Текст книги "Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун (сборник)"

Читаю газету. «Янчэн ваньбао»: «В Шэньчжэне число покончивших с собой превышает количество погибших в авариях на дороге, за последние годы цифра превышает две тысячи человек в год, среди самоубийц большую часть составляют представители среднего класса; в прошлом году в автомобильных авариях погибло девятьсот десять человек». Эту тему обсуждали на собрании постоянного комитета ВСНП в городе Шэньчжэнь, когда рассматривали план развития местного медицинского обслуживания, было подчеркнуто, что общество должно уделять внимание психогигиене горожан. Я была довольна.

Несколько лет назад я купила книгу «Жизнь – это любовь» и сразу поставила ее на полку. За последние несколько дней я дочитала ее. Мать Тереза говорила: «Я благодарна и счастлива получить премию во имя всех голодающих, нагих, бездомных, изувеченных, слепых, прокаженных, всех тех, кто чувствует себя ненужным, нелюбимым, лишенным заботы, исключенным из общества, тех, кто стали для общества обузой и кого заставляют стыдиться себя». Так и есть. Я и бедная, и больная, и одинокая. А она представляла нас на вручении Нобелевской премии мира, она понимает, уважает, оберегает тех, от кого отвернулись другие. Да, каждая жизнь достойна уважения, каждый из нас важен. Не имеет значения, болен ты или имеешь инвалидность, или умираешь. Моя миссия – не умереть после того, как я заболела раком, а потом депрессией, и искренне изложить свою душу на бумаге. Подобно тому, как рубец, оставшийся на моей шее, сфотографировал тот специалист, чтобы показать пример неудачной операции и потом открыть эту информацию для будущего поколения докторов. Моя же цель – сделать так, чтобы будущие поколения были более здоровыми, жили более благополучно.

Перед ужином я купила книгу в яркой обложке издательства «Илинь», она называется «Граф Монте-Кристо». Купила ради самого последнего предложения на последней странице. Первый раз я читала этот роман в конце 1978 года, тогда я лежала в больнице имени Сунь Ятсена. Эта фраза переводится примерно так: «…когда Господь отдернет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: ждать и надеяться!»[57]57
  Дюма А. «Граф Монте-Кристо» в пер. В. М. Строева, Л. Олавской.


[Закрыть]

Мне очень нравится эта фраза!

Но за последние годы я ее подзабыла. Сейчас я запишу свое самое заветное стремление, я надеюсь, что никогда его не забуду: ждать и надеяться!

Рукопись дописана 3 марта 2008 года.

Сяо Минь. Погружение в сон

Начало сна – спокойное.

Я иду по безмолвной улице. Ранним утром или в вечерних сумерках. Мне все-таки кажется, что это тихое утро.

Многоэтажные здания отбрасывают серые тени, которые сливаются друг с другом и заслоняют собой всю улицу; с легким ветерком туман просачивается в открытые створки окон. Время от времени дневной свет, будто ржавым мечом, наискось разрезает влажный туман, и те, кому посчастливится мельком увидеть его, могут примерно понять, который сейчас час.

В этом городе много пыли; если что-нибудь оставить на ночь на улице, то наутро оно непременно будет припорошено ею толстым слоем.

Я иду сквозь пыль и туман, покрывшие дорогу, и не могу определить, иду ли я по асфальту, земле или же по мостовой; я только чувствую тяжелый холодный воздух вокруг себя и как при каждом шаге у меня от напряжения сжимаются пальцы на ногах.

Я помню, что нахожусь в том месте, где я родилась, что я прожила здесь большую часть жизни, что этот город был мне ранее знаком, однако потом день ото дня он все больше казался чужим. Я часто ходила по похожим и непохожим друг на друга проспектам, думала, что, повернув за угол, увижу знакомый склон, а на нем – старое камфорное дерево; увижу серый дом с деревянными воротами и зеленым почтовым ящиком перед ними, в который я много лет бросала важные письма. Но все эти надежды не оправдались. Повернув за угол, склон я действительно обнаружила – протяженнее, чем в моих воспоминаниях; и чем дольше я шла по нему, тем длиннее он становился и тем больше вызывал сомнений; у меня уже стало сбиваться дыхание, а старое камфорное дерево и почтовый ящик так и не появились. Мои воспоминания становились все ненадежнее, они бросили меня на ложном пути, который поначалу казался правильным. Здания становились все выше и выше, и они беспорядочно сливались не то в стену, не то в густой лес вдали; дневной свет был только сверху, до земли он не доставал, и ориентироваться по нему уже было невозможно. Где-то далеко внизу, под крутым обрывом, были люди, а я здесь совсем одна, и голова у меня пошла кругом.

Я помню, что отправилась искать какое-то учреждение, однако головокружение совершенно сбило меня с толку. Я, ничего не понимая, стояла на тихой и безлюдной улице – этот город, похоже, был заброшен.

Ко мне, покачиваясь, подъехал всадник; из-под копыт его лошади разлетались какие-то странные предметы, как будто осколки льда, и до меня доносились звуки, похожие на стук града по земле. Лошадь была слишком высокой, чтобы я могла взглянуть в глаза всаднику, голова и торс которого скрывались в тумане. Я попыталась узнать у него дорогу, но он что-то невнятно пробормотал в тумане себе под нос. Я, запрокинув голову, пыталась разобрать, что он говорил, но у меня ничего не вышло. Он велел мне садиться на лошадь (или не отставать от него) и добавил, что может показать мне часть пути. Я удивилась, как в таком старом городе, на его старых дорогах, мне вдруг встретился человек.

У меня в руках был бронзовый колокольчик, и я была почти уверена, что уже сижу на лошади верхом. Я встряхнула колокольчиком, но не услышала никаких звуков.

Всадник, похоже, так и не повернулся ко мне, и я не запомнила его лица, его очертания слились с туманом в одно целое – когда он начал двигаться, я только видела, как колеблется туман.

На дороге появился знакомый мне мост; он уж точно меня не обманет. В юности этот мост был для меня границей, разделяющей юг и север, а текущая под ним река отделяла восток от запада. Лонжероны моста, казалось, упирались в самые облака; каждый раз, когда я проходила по мосту, его величие приводило меня в ужас. Насколько я помню, страшнее всего было проходить по мосту в первый раз, так как тогда я еще ничего о нем не знала – надо мной нависала массивная серая стальная конструкция, изогнутая словно скелет динозавра, и мне казалось, что я должна вскарабкаться на этот кривой каркас. Подойдя поближе, я обнаружила, что у моста есть проезжая часть, и сложный каркас над ней предназначен для поддержания моста, а не для того, чтобы по нему ходили или лазали.

Внешний вид моста в точности совпадал с моими воспоминаниями, так же, как и движущийся по нему поток транспорта. Ясно помнила и то, что на мосту были заклепки, но их я не увидела. Стальной каркас тяжело нависал над мостом и был покрыт густым желтым кремообразным веществом, похожим на тунговое масло, на котором легко поскользнуться; или на смолу, на которую ловят пауков, чтобы те не плели паутины. В еще большее недоумение меня повергли гирлянды из колючих кустов, покрывающие стальную конструкцию. Все-таки какое же бедствие могло вызвать такие перемены? Не помню, чтобы раньше на каркасе моста была колючка, которая теперь бурно разрослась, особенно внизу, где она больше напоминала ядовитые джунгли из кактусов.

Всадник свистнул через щель между зубами, будто говоря: не нужно считать, что ты сам все сможешь запомнить, на воспоминания одного человека нельзя положиться.

Я задумалась о глубинном смысле этой мысли и почувствовала, как по непонятной причине мост вздрогнул; мне показалось, что это от боли, которую причиняли ему колючки. Стальную конструкцию вдруг будто свело судорогой, мост словно стал тем связующим звеном, которое способно передать боль одного человека многим другим.

Я не могу определить, вижу ли я, как кто-то свисает со стального каркаса, потому что этот человек непропорционально мал в сравнении с мостом, и его, как незатянутую заклепку, сносят потоки ветра.

Сильный ветер резкими порывами как будто затачивает лезвие о стальной каркас.

Кто же это свисает с моста? Как он думает, куда можно попасть, пройдя по каркасу?

Вновь прибывший? Так же, как и я ранее, считает, что нужно переходить мост, цепляясь за угрожающего вида каркас? Заблудившийся, который должен забраться повыше, чтобы ясно разглядеть этот город? Молящийся? Надеется добраться до неба и донести свои мольбы? Отчаявшийся? Все другие пути для него отрезаны, и он должен пройти там, где нельзя, и попытаться проникнуть в этот город самой прямой и опасной дорогой?

На него не падает свет, и нет блеска в глазах. У него есть только туман – туман между человеком и мостом, туман между человеком и человеком, туман, покрывающий все вокруг.

Я говорю всаднику:

– Похоже, там кто-то есть.

Всадник отвечает:

– Там никого нет.

Я снова говорю:

– Там точно кто-то есть.

Всадник вновь отвечает:

– Чепуха, это невозможно.

По логике всадника, тому, что человек видит, тоже нельзя верить.

Я не думала, что путь может оказаться столь далеким. Дорога становится длиннее с каждым шагом, это вышло за рамки моего понимания; очертания города превратились в один размытый силуэт, переместились на задний план и слились с горизонтом, – все это от нас уже далеко. Впрочем, мне кажется, что этот момент, когда мы двигались по дороге, отложился у меня в памяти, я помню высохшую траву по одну сторону дороги и щебень – по другую, помню, что дорога была грязная, разбитая и с глубокой колеей.

Я спрашиваю:

– Зачем мы сюда приехали? Я не собиралась выезжать за город.

Всадник отвечает:

– Ты не знаешь, что ввели военное положение?

Я вроде бы помню это, а вроде бы и нет. Всадник говорит:

– Теперь все поменялось, после землетрясения даже деревья ветвятся по-другому, могут ли дорожные развилки остаться прежними?

Мне кажется, что он прав, только вот пустота в сердце от этого стала еще больше. Я не помню, как слезла с лошади будто с ковра-самолета. Всадник исчез.

Я обнаружила, что оказалась в необычном месте: несколько зданий цилиндрической формы, которые создавали вокруг меня непроходимые дебри, скопления различных предметов вокруг, своими очертаниями напоминающие горы, скалы и деревья. Сверху меня придавило чем-то огромным и шарообразным, и ничего больше не оставалось, как выгнуть спину. Дороги не было, и я могла только догадываться, стою я на вершине утеса или на крыше здания. Я совершенно не ориентируюсь в пространстве и уже напрочь забыла название учреждения, в которое собиралась.

Меня окружили несколько человек в униформе и спросили, зачем я сюда пришла. Я сказала им, что живу в этом здании и хочу посмотреть на наш источник воды и осмотреться вокруг.

Мы обменялись взглядами, как будто услышав не то смех, не то диковинный иностранный язык. После этого они с суровым выражением лица сказали мне:

– Здесь нельзя просто так смотреть на что угодно, сначала ты должна предъявить нам документы.

Я пояснила, что прожила здесь много лет, но никогда не знала, откуда течет вода, которую я пью каждый день. Они ответили:

– Это государственная тайна, с чего ты взяла, что можешь просто взять и посмотреть?

Я сказала:

– Вы хотите сказать, что питье воды – это государственная тайна?

Они спросили, на каком этаже я жила, я ответила, что на восьмом.

– На восьмом этаже тоже хотят взглянуть на источник воды?

Они спросили, на какую сторону выходят окна моей квартиры, я ответила – на запад. Вид на жительство есть? К счастью, он у меня был. Они взяли мою карточку, взглянули на нее и тут же разорвали ее в клочья.

– А теперь – все еще есть?

Они бросили обрывки карточки пролетавшей над нами стае ворон. Я стала прыгать и отгонять ворон, пытаясь отобрать у них обрывки документа, и птицы с напоминающими хохот криками разлетелись кто куда.

Я не могла сделать ни шагу в этом странном месте и, разумеется, не отыскала источник воды, однако я верю, что он где-то здесь, в странной обстановке непременно должны скрываться диковинные тайны.

Откосы крыши были стеклянными, по ним скатывалось что-то похожее на дождевую воду; я тоже соскальзывала вниз. Мне кажется, что в воде есть примесь грязи или какого-то масла, и я изо всех сил пытаюсь удержаться, но это мне все равно не удается, и я соскальзываю к кромке крыши. Я совсем запуталась. То громадное здание, которое я видела, превратилось в столь же ужасающую бездну. Эта бездна имеет какую-то неконтролируемую силу, она овладела моим взглядом и непрерывно тянет меня вниз. Я сопротивляюсь и пытаюсь оторвать от нее взгляд, вокруг меня – отвесные склоны ледника, треск которых доносится со всех сторон. Эти нечеловеческие звуки могут исходить только от дьявольской секиры. Отвесные ледяные склоны превращаются в стеклянные стены небоскребов, которые создают ложное ощущение пространства, галлюцинаций, беспорядочных лучей среди рассеянного света в пустоте; в этой неведомой глубины бездне таится несчетное количество тревог. Если вода будет стекать туда, то она рассеется и станет радугой; если отсюда упадет ключ, то его уже будет не достать.

Я увидела знакомого соседа, он стоял на другом краю пропасти, как будто фотографировался; его лицо сияло счастьем, одна рука была поднята к небу, а одна пятка была уже оторвана от земли, он как будто собирался взлететь. Я хотела крикнуть ему и предупредить об опасности, однако боялась напугать его и этим наоборот усилить ее. Его рука опустилась, как будто на перила, которых там вовсе не было. Мое сердце сильнее забилось в груди, и появилось ощущение, словно во мне раскачивается маятник: этот человек знает об опасности и может ее избежать; или не знает и потому легко от нее уклоняется?

Из-за этого соседа я подумала, что мой дом находится в здании неподалеку, только я не могу взлететь, как он, ведь я не верю, что могу летать, и посему боюсь упасть. Ближайшая дорога круто спускается вниз, через дорогу… О! Есть более близкий путь! Я вспомнила, что на каком-то из этажей здания соединены друг с другом. Мне нужно войти в здание, отыскать лифт или лестницу и найти свой этаж и свой дом.

На углу я наконец-то отыскала дверь, она выглядела так, как будто жильцы соорудили ее уже после постройки здания; очевидно, что она ведет в чью-то квартиру и что это – не выход на лестничную клетку, но это единственная дверь, через которую я могу войти в здание.

Мальчик в дверях, похоже, враждебно настроен ко мне, он мне не отвечает, только стоит и смотрит на меня, опершись своим маленьким худым плечом о стену. К счастью, в проходе позади него появился еще один человек, наверное, его отец. Это был взрослый мужчина, лицо которого было как будто вырезано из дерева, однако он не казался слишком враждебно настроенным ко мне или просто не подавал виду.

Я объяснила ему, что у меня нет другого пути, и я надеюсь пройти в здание через их дом и, быть может, отыскать дорогу к своему дому. Я не знаю, в какой момент времени моя цель поменялась, сейчас я не ищу никакого учреждения, а хочу лишь только вернуться домой.

Он сказал:

– Если я покажу тебе дорогу, ты заплатишь мне пять мао?[58]58
  Мао – денежная единица Китая, десять мао равняются одному юаню.


[Закрыть]

Я торопливо обещаю ему деньги, хотя в карманах у меня давно пусто.

Проход длинный и неосвещенный; слева было темно, похоже, там находятся жилые комнаты, справа – стальная решетка, сквозь которую пробивались лучи света, позволяющие увидеть, что снаружи, на небольшом расстоянии, бетонная стена, которая и составляет весь «вид из окна». Мы дошли до следующей двери, и когда мужчина открыл ее, я увидела не лестницу, а узкую шахту лифта.

У входа в шахту какой-то странный предмет – наверняка приспособление для перемещения по ней, назовем это «лифтом», – выглядит он как ковш экскаватора. Как только мужчина запрыгнул в ковш, тот стал спускаться. Я увидела, что он вот-вот исчезнет, и запрыгнула в этот ковш вслед за мужчиной. Я тут же ощутила, что повисла в пустоте.

Пока мы ехали, было темно, и я ничего не запомнила.

Я собиралась попасть внутрь здания и была рада тому, что мои ноги вновь ступили на твердый бетон – неважно, был ли этот этаж тем, который мне нужен.

В темном коридоре легко потеряться. Окон нет. Невозможно ориентироваться в пространстве. Я стала метаться из стороны в сторону, но всюду наталкивалась только на серые бетонные стены с наглухо запертыми дверями. Я искала на них какие-либо знаки или номера, но их не было; на одной из дверей были только следы от бывшего некогда номера, но цифры не разобрать. Я дошла до тупика и повернула назад, сопровождаемая только эхом собственных шагов, разносящимся по бетонным коридорам. Соединительный коридор между зданиями, который я ищу, не здесь. Мне нужно на другой этаж.

Оба конца лестницы уходят в темноту; я решила идти вниз, так как, возможно, этот путь ведет к выходу наружу. Спустившись на другой этаж, я обнаружила, что коридоры на нем расположены не так, как этажом выше: здесь больше поворотов и потайных ходов, и каждый из них ведет в новый лабиринт. Я пытаюсь выбить плечом какую-нибудь дверь, чтобы попытаться найти того, у кого можно спросить, куда мне идти, однако ни одна из дверей не поддается.

Я должна верить, что есть дорога, ведущая к выходу, что я смогу увидеть знакомый мне дневной свет и туман, что смогу вернуться назад, в то утро, когда еще ничего не произошло. Я миную один поворот за другим, из одного входа попадаю в другой. Я все глубже погружаюсь в темноту и чувствую приближение собственной гибели.

Я уже начала сомневаться в том, что мой дом вообще существует, ведь у меня нет никаких документов.

Из сборника «Через реку забвения»

Чжан Мэй. Прошлое и настоящее России

Когда я впервые услышала название «Екатеринбург», оно было мне совершенно незнакомо. Человек, который горячо любит Россию, но никогда в ней не бывал, при ее упоминании первым делом вспомнит кино, книги, музыку и живопись, особенно пейзажи XIX века. И названия двух городов – Москва и Санкт-Петербург – тоже на слуху и, несомненно, известны каждому.

А Екатеринбург? Звучит как название туристической достопримечательности из-за присутствия слога «бург» – «крепость». Еще в самолете мы начали его обсуждать, ведь летели на празднование дня города. Я уверенно сказала, что он находится в Сибири. В нашем представлении, благодаря декабристам, Сибирь – место, наполненное романтическим духом.

Мы никогда не слышали о Екатеринбурге, поэтому у нас не было никаких ожиданий. И именно поэтому я была удивлена тем, каким знакомым он показался мне, когда мы туда прибыли.

Во-первых, пейзаж. Мы прилетели во второй половине дня. Когда наши ноги коснулись поверхности екатеринбургской земли, мы словно очутились на огромном живописном полотне: вокруг простирались бескрайние березовые рощи, по небу плыли облака – густые и объемные; художник, один из членов нашей делегации, не переставал восхищаться насыщенным серым цветом. И даже на четвертый день нашего пребывания в Екатеринбурге мы не переставали восхищаться облаками над ним. Откуда берется такая красота?

Улицы города словно переносят тебя в Китай пятидесятых-шестидесятых годов прошлого столетия. Здесь практически нет высоток, автобусы – такие же «гармошки», как и те, на которых мы ездили в детстве. «Гармошка» в центральной части автобуса скрипит при каждом повороте. Еще одним напоминанием служат зеленые насаждения по центру улиц, скверы и бульвары, одежда людей и дома, в которых они живут. Я подумала, что если бы какой-нибудь режиссер задумал снять фильм о Китае пятидесятых-шестидесятых годов, то ему всего лишь надо приехать с камерой в Екатеринбург. Правительство города пригласило нас посетить завод тяжелого машиностроения. О боже, он выглядел один в один с заводом по производству бумаги в городе Гуанчжоу, где я проходила производственную практику в средней школе. Даже кусты вдоль дороги, ведущей на завод, были похожи! И я вспомнила своего мастера-столяра. Этот завод тоже пропитан нашей историей, здесь когда-то учился Цзян Цзинго[59]59
  Цзян Цзинго (1910–1988) – старший сын Чан Кайши, президент Китайской Республики (Тайвань) с 1978 по 1988 г. В 1920-30-е гг. проживал в Советском Союзе. Некоторое время жил в семье старшей сестры Ленина Анны Елизаровой-Ульяновой, поэтому русское имя себе взял Николай Елизаров. Некоторое время работал на свердловском (ныне – екатеринбургском) заводе «Уралмаш».


[Закрыть], и именно тут он познакомился со своей женой Фаиной Вахревой[60]60
  Фаина Ипатьевна Вахрева (1916–2004) – жена Цзян Цзинго. Китайское имя – Цзян Фанлян. Выросла в Свердловске (ныне – Екатеринбург), работала на заводе «Уралмаш», где и познакомилась с Цзян Цзинго. С 1978 по 1988 г. – первая леди Китайской Республики (Тайвань).


[Закрыть], а еще здесь учился председатель КНР – Цзян Цзэминь[61]61
  Цзян Цзэминь (р. 1926) – генеральный секретарь Коммунистической партии Китая с 1989 по 2002 г., председатель КНР с 1993 по 2003 г.


[Закрыть].

Тут я почувствовала некую абсурдность реальности. Каким образом место, в котором я никогда не бывала, внезапно оказалось таким же, как и город, в котором я выросла? И тут внезапно пришло озарение: после 1949 года Китай был отражением, «переизданием» Советского Союза. Политическая система, строительство городов, заводы тяжелого машиностроения – все это мы создавали по образцу СССР. Мы жили в скопированном, как бы в «желтокожем» Советском Союзе. И поэтому даже незнакомый город кажется таким родным и близким, словно возвращаешься в объятия матери. Это был неожиданный результат поездки, путешествие в Екатеринбург превратилось в «поиск корней».

Я сняла классический кадр: длинная бордовая деревянная скамейка в сквере, облупившаяся от старости. Никто на ней не сидит. Перед скамьей стоит еще более облупившийся автобус, он действительно древний, даже нам, выросшим среди таких же старых вещей, странно его видеть. Высоко над автобусом – разноцветные облака, он блестит под лучами заходящего солнца. Как раз в этот момент в передней части автобуса виден спящий на руле водитель. Мне знакома эта атмосфера города. При виде этой картины я поняла, почему сегодня моя душа не была потрясена, возбуждена и не испытывала подъема. Прошлое определяет наше настоящее. У меня даже появилось желание никуда не уезжать и остаться тут навсегда. По сравнению с шумными и оживленными большими современными городами мне больше по нраву такая провинциальная патриархальность. Ведь я знаю, что только такие мрачноватые и скучные места порождают раздумья.

Вечером в День города в центре был салют – над рекой Исеть, название которой можно перевести как «река, в которой много рыбы». Все горожане пришли на берег полюбоваться на него, поэтому, когда мы собрались домой, вокруг было море людей и пробки на дорогах. Несколько трамваев застряли посреди улицы, народ толкался, пытаясь в них влезть. И я снова вспомнила, как в детстве ходила в кино в ДК железнодорожников, а потом на трамвае номер один возвращалась домой. На улице точно так же негде было яблоку упасть, также стояли заблокированные трамваи, в которые также было не влезть, и я возвращалась домой пешком, продираясь сквозь потоки людей.

В августе по вечерам в Екатеринбурге прохладно, некоторые горожане даже надевают теплую одежду на меху. Я навсегда запомнила автобус в сумерках, лица людей в окошках с отсутствующим выражением и словно застывшим взглядом. Я как будто увидела себя сидящей среди них, и мой взгляд также ничего не выражал.