даша перенесла ставшую очень легонькой маму в глубокий подвал, где когда-то семья хранила соленья и запасы на зиму, туда же перетащила тюфяки с кроватей, ведра для воды и посуду. Девушка верила, что бои скоро закончатся и Сталинград не покорится врагу. Ночью они поднимались с Андрюшей на свежий воздух и смотрели на далекие пожары. Шло время, пожары становились все ближе, а их домик оказался между линиями фронта. Маме становилось все хуже, истощались последние запасы, каждый день Дашу мучили вопросы: что будет с ними дальше и чем кормить их маленькую семью.

Она не была храброй. Но в эту ночь пришла крайняя нужда найти что-нибудь съестное для начавшей голодать семьи. И она решилась. Найдя в полуразрушенной хатке лопатку и мешок, она отправилась на оставленное колхозное поле сахарной свеклы. До поля она добиралась, таясь в темноте, потом поползла. Уже на окраине его Даша почувствовала запах горелого железа, пороха и пролитой крови. Было жутко. Сидя в подвале, она слышала несмолкаемую канонаду, но и представить не могла ее страшный результат. Черными буграми высились мертвые человеческие тела. Хотелось убежать, но, вспомнив голодные глаза братишки, Даша пересилила первый порыв. Она начала копать свеклу на самом краешке поля, боясь продвинуться чуть дальше. Часть свеклы, выброшенную снарядами, она, нащупывая, клала в мешок.

Внезапно Даша послышался тихий стон. Чудится, что ли? Впереди на вскопанной снарядами земле что-то темнело. Пересиливая подступающую к горлу тошноту и ужас (а вдруг это немец?) Дарья поползла на стон.

Под бруствером окопа лежал солдат.

Она ощупала лежащее тело.

«Наш. – Облегченно вздохнула девушка. – Что же делать»?

Когда прикоснулась к его голове, раненный застонал громче. Руки девушки стали липкими от крови. Спускаться в темный окоп Даша не решилась. Она сняла стеганку, затем ситцевую кофточку, надетую под ней. Обмотав голову парня этим импровизированным бинтом, растерянная девушка попробовала, взяв за плечи, сдвинуть его с места. Парень застонал.

– Не дотащу, – с отчаяньем прошептала девушка. – А как же санинструкторы в бою? Неужели брошу парня?

С колотящимся сердцем она подползла к убитому солдату, лежащему в нескольких метрах от раненого. Снять с закоченевшего тела шинель было очень трудно. Слезы текли не от огромных усилий. Когда она переворачивала окоченевшее тело. А от страха и жалости ко всем. К раненому, ради которого она делает это ужасное дело. К убитому солдату, шинель которого так нужна ей сейчас. К себе, вынужденной все это видеть и делать, к маленькому Андрюшке, которого нужно накормить, к умирающей маме. Вспомнив об Андрюшке и матери, она подвинула поближе неполный мешок со свеклой: «Завтра доберу». На чужую шинель она, напрягаясь до изнеможения, перевалила раненного. Почти всю долгую ночь, часто останавливаясь, чтоб передохнуть, она тащила солдатика к своему убежищу.. Утром, когда она, изможденная, задремала в подвальчике, ее разбудил голос братишки:

– Даша, а дядя спит?

Девушка вскочила. Надо было при свете дня рассмотреть ранение солдата. Она робко прикоснулась к его лицу. Жив! Дышит! В аптечке, которую она предусмотрительно взяла, перебираясь в их новое жилье, были только йод, вата и какие-то таблетки. Перевязку она сделала, порвав чистую простыню, которую мама хранила как ее будущее приданое. Солдат стонал, не приходя в себя. Единственное, чем могла облегчить его страдания Даша – это периодически смачивать губы молодого человека водой и протирать ею пылающее лицо. Перед нею был красивый молодой человек лет восемнадцати. Черные волнистые волосы запеклись на голове от крови, закрытые глаза с глубокими синими тенями под ними обрамлялись густыми ресницами.

– Мама, посмотри, какой он красивый!

– Его лечить надо, дочурка, иначе умрет парень. Зачем ты его притащила? Меня мало? Еще один кандидат в покойники, – раздраженно сказала больная, – посмотри, что у него в карманах, может, что-нибудь съедобное найдешь Андрюшке?

Им повезло. В карманах двух солдатских шинелей нашлись два сух. пайка. Привезенных на позицию старшиной как раз перед последней атакой. В этот день Даша и Андрейка ели, размоченный в воде хлеб, а больная отказалась, сославшись на отсутствие аппетита. В кармане раненого Даша нашла солдатские документы и письмо от его мамы. Спасенного ею паренька звали Ваня Лыков, Иван Петрович. Весь день девушка просидела у его постели, надеясь, что он придет в себя. Бледный от постоянного пребывания в подвале, Андрюша сидел рядом, теребя сестру:

– А дядя умрет? Он солдат? Поздно вечером Иван на несколько минут пришел в себя и открыл глаза. На него смотрели огромные, испуганные, полные слез глаза закутанной в платок девушки.

– Ты кто? – прошептал он и снова потерял сознание.

– Что делать, мамочка? Неужели он умрет у нас на глазах?

– Дочка. Судя по звукам боя, наши приблизились. Скоро придут.

– Он не дождется, мама. Смотри, как пылает. Я пойду навстречу.

– С ума сошла! Надо ждать!

– Прости, мамочка, я не могу. Я осторожно пойду, присмотри за ним. А Андрюша уже спит, – решительно сказала Даша, набрасывая стеганку.

Она снова вышла в ночь. Далеко видно было зарево горящего Сталинграда.

– Там наши, там помогут, – решила девушка.

Наверное, Иван был тем «везунчиком», о которых рассказывал старший сержант Мороз. Через два часа пути Дашу остановили разведчики, идущие на задание. Услышав слезный рассказ девушки об умирающем молодом солдате, старший отправил за Иваном двух человек из своей группы. Так тяжело раненный солдат попал в госпиталь свежей, готовившейся к наступлению воинской части, а уже через три дня было освобождено убежище исстрадавшейся семьи Даши.

***

Не знал об этом старый солдат, стоя перед своей фамилией в Пантеоне. После боя он очнулся в госпитале, где узнал, придя в себя, что с передовой его принесли двое солдат, а все его необстрелянные молодые друзья полегли в тот страшный день. Вся рота, в списках которой он значился. Судьба подарила ему заветные три минуты, чтобы получить главную награду – жизнь.

И сегодня, 9 мая, стоя перед своей фамилией в списках павших друзей, он с трудом сдерживал слезы.

– Иван Лыков? – услышал он свое имя снова. В нескольких словах от него стояла незнакомая пожилая женщина, – Ты жив?

Иван резко повернулся на тихий незнакомый голос. Часто после войны посещали его странные сны, в которых он видел огромные, залитые слезами глаза незнакомой девушки. Глаза из этих снов смотрели сейчас на него.

Страна отмечала великий праздник 9 мая.