Текст книги "Российский колокол №3-4 2018"

– О да, именно это и есть истинная правда, – поддержали его охранники, и в тот же момент «органист» нажал указательными пальцами правой и левой руки одновременно на две клавиши. Борис услышал первый аккорд и сразу вслед за ним – крики боли обоих наказуемых. Борис подошел к пианино и удержал руки музыканта:

– Послушайте меня, добрый человек. Если бы судьба распорядилась так, что наказанию должен был бы подвергнуться судья, который по своему разумению постоянно вершит злодейства, то я не уговаривал бы тебя, не говорил бы о милосердии, я дал бы тебе дополнительно денег, чтобы ты вершил свою благородную процедуру с гораздо большим энтузиазмом.

– Вы, товарищ Кулаковер, внушаете мне уважение своими словами. Возможно, вы и правы. Но тот, кто своим трудом, потом и кровью поднялся до поста музыкально-судебного исполнителя, становится абсолютно неподкупным. Я не позволю отвлекать себя коварными разговорами, и, раз уж я приставлен к этому инструменту и раз уж этот инструмент полностью исправен и хорошо настроен, значит, следует исполнить на нем именно то музыкальное произведение, которое мне на сей раз предписано.

Эти его слова были прерваны Вованом. Тот дергался из стороны в сторону и кричал, вытирая слезы с лица о голое плечо:

– Товарищ Клиновичков! Если уж вам никак не удается освободить нас двоих, освободите хотя бы меня! Димон уже пожил на свете. Он бесчувственный и во всех отношениях почти что деревянный. Не то что я, совсем юный и нежный. А Димона уже наказывали один раз, и вот он перенес все – и хоть бы что. Он и второй раз перенесет. А меня внизу, у входа, ждет невеста. Я не перенесу позора и бесчестья. Тем более что виноват во всем только Димон, он один во всем и виноват. Он учит меня как хорошему, так и плохому, он подбивает меня. А если невеста, которая ждет меня внизу, узнает, это будет так стыдно, что я, наверное, и не перенесу этого, а то и умереть могу от боли, стыда и позора.

– Так, хватит антимонии разводить здесь, товарищ Кривоватый, – сказал «органист». – Я больше ждать не намерен.

Он поднял руки, чтобы взять следующий аккорд, но в этот момент Вован заверещал – непрерывно и на самой высокой ноте, будто он вовсе и не человек даже, а будто он поросенок, которого уже режут острейшим ножом.

– Хватит визжать! – закричал КГ, выглянул в коридор, не прибегут ли на этот крик кладовщики, потом повернулся к Вовану и в сердцах ударил его рукой по щеке. Голова Вована дернулась и упала тому на руки.

«Органист» приступил к исполнению произведения: «Широ-ка страна моя род-на-я». Оба охранника пытались подпевать в такт музыке хриплыми бессильными голосами. КГ заметил в конце коридора фигуры двоих кладовщиков, которые решили подойти, услышав непонятные звуки. Борис выскочил из кладовой, захлопнул дверь, открыл в коридоре окно на улицу, чтобы уличный шум заглушил идущие из кладовой хрипы, немного напоминающие мелодию популярной патриотической песни.

– Это я, ребята! – крикнул он, чтобы кладовщики не подошли слишком близко, и помахал им рукой.

– Чем-то помочь, может быть, что-то случилось, товарищ Кулагин? – спросили они участливо.

– Глупая собака на улице лапу прищемила, такой шум устроила. Можете идти работать, товарищи. Заканчивайте, пора вам отдыхать, уже поздно.

Кладовщики вернулись к своим делам и вскоре ушли домой. А Борис еще долго стоял и смотрел во двор. Из окна коридора было видно, как одно за другим гасли окна во дворе замечательного предприятия НПО «Базальт». Рабочий день закончился. Ему самому тоже пора бы возвращаться в свою уютную квартиру на Гражданке. Или навестить наконец бедную Клару, которую так обидели эти охранники. Но он продолжал стоять, не в силах успокоиться после всего, что он только что увидел.

Как этот инструмент попал в его родной «Базальт»? Похоже, он всегда стоял в этой кладовой, только зачехленный. Так ему казалось. А перчатки и ботинки, видимо, были спрятаны где-то в углу за картонными коробками.

Как и на каком основании работники СИСТЕМЫ попадают в помещение «Базальта»? Если СИСТЕМА существовала давно… Во времена фараонов, например. Она существовала и тогда, когда строили этот город. И когда строили каждый дом, каждую улицу. Поэтому и предусмотрели подземные ходы под всем городом и тайные двери в каждом доме и в каждом помещении. Вот и в его квартире во встроенном шкафу у них есть своя тайная дверь. Ничего удивительного, что здесь они давно используют эту кладовую, а может, и многие другие помещения, для тайных экзекуций, не исключено, что и для других, совершенно неизвестных ему целей.

Наплевать на СИСТЕМУ. Важно, каков он сам. Как он сам себя ведет. Вот он, Борис, имел, конечно, все возможности предотвратить эту отвратительную процедуру, должен был бы сделать это, но не смог ведь. И он обязательно сделал бы все необходимое, если бы не этот отвратительный визг Вована. Надо же все-таки иметь какую-то выдержку и в решающий момент уметь владеть собой. Нельзя же было так верещать. Поэтому у него, Бориса, и не получилось спасти Вована, да и их обоих тоже. Этих несчастных убогих охранников. А иначе он, конечно, уговорил бы «органиста». Какой он все-таки отвратительный, этот музыкально-судебный исполнитель. Как у него блестели глаза при виде бумажника! Если низшие чины такие гадкие, каков должен быть этот человек, ставший аж «органистом»? Вывод очевиден.

Все дело в крике. Пришли бы кладовщики и застали бы его в кладовке с этим человеческим отребьем, никак иначе этих людей и не назовешь. Для него такая ситуация была бы полной потерей лица. Хуже этого ничего не могло бы быть вообще. Лучше уж самому сесть в пыточное кресло на место одного из охранников. Но из этого, скорее всего, ничего не получилось бы. Он ведь арестован. Следовательно, он – лицо охраняемое и неприкасаемое и «органист» не принял бы его на подмену.

Но, если бы Вован не закричал, он, Борис, не поскупился бы, чтобы освободить охранников. Если уж им было принято решение вести беспощадную борьбу с разложением в судебных органах, то и здесь, понятное дело, он просто обязан был вмешаться. Но вот ведь как получилось в конце концов. И ему пришлось резко захлопнуть дверь, хотя это никак не повлияло на то, что охранников подвергли жесточайшему музыкально-судебному наказанию. Да, сегодня, скорее всего, тоже не его день. И не его это вина. Жаль, конечно, что не сдержался и дал пощечину Вовану. Но это, безусловно, объяснялось абсолютной неординарностью сложившейся ситуации и его, Бориса, крайне возбужденным состоянием. Да, он был в состоянии аффекта, и это все объясняет и ставит на свои места.

Вопрос, конечно, не заиграет ли «органист» на своем инструменте с иголками под ногти этих охранников до крайней степени изнурения, не заиграет ли он их до смерти. Но он, Борис, этого так не оставит и, конечно, пока у него есть силы, будет бороться до тех пор, пока не добьется наказания тех, кто действительно во всем виноват, – судей самого высокого ранга, которые, понимая, что он, Борис, буквально во всем прав, до сих пор маневрируют и по большому счету не смеют даже показаться ему на глаза. Знает кошка, чье мясо съела.

Борис пошел к двери кладовой: «Тихо. Заиграл до смерти». Он хотел открыть дверь, но не стал. Помочь он все равно не сможет. Но придется этот случай предать огласке. Ничего. Он разберется и отомстит. Он этого так не оставит. Уж в чем в чем, а в своем упорстве и последовательности он полностью уверен.

Борис спустился по лестнице, вышел на улицу. Он внимательно рассматривал всех встречных, нет ли среди них девушки, которая ждет Вована. Нет, нигде не видно девушки, которая ждет своего суженого. Обманул Вован. Но Борис его не осуждал. Эту ложь легко можно простить: Вован хотел, чтобы его больше жалели.

Весь следующий день КГ не мог забыть историю с охранниками и с адской машиной, напоминающей пианино. Работал рассеянно, отвлекался. Мало что успел сделать за день. А к вечеру решил все-таки подойти к заветной кладовой. За дверью было тихо. То, что он увидел, открыв дверь, произвело на него такое впечатление, будто внутри его головы что-то взорвалось. Вместо ожидаемой темноты он увидел в кладовке ту же самую картину – «органист» за пианино, два стражника в рукавицах, принесенных из преисподней, и полукрик-полувизг:

– Товарищ Кулаков, помогите, а-а-а-а! Широ-ка страна моя род-на-а-а-я…

В страхе КГ захлопнул дверь и, не в силах справиться с эмоциями, приложил лоб к массивной двери, за которой слышались приглушенные хрипы и стоны. Немного уняв сердцебиение, он подошел к группе кладовщиков и попросил навести наконец порядок в кладовке – сколько это вообще может продолжаться? И сделать это надо именно сейчас и без всякого промедления.

Он подумал, что эти призраки СИСТЕМЫ появляются здесь, наверное, специально ради него и что они приходят только тогда, когда он здесь бывает. А в другое время их нет. И если кладовщики зайдут в эту комнату без него, то там будет темно и ничего особенного происходить не будет. А если навести порядок, помыть полы, вытереть пыль, закрыть пианино чехлом, то больше там никто из этих уже и не появится.

– Вы, конечно, Борис Илларионович, человек очень хороший и отзывчивый, – сказал один из кладовщиков, который взялся выразить общее мнение. – Но у нас нормированный рабочий день. И мы обязаны работать только 8 часов. Завоевание революции, между прочим. И так уже переработали больше часу. Так что мы сейчас пойдем домой, уж не обессудьте. Но вы не беспокойтесь, все будет сделано. Завтра прямо с утра туда – и в кладовке будет наконец идеальный социалистический порядок. Вы будете довольны.

Борису очень хотелось именно сейчас хоть немного побыть среди этих чужих ему, малознакомых людей. Но кладовщики были настроены очень решительно. Они уже переоделись и готовились покинуть свои рабочие места.

КГ не стал дожидаться, пока контора окончательно опустеет, вышел на улицу и устало пошел к метро. Ему ничего больше уже не надо, ему не хотелось ни о чем думать – ни о суде, ни о деле, ни о своем доме, ни о матери, ни о Кларе, ни даже о Марине Толоконниковой, ни тем более о Евдокии Прокопьевне.

Он грезил наяву: казалось, что ему под ногти вводят иголки. Иголки движутся в такт песне «Широка страна моя родная». И ему совсем не больно. Его пальцам и рукам ничуть не было больно. Но петь почему-то тоже нисколько не хотелось. И вдруг внутри него словно прорвало, все его существо запело разом, и начало строки «Я другой такой страны не знаю» слилось в едином порыве с концом другой строки: «Где так вольно дышит человек».

Бред какой-то. Домой, домой. Скорей бы лечь, уснуть и не просыпаться. Спать и не видеть снов, желательно подольше.

«Велиары СИСТЕМЫ, посланники преисподней, они поджидают меня, – думал КГ, направляясь на работу. – Стараюсь забыть о них, выкинуть из своей жизни – им это явно не нраву. Не хотят они оставить меня в покое, постоянно напоминают о себе. То Хамзат, то Соловейчик, то охранники и их мучитель.

А Нюра, будь она неладна, каждый день мне снится, вернее каждую ночь. На черта она мне сдалась? Моя Клара и моложе, да и поинтересней будет. И с СИСТЕМОЙ никак не связана. Свободная девушка свободной профессии. Пожалуй, слишком свободной. Да и Марина Толоконникова – тоже вполне, ничего себе барышня. С таинственными закидонами. Может, просто напускает на себя эдакое, чтобы не как у всех?

Нюра снится мне, приходит во сне, обнимает, ласковые слова говорит. Значит, тоже обо мне думает. Это все так просто не бывает. Но она-то приходит не по своей воле, ее СИСТЕМА посылает.

Кого мне СИСТЕМА пришлет на этот раз? Приду пораньше, чтобы не было неожиданностей, как с Хамзатом. С Хамзатом этим и с Соловейчик мне хорошо удалось отвертеться. Ничего не получилось – сами и виноваты. Какие ко мне могут быть претензии? Не появляются они больше. Может, и не появятся».

Взял на вахте ключ от своего кабинета, расписался, как положено, в журнале. Рядом с кабинетом сидел посетитель с испитым лицом. Похож на отмытого бомжа. «Неужели ко мне этот тип, что у нас может быть общего? Ничего, подождет, если ему надо. Пусть посидит, придет в себя, жизнь у него непростая, видимо». Мысли его уже бегло коснулись предстоящих рабочих дел. Это он любил. На работе он чувствовал себя состоявшимся человеком.

В безмятежном настроении открыл дверь и ахнул.

Прямо перед ним, в его кабинете, находился абсолютно незнакомый ему человек. Внутри запертого помещения, сидел за его, КГ, столом и в упор смотрел на Бориса. Колючие глаза, лицо бледное, гладко выбритое, невзрачное. Пиджачок, галстук, впалая грудь, довольно широкие плечи. «Какой-то он плоский, вешалку напоминает, – невольно подумал Борис. – Сидит за моим столом и просматривает бумаги, мои документы».

– Что вы здесь делаете в моем кабинете, кто вас впустил? На каком основании, что вы вообще себе позволяете? Немедленно покиньте помещение. Немедленно, вы меня поняли?

Незнакомец продолжал внимательно рассматривать Бориса и не проронил ни слова.

– Если вы не потрудитесь объяснить, кто вы такой и что здесь делаете, я немедленно вызову охрану.

– Плоский Ленин Иванович, – бесстрастно сказал незнакомец, – следователь по особо важным делам следственного отдела специальной судебной системы, предназначенной для повсеместного поддержания социалистической законности, для выявления и наказания особо злостных нарушителей, внедренных в звенья управления нашей страной с целью нанесения ей особого вреда и даже для разрушения нашей системы.

КГ, открыв рот, слушал этот бюрократический речитатив, апофеоз овеществленного правосознания, – надо же, следователь Плоский собственной персоной! – слов он не находил.

– Борис Илларионович Кулаков, не так ли?

– Кулагин я, сколько можно…

– Пусть будет по-вашему. Никогда не спорю по пустякам. Хочется быть Кулагиным – будьте Кулагиным. Не хотите быть сантехником – будьте кем хотите, хоть чертом, хоть дьяволом. Вам это, товарищ Кулаков, все равно не поможет. Карающая рука возмездия может быть и не очень сурова, но она найдет вас везде, наказание нашего закона неотвратимо, как меч Немезиды.

Мы с вами неплохо знакомы. Правда, заочно. Вот теперь и очно познакомились. «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Что скажете?

– Как вас пропустили, как вы попали сюда?

– А вы позвоните на вахту, они и скажут вам.

– И позвоню, и узнаю. Прямо сейчас.

Борис поднял трубку местного телефона:

– Охрана? Это Кулагин Борис Илларионович. Скажите, пожалуйста, на каком основании вы пропустили ко мне посетителя? Он не имеет никакого отношения ни к моей работе, ни к деятельности нашей организации.

– Так, сейчас посмотрим. Как фамилия?

– Плоский.

– Ленин Иванович, есть такое дело. У него пропуск на весь год. Оформлен полгода тому назад. С возможностью посещения вашего подразделения.

– От какой организации?

– Понятия не имею. Я человек маленький. Начальник охраны мне спустил список, я обязан пропустить. Да вы не волнуйтесь, товарищ Кулагин. Это точно Плоский, я проверил, он паспорт предъявил.

– Зачем вы пропускаете посторонних, которые мешают нам работать?

– Никак нет. Если он есть в бумаге, утвержденной начальником охраны и замдиректора по режиму, значит, он не посторонний. Тут у меня большой список. Кроме Плоского, есть Вагинян Эсмердина, что ли… не понял, язык сломаешь, есть Носиков Олег Васильевич, Ишкинина, много их, целый список. Если у вас какие-то претензии, то не ко мне. Это всё, еще требуется моя помощь? Извините, Борис Илларионович, но у меня много дел, просто наплыв посетителей и командировочных.

Борис сконфуженно повесил трубку:

– А как же вы попали сюда, в мой кабинет?

– Охранник проводил меня и открыл дверь. Зачем закрыл за мной? Не знаю, зачем это ему понадобилось.

– Ну хорошо, – устало произнес Борис, – пришли так пришли. И что вы хотите, устроить допрос? Спрашивайте, что вам нужно, мне нечего скрывать. Мне нечего стыдиться. Спрашивайте, ищите червоточину, ищите изъян. Мы же не боги. Недостатки всегда найдутся, особенно если очень хочется. «Ищите да обрящете», – следователь Плоский сморщился, будто отведал кислющего лимона. – Я чувствую, вы не любите цитаты из Библии, – продолжил КГ. – Что поделать? Мудрость древних нам с вами тоже может пригодиться. Спрашивайте.

– Да нет, Борис Илларионович. Я пришел не для того, чтобы допрашивать вас. Если бы это было моей целью, я вызвал бы вас в свой кабинет.

Но я же здесь, у вас, пришел просто поговорить. Вы многого не понимаете, а я мог бы дать хороший совет.

– Поговорить? Дать совет? Почему? Делайте свое дело, я буду делать свое. Моя совесть чиста.

– Вы многого не знаете. Не понимаете, как работает система. Решил вам подсказать – иначе говоря, помочь. Мой визит носит абсолютно неофициальный характер. Я вот полистал ваши документы, мне понравилось. Правильно Нурбида Динмухаме-довна говорила, вы – толковый работник. Я бы, например, был бы очень рад, если бы у меня появился такой помощник.

«Чтобы я связал свою жизнь с этой отвратительной СИСТЕМОЙ, да еще в подмастерья к этому Плоскому – ну уж нет… Шуткует, видать, Ленин Иванович». КГ решил пропустить мимо ушей последнее замечание:

– Так это Нурбида Динмухамедовна вас прислала? Очень даже интересно. – Сердце Бориса бешено забилось.

«Мерзавец, юбочник. Он забудет обо всех делах, лишь бы отхватить кусочек сладкого. Любитель клубнички, – подумал он. – А что, если я сейчас сдвину стол и прижму этого Плоского к стене? Сделаю его еще более плоским. Прижму стол ему к животу, язык у следователя по особо важным делам выпадет, рот откроется, он станет хрипеть, задыхаться… Когда-нибудь я обязательно это сделаю. Когда-нибудь… Обязательно. Но не сейчас. Он пришел сам. Ему что-то надо. Послушаем, зачем он пришел – не я к нему, а он ко мне, – что это ему вдруг понадобилось от бедного обвиняемого».

– Так вы хотите мне помочь? С какой стати? Не нужна мне ваша помощь. Почему именно ВАША помощь? Себе помогите. Ведите свое расследование честно – это и будет лучшая помощь для меня. Честно. И этого вполне достаточно с вас.

– Знаете, Борис Илларионович, вы человек молодой и горячий. Я не обижаюсь на вас. Многого не знаете и поэтому ведете себя вызывающе. И таким вот неадекватным поведением усугубляете свое и без того нелегкое положение. Если бы вы сознались… Думаю, что чистосердечное признание и раскаяние еще может спасти вас.

– Ну так скажите, в чем меня обвиняют. Тогда я наконец сумею доказать, что я невиновен.

– Все обвиняемые без исключения, все, как один, говорят, что они невиновны.

– Вы предубеждены против меня, как и все другие?

– Нет, у меня нет предубеждения.

– Надеюсь, что это так. Спасибо вам за это, Ленин Иванович. А вот все остальные, как я понял, заранее уверены в моей виновности. Они влияют на мнение других и создают вокруг меня замкнутый круг подозрения и недоброжелательности. Поэтому-то мое положение все время ухудшается.

– Вы неправильно понимаете существо работы суда. Это так только говорится: «допрос». Допрос – то есть вопросы и ответы. Обвиняемому кажется, что мы выясняем обстоятельства дела, что-то узнаем, изучаем, направляем какие-то документы. Кажется. И обвиняемым, и адвокатам, и сторонним наблюдателям. Хотя, конечно, мы все это делаем. Но только для того, чтобы получше присмотреться к вам, ближе познакомиться, понять, кто вы есть на самом деле.

Мы никуда не спешим. Для начала просто изучаем вас. Причем это идет как на низшем уровне, то есть на моем, на уровне простого следователя по особо важным делам, так и на более высоких уровнях. Сколько таких уровней и где он, самый высокий уровень, я, например, не знаю. Изучаю только то, что мне предписано. Составляю отчеты, докладные. Они поступают в канцелярию и лежат там. Будет ли их изучать вышестоящее руководство, это никому не известно. Когда придет время принимать окончательное решение, могут испросить документ и ознакомиться. Повлияет ли он на исход дела или никак не повлияет, это нам, простым смертным, неведомо. А могут и не испросить этого документа.

Я бы посоветовал вам иметь адвоката, а не пытаться заниматься защитой самому. Адвокат лучше представляет, как такие дела делаются. Хотя их возможности, я имею в виду адвокатов, тоже очень невелики.

Так вот, я изучаю только то, что мне предписано. А что рассматривают на других уровнях касаемо вас, это мне неизвестно. Никто мне этого не скажет. Да и встречаться со мной никто из высших судебных инстанций не станет, и говорить – тоже. И те документы, которые они рассматривают в ходе судебного процесса, мне недоступны. Даже начальник канцелярии их не знает. Эти документы пронумерованы и названы, но хранятся в запечатанных портфелях в специальных ячейках. И вскрыть портфель может только исполнитель соответствующего уровня или вышестоящая инстанция.

Так что я не могу ответить на прямо поставленный и справедливый вопрос, в чем вас обвиняют. У меня есть поручения. Я их выполню и дам отчет. Мой отчет может и не повлиять. Но заранее здесь ничего не известно. Не исключено, что и повлияет. Если вы, например, признаетесь в содеянном, это может в некоторых случаях спасти вас.

Я вижу, вы любите библейские притчи. Любите, хотя это и показалось мне странным, вы же пионером были, комсомольцем. Насколько я знаю, обсуждали даже вопрос о том, чтобы стать членом КПСС. Удивляетесь? Мы о многом осведомлены, стало быть. Но не в этом суть. О другом говорим. И малый поступок может спасти подчас. Хотите притчу? Не я придумал. Ваша любимая Библия. Мы тоже не лыком шиты.

Заболел мытарь Петр, и приблизился он к смерти. И было ему видение, что умер он и душа его предстала пред грозным Судиёй. С одной стороны весов стояли светлые Ангелы, с другой – страшные и бесчеловечные демоны. Демоны положили на чашу весов злые дела Петра, и чаша была переполнена ими. Ангелы же не имели ничего, что положить надлежало на противоположную чашу, ибо Петр не свершил никаких добрых дел. Тогда Ангел-Хранитель Петра сказал: «Нам действительно нечего положить на весы, разве только вот что – недавно Петр дал нищему хлеба, только чтобы отделаться от его назойливости, и нищий благодарил за это Бога». Положил Ангел данный Петром хлеб на весы – и эта чаша сразу перевесила все злые дела Петра. Демоны исчезли, а ангелы сказали Петру: «Иди, Петр, и прибавь к этому хлебу другие добрые дела, чтобы не взяли тебя бесы и не повели бы на вечную муку».

Так и у Федора Михайловича, Достоевского, я имею в виду, хоть мы, коммунисты, и не признаем его, притча есть о луковке, которая могла спасти злую бабу, кою черти бросили в огненное озеро. Покайтесь в малом, может, это и окажется луковкой, которая вас спасет. И не будьте вы строптивым, как та злющая бабища, а то и луковка не поможет вам. Малая толика раскаяния спасти может. И наоборот. Яростным своим сопротивлением вы только усугубляете вину. На горб терпеливого верблюда навьючили огромное количество поклажи, и он всё выдержал, но когда положили легчайшую соломинку – верблюд рухнул. Невесомая былинка может переломить хребет даже самому могучему верблюду. Нашему терпению тоже может наступить конец, учтите это.

Вот так и проходят наши дела. А захотите ли вы вникнуть в это и добросердечно помочь следствию, в конце концов, это ваше дело.

Разбирательство идет постепенно, шаг за шагом. И вот, в ходе разбирательства выявляются неясные вначале контуры приговора, а потом и сам приговор.

Я пришел к вам, чтобы помочь. Мы, работники СИСТЕМЫ, – единственные ваши друзья сейчас. Вы правильно сказали – все от вас отвернулись. Боятся быть рядом с вами, оказаться хоть в чем-то причастными к вашему делу. Ведь вы – прокаженный. Вы сами можете помочь себе, еще не поздно. Поможете себе, и мне тоже поможете. Я смогу наконец закрыть несколько висящих дел, и это повлияет на мое продвижение по службе.

– А если я не признаю себя виновным?

– Для вас это только хуже. Потому что мы все равно сумеем найти доказательства. Дело есть. Преступление есть. Обвиняемый тоже есть. Доказательства всегда найдутся. Вы же не святой, сами сказали. Так что доказательства – это дело техники.

– Как вы докажете то, чего не было и чего я не совершал?

– Зря вы так, Борис Илларионович. Я ведь добра вам желаю. А обстоятельства пока против вас. Давайте поговорим по существу. У меня есть несколько заявлений, вот их и разберем. Это не допрос. Я хотел бы, чтобы мы по-товарищески поговорили.

– Ну что же, валяйте, какие у вас заявления? Пока вы их прочтете, все обвинения против меня рассыплются в пыль. То есть я очень рад, что вы пришли сюда. Уверен, что мы минуту поговорим по существу и вы сами поймете, что все это не больше, чем недоразумение. И вам самому будет стыдно за то, что вы тратите на пустяки свое и мое время.

– Хорошо. Возьмем, к примеру, это, у меня есть заявление от гражданина Романова Николая Александровича.

– Вот это здорово! Сам император Всея Руси написал заявление. Его уже нет, императора того, а вы все еще разбираетесь. Сейчас восьмидесятые годы, вы забыли об этом, Ленин Иванович? Революция, гражданская война отгремела, Отечественная – тоже, а вы все еще занимаетесь этим делом. Похвально, похвально. Вот оно, стремление к истине и справедливости. Только какое это имеет отношение ко мне? Я родился в пятидесятые, никак не мог обидеть Николая Кровавого.

– Торопитесь с выводами, Борис Илларионович. Это случилось три недели назад. И Николай Александрович – гражданин Союза Советских Социалистических Республик, он жив, здоров, старше вас лет на десять всего, вот копия его паспорта. Он пишет, что во дворе своего дома на Кировском он оставил свой автомобиль марки «Чайка» ГАЗ-13, оснащенный особо дорогой радиаторной решеткой «Роллс-ройс» с фигуркой «Дух экстаза», символическим изображением богини Ники. Такого-то числа неизвестный на автомобиле «Волга» заезжал в этот двор и во время маневрирования задним ходом вступил в соприкосновение с а/м «Чайка», отчего отломилась фигурка с радиаторной решетки, и уехал, не сообщив о произошедшем ни владельцу, ни Госавтоинспекции. Камера наружного наблюдения зафиксировала номер автомобиля «Волга», принадлежащего вашему знакомому Мессереру Иосифу Давыдовичу. Общий ущерб составил столько-то. Изрядная цифра, кстати. Вот краткое содержание заявления. Ну и что вы на это скажете?

– Как вы все-таки умеете, Ленин Иванович, все исключительно замечательно изложить. Кто такой Николай Александрович, понятия не имею. У меня нет собственного автомобиля, у меня даже прав нет. Сшиб эту замечательную фигуру – народное название «Элли в ночнушке» – кто-то на автомобиле Мессерера. Кто это был? Загадка века. Так трудно это определить. Хотите помогу? Может быть, это сам Мессерер и есть? Попробуйте поговорить с ним. И все благо-получнейшим образом разрешится. Он человек не бедный, оплатит финтифлюшку «императору» – и делу конец. Где же здесь я?

– Вот вы опять горячитесь. Вы не знакомы с Иосифом Давыдовичем? Даже дружите – очень хорошо. Мог он вам дать автомобиль по доверенности? Покататься? Почему нет? Вполне мог.

– Мог, не мог – где эта доверенность?

– Нет ее. Вы ее благополучно уничтожили. А вот в нотариальной конторе на Старом Невском следы ее остались. Мы запросим и непременно получим из конторы именно то, что нам сейчас и нужно.

– Вы всё можете, вам, бравым ребятам, всё по плечу. Сейчас в журнале нет записи, а завтра она появится.

– Как с вами легко, Борис Илларионович! Вы всё схватываете на лету. Именно так. Завтра она появится. Может, уже появилась.

– Но остается одна загвоздка: меня там не было. Я не был в машине в этот момент. Это означает, что в машине был кто-то другой.

– Вот этот пустячок нам выяснить будет очень даже несложно. Пригласим-ка мы свидетеля, он как раз сидит в приемной. Пришел совсем случайно.

Ленин Иванович, ничтоже сумняшеся, нажал кнопку переговорного устройства и попросил секретаря пригласить свидетеля в кабинет Бориса Илларионовича.

Вошел отмытый бомж и преданно уставился на следователя Плоского.

– Ну вот, уважаемый, – Плоский заглянул в шпаргалку на столе, – Леонид Карлович, если я не ошибаюсь? Очень хорошо. Скажите, где вы были вечером в среду три недели тому назад? Вы видели, как во дворе дома по Кировскому проспекту автомобиль «Волга» сшиб фигуру на радиаторной решетке автомобиля «Чайка»? Вы видели человека, сидящего за рулем «Волги»? Очень хорошо. Посмотрите внимательно, нет ли этого человека среди нас?

Бомж задумался, потом повернулся к Борису, показал на него пальцем и закричал:

– Вот он, это он, точно он! Мерзавец, это ты поломал дорогую машину и скрылся. Вот такие люди, именно из-за таких мы плохо живем…

– Достаточно, Леонид Карлович, – прервал его следователь. – Вы помогли следствию и выяснению истины. Можете идти. Посидите снаружи у входа в кабинет. Если потребуется, мы вас снова позовем. Идите.

Борис онемел. Он чувствовал себя так, будто его сразила молния.

– Вот видите, Борис Илларионович, как все просто, а вы ударились в несознанку. Тут не может быть ошибок. Ваш друг Иосиф Давыдович – он почти лысый, а потом, он в возрасте, а вы – совсем молодой мужчина, и вас никак нельзя перепутать. Предлагаю пока не обсуждать этот несущественный эпизод. Когда мы закончим разговор, я смогу вам кое-что предложить, что, несомненно, вас заинтересует.

– И вот такой ерундой вы надеетесь заманить меня в ловушку? Это даже не смешно. Просто полная чушь и ерунда. Притянуто за уши. Каждому здравомыслящему человеку ясно, что я к этому не имею ровно никакого отношения. Это Иосиф Давыдович показал пальцем на меня? Не верю, не было этого, он человек, конечно, необязательный и ненадежный. Но не настолько. Кто, интересно, посоветовал вам выбрать именно меня в качестве козла отпущения? Может, эта восхитительная идея принадлежит незнакомому мне однофамильцу несчастного злодея-императора?

Ну хорошо. Допустим, у вас на руках этот эпизод. Но это же не повод для ареста. Что еще есть у вас, следователь по особо важным делам, что еще вы нарыли против меня? Не из-за этой же ерунды вы сами, собственной персоной, наведались ко мне на работу. Или просто нужно галочку поставить, чтобы не лишиться дружбы восхитительной Нурбиды Динмуха-медовны?

– Так, я вас не убедил. Ну тогда продолжим. Вот еще одно заявление. Из Свердловска. Некто Портнягин Александр Глебович пишет о том, что ему незаконно передали в собственность загородный дом (дачу) его дяди, Портнягина Валерия Валерьевича – возмездно и противу его желания. О чем был составлен документ, и право собственности на дачу было зарегистрировано и передано якобы ему. А он об этой передаче ничего не знал, денег не платил и подпись его под документом была бессовестно подделана. А это, между прочим, статья УК, это не то, что просто заявление, бумажка никчемная.