Текст книги "Российский колокол №3-4 2018"

КГ был явно обескуражен. В его голове все перемешалось. Никак не мог понять, что же теперь ему делать. Но почему-то ноги сами собой привели его к исходной позиции. Он поднялся наверх и остановился у двери, ведущей в комнату Нюры и в зал заседаний.

Вслед за ним по лестнице поднялся какой-то человек, вошел в жилую комнату, открыл дверь зала, долго что-то рассматривал, стоя в дверях и не заходя, – что он мог там высматривать, там же пусто? – потом вышел и растерянно остановился.

Так они и стояли у двери недалеко друг от друга, оба потерянные и обескураженные. Борис решил нарушить эту непонятную тишину и спросил о первом, что пришло в голову:

– Извините, уважаемый, вы не подскажете, что такое комната «торжествующей истины»? Что это за фрукт такой и с чем его едят?

Вместо ответа этот незнакомец спросил о своем, о том, что в данный момент его, видимо, волновало больше «торжествующей истины»:

– Вы не видели здесь женщину – в комнате или в зале заседаний?

– Правильно ли я понимаю, что вы, стало быть, специалист и работаете в аппарате суда?

– Не просто в аппарате суда, а конкретно в аппарате следователя Ленина Ивановича Плоского. Да, именно так и обстоят мои дела, я специалист – не младший, не старший, просто специалист. Точно так оно и есть. Может, оно и неплохо, – ответил он Борису и посмотрел на кусочек пластыря над виском КГ. – А вы, как я понял, обвиняемый Кулаков?

– Кулагин.

– Это не имеет значения. Для суда и следствия это не имеет никакого значения. Я узнал вас. Вы, наверное, удивитесь, но я, представьте себе, очень рад вас видеть. – И он с улыбкой протянул Борису руку. – Только непонятно, отчего вы пришли. Сегодня же нет заседания.

Борис посмотрел на специалиста и подумал, что тот никогда не станет объектом нападения бандитов. Ходит в обносках, с первого взгляда ясно, что порядочному бандиту взять у него нечего. Фирменные значки, обязательно должны быть фирменные значки. Это же у всех было. Разве что это – две верхние обычные пуговицы его пиджака заменены на желтые металлические, снятые, видимо, с чьей-то военной формы.

– Вижу, что нет. Так вот что. Пришел и увидел, конечно, что нет заседания. Вашу жену тоже, кстати, видел. Имел с ней длительную и весьма обстоятельную беседу. А теперь ее нет. И заседания нет, и жены специалиста тоже нет. Все вы, служащие и обычные жители дома, – просто вещи, которые СИСТЕМА переставляет по своему усмотрению. Вот и жену вашу взяли да и унесли. Как шахматную фигуру. Пешку женского рода унесли к офицеру мужеского рода. Студент с ощипанной бороденкой унес ее к следователю.

– Вечно ее от меня уносят. А я-то думаю, чего это в воскресенье – я и работать-то не должен – меня с утра пораньше усылают куда-то с поручением? Бегу, бегу, чтобы исполнить все да вернуться поскорее, ан младший специалист все-таки пришел раньше меня. Каждый раз не успеваю, каждый раз опаздываю. Ему-то совсем близко: из подвала поднялся по ступенькам – и здесь он, наш пострел везде поспел. Я бы этого младшего, студентом его величают, – где он может учиться, интересно, с его-то куриными мозгами? – раздавил бы прямо об этот угол. И смотрел бы, как из головы его высохшие дистрофичные мозги вылезают, ножки тощие раскорячены, а впалая грудь к позвоночнику прилипла. Но я человек подневольный, а он – племянник самого Носикова из бюро обкома. – Он поднял палец вверх. – Так что об этом мне пока только мечтать приходится.

И с каждым днем все хуже. Раньше он к себе таскал, теперь вон к следователю стал носить. Эта наглая Эсмеральда сама к нам в спальню заглядывает, так я делаю вид, что меня это не касается. Женщина все-таки. А что этот Плоский глаз на нее положил, я давно знал.

Бориса аж затрясло, так сильно он ревновал Нюру. Он постарался взять себя в руки, но у него ничего не получилось, и он сказал довольно взволнованно:

– Нурбида Динмухамедовна сама же и виновата во всем этом.

– Конечно, а то как же. Сама и вешалась на него. У него не юриспруденция, а одни лишь любовные утехи на уме. За юбками только и бегает. Его уже выставили из 137-й квартиры, из 206-й, из 007-й выставили, и поколотили даже, остальные забыл. Все за то, чтобы не лез в чужие постели. Его уже несколько раз поколотили. А моя Нюра… Она самая красивая в доме. А я как раз и не могу постоять за семейную честь. Потому что кто я перед племянником дядюшки из обкома? Мне как раз и нельзя защищаться. И кто другие тоже не могут помочь мне, все боятся его. Он просто позвонит следователю, необязательно даже в обком, вот непослушного и отправят в комнату «торжествующей истины», которой вы, дорогой товарищ, так интересуетесь – чем она так уж вам интересна? Вы как раз о ней сами и заговорили. Так-то вряд ли их туда отправят. И вас тоже не отправят. Туда отводят только врагов народа. Раньше это из Кремля контролировали. А теперь все забросили. Еще в хрущевские времена. Давно уже не используют эту комнату. Но припугнуть при случае – это вполне. А вот вы, кстати, всяко могли бы хорошенько проучить этого хлюста. Потому что вы уже обвиняемый.

– Но тем больше мне оснований бояться какого-никакого наказания за вмешательство в дела следователей, да и дознавателя тоже. Если не отдельного наказания, то это может повлиять на исход следствия по моему делу или даже решения суда.

– Да нет, как на ваше дело это повлияет? Никак. Его конец всегда заранее известен. У нас любят статистику и стараются ее не портить. А статистика у нас всегда стопроцентная. Потому что берут в работу только такие дела, которые однозначно завершаются приговором. Поэтому для вас это так и так ничего не изменит. Не вынесут же вам сразу два приговора. У нас не ведут безнадежных процессов, где обвиняемый еще может как-то выпутаться и выйти сухим из нашей грязной воды.

– Бывает и безнадежность наоборот, так сказать. Мое дело для них как раз такое. Ничего они мне не сделают по моему делу. А за самоуправство и рукоприкладство вполне могут упечь, но это мне не помешает как следует отдубасить вашего студента а-ля Свердлов. Думаю, что многие ваши чиновники заслуживают того же самого.

– Знаете, если бы вы решились, я был бы очень вам благодарен, – ответил муж Нюры, но Борис не почувствовал большой уверенности в его словах. Ответил вроде, а потом добавил совсем невпопад:

– Относительно других чиновников вы очень даже правы. Их следовало бы проучить: чего это они вдруг решили бунтовать против СИСТЕМЫ? Им платят, дают работу, жилье, некоторым и услуги чужих жен перепадают.

Мужчина взглянул на Бориса как-то особенно доброжелательно, а потом вдруг испугался и заторопился, якобы ему надо срочно в канцелярию.

– Хотите со мной? – спросил он доверительно. – Это интересно.

– Мне там делать нечего.

– Но вы же хотели посмотреть комнату «торжествующей истины». Когда-нибудь там устроят музей наподобие Казанского собора, где орудия средневековых пыток показывают. Эта комната рядом с кабинетом следователя. Иногда он беседует с обвиняемыми в этой комнате. Там такая обстановка, это само по себе производит впечатление. В канцелярии не только это, там вообще много всего такого, что вы, наверное, никогда и не видели. Пойдемте.

– Вы считаете, стоит? – осторожно спросил КГ. Ему не хотелось, чтобы этот симпатичный, в общем-то, мужчина – со всеми из этой конторы следует востро ухо держать! – догадался, что Борису действительно хочется посмотреть эту комнату. Специалист кивнул и что-то буркнул утвердительно.

– Вы меня уговорили, – сказал КГ и решительно двинулся по лестнице вниз, впереди мужа Нюры.

Запах застойного воздуха и гнили встретил их в подвале за дверью канцелярии. Здесь было душно, пыльно, влажные испарения размывали перспективу коридора. Коридор убегал вдаль в сопровождении двух рядов – справа и слева – старых, дощатых перекошенных дверей. Пол покрыт наскоро прибитыми кривыми досками. Оштукатуренные стены окрашивались последний раз, видимо, лет тридцать назад. Они все уже пошли пятнами сырости, грибка, сохранившейся краски и были экзотически декорированы дырками от выпавшей и утраченной штукатурки, открывающими старую, потемневшую дранку.

«Если посмотреть на это особым образом, – подумал Борис, – то это очень даже красиво. Стены напоминают ташизм, особый вид американской абстрактной живописи, но посетители, да и клерки тоже, об этом ничего не знают. Сама жизнь создает для нас потрясающие произведения искусства, а кто-то проходит мимо и даже не догадывается».

Коридор было плохо освещен. Некоторые двери оставались открытыми, в комнатах и кабинетах сидели служащие, они что-то писали или наблюдали сквозь решетки в стенах за посетителями, притулившимися в проходе у стен или сидящими на всем, на чем в принципе можно было сидеть.

Муж Нюры придержал КГ за плечо:

– Мы туда пока не пойдем. Наша дверь сразу налево.

На двери никакой надписи не было. Комната оказалась довольно большой. Не такой большой, как зал заседаний, но значительно больше обычных квартир в коридорах дома на Манежном. Потолок был как в зале заседаний – такой же низкий, может, еще ниже. Комната была очень хорошо освещена, но могла бы при желании освещаться еще лучше: вдоль всех стен стояли металлические стойки, каждая – с несколькими прожекторами, выключенными в настоящее время. Пол покрывала метлахская плитка, а стены – неровно положенный кафель, раздавленный кое-где, видимо, ударами тяжелых предметов. Такого же рода отметины были и на полу. Посредине сиротливо стояли обшарпанный письменный стол и два стула – по всей вероятности, для следователя и обвиняемого.

«Когда включаются все прожектора, – подумал Борис, – именно в этот момент, возможно, и наступает долгожданный момент торжества истины».

Помимо двери, в которую вошел Борис со своим сопровождающим, – «экскурсовод» местного значения, мысленно окрестил его КГ, – в комнате были еще две небольшие двери.

– Одна – в кабинет следователя, вторая – в медпункт, – объяснил «экскурсовод», заметив взгляд Бориса.

– Видимо, для большинства посетителей не так просто перенести момент финального аккорда «торжествующей истины». Поэтому и завели здесь медпункт, поближе к этому залу, – сказал Борис.

– Что вы, что вы, эта комната, можете считать ее залом, уже почти не используется. А медпункт нужен канцелярии.

Расположили его здесь, потому что другого места просто не нашлось.

Из стен комнаты торчало несколько водопроводных труб с ржавыми чугунными кранами. К металлическим трубам были присоединены резиновые – грязные резиновые трубы, которые беспорядочно змеились по полу. Стены и пол тоже были в ржавых потеках.

«Куда стекает вода? – подумал Борис. – А, вот, я вижу, несколько металлических решеток в углублениях пола. Сюда уходит вода». Рядом с решетками он заметил сгустки крови, куски окровавленной ваты. «Может, это просто кажется так издали, – подумал он, но рассматривать такие детали поближе ему почему-то не захотелось. – Да, когда включен свет и на обвиняемого направлены потоки воды – ведь мне говорили об этом по телефону – вот тогда именно и наступает момент «торжествующей истины». Откуда взялись ужасающие вмятины на полу и стенах?»

Борису захотелось как можно скорее покинуть эту комнату, но он заметил в углу некое странное сооружение, и это остановило его. Сооружение напоминало небольшое пианино. У него была стандартная клавиатура, но с уменьшенным звукорядом – всего на две октавы. Из задней стенки того, что напоминало пианино, выходили длинные стальные тросики, соединенные, видимо, с механическим приводом клавиш. Тросики были аккуратно собраны в четыре пучка и развешаны на специальных крючках на стенах.

– Кто играет на этом пианино и зачем? – спросил Борис «экскурсовода».

– Допрос – дело хлопотное и утомительное. Товарищ Плоский любит иногда прерваться и послушать музыку. Классическую или советскую. Гимн Советского Союза, например. Или «Широка страна моя родная». Обвиняемый тоже устает, ему, как и всем, следует отдыхать иногда. Для этого всего приглашают специнспектора. Конечно, этот человек должен иметь хотя бы начальное музыкальное образование. Можно назвать его и музыкальным инспектором. Здесь не требуются особые музыкальные знания. Пятую симфонию Шостаковича на этом инструменте не играют, да и не получится.

– А что это за пучки стальных струн на стенах?

– Здесь не все оборудование. Есть специальные приспособления, которые присоединяются к рукам и ногам обвиняемого. Такие типа кожаных перчаток на руки и ботинок на ноги. Они предназначены для того, чтобы обвиняемый в минуту музыкальной паузы, если можно так выразиться, имел возможность лучше воспринимать исполняемую музыку. Как видите, СИСТЕМА, при всех ее недостатках, подчас оказывается очень гуманной и не забывает, что обвиняемый тоже человек и у него есть обычные человеческие потребности. У нас в организации производится много подобного оборудования. Это наше ноу-хау. Правда, по отношению к обвиняемым эти методы используются редко. Как правило, в комнату «торжествующей истины» попадают для проведения профилактических бесед, в основном провинившиеся работники конторы. Необходимо, чтобы наш персонал был абсолютно предан СИСТЕМЕ.

Борис не очень хорошо понял работу музыкального ящика, но решил не пытаться разобраться в этом более подробно. «До меня очередь посещения этой комнаты, видимо, не дойдет. Потому что я не работник СИСТЕМЫ, да и вины на мне нет никакой. А вот что касается Нюры… Она, конечно, поступила со мной подло и непорядочно. Но Кулагин – человек не злопамятный. В какой-то степени я ее даже понимаю. И не хотел бы, чтобы решением следователя ее направили сюда для профилактической беседы. Хотя и непонятно, как все здесь устроено».

– Ну и как, насколько действенными оказываются эти профилактические беседы?

– Очень эффективны. Никто не хочет сюда попадать. А после проведения первой профилактической беседы – тем более. Во второй раз сюда попадают очень и очень редко.

– Это всё ваши дела. Они меня совершенно не интересуют. Я хотел бы выйти отсюда.

Они покинули комнату и оказались опять в коридоре канцелярии. «Экскурсовод» двинулся дальше по своим делам, а Борис никак не мог прийти в себя после увиденного. Словно сомнамбула, он шел по коридору вслед за «экскурсоводом». Неожиданно для самого себя Борис спросил:

– Я вот иду вслед за вами. У вас не будет от этого неприятностей?

– Идемте, идемте, вам будет интересно. А что до неприятностей, так никто вас и не заметит, никто на вас внимания не обратит.

Видимо по случаю воскресенья, посетителей было немного. Они сидели по обе стороны от прохода на ветхих стульях, на деревянных скамейках, покрытых пятнами старого цемента, и на грубых необструганных досках, положенных на стопки кирпичей. Вешалок не было. Некоторые сидели в пальто. Иные держали пальто на руке. Те, кто пришел в шляпе, шляпу тоже держал в руках. Одеты были посредственно и держались очень и очень скромно. Однако многие, видимо, совсем недавно были людьми с положением в обществе, состояли на высоких постах и ворочали большими государственными и партийными делами. Были руководителями организаций, партработниками, известными изобретателями, актерами. Об этом говорили манера держаться, осанка, аккуратные стрижки и холеные усы, хорошо начищенные, хоть и старые туфли и множество других еле уловимых, почти незаметных признаков. Но сейчас эти люди казались вконец сломленными.

Первым заметил «экскурсовода» и КГ посетитель, сидевший у самой двери в коридор. Он поспешно встал и поздоровался с ними. Высокий когда-то мужчина стоял перед ними согнувшись и был чуть ли не ниже КГ. Несколько человек, сидевших дальше, нервно повскакивали и стали наперебой здороваться. Их приветствия, сопровождаемые приниженной позой, согнутыми коленками и спиной, заискивающим поглядыванием в глаза, напоминало просьбу нищих о милостыне.

– Что сделали с этими людьми? Через какие унижения пришлось им пройти?

«Экскурсовод» ответил, как всегда, невпопад:

– Это всё обвиняемые.

«Может быть, он ответил и точно, очень умно и немногословно, – подумал КГ. – Просто он знает положение и статус обвиняемого значительно лучше меня».

– Неужели они все мои коллеги? Мы – товарищи по несчастью. У некоторых из них такие же наклейки на лбу, как у меня. Но у многих их нет вовсе.

– Все обвиняемые чем-нибудь отмечены. У кого нет наклейки на лбу, у того металлическое кольцо на запястье или на щиколотке. Не знаю, как оно работает, но, если они где-то останавливаются, они должны включить кольцо в электрическую розетку с помощью специальных проводов. А вы разве не видите тонкие проволочки, идущие от них к стенам? И тогда следственный аппарат всегда точно знает, где находится конкретно этот обвиняемый.

– Может быть, это и лучше. С наклейкой все видят, что я обвиняемый. А если бы у меня было кольцо, то на улице, в такси, при переходе из кабинета в кабинет на работе мое кольцо под рукавом пиджака или под брючиной было бы незаметно. Почему мне не поставили кольцо?

– Это зависело от охранников, которые вас арестовывали, и от их инспектора. Они должны были предложить вам варианты.

– Удивительное дело – мне никто ничего не предлагал. Они даже не сказали, что есть варианты.

– Не знаю даже, как это можно объяснить. Это была их обязанность.

– Они мне совершенно ничего не объясняли. Всё пытались забрать мои вещи или получить деньги. Но у них ничего не вышло. И я обо всем этом безобразии доложил дознавателю.

– Вот видите, вы сами все и объяснили. Вам надо было сразу, в тот же момент, писать ходатайство. Мол, согласен на другую меру пресечения. Прошу отменить и снять с меня бактерицидное локальное заражение.

– И что, ничего теперь нельзя сделать?

– Все надо делать вовремя. Но вы проявили нерасторопность. Теперь изменить это уже значительно труднее.

– А вы знаете, как снимается пятно со лба?

– Конечно. Здесь нет никаких загадок. Есть такая наклейка – нейтрализатор. Она блокирует и уничтожает бактерии-имплантаты на лбу обвиняемого. Две минуты – и шито-крыто.

– Вы можете мне в этом помочь?

– Боюсь, что будут проблемы. Но можно попробовать. Только для начала надо сделать то, что вы обещали, – хорошенько проучить студента.

– Как я понимаю, вы не хотите мне помочь. Делаете вид, что не хотите. А на самом деле все обстоит совсем не так – просто не можете, это вам не по силам. Вы никогда этого не сделаете. Это же поступок. А вы не любите совершать поступки. Даже свою жену защитить не смеете. Она в руках негодяев, а вы смотрите на это сквозь пальцы.

КГ неожиданно обратился к стоящему рядом высокому пожилому человеку с вдавленными, плохо выбритыми щеками:

– Вот вы стоите и ждете. Похоже, давно – чего вы ждете?

Высокий человек был явно напуган этим вопросом, руки у него дрожали, глаза бегали. Он не мог ответить на самый простой вопрос и все время как бы обращался к соседям, чтобы они помогли ему, потому что без них он явно не справится с этой задачей.

– Послушайте, гражданин, – сказал «экскурсовод». – Мой спутник спрашивает вас, для чего вы, собственно, пришли сюда и чего вы сейчас ожидаете? Отвечайте же, наконец. Вам говорят по-хорошему. Отвечайте без промедления.

Высокий немного приободрился:

– Да, да, вы правы. Именно, я жду, так оно и есть.

Несколько посетителей подтянулись ближе. Они делали вид, что их это совсем не интересует. На самом деле они хотели узнать, что все-таки происходит, и пытались перешептываться друг с другом.

– Разойдитесь, разойдитесь, – властно сказал «экскурсовод». – У нас, конечно, есть свобода собраний и много всяческих других свобод. Но не здесь. Устроили толпу и восточный базар – расходитесь, здесь и так тесно. Освободите проход.

Посетители немного оторопели и отошли в сторону – совсем недалеко, им хотелось услышать, что будет дальше. Высокий немного пришел в себя после неожиданного обращения. Он встрепенулся и сказал:

– Я нашел нужных людей, собрал аргументы в свою пользу и сдал в канцелярию. Это было вчера.

– Здесь ответы дают только через неделю, а то и через месяц, – сказал «экскурсовод». – Зачем, скажите на милость, вы пришли сегодня?

– Мне хотелось поскорее узнать решение, и я решил прийти раньше и подождать. Мне так хотелось… Вот стою и жду.

– Я смотрю, вы всерьез настроены добиться результата в своем деле, – вставил Борис.

– А как же иначе? Это мое дело, моя судьба и судьба моей семьи.

– Абсолютно с вами не согласен! – сказал КГ, сказал громко, специально, чтобы все слышали. – Я, например, тоже обвиняемый, точно так же, как и вы. Но я ничего не собираю, ходатайств не пишу, ничего не предпринимаю. Если, например, вы мне не верите, могу поклясться именем партии и правительства. Не знаю уж, что для вас свято в этой жизни. Клянусь своей матерью. Достаточно этого вам или нет? Ничего, ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО я не предпринимаю. А вы… «нашел нужных людей», «собрал аргументы». Неужели вы считаете, что это необходимо, неужели вы считаете, что этим всем надо заниматься?

Высокий вконец растерялся, он не знал, как себя вести. Согнулся еще больше и опустил голову. Не знал точно, вышучивают ли его или ему сказали действительно что-то важное, а он просто не понял этого, не уловил чего-то, что, наверное, и есть самое главное.

Что он мог сделать? Ему очень хотелось еще раз повторить именно то, что он уже ответил Борису. Повторять одно и то же – это выглядело бы глупо. Но КГ уперся в него взглядом, и несчастный обвиняемый растерянно пробормотал:

– Возможно, именно вы и правы. Но что касается моего дела, то я подал свои справки в канцелярию.

– Я что-то вас не понял. Вы не верите мне, что я обвиняемый? Видите, вон у меня наклейка, вы видите это на лбу у меня или нет?

Высокий посмотрел на лоб КГ и совсем уже тихо пролепетал:

– Почему вы так решили? Конечно, верю. – Но в голосе его слышался только страх и полное непонимание того, что происходит. Униженный вид этого человека вывел КГ из себя. Ему было обидно и за высокого, и за себя самого, и за всех присутствующих.

– Да почему же вы так покорно принимаете все, что с вами вытворяют? Вы кто, человек, в конце концов, или тварь дрожащая? Почему так безропотно пришли и включили свое кольцо в их розетку? Что бы случилось, если бы вы никогда не включались в их розетки? Что бы случилось, что произошло бы? Да ничего, ровным счетом ничего не произошло бы. Неужели вы не понимаете, что они вам голову морочат?

Кто они такие? Они сами не знают, как они называются. СИСТЕМА. Сказать можно что угодно. СИСТЕМА. Суд. Вершители судеб. Суд – это просто слово и больше ничего. Они нас судят, а их просто не существует. Их нет, это фу. Это воздух. Они существуют только потому, что мы верим в их существование. Мы поддерживаем их своей уверенностью в их существовании и сами создаем их из ничего. Это наш материализованный, овеществленный страх. Мы перестанем следовать их сигналам, угрозам, требованиям, и они сами рассыплются. А потом мы все будем смеяться над нашими страхами.

Посмотрите на этот вонючий коридор, на эту ничтожную канцелярию. Это уже почти пыль. Если бы мы сюда не пришли, все нормальные люди давно уже забыли бы про их так называемую СИСТЕМУ! Это смешно. У меня начинаются колики от смеха, когда я смотрю на всех вас. Да отключите же вы, черт возьми, ваши провода! – Борис выдернул провода, идущие из-под штанины высокого к розетке.

Высокий пытался включить провода обратно в розетку, Борис взял его за запястье и удержал. Взял нельзя сказать, чтобы сильно. Высокий в страхе отдернул руку так, будто его электрическим током ударило, и дико закричал.

«Что мне напоминает этот крик? – подумал Борис. – Напоминает об инциденте на комиссии. Крик Нюры в экстазе. Что-то в этом есть очень сексуальное. Боль, страдание, предчувствие смерти – с одной стороны, чувственность, наслаждение, экстаз – с другой, они идут бок о бок, совсем рядом. Что-то слишком часто эти чувства – и то, и другое – посещают меня».

– Вы ведете себя просто как маленькая девочка. Такой чувствительный. Проснитесь. Идите домой и возьмите справочник. Посмотрите – есть ли где-нибудь хоть какое-то упоминание о СИСТЕМЕ? Нет, упоминания о ней нигде нет. Все карающие системы, поименованные как правоохранительные органы, перечислены в Конституции Советского Союза. Где там СИСТЕМА? Ее нет, хоть в брежневской, хоть в сталинской конституции. Ее там нет. СИСТЕМА – это преступная организация, которая паразитирует на здоровом теле нашего социалистического общества и пытается навязывать нам свои правила.

Борис крепко взял высокого за плечо, толкнул его на скамейку и пошел дальше. За его спиной вокруг высокого сразу образовалась группа из посетителей. Кричать тот уже перестал, а посетители, видимо, принялись расспрашивать его о том, что же здесь произошло.

«Экскурсовод» догнал КГ и сказал:

– Откровенно говоря, мне очень понравилось многое из того, что вы говорили. Но в одном, я думаю, вы не совсем правы. Бесполезно говорить о сталинской или о брежневской конституции. Я, как специалист, работающий в СИСТЕМЕ, должен, конечно, сказать несколько слов в ее защиту. Дело в том, что СИСТЕМА существовала задолго до всех этих конституций. Задолго до революции. Даже до николаевской России. Она существовала всегда. С тех самых пор, как люди стали осознавать себя. Я человек маленький, может, чего-то не понимаю. Но скажите мне, дорогой товарищ, откуда произошли десять казней египетских? Кто принял решение о наказании египтян, кто определил эти наказания и кто, наконец, был их искусным и бесстрастным исполнителем? Кто-то ведь был тогда вершителем правосудия. Помимо обычных земных судов. Подумайте об этом. Существовала всегда. Но вот кто ее возглавляет… Я, во всяком случае, не знаю.

Из боковой двери им навстречу вышел пузатый человек с бычьей шеей, с короткими руками и ногами, охранник, судя по всему. В рубашке защитного цвета с двумя рубиновыми ромбиками на концах воротника и в брюках военного образца. К широкому поясному ремню с латунной пряжкой, на которой была изображена пятиконечная звезда, была прикреплена плоская кобура из кожзаменителя. Было очевидно, что пистолета там никогда не было. КГ удивился и не стесняясь ощупал пустую кобуру.

Охранник, отдуваясь, спросил, что случилось. Он слышал шум и даже крики. «Экскурсовод», как мог, постарался успокоить его и объяснить, отчего возникли шум и крики.

– Нет, так дело не пойдет, – сказал охранник. – Я отвечаю здесь за порядок, и я лично должен все проверить и удалить из помещения нарушителя спокойствия, если таковой имеется.

Он приложил руку к голове, как бы отдавая честь, и посеменил маленькими шажками к группе посетителей, громко отдуваясь и пыхтя.

КГ решил, что он больше не будет ни с кем разговаривать и ни на кого смотреть тоже не будет. Предостаточно насмотрелся. Он спросил «экскурсовода», в какую сторону надо идти к выходу, потому что коридор несколько раз поворачивал вправо и влево и он совсем запутался. «Экскурсовод» ответил, что ему по делам надо идти дальше и что он был бы рад, если бы товарищ Кулаков пошел бы вместе с ним, потому что ему нравятся их беседы, и еще потому, что товарищ Кулаков еще не все видел и есть на самом деле много такого, на что стоит посмотреть. КГ ответил, что ему и этого достаточно, что хватило бы и комнаты «торжествующей истины» и тех колец на руках и ногах обвиняемых, которые следует почему-то обязательно включать в розетки, к некоторым из которых, он думает, забыли подвести электропитание. Трудно представить себе большую нелепость и издевательство над здравым смыслом.

– Нет, я все-таки хочу уйти отсюда. Покажите, где выход. Здесь столько дверей, голова идет кругом. Я не знаю, как идти. Проводите меня, и немедленно.

– Но послушайте, мне непременно надо пройти дальше, чтобы исполнить до конца поручения, которые мне дали утром. В конце концов, это моя работа и моя обязанность. Вы могли бы пойти направо, потом налево, там только один выход. Или, если боитесь, постойте здесь, я пойду исполню поручение, а потом вернусь и провожу вас до выхода.

– Вы заманили меня в подвал, именуемый высокопарно канцелярией, и собираетесь бросить здесь. Я настаиваю – немедленно проводите меня к выходу! – резко сказал КГ.

– Да не кричите вы так. Тут везде канцелярии, здесь нельзя шуметь.

Это было сказано как раз вовремя. Одна из ветхих дверей открылась. Вышла симпатичная девушка с толстой косой и в синем лабораторном халате, образцовая отличница по внешнему виду, и строго спросила:

– В чем дело, товарищ? Ваше появление здесь оказалось сопряженным с непонятным шумом и выкриками, несовместимыми с требованиями нормальной работы канцелярии. Потрудитесь, пожалуйста, объяснить, в чем тут у вас дело и какие возникли проблемы. У нас образцовое ведомство, и в наших недрах не могут возникать проблемы, несовместимые с правилами поведения в социалистическом обществе.

В темном дверном проеме появилась громоздкая фигура в белом халате с засученными рукавами. Мужчина молча встал за спиной девушки.

Борис вопросительно посмотрел на «экскурсовода»: тот ведь говорил, что никто не обратит внимания на КГ, даже при том, что у него на лбу эта надоевшая блямба. А вон уже подошли два человека. Конечно, они с «экскурсоводом» выглядели весьма подозрительно. Впереди идет обвиняемый, он же и арестованный. Куда ведут арестованного? Вот вопросы и возникли.

И что ему теперь отвечать? Надо ответить, и к тому же его ответ должен быть приемлемым для этих людей в халатах. Кто он, этот второй – врач, санитар? Может, палач? Огромный, с толстыми мясистыми руками – коновал какой-то. Можно было бы сказать, например, что он обвиняемый – это и так видно – и что пришел выяснить дату следующего заседания комиссии по его делу. А дальше они посмотрят документы – и последуют вопросы: по какому делу, в чем обвиняетесь, почему вы решили, что будет комиссия? Вы же отказались от допроса, Эсмеральда Вагиновна записала в протоколе, что вы оскорбляли всю нашу систему судопроизводства… Да нет, вопросы последуют любые, и ни на один он не сможет ответить.

А если сейчас из-за поворота выскочит какой-то важный служащий? Служащий, так сказать, высокого звена. Борис не чувствовал никаких моральных и физических сил разговаривать с чиновниками высшего ранга, да и с этими двумя, пожалуй, тоже. Все, что бы он им ни сказал, было бы неправдой.

Он ведь пришел из чистого любопытства. И убедился, что их безымянная судебная система изнутри выглядит так же отвратительно, как и снаружи. Он больше не хочет вникать во все это. Посмотрел – и хватит: более чем достаточно, сыт всем этим по горло. Подтвердились его самые худшие подозрения. Но не может же он говорить этим двоим именно то, что он сейчас думает.