Текст книги "Стихи русских и зарубежных поэтов"

Стихи русских и зарубежных поэтов
(составил В. Федоровский)

Составитель В. Федоровский

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Н. Агнивцев (1888—1932)

 
***
Санкт-Петербург – гранитный город, взнесённый словом над Невой,
Где небосвод давно распорот Адмиралтейскою иглой!
Как явь, вплелись в твои туманы виденья двухсотлетних снов.
О, самый призрачный и странный из всех российских городов.
Недаром Пушкин и Растрелли, сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели тебя – в граните и стихах.
И майской ночью в белом дыме, и в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней – несравнимый, блистательный Санкт-Петербург!
 
 
***
Знайте: когда-то, и как-то, и где-то одинокий поэт жил да был…
И всю жизнь свою, как все поэты, он писал, пил вино и любил.
Обогнавши Богатство и Славу, Смерть пришла и сказала ему:
– Ты поэт, ты бессмертен! И, право, как мне быть, я никак не пойму.
Улыбаясь, развёл он руками, и с поклоном промолвил в ответ:
– В жизни я не отказывал даме! Вашу руку!.. И умер поэт.
 

И. Анненский (1855—1909)

 
***
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
 
 
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от неё светло,
А потому, что с ней не надо света.
 

А. Апухтин (1840—1893)

***

 
Минувшей юности своей забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней подготовляют нас для сцены.
Нам говорят: «Ничтожен свет, в нём все злодеи или дети,
В нём правды нет, в нём сердца нет, но будь и ты, как все на свете».
И вот чтоб выйти напоказ, мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас, мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим, но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим, украдкой глядя на суфлёра.
 
 
И говорим мы о добре, о жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре звучит тепло и благородно;
О том, что жертва – наш девиз, о том, что все мы, люди, – братья,
И публике из-за кулис мы шлём горячие объятья.
 
 
И говорим мы о любви, к неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови, о том, какие в сердце муки.
И сами видим без труда, как Дездемона наша мило,
Лицо закрывши от стыда, чтоб побледнеть, кладёт белила.
 
 
Потом, не зная, хороши ль иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль уж мы берёмся без тревоги.
И мы смеёмся надо всем, тряся горбом и головою,
Не замечая, между тем, что мы смеёмся над собою.
 
 
Но холод в нашу грудь проник, устали мы – пора с дороги:
На лбу чуть держится парик, слезает горб, слабеют ноги…
Конец! Теперь что ж делать нам? Большая зала опустела.
Далёко автор где-то там, ему до нас какое дело.
 
 
И, сняв парик, умыв лицо, одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные, лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно, пустые улицы темны,
На чёрном небе звёзд не видно – они давно погашены…
Мы зябнем, стынем, изнывая, а зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая нас мёртвым холодом своим.
 
 
***
Небо было чёрным, ночь была темна.
Помнишь, мы стояли молча у окна,
Непробудно спал уж деревенский дом;
Ветер дул сердито под твоим окном;
Дождь шумел по крыше, стёкла поливал;
Свечка догорела, маятник стучал.
 
 
Медленно вздыхая, ты глядела вдаль,
Нас обоих грызла старая печаль.
Ты заговорила тихо, горячо…
Ты мне положила руку на плечо…
И в волненье жадном я приник к тебе…
Я так горько плакал, плакал о себе.
 
 
Сердце разрывалось, билось тяжело…
То давно уж было, то давно прошло.
О, как небо чёрно, о, как ночь темна,
Как домами тяжко даль заслонена…
Слёз уж нет… один я…и в душе моей,
Верь, ещё темнее и ещё черней.
 
 
***
Светает… Не в силах тоски превозмочь,
Заснуть я не мог в эту бурную ночь.
Чрез реки и горы, и степи простор
Вас, братья далёкие, ищет мой взор.
 
 
Что с вами? Дрожите ли вы под дождём
В убогой палатке, укрывшись плащом,
Иль стонете в ранах, томитесь в плену,
Иль пали в бою за родную страну,
И жизнь отлетела от лиц дорогих,
И голос ваш милый навеки затих?
 
 
О, Господи, лютой пылая враждой,
Два стана давно уж стоят пред тобой.
О помощи молят тебя их уста,
Один – за Аллаха, другой – за Христа.
Без устали, дружно во имя твоё
Работают пушка, и штык, и ружьё.
 
 
Но, Боже, один ты, и вера одна,
Кровавая жертва тебе не нужна.
Яви же борцам негодующий лик,
Скажи им, что мир твой хорош и велик,
И слово забытое братской любви
В сердцах, омрачённых враждой, оживи!
 

А. Аснык (1838—1897)

 
***
Не говори, хотя б изнемогал ты в ранах,
Что высохла вода, что нет нигде ключей, —
Источник ты искал среди равнин песчаных,
А в роще проглядел струившийся ручей.
 
 
Не говори, хотя б ты изнывал в печали,
Что правды ты нигде не встретил на земле, —
Звезда её тебе сияла в тёмной дали,
Когда на огонёк ты шёл в полночной мгле.
 
 
Не говори, что всё, чего ты так напрасно
Искал и не нашёл, – безумно лгавший сон…
Не ты – другой найдёт ключ к радости прекрасной
И жажду утолит отрадной влагой он.
 
 
***
Мне жаль цветов живых на кручах скал:
Над бездной тёмной их никто не отыскал.
 
 
Жемчужин жаль, что красоту таят на дне;
И одиноких гордых чувств так жалко мне.
 
 
И жалко тающих во мгле весенних грёз,
Без меры жертв людских, невинных слёз;
Желаний скованной души мне жаль, мне жаль,
Без эха песен, что летят в глухую даль.
 
 
Отваги жаль, что дел напрасно ждёт,
И жизни без любви – как сон уйдёт.
 
 
***
Лишь сердца одного, – так мало, ах, так мало, —
Лишь сердца одного на свете надо мне,
Чтоб близ меня оно любовью трепетало…
И счастлив был бы я, и жил бы в тишине.
 
 
И уст хочу таких, чтоб я, как из пиалы,
Мог счастье вечно пить из них, как в райском сне,
И глаз, чтобы душа моя в них утопала,
В их чудной, их святой блаженной глубине.
 
 
Лишь сердца одного, руки, чтоб веки нежно
Усталых глаз моих закрыла мне она;
И мне бы грезился мой ангел белоснежный,
И мне бы чудилась лазури глубина.
 
 
Лишь сердца одного всегда просил у Бога.
Но кто-то шепчет мне, что это слишком много.
 

Г. Байрон (1788—1824)

 
***
Ты плачешь – светятся слезой ресницы синих глаз.
Фиалка, полная росой, роняет свой алмаз.
 
 
Ты улыбнулась – пред тобой сапфира блеск погас:
Его затмил огонь живой, сиянье синих глаз.
 
 
Вечерних облаков кайма хранит свой нежный цвет,
Когда весь мир объяла тьма, и Солнца в небе нет.
 
 
Так в глубину душевных туч твой проникает взгляд:
Когда погас последний луч – в душе горит закат.
 

Ю. Балтрушайтис
(1873—1944)

 
***
Брось свой кров, очаг свой малый, сон в тоскующей груди,
И громады скал на скалы в высь немую громозди…
 
 
Божий мир ещё не создан, недостроен божий храм,
Только серый камень роздан, только мощь дана рукам.
 
 
Роя путь к твердыне горной, рви гранит, ровняй холмы,
Озари свой мрак упорный искрой, вырванной из тьмы.
 
 
Лишь свершая долг суровый в мире лени, праздной лжи
Ты расширишь гранью новой вековые рубежи…
 
 
Лишь предав свой дух терпенью, им оправдан и спасён,
Будешь малою ступенью в тёмной лестнице времён…
 
 
***
Тихо пело время, в мире ночь была
Бледной лунной сказкой, ласкова, светла.
В небе было много ярких мотыльков,
Быстрых, золотистых, майских огоньков….
 
 
Искрами струился месяц в водоём,
И в безмолвном парке были мы вдвоём.
И земля, и небо были, как венец,
Радостно замкнувший счастье двух сердец…
 
 
Онемело время. В мире вновь легла
Поздняя ночная тишь и полумгла.
В небе было много белых мотыльков,
Медленных, холодных, мёртвых огоньков…
 
 
Был, как сон могильный, скорбен сон долин,
И в заглохшем парке плёлся я один.
Меркнули пустынно звёзды в тишине,
Одиноко сердце плакало во мне…
 

К. Бальмонт (1867—1942)

 
***
Она отдалась без упрёка, она целовала без слов.
– Как тёмное море глубоко, как дышат края облаков!
 
 
Она не твердила: «Не надо», обетов она не ждала.
– Как сладостно дышит прохлада, как тает вечерняя мгла!
 
 
Она не страшилась возмездья, она не боялась утрат.
– Как сказочно светят созвездья, как звёзды бессмертно горят!
 

Н. Бараташвили
(1817—1844)

 
***
Цвет небесный, синий цвет, полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал синеву иных начал.
 
 
И теперь, когда достиг я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам голубого не отдам.
 
 
Он прекрасен без прикрас – это цвет любимых глаз,
Это взгляд бездонный твой, напоённый синевой,
Это цвет моей мечты, это краска высоты.
 
 
В этот голубой раствор погружён земной простор.
Это лёгкий переход в неизвестность от забот
И от плачущих родных на похоронах моих.
 
 
Это синий негустой иней над моей плитой.
Это сизый зимний дым мглы над именем моим.
 

Е. Баратынский
(1800—1844)

 
***
Приманкой ласковых речей
Вам не лишить меня рассудка.
Конечно, многих вы милей,
Но вас любить – плохая шутка.
 
 
Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты вы мною,
Не нежность – прихоть вашу я
Признаньем страстным успокою.
 
 
Вам дорог я, твердите вы,
Но лишний пленник вам дороже;
Вам очень мил я, но, увы!
Вам и другие милы тоже.
 
 
С толпой соперников моих
Я состязаться не дерзаю
И превосходной силе их
Без битвы поле уступаю.
 

О. Барбье (1805—1882)

 
***
Да Винчи Леонардо! Великий сын! Твой лик
С крутым высоким лбом, с волнистой бородою
Прекрасней для меня могущества владык,
И я, восторга полн, склоняюсь пред тобою.
 
 
Что честь, добытая кровавою войною,
Перед сокровищем души твоей, старик?
Что лавры тщетные и почести герою
Пред порослью искусств и миром мудрых книг?
 
 
Почёт тебе, почёт! Твой животворный гений
Фантазии полёт и мудрость рассуждений
Двойным могуществом в живом единстве слил.
 
 
Подобен Солнцу ты, что на пути небесном,
Склоняясь, восходя, в могуществе чудесном
Живит поля Земли и водит хор светил.
 

К. Батюшков (1787—1855)

 
***
Ты хочешь мёду, сын? Так жала не страшись.
Венца победы? Смело – к бою!
Ты перлов ждёшь? Так опустись
На дно, где крокодил зияет под водою.
Не бойся! Бог решит. Лишь смелым он отец.
Лишь смелым – перлы, мёд, иль гибель, иль венец.
 
 
***
Меня преследует судьба, как будто я талант имею.
Она, известно вам, слепа, но я в глаза ей молвить смею:
– Оставь меня, я не поэт, я не учёный, не профессор;
Меня в числе счастливцев нет, я – отставной асессор.
 
 
***
Тебе ль оплакивать утрату юных дней?
Ты в красоте своей совсем не изменилась
И для любви такой немеркнущей моей
От времени прелестней ты явилась.
 
 
Твой друг не дорожит неопытной красой,
Незрелой в таинствах любовного искусства.
И взор её, такой стыдливый и немой,
И робкий поцелуй без опытного чувства.
 
 
Но ты, безмерная владычица любви,
Ты можешь страсть вдохнуть и в мёртвый камень;
И в осень дней твоих в волнующей крови
Не погасает чувства неизбывный пламень.
 

Р. Баумбах (1840—1905)

 
***
Из ручья пивал я горстью, пил из кубка короля,
Из охотничьего рога, из стекла и хрусталя,
Из бокалов драгоценных, кружек глиняных, простых…
Кубков нет таких на свете, чтобы не пил я из них.
 
 
Лучший кубок… Отгадайте. Называть не стану я…
Горячи всегда и алы кубка этого края.
Кто прильнёт к нему устами, – во сто крат счастливей тот
Всех счастливых, всех блаженных, жизнь проживших без забот.
Хоть, в конце концов, пустеют бочки всякие до дна,
Мой же кубок – это море, вечно полное вина.
В нём и хмеля не убавить: как прильнёшь к его краям, —
Он всегда готов ответить поцелуями устам.
 
 
***
Да ты – злодей, трактирщик, тебя казнить пора давно:
Чем слаще дочери улыбка, тем всё кислей твоё вино.
 
 
Когда она подносит кружку, я вижу – ангел предо мной;
Но в этой кружке налит уксус, вина ж нет капли ни одной.
 
 
Сок винограда Магометом Пить потому запрещено,
Что он проездом давним летом В твоей таверне пил вино.
 
 
Прощай, весёлая красотка. Ведь взглядом ласковых очей
Не подсластить такой отравы, От них она – ещё кислей.
 

Г. Беккер (1836—1870)

 
***
Не говорите нам, что время смолкнуть лире,
Что ей уж пищи нет, прошёл её черёд.
Поэтов, может, и не будет больше в мире,
Поэзия сама вовеки не умрёт.
 
 
Покуда ветерок в пространство увлекает
Дыхания цветов и звуков хоровод,
И светлая весна так бурно расцветает, —
Поэзия для нас на свете не умрёт.
 
 
Пока, стремясь вперёд от века и до века,
Не знает род людской, куда, зачем идёт;
И в мире тайна есть для мысли человека, —
Поэзия для нас на свете не умрёт.
 
 
Пока рассудок в нас не заглушил мечтанья,
И сердце воевать с умом не устаёт;
Пока надежды есть и есть воспоминанья, —
Поэзия для нас на свете не умрёт.
 
 
Покуда две души сливаются родные,
Когда их поцелуй сближает и зовёт;
И на земле живут красавицы младые, —
Поэзия сама на свете не умрёт.
 

А. Белый (1880—1934)

 
***
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
– Мы встретимся… До нового свиданья…
 
 
То был обман. И знали мы с тобой,
Что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
 
 
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
 
 
Мелькал корабль, с зарёю уплывавший
Средь нежных изумрудно-пенных волн,
Как лебедь белый, крылья распластавший.
 
 
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
Вдруг облако туманное взошло
И запылало ярким аметистом.
 

П. Беранже (1780—1857)

 
***
Я счастлив, весел и пою; но на пиру, в чаду похмелья,
Я новых праздников веселья душою планы создаю…
Головку русую лаская, вино в бокалы мы нальём,
Единодушно восклицая: «О други, сызнова начнём!»
 
 
Люблю вино, люблю Лизетту. И возле ложа создан мной
Благословенному Моэту алтарь достойный, хоть простой.
Лизетта любит сок отрадный, и мы чуть-чуть лишь отдохнём,
Как уж она, лобзая жадно: «Скорее сызнова начнём!».
 
 
Пируйте ж, други: позабудем, что будет время всё кончать,
Что ничего не в силах будем мы больше сызнова начать.
Теперь же, с жизнию играя, мы пьём и весело поём!
Красоток наших обнимая, мы скажем: «Сызнова начнём!».
 
 
***
Друзья, природою самою назначен наслажденья срок:
Цветы и бабочки – весною, зимою – виноградный сок.
Снег тает, сердце пробуждая; короче дни – хладеет кровь…
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь.
 
 
Хотел бы я вино с любовью мешать, чтоб жизнь была полна;
Но, говорят, вредит здоровью избыток страсти и вина.
Советам мудрости внимая, я рассудил без лишних слов:
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь.
 
 
В весенний день моя свобода была Жанетте отдана.
Я ей поддался – и полгода меня дурачила она.
Кокетке всё припоминая, я в сентябре уж был готов…
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь.
 
 
Я осенью сказал Адели: «Прощай, дитя, не помни зла…».
И разошлись мы. Но в апреле она сама ко мне пришла.
Бутылку в угол задвигая, я вспомнил смысл мудрейших слов:
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь.
 
 
Так я дошёл бы до могилы… Но есть Волшебница – она
Крепчайший спирт лишает силы и охмеляет без вина.
Захочет – я могу забыться, смешать все дни в календаре:
Весной – бесчувственно напиться
И быть влюблённым – в декабре.
 

Р. Бернс (1759—1786)

 
***
– Нет ни живой души вокруг, и на дворе темно.
Нельзя ль к тебе, мой милый друг, залезть через окно?
– Благодарю тебя за честь, но помни уговор:
Ко мне одна дорога есть – через церковный двор!..
 
 
***
Джон Андерсон, сердечный друг! Как я сошлась с тобой,
Был гладок лоб твой и, как смоль, был чёрен волос твой.
 
 
Теперь морщины по лицу и снег житейских вьюг
В твоих кудрях; но – Бог храни тебя, сердечный друг!
 
 
Джон Андерсон, сердечный друг! Мы вместе в гору шли,
И сколько мы счастливых дней друг с другом провели!
 
 
Теперь нам под гору плестись; но мы рука с рукой
Пойдём – и вместе под горой заснём, любимый мой!
 
 
***
Мельник, пыльный мельник мелет нашу рожь.
Он истратил шиллинг, заработал грош.
Пыльный, пыльный он насквозь, пыльный он и белый.
Целоваться с ним пришлось – вся я поседела.
Мельник, пыльный мельник, белый от муки,
Носит белый мельник пыльные мешки.
Достаёт из кошелька мельник деньги белые.
Я для мельника-дружка всё что хочешь сделаю.
 
 
***
У мамы я одно дитя, чужих боюсь по чести.
С мужчиной лечь в одну кровать? Да я умру на месте.
Купила мама платье мне, чтоб в храм надеть обновку.
Боюсь, коль с вами лягу я, порвёте мне шнуровку.
День всех святых уже прошёл, зимой так долги ночи.
В одной постели вместе быть – ну право же, нет мочи.
Бушует ветер за окном и рвёт листву повсюду.
Вот если б вы пришли потом – я летом старше буду!
 
 
***
Ты знаешь, что Мэгги намедни нашла?
Ты знаешь, что Мэгги намедни нашла?
Нашла жениха – дурака и бездельника,
И сердце разбила у бедного мельника.
 
 
Был мельник хорош и в труде, и в беседе,
Отважен, как лорд, и прекрасен, как леди.
Другой был невзрачный, пустой паренёк,
Но туго набит был его кошелёк.
 
 
Один обещал ей любовь и заботу,
Другой посулил посерьёзнее что-то:
Гнедую лошадку с коротким хвостом,
С уздечкой в колечках, седлом и хлыстом.
 
 
Ох, деньги имеют изрядную силу,
Коль можно девицу купить за кобылу.
Приданое – важная в жизни статья,
Но дай мне любовь, дорогая моя!
 
 
***
Тебе ни дождь, ни снег, ни град не помешал попасть в мой сад.
И, значит, можешь путь назад ты без труда найти.
Ещё кругом глухая ночь, глухая ночь, глухая ночь.
Тебя впустить на эту ночь я не могу – прости.
Пусть на ветру ты весь продрог, – от худших бед помилуй, Бог,
Ту, что тебе через порог позволит перейти.
В саду раскрывшийся цветок лежит, растоптан, одинок.
И это девушке урок, как ей себя вести.
Птенца, не знавшего тревог, в кустах охотник подстерёг.
И это девушке урок, как ей себя вести.
Стоит кругом глухая ночь, глухая ночь, глухая ночь.
Тебя впустить на эту ночь я не могу – прости.
 
 
***
Устал в полёте конь Пегас, скакун крылатый Феба,
И должен был на краткий час сойти на землю с неба.
 
 
Крылатый конь – плохой ходок. Скользя по мёрзлым склонам,
Он захромал и сбился с ног под богом Аполлоном.
 
 
Пришлось наезднику сойти и жеребца хромого
К Вулкану в кузницу вести, чтоб заказать подковы.
 
 
Колпак и куртку снял кузнец, работал он до пота.
И заплатил ему певец сонетом за работу.
 
 
Вулкан сегодняшнего дня, твой труд ценю я выше.
Не подкуёшь ли мне коня за пять четверостиший?
 
 
***
Долой красоты колдовское заклятье!
Не тоненький стан заключу я в объятья,
Нужна необъятная мне красота:
Хорошая ферма и много скота.
 
 
Красивый цветок обольстит и обманет;
Чем раньше цветёт, тем скорее увянет.
А белые волны пасущихся стад
И прибыль приносят, и радуют взгляд.
 
 
Любовь нам порою сулит наслажденье,
Но вслед за победой идёт охлажденье.
Но будят в душе неизменный восторг
Кружки, на которых оттиснут Георг.
 

У. Блейк (1757—1827)

 
***
Словом высказать нельзя всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя, тихий и незримый.
Я сказал, я всё сказал, что в душе таилось;
Но любимая в слезах, в страхе удалилась.
А мгновение спустя путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя завладел любимой.
 
 
***
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак,
Куда веселей придорожный кабак.
К тому же ты знаешь повадку мою —
Такому бродяжке не место в Раю.
 
 
Вот ежели в церкви дадут нам винца
Да пламенем жарким согреют сердца,
Я буду молиться весь день и всю ночь.
Никто нас из церкви не выгонит прочь.
 
 
И Бог будет счастлив, как добрый отец,
Увидев довольных детей, наконец.
Простит он, конечно, бочонок и чёрта,
И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.
 

А. Блок (1880—1921)

 
***
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла – принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слёзы платком вытирать.
 
 
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё – зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
 
 
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
 
 
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело своё.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё?
 
 
***
Сумерки, сумерки вешние, хладные волны у ног,
В сердце – надежды нездешние, волны бегут на песок.
 
 
Отзвуки, песня далёкая, но различить – не могу.
Плачет душа одинокая там, на другом берегу.
 
 
Тайна ль моя совершается, ты ли зовёшь вдалеке?
Лодка ныряет, качается, что-то плывёт по реке.
 
 
В сердце надежды нездешние, кто-то навстречу – бегу…
Отблески, сумерки вешние, клики на том берегу.
 
 
***
Прошли года, но ты – всё та же:
Строга, прекрасна и ясна;
Лишь волосы немного глаже,
И в них сверкает седина.
 
 
А я – склонён над грудой книжной,
Высокий сгорбленный старик —
С одною думой непостижной
Смотрю на твой спокойный лик.
 
 
Да, нас года не изменили,
Живём и дышим, как тогда,
И, вспоминая, сохранили
Те баснословные года…
 
 
Их светлый пепел – в длинной урне,
Наш светлый дух – в лазурной мгле.
И всё чудесней, всё лазурней
Дышать прошедшим на земле.
 

В. Брюсов (1873—1924)

 
***
О, эти встречи мимолётные на гулких улицах столиц!
О, эти взоры безотчётные, беседа беглая ресниц!
 
 
На зыби яростной мгновенного мы двое – у одной черты;
Безмолвный крик желанья пленного:
– Ты кто, скажи? Ответ: «Кто ты?».
 
 
И взором прошлое рассказано, и брошен зов ей: «Будь моей!».
И вот она обетом связана… но миг прошёл и ты не с ней.
Далёко там, в толпе, скользит она, уже с другим её мечта…
 
 
Но разве страсть не вся испытана, не вся любовь пережита?!
 
 
***
Ты – женщина, ты – книга между книг,
Ты – свёрнутый, запечатлённый свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
 
 
Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!
Он жжёт огнём, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
 
 
Ты – женщина, и этим ты права,
От века убрана короной звёздной,
Ты – в наших безднах образ божества!
 
 
Мы для тебя влечём ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся – от века – на тебя!
 
 
***
Я много лгал и лицемерил, и сотворил я много зла,
Но мне за то, что много верил, мои отпустятся дела.
 
 
Я дорожил минутой каждой, и каждый час мой был – порыв.
Всю жизнь я жил великой жаждой, её в пути не утолив.
 
 
На каждый зов готов ответить и, открывая душу всем,
Не мог я в мире друга встретить, и для людей остался нем.
 
 
Любви я ждал, но не изведал её в бездонной полноте.
Я сердце холодности предал, я изменил своей мечте.
 
 
Тех обманул я, тех обидел, тех погубил – пусть вопиют!
Но я искал – и это видел тот, кто один мне – правый суд.