Текст книги "Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса"

Архипова Марьяна Николаевна, Туторский Андрей Владимирович
Советская повседневность и соционормативные практики через призму автобиографии

Аннотация. Автобиография – это особый жанр повествования, который сам по себе достоин отдельного исследования в этнологии и может выступить в роли прекрасного источника по антропологии повседневности. Представленная статья – это первая попытка рассмотреть, как автобиография рядового жителя может послужить этнографическим источником. В автобиографии отражено то, что информант рассказывает не по просьбе этнографа, а то, что он сам посчитал нужным зафиксировать, то есть то, что для него было действительно важным в момент записи своей биографии.

Ключевые слова: советская история, автобиография, коллективизация, колхозы, голод, самосуд, межэтнические отношения.

Изучение повседневности и социнормативных практик – одно из важных направлений исследований кафедры этнологии МГУ имени М. В. Ломоносова на рубеже XX–XXI столетий [Карлов 2016]. Это первый подлинно научный проект отечественной этнографии, связанный с систематическим сбором информации о народной культуре. В 1860-е гг., в период председательства Н. В. Калачева в Этнографическом отделении Императорского Русского Географического общества [Александров 1984: 17] исследования народных юридических обычаев сменили поверхностные и написанные ненаучным языком описания крестьянской жизни, издававшиеся в первых выпусках Сборников РГО. Интерес к этой тематике возрождался в 1920-е и в 1990–2000-е гг. Последний этап связан с научной и организационной деятельностью А. А. Никишенкова [Право 1998; Никишенков 1999; Закон 2000; Никишенков, Перстнева, Туторский 2010]. Среди ученых, не работавших на кафедре этнологии МГУ, значимые работы по соционорматике опубликовали Б. Х. Бгажноков, А. И. Першиц, А. К. Байбурин и А. Л. Топорков [Бгажноков 1983; Першиц 1979; Отношения 1986; Байбурин, Топорков 1990].

Основной источник в этнографии – это устные интервью, которые дают информанты. Фактически они рассказывают впервые увиденному человеку свою биографию, со всеми переживаниями, радостями и горестями. Автобиография – это особый жанр повествования, который сам по себе достоин отдельного исследования в этнологии. В отечественной историографии существует множество автобиографий известных людей – деятелей культуры, реформаторов, учёных. В этнографической науке известны крестьянские дневники – особый жанр описания значимых для человека событий, но делались эти записи непосредственно «по горячим следам» (особенно этот жанр был популярен в начале XX в. [История 2011]). Автобиографии, то есть описания собственной жизни, сделанные рядовыми колхозниками, в историографии практически не встречаются. Не будем рассуждать о причинах такой непопулярности автобиографий среди обывателей. Возможно, их жизненные истории им самим не кажутся значимыми и интересными. Хотя эти воспоминания могут стать прекрасным источником по антропологии повседневности, особенно ушедших исторических эпох.

Категория повседневности является предметом целого комплекса научных дисциплин: социологии, этнологии, истории, психологии, психиатрии, лингвистики, теории литературы и философии. Повседневное – это упорядоченное, близкое, известное подавляющему большинству повторяющееся действие или явление. Как писал философ Б. Вальденфельс, «повседневное – это то, что происходит каждый день, что прорывается сквозь “упорядоченную суматоху” праздников» [Вальденфельс 1991: 40]. То есть повседневная культура включает в себя те нормы и традиции, которые становятся сами собой разумеющимися в социуме (при этом они, несомненно, могут быть представлены диаметрально противоположными явлениями в разных культурах). Повседневное является сферой, где, по выражению Б. Вальденфельса, собираются и хранятся своего рода «смысловые осадки», и процессом, в котором происходит формирование и организация человека и общества [Вальденфельс 1991: 40].

Жизненный путь и исторический процесс идут рядом, однако не всегда бок о бок. Зачастую человек продолжает жить в своём замкнутом мире. Однако бывают случаи, когда в повседневную рутину врываются глобальные перемены, и в жизни одного человека причудливо отражаются основные исторические события[110]110
  Об отражении в биографии людей исторических событий и этнографических реалий см. [Туторский 2010].


[Закрыть]. Через призму жизни такого человека можно не только посмотреть на быт и нравы конкретного времени, но и проследить историю целого государства от его становления до распада.

В августе 2009 года экспедиция кафедры этнологии исторического факультета МГУ в Краснодарском крае записала рассказ Александры Сергеевны Кодаш, 1921 года рождения, в жизни которой отразились основные культурные и социальные изменения советской истории. Имя героини намеренно сохранено, поскольку сама она не только охотно шла на контакт и рассказывала о своей судьбе, но и показала и позволила сфотографировать свою «тетрадь», как она сама называла свои записи. Это соединенные металлической скрепкой листы «в клетку» формата А5, на которых Александра Сергеевна записала воспоминания о своих родителях, близких и о своей жизни, которая, пожалуй, достойна экранизации. Представленная статья – это первая попытка рассмотреть, как автобиография рядового жителя может послужить этнографическим источником. В автобиографии отражено то, что информант рассказывает не по просьбе этнографа, а то, что он сам посчитал нужным зафиксировать, то есть то, что для него было действительно важным в момент записи своей биографии.

Жизнь нашей героини была яркой и полной событий и переживаний – жизнью длиной в советскую историю. Вслед за её повествованием мы остановимся на основных вехах, которые она сама посчитала важными, интересными и достойными записи. Александра Сергеевна дала нам интервью, но в своём рассказе чётко следовала своим записям и постоянно сверялась с тетрадью, чтобы не забыть ничего важного.

Александра Сергеевна Кодаш (в девичестве Лёгкая) родилась в станице Ясенская Ейского района в первые годы советской власти, за несколько лет до начала коллективизации. Семья Лёгких считалась зажиточной: у отца – Сергея Семёновича – был большой двор, «был колодец, очень глубокий, кирпичом выложенный, сруб над колодцем» [ЮЭЭ 2009], он держал скотину и даже нанимал работников во время уборки урожая, однако постоянно они в доме Лёгких не жили, работали только в сезон страды. Все члены семьи, включая пятерых детей, с раннего возраста активно включались в трудовую жизнь своего хозяйства. Сама Александра Сергеевна вспоминает, как пасла гусей и свиней:

Выгоню свиней, их много, а когда солнце, они тикают, разбегаются. Я бегаю, не знаю, за какой погнаться. Разбегутся, я иду плачу. Гусей пасли, уточек пасли, ну свое же все было, много было… [ЮЭЭ 2009].

То есть по меркам советской власти Сергей Семёнович Лёгкий был кулаком, за что и был раскулачен во время коллективизации. Сама Александра Сергеевна так описывает подобное выделение кулаков:

Вот и кулак был – работать надо, тогда человек и кулак. А если, конечно, водку пить, да гулять, да в холодке спать, да? Это не кулак, это нищий уже [ЮЭЭ 2009].

Стоит отметить, что это отношение к так называемым кулакам в целом характерно для многих старожилов не только Краснодарского края, но и других регионов России: во время полевой работы от стариков нам часто приходилось слышать присказки, что «кулак – это тот, кто на кулаке спит». То есть кулак много работает и спит в поле, в лесу, подложив под голову кулак, потому что никакой другой «постели» у него нет. Кулаки противопоставлялись тем, кто не был в состоянии прокормить себя и свою семью в силу собственной лени.

Александра Сергеевна с трепетом вспоминает времена до коллективизации, как дружно жили в семье и с соседями, устраивали праздники после сбора урожая:

На праздник собирались родственники, у папы было шесть братьев, племянники – все там свои. Ну, может и чужие были, я не помню. Пекли пироги, такие большие пироги, красивые, с курагой, с яблоками, с мясом, с яйцами. Но не напивались до свинячьего визга, как вот это сейчас пьют. Никогда пьяного не было, не видела никогда [ЮЭЭ 2009].

Обычным было для соседей помогать друг другу и просто угощать, если хозяйка готовила что-нибудь особенное:

Было, мама хлеб пекут, хлеб, пирожки <…> Как только напекли пирожков, так в тарелку накладывают, там, на меня, там, или брата, там, «Илюшка, а ну-ка, неси тете Фене», «А ты неси Усам» (Ус – фамилия – М. А., А. Т.), «Гаврюшка, а ты эту тарелку бери, неси Черным» (Черные – фамилия – М. А., А. Т.). Всех соседей обделют (т. е. поделятся – М. А., А. Т.), и соседи нам также: как пекут – приносят [ЮЭЭ 2009].

То есть в этом обычае можно наблюдать своеобразный этикет жителей станицы: угостить соседа было повседневной нормой, а не чем-то неординарным.

Внутри семьи также существовали свои нормы поведения, например, уважение к старшим – к матери и отцу дети обращались на «Вы». В семье Александры Сергеевны мать особенно строго следила за соблюдением религиозных обрядов: дети обязательно читали молитвы и ходили с родителями в церковь. При этом рассказчица особо подчёркивает, что и родители уважительно относились друг к другу и к своим детям: не ругались при них, не сквернословили, однако наказывали за проступки. А. С. Кодаш вспоминает, как отец однажды наказал её:

Сели мы кушать, и пацанам что-то мама – или вареники, не знаю, забыла – что положила. И мне. И мне показалось, у меня меньше. Меньше мне дали, чем пацанам. И я это блюдечко хватила, как кинула. А у нас висел «батожок» – мама называла «третейский судья». Кнутик маленький, сплетенный с кожи. Это для смирения, чтоб мы не баловались – мы боимся, чтоб не били. И папа взял этот кнутик и откнутил меня за блюдце – ну, что я кинула, разбила. А блюдце было – фаянсовым называли, не знаю, какое это. Такие, с позолоткой, ну, наверное, красивые. Я его как шуранула с варениками. Ну не знаю что, никогда этого не было <…> И меня отец побил, а ночью приехали и его забрали в тюрьму (как кулака – М. А., А. Т.). А потом как выпустили, пошел он и говорит: «Дочечка, Саня, бильше никогда пальцем не трону. Як я плакал – дурак был! За что? За блюдечко!» [ЮЭЭ 2009].

Можно предположить, что такое восприятие прошлого, тем более своего детства, легко объяснить ностальгическими чувствами рассказчицы, однако, как показано далее, другие эпизоды своей жизни А. С. Кодаш воспринимала уже не так позитивно.

В 1929 г. началась коллективизация, отца Александры Сергеевны признали кулаком и арестовали:

Вот бобик приехал ночью – называли «черный ворон». Забрали отца и повезли [ЮЭЭ 2009].

Отца вскоре отпустили, но, несмотря на то, что отец А. С. Кодаш не был арестован, и в итоге семья не подверглась ссылке, как это часто бывало, конфискации имущества ей избежать не удалось. Александра Сергеевна вспоминает, что после коллективизации её семья, ещё недавно состоятельная, стала жить гораздо хуже: у маленькой Саши Лёгкой не было даже одинаковых ботинок, чтобы ходить в школу:

Один галош глубокий<…> а другой какой-то ботинок<…> какой-то такой чудной (здесь вот так идёт как язычок, здесь рези-ночки, здесь резиночки висят, пальцы закладывать – такой чёрте что (смеётся – М. А., А. Т.) [ЮЭЭ 2009].

Всё хозяйство семьи перешло в пользу «Колхоза имени Ленина», образовавшегося в станице. Руководили конфискацией имущества кулаков специально созданные организации – «комсоды» (комиссии содействия), которые, согласно Положению ЦИК и СНК «О комсодах» от 15 мая 1929 г., должны были оказывать общественное содействие индустриализации и коллективизации народного хозяйства. Подобные комсоды были организациями, которые формировались из местных жителей. А. С. Кодаш вспоминает, что в её родной станице Ясенской комсодом руководил знакомый ей с детства дед Степан. Александра Сергеевна так вспоминает конфискацию, организованную местной комиссией:

Мама пошла в церковь вечером, а к нам пришла эта комиссия – вот этот комсод самый, четыре человека <…> Мама, когда шла в церковь, позамыкала всё – амбар<…> Ну всё было, что надо, по-хозяйски <…> Пришли эти – забирать у нас<…> Пришли, говорят старшей сестре: «Открывайте, мы комсод, мы будем забирать у вас пшеницу, коров, лошадей, зерно выбирать всё». Мы плачем.

Как забирать? Мы ж с голоду подохнем. Плачем: «Дядя <…>». Ну, маленькие, те еще меньше меня, а сестра говорит: «Я не дам ключи, мама не велела». – «Не дашь – будем ломать двери». Ну, начали тарахтеть-ломать, она вынесла – зачем ломать? Вынесла ключи, да и отдала. Может, испугалась девчонка – не знаю я. Я ж меньшая была намного её. Приехали ихние эти <…> ну, ихние подводы <…> И масло забрали, и муку забрали, и пшеницу забрали, лошадей забрали, коров забрали <…> [ЮЭЭ 2009].

Самый тяжёлый период в жизни не только семьи Александры Сергеевны, но и станицы и всего края, начался в тридцатые годы ХХ в., когда разразился голод. По воспоминаниям рассказчицы, в Ейском районе он начался в 1933 г. Среди жителей передавались из уст в уста истории о людоедстве:

Ничего абсолютно не было. В голод у нас в Ясеньке, я как сейчас знаю, Шафоровка поела, мама говорила<…> своих троих детей<…> Троих детей своих поела в голод. А Грищиха (ну, Грищенко, забыла уже и как ее<…> Клавка? Не знаю, забыла, как ее звать) поела свою девочку. Она ее зарезала, убила или что там? А как узнали? Да к девочке пришла соседская девочка, подружка. А мама этой девочки, она ее уже зарезала или убила, не знаю я как, наварила холодцу. А голод был же. А мама девочку эту соседскую, подружку: «Сидай, я тебе хлодцем угощу». Холодец. Она села, девочка, стала есть, и попался ей мизинчик. Она бросила, пошла домой, рассказывает маме<…> А там – в сельсовет потом<…> А сельсовет – в милицию [ЮЭЭ 2009].

Интересен и рассказ о том, как сам народ учинил расправу над такой преступницей:

А потом эту Грищиху<…> мама говорила, что на лбу выжгли «Людоед» и гнали плетьми до города. А в городе не знаю, где ее там потом дели. Может, гнали пока, убили – били [ЮЭЭ 2009].

Сложно судить о правдоподобности этих историй, да это и не входит в нашу задачу, но интересно отметить отношение крестьян к таким историям, форму наказания, которая грозила двум этим матерям, по рассказам, съевшим своих детей. Позорное клеймо «людоед», выжженное на лбу, – знак особого презрения и негодования сельского общества, и возможное убийство также свидетельствуют об экстраординарности данного случая.

Среди русских крестьян существовала довольно сложная система правовых отношений – нормы обычного права, которые сосуществовали вместе с официальным правосудием. При этом только особые преступления вызывали подобный гнев и последующее тяжёлое наказание со стороны общины. Зачастую драки, приведшие к плачевным для пострадавшего последствиям, или даже убийства осуждались на мирском сходе, и виновный нёс наказание, но редко оно было таким жестоким и к тому же приводило к физической расправе.

Для того чтобы выжить во время голода, отец Александры Сергеевны решил вывезти семью из региона. В арбу запрягли чудом оставшихся лошадь и корову и направились на юг. А. С. Кодаш вспоминает, что в немецкой колонии Воронцовка отец просил милостыню для семьи, и путникам дали булку хлеба – во время голода неслыханная щедрость:

Папа пошел и просил<…> Несет вот такую булку – белая-белая – хлеба. Мы рады-ы! Ой-ой-ой<…> Вот немцы дали булку хлеба такую здоровую [ЮЭЭ 2009].

В итоге семья Лёгких после долгих скитаний оказалась в Осетии. Отец нанялся работником по аулам, а мать с детьми жили в съёмном доме:

<…> там негде развернуться было – так, корзиночка<…> [ЮЭЭ 2009].

Александра Сергеевна вспоминает, что в Осетии их принимали не очень радушно, поскольку к русским в целом там относились с опаской и даже некоторой неприязнью. Например, рассказчица вспоминает, как однажды пьяный хозяин дома грозился вырезать всех русских:

Русских всех вырежу, потом на войну пойду! [ЮЭЭ 2009].

Немного пожив в Осетии, отец принял решение перебираться в Чечню, поскольку «люди говорят, там чеченцы лучше» [ЮЭЭ 2009]. В Чечне семья тоже сняла себе жильё, отец искал случайную подработку в аулах. Дети же ходили просить милостыню по домам:

«А голод не свой брат, лучшее просить, чем украсть» [ЮЭЭ 2009].

Чаще всего местные жители давали им немного хлебных лепёшек или «чуреков», как их называет А. С. Кодаш.

Вскоре, когда в семье появились небольшие деньги, мать решила сама печь хлебные лепёшки из кукурузной муки и продавать их около поезда, в торговле ей активно помогала и Александра Сергеевна. Она вспоминает:

И вот придем, поезд пришел, стоим рядом. И я кричу: «Чуреки! Горячие! Хорошие! Навались, у кого деньги завелись!» Вот это кричу я, да, а мама стоит же молча. И я распродаю и еще ведро себе у мамы тяну опять. И они: «Ой, девочка, какая умница!» – очередь встанет! [ЮЭЭ 2009].

Затем семья на короткое время переехала в Гудермес, где детей вновь посылали просить милостыню:

Мама скажет: «Пойдите, попросите – дадут, значит – спасибо, не дадут – тут же поворачивайтесь и идите» [ЮЭЭ 2009].

Так семья Лёгких сумела выжить во время голода. В конце 1930-х гг. они вернулись на Кубань, как и почему – Александра Сергеевна не любит вспоминать.

В Ейском районе Александра Сергеевна вышла замуж за Ивана Кодаша, но на этом её путешествия по необъятной стране не закончились. Она вместе с мужем завербовалась на знаменитые «стройки века» и отправилась на Курильские острова. Александра Сергеевна рассказывает, что на неё произвела сильное впечатление железная дорога до Владивостока, вдоль которой на скалах были написаны имена:

А люди постарше меня были ещё, ехали, говорят: «Вот это всё делали туннель. Это – вот эти люди, кулаки, которых позабирали, судили и отправили их на работы» [ЮЭЭ 2009].

На Курилах А. С. Кодаш и её супруг устроились работать в магазин продавцами. На территории, которая до сих пор считается спорной, по словам Александры Сергеевны, бок о бок с советскими гражданами, которые приезжали после вербовки со всех уголков СССР, проживало много японцев и корейцев. Отношения с ними были довольно противоречивыми: вновь приехавшие с материка мало общались с местными жителями, последние же в основном работали рыбаками и держались обособленно, хотя сама А. С. Кодаш вспоминает, что в магазине общалась с ними:

Вот говорят, плохие люди – нет. Я с ними работала<…> [ЮЭЭ 2009].

Однако официальная власть трепетно относилась к коренному населению и пресекала возможные межнациональные конфликты. Невольной участницей одного из таких конфликтов стала и наша героиня. Иван Кодаш приревновал её к одному из местных рыбаков-корейцев и избил его, за что был осуждён. А. С. Кодаш обращалась к судье за помощью, но та ответила ей:

«<…> я ничего не могу сделать, чтоб его не судили, ничего не могу сделать, потому что если б он побил русского, а то он побил с нации человека, не русского. Я не имею права» [ЮЭЭ 2009].

Ивана Кодаша приговорили к двум годам колонии в Петропавловске-Камчатском, и за ним поехала его жена, уже будучи беременной дочерью:

А что ж я буду одна делать на Курилах, острова, мне страшно, есть там наши люди: ростовские, краснодарские – но это ж не то, это ж всё чужие люди [ЮЭЭ 2009].

В Петропавловске-Камчатском Александра Сергеевна тоже устроилась работать продавцом сначала в буфет бани, а затем на пищекомбинат, где и проработала до освобождения мужа. За дочкой за небольшую плату ухаживала бабушка, у которой А. С. Кодаш снимала комнату.

Когда Иван Кодаш освободился, семья поехала обратно в Краснодарский край:

И денег заработала на билет и на харчи. Мы (А. С. Кодаш с дочкой – М. А., А. Т.) взяли до места билет, ему до Краснодара, потому что пил, я вот говорю: «От Краснодара будешь пеший идти» [ЮЭЭ 2009].

Уже на родине спустя несколько лет Александра Сергеевна развелась с мужем и одна воспитывала дочь и сына.

В 1960–1970-е гг. А. С. Кодаш работала за небольшую зарплату сторожем в техникуме Ейска, поскольку за работу полагалось бесплатное жильё. В ведении Александры Сергеевны были ключи от всех грузовых машин. Часто к ней обращались шофёры с просьбой дать машину на ночь, чтобы поехать «по шабашке» [ЮЭЭ 2009], за это привозили ей мешки с кукурузой, зерном или комбикормом. А. С. Кодаш начала вести подсобное хозяйство: разводила уток и кур, что очень помогало семье прожить.

В целом брежневские времена А. С. Кодаш считает самыми хорошими:

Вот хорошо было, очень хорошо. Царство небесное ему<…> Вот при нем хорошо мы пожили [ЮЭЭ 2009].

Интересно отметить, что многие бывшие колхозники в интервью часто вспоминают времена «застоя» как самые стабильные и хорошие в их жизни и жизни колхозов и совхозов, а среди городских жителей это восприятие абсолютно противоположно. Перестройку же наша героиня оценивает как крайне тяжёлое время для себя:

Да перестройка, мне кажется, такая была, как и коллективизация. Он много наделал, Горбачев, плохого [ЮЭЭ 2009].

И в этих оценках Александра Сергеевна вовсе не одинока. Многие сельские жители обвиняют в экономическом крахе совхозов и всего сельского хозяйства непосредственно президента СССР. По выходе на пенсию Александре Сергеевне дали однокомнатную квартиру в Ейске, в которой она до сих пор и проживает.

Насыщенная событиями и перипетиями жизнь нашей информантки позволила проследить практически все основные вехи в истории советского государства: коллективизацию, голод 1930-х годов, эпоху «великих строек», периоды «застоя» и перестройки. Такая автобиография затрагивает и вопросы повседневной жизни советского обывателя.

Интересно отметить несколько историко-этнографических проблем, которые проступают в этом дневнике. Во-первых, это отсутствие резкой границы между «крестьянским» и «рабочим» мирами. Отец героини легко перешел из казачьей станицы в небольшой городок у железнодорожной станции и нашел там работу, а сама Александра Сергеевна и ее мать торговали на станции «чуреками». После замужества А. С. Кодаш перебирается на Курильские острова, затем в Петропавловск-Камчатский, а затем вновь возвращается в Краснодарский край, но в город – в Ейск. Примечательно, что работа сторожем в техникуме делало ее своеобразной «сельскохозяйственной горожанкой» или «городской крестьянкой». Феномен постоянной, можно даже сказать «маятниковой», смены принадлежности к социальному классу был широко распространен среди рабочих отходников и крестьян в России в начале XX века [Туторский 2005].

Во-вторых, в качестве наиболее значимых вех в истории СССР называются коллективизация и перестройка. Очевидно, что в этот ряд необходимо добавить Отечественную войну, однако, не для казачьих фамилий военное время было именно войной. Сама А.С. Кодаш эту тему старательно обходит. Очень интересны и похожи на широко распространенные стереотипы оценки правителей. Л. И. Брежнев выступает как разумный правитель и руководитель государства: «при нем пожили». М. С. Горбачев, напротив, осуждается, оценивается как непрофессиональный государственный деятель, «много наделал плохого». Эти оценки прямо противоположны оценкам перестройки и застоя, характерным для авторов, работающих с городской культурой.

Несомненно, судьба Александры Сергеевны Кодаш – уникальный пример. Далеко не каждый советский гражданин мог похвастаться такой богатой жизненной историей. Однако в этой уникальности видны и общие черты судеб многих советских граждан. Судьба героини была полна трудностей и жизненных трагедий, ведь она оказалась в водовороте исторически значимых событий. Возможно, именно это подтолкнуло А. С. Кодаш записать свою историю – сама она не может ответить на этот вопрос. Подобные записи – редкий и очень ценный источник по этнологии повседневности, заслуживающий подробного изучения как отдельный феномен.

Литература:

Александров 1984 – Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России. XVIII – начало XIX в. М.: «Наука», 1984.

Байбурин, Топорков 1990 – Байбурин А. К., Топорков А. Л. У истоков этикета. Этнографические очерки. Л., 1990.

Бгажноков 1983 – Бгажноков Б. Х. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик, 1983.

Вальденфельс 1991 – Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности / Социо-Логос. М., 1991.

Закон 2000 – Степной закон. Обычное право казахов, киргизов и туркмен. Сост., комментарии, глоссарий А. А. Никишенкова. Под ред. Ю. И. Семенова. М.: Старый сад, 2000.

История 2011 – История от первого лица. Мир северной деревни начала XX века в письменных свидетельствах сельских жителей / сост. В. Н. Матонин. Архангельск-М., 2011.

Карлов 2016 – Карлов В. В. Нормативная практика и культура общения народов России и СНГ в трудах А. А. Никишенкова // А. А. Никишенков «Изобретая традицию» и создавая «воображаемое сообщество». М., 2016. С. 25–36.

Никишенков 1999 – Никишенков А. А. Традиционный этикет народов России. ХIХ – начало ХХ вв. Под ред. Ю. И. Семенова. М.: Старый сад, 1999.

Никишенков, Перстнева, Туторский 2010 – Никишенков А. А., Перстнева И. П., Туторский А. В. Проблемы этнографического изучения русского крестьянства (соционормативная культура). Учебно-методическое пособие / Под ред. А. А. Никишенкова. Москва: «Новый хронограф», 2010.

Отношения 1986 – Социально-экономические отношения и социо-нормативная культура / Отв. ред. А. И. Першиц и Д. Трайде. М.-Л., 1986.

Першиц 1979 – Першиц А. И. Проблемы нормативной этнографии // Исследования по общей этнографии. М., 1979. С. 210–240.

Право 1998 – Обычное право народов России. Библиографический указатель. 1890–1998. Сост. и автор вступительной статьи А. А. Никишенков. Под ред. Ю. И. Семенова. М.: Старый сад, 1998.

Туторский 2010 – Туторский А. В. Биографический метод сбора полевой информации // Полевая этнография – 2008. Международная научная конференция. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2010. С. 11–21.

Туторский 2005 – Туторский А. В. Социальная структура пролетариата Московской губернии конца XIX – начала XX вв. // Гуманитарная культура и этноидентификация: Труды молодых ученых. 2005. Т. 2. С. 37–52.

ЮЭЭ 2009 – Южнорусская этнографическая экспедиция кафедры этнологии МГУ им. М. В. Ломоносова 2009 г. Кодаш Александра Сергеевна, 1921 г.р., г. Ейск Краснодарского края.