Текст книги "Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса"

Калиновская Клара Петровна
Научное открытие в контексте эпохи. О монографии Г. Е. Маркова «Кочевники Азии» (1976)

Книга «Кочевники Азии» увидела свет в 1976 году. Еще были слышны отзвуки бурных дискуссий 1950–1960-х годов на научных площадках нашей страны. Сторонники «кочевого феодализма» не хотели легко сдавать своих позиций, а среди них были такие «мастодонты» этнографической науки, как М. П. Грязнов, С. П. Толстов, Л. П. Потапов. Но и младшее поколение ученых – «научный авангард» в лице Г. Е. Маркова, С. Е. Толыбекова, Ю. И. Семенова, С. И. Вайнштейна – набирало силу, приобретало научный авторитет и признание. К слову, в зарубежной этнологии кочевничество определялось как «особая форма технологии производства или хозяйства». Там вообще отсутствовали такие базовые категории как «производительные силы» и «производственные отношения», лежащие в нашей науке в основе определения любого способа производства. Однако конфронтация «традиционалистов» и «авангарда», прежде всего, определялась политическими установками тогдашнего этапа советской действительности. Все республики в СССР считались равными в их историческом уровне, т. е. они (само)утверждались как государственные образования с классовой структурой обществ, мифическими или реальными героями-предками.

В подобном контексте – идеологическом, ценностном, интеллектуальном – автор «Кочевников Азии» не имел возможности открыто и прямо концептуализировать «кочевничество» как историческое явление. Формулировка «номадный способ производства» в силу идейно-политических ограничений и сопротивления части научной корпорации (сторонников «кочевого феодализма») появится в публикациях ученого лишь во второй половине 1980-х годов. Вместе с тем огромный эмпирический материал, собранный в книге, был глубоко проанализирован Г. Е. Марковым и прямо подводил читателя к революционному выводу, суть которого состояла в том, что кочевничество – это особый, исторически сложившийся у ряда народов, способ производства.

Номадизм – это кочевой образ жизни обществ с общинным владением пастбищными землями, семейной частной собственностью на стада скота, экстенсивным характером производства при отсутствии сословной собственности на основные средства производства, передаваемые в классовых обществах по наследству. Племенная организация гибкая: в мирное время она выступала в форме «общинно-кочевой», а в период войн – в форме «военно-кочевой». Производственные отношения у кочевников носили экстенсивный характер. Переход этих форм из одной в другую – явление обратимое. Таковы были в сухом, сжатом виде основные выводы автора «Кочевников Азии».

Сейчас основные положения концепции «номадизма» приобрели в отечественной этнологической науке характер устоявшегося, фундаментального и даже (отчасти) самоочевидного знания. Но в момент создания эта теория носила прорывной характер, а идеи Маркова отличали экстраординарная новизна и интеллектуальная дерзость. Это был основательно верифицированный фактами и блестяще аргументированный вызов господствующим научно-идеологическим конструктам вроде «кочевого феодализма».

Г. Е. Марков. Кочевники Азии. М.: Наука, 1976

Г л а в а VI

НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ КОЧЕВНИЧЕСТВА

(с. 278–313)

Возникновение кочевничества как особой, самостоятельной формы деятельности, при которой средства к существованию добывались главным образом в процессе экстенсивного скотоводства, представляло собой крупный этап в разделении труда и имело значительные социально-экономические, политические и культурные последствия.

Изучение генезиса кочевничества – важная историческая проблема, не разрешенная и по сей день. Те ограниченные данные, которыми располагает наука, все-таки позволяют сделать вывод, что становление экстенсивного кочевого скотоводства было сложным процессом, обусловленным социально-экономическим и политическим развитием как племен «горно-степной бронзы», так и их оседлых соседей. Вместе с тем некоторые особенности этого развития в сочетании с данными естественных наук позволяют предполагать, что возникновение кочевничества на рубеже эпох бронзы и раннего железа было связано также с определенными изменениями в природной среде некоторых горно-степных областей Азии. Эти изменения как следствие хозяйственной деятельности человека, геоморфологических и климатических колебаний оказали неблагоприятное воздействие на развитие примитивного мотыжного земледелия части племен «горно-степной бронзы». Равновесие элементов традиционного комплексного хозяйства было нарушено, и последнее перестало удовлетворять потребности населения. Возникла необходимость в новых дополнительных средствах к существованию, а для этого необходим был переход к новым формам хозяйства. В специфических условиях пустынных степей и предгорий выход в то время был только в дальнейшем развитии экстенсивного скотоводства – кочевничества или миграциях. И то и другое приводило к усилению подвижности населения.

Эта гипотеза может быть обоснована и несколько иначе. Прежде всего следует учитывать, что комплексное хозяйство горно-степных племен существовало очень долго, а в некоторых областях, например в Восточном Прикаспии, – даже больше двух тысяч лет и имело по сравнению с поздним кочевничеством зачастую более развитую материально-техническую базу. Однако убедительные данные о том, что комплексное хозяйство меньше удовлетворяло потребности людей, чем экстенсивное скотоводство, подверженное многочисленным превратностям кочевой жизни, отсутствуют. Должны были быть особые причины для того, чтобы забросить традиционное налаженное хозяйство, теплые жилища и могилы предков и отправиться странствовать. Необходимо подчеркнуть, что там, где сохранялись постоянные источники водоснабжения, а следовательно, возможность достаточно широко заниматься мотыжным земледелием, комплексное традиционнее хозяйство не исчезло и не обнаружило тенденции к превращению в кочевническое. Мотыжное земледелие или сохранялось до позднего средневековья, или развивалось в плужное земледелие.

Как свидетельствуют археологические источники, уровень социально-экономического развития у племен в эпоху бронзы, как перешедших впоследствии к кочевничеству, так и сохранивших традиционное хозяйство, был в среднем практически одинаков. Итак, развитие скотоводства в рамках комплексного хозяйства не приводило обязательно к кочевничеству. Не известны случаи массового перехода народов, имевших развитое животноводство, к кочевничеству и в позднейшие эпохи, за исключением отдельных групп населения или племен (например, часть лесных монголов, тувинцев и др.), обращавшихся к кочевничеству под влиянием сильных соседей. То же можно сказать и о некоторых народах тропиков (например, многие обитатели Восточной Африки), о скотоводах Северной Америки, где очень развитое животноводческое хозяйство не вылилось в настоящее кочевничество, а средства к существованию получали не только, но и зачастую не столько от скотоводства, сколько от других видов занятий: земледелия, охоты и др. Следует также отметить, что кочевники, переселяясь на новые места, где природные условия благоприятствовали земледелию, нередко оседали и начинали вести комплексное скотоводческо-земледельческое хозяйство, в котором было довольно много скота. Эта особенность противоречит высказанному в литературе предположению о том, что рост поголовья стад может вызвать перерождение комплексного хозяйства в кочевническое.

Кочевничество возникало, развивалось и существовало главным образом там, где исчезали или отсутствовали возможности для достаточно продуктивного, хотя бы мотыжного земледелия. На протяжении истории у кочевников была тенденция к оседанию на землю, но зачастую, встречая существенные препятствия, не реализовывалась, так как оседание могло быть связано с потерей независимости и подчинением государствам оседло-земледельческих областей.

Переход к кочевничеству, очевидно, произошел первоначально отнюдь не всюду, где впоследствии господствовало экстенсивное скотоводство, а в первую очередь в «критических зонах», где вести мотыжное земледелие стало особенно трудно[1]1
  Ср. С. И. Р у д е н к о. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках. ГО СССР. МПЭ, в. I. Л., 1961, стр. 12; Г. Е. М а р к о в. Некоторые проблемы возникновения и ранних этапов кочевничества в Азии. СЭ, 1973, № 1.


[Закрыть]. Кочевая жизнь, а возможно, и некоторые хозяйственные затруднения приводили к столкновениям с соседями, войнам. Становление кочевничества сопровождалось большими изменениями в социально-экономических отношениях. Неуклонно возрастала имущественная и усложнялась социальная дифференциация. В кочевничество вовлекалось соседнее население, возникал как бы «цепной процесс», при котором захватывались местности, где комплексное хозяйство все еще продолжало бытовать. Часть племен, вовлеченных в этот процесс, оставалось кочевниками; часть, переселившись в новые места, возвращалась к своим традиционным занятиям или при благоприятных условиях переходила к плужному земледелию.

В литературе рассматриваемый этап получил название «ранних кочевников». В целом термин удачен, хотя и не раскрывает всего многообразия исторических процессов в комплексном хозяйстве племен «горно-степной бронзы» по мере разложения последнего. Все особенности этого сложного явления сегодня выявить еще нет возможности, но по имеющимся данным «раннее кочевничество» не было единым по типам и формам. Одни народы, подобно многим племенам, входившим в союз хунну, были в полном смысле этого слова кочевниками, и их быт соответствовал условиям их образа жизни. Другие – алтайские и часть европейских скифов, племена ариев, переселявшиеся в Южную Азию (да и не только они), – хотя и вели из-за переселений и условий хозяйства подвижную жизнь, сохраняли в быту многие черты полуоседлости: керамику собственного производства, громоздкую утварь, металлургическое производство, неуклюжие повозки; имели значительное поголовье крупного рогатого скота и т. п. Не исключена, например, возможность, что подвижность скифов была связана не столько с их хозяйством, сколько с военным бытом. В таком случае отгонным скотоводством могла заниматься молодежь, для которой это занятие было одновременно и военной школой[2]2
  Эта мысль в свое время была высказана В. Н. Чернецовым устно.


[Закрыть]. Большинство таких народов вскоре перешло к оседлости, и, судя по всему, их подвижность была, очевидно, временной. Итак, если не говорить об этапе переходном от эпохи бронзы к «раннекочевому» времени, о котором мы не располагаем ни письменными, ни даже достаточными археологическими данными, то в рамках «раннего кочевничества» предположительно можно наметить по крайней мере два хозяйственных типа – результат двух путей исторического развития в специфических условиях. Первый тип, будучи связан скорее всего с «первичными» центрами возникновения кочевничества и пустынными областями, в начале I тыс. н. э. эволюционировал в развитое кочевничество. Второй – характеризуется сильными пережитками полуоседлости и соответствующим комплексом хозяйственных отраслей, возник как следствие социально-экономических и политических причин, а также отмеченного выше «цепного процесса». При этом какая-то часть племен, имевших второй тип хозяйства, могла остаться кочевой, хотя многие из них, кочуя и переселяясь, останавливаясь в местах, благоприятных для традиционного комплексного хозяйства, постепенно оседали, становясь земледельцами. Весьма возможно, что на развитии различных хозяйственных типов сказывались и традиции эпохи бронзы, когда для одних племен были больше, а для других меньше характерны подвижные формы отгонного скотоводства. Так, одни уже «перестроились» для радикальной смены типа хозяйства, другие стремились вынужденную подвижность сменить на традиционные занятия. Наиболее существенные различия между племенами двух типов хозяйства заключались в том, что хозяйство последних включало ряд интенсивных отраслей; быт сохранял многие полуоседлые черты, тогда как собственно «ранние кочевники» добывали средства к существованию главным образом в хозяйстве экстенсивном. Вот почему представляется необходимым и возможным выделение среди «ранних кочевников» собственно кочевников, очень напоминающих позднейших развитых кочевников и «подвижных скотоводов», т. е. «временных» кочевников, сохранявших в быту и культуре традиции полуоседлого и оседлого быта.

С рассматриваемой проблемой тесно связан вопрос о древнейших способах кочевания. Существует предположение о том, что первоначально было распространено так называемое «непрерывное кочевание» в домах на колесах. И, казалось бы, некоторые исторические источники подтверждают эту гипотезу. Например, Зосим сообщает о скифах: римляне, истребив всех мужчин, «устремились на женщин и детей и взяли 4000 повозок и пленных столько, сколько можно было везти на стольких повозках, исключая следовавших за ними пешком и отдыхавших в них попеременно, как это в обычае у варваров»[3]3
  З о с и м. Новая история, кн. 4, 25, 3.


[Закрыть]. Аммиан Марцеллин описывает аланов так: «…придя на изобильное травой место, они располагают в виде круга свои кибитки», и, «истребив здесь корм для скота, они вновь везут свои, так сказать, города, расположенные на повозках»[4]4
  Аммиан М а р ц е л л и н. История, кн. XXXI, 2, 18.


[Закрыть]. На основании этих примеров М. П. Грязнов полагает, что у скифов существовало непрерывное кочевание. Он пишет: «Если для большинства ранних кочевников, живущих в повозках, нет прямых указаний на наличие у них техники непрерывного кочевания, то нет никаких указаний и на обратное»[5]5
  М. П. Г р я з н о в. Некоторые вопросы истории сложения и развития ранних кочевых обществ Казахстана и Южной Сибири. КСИЭ, 24, 1955, стр. 21.


[Закрыть]. Тот же автор считает, что система непрерывного кочевания у скифов была результатом «закономерного процесса развития производства и производственных отношений скотоводчески-земледельческих племен степного юга»[6]6
  М. П. Г р я з н о в. Некоторые вопросы истории… КСИЭ, 24, 1955, стр. 21.


[Закрыть]. Но каковы были эти процессы, как они были связаны с непрерывным кочеванием, М. П. Грязнов достаточно убедительно не поясняет.

Древние источники действительно сообщают, что в определенных условиях скифы непрерывно кочевали. Но условия эти специфичны, ибо передвижения происходили во время войн и подобная форма передвижений еще не доказывает, что древнейшей формой кочевания было непрерывное движение. До эпохи «Великого переселения народов» хунну, как об этом свидетельствуют восточные хроники, не знали «непрерывного кочевания». Как показали археологические наблюдения, отсутствовала такая форма хозяйства и у древних скотоводов Восточного Прикаспия. Нельзя не сослаться здесь и на состояние хозяйства монголов. Как отмечалось, до эпохи Империи они вели регулярное кочевое хозяйство (куренное, аильное) на сравнительно ограниченных пастбищных пространствах. Непрерывное кочевание появилось у них только в ходе завоевательных походов, а вовсе не было исконной чертой их хозяйства. Поэтому, очевидно, непрерывное кочевание было специфическим явлением, связанным с эпохой войн и переселений. Как следует из археологических и письменных данных, уже в глубокой древности существовали различные способы кочевания, соответствовавшие природным условиям окружающей среды, известные и широко распространенные позднее.

Анализ показывает, что виды скота у кочевников и полукочевников Азии довольно одинаковы, хотя их процентное соотношение в стаде и по породам различно. Эти различия зависят как от формы кочевого хозяйства, так и от природно-географической зоны. Как при преимущественно кочевом, так и полукочевом хозяйстве во все эпохи разводили главным образом верблюдов, лошадей, мелкий рогатый скот (овцы и козы). Крупный рогатый скот кочевники не разводили, а появление его у полукочевников означало разложение экстенсивного скотоводства, переход к полуоседлости и появление оседлости. Особенно наглядно это явление, свидетельствующее о внутренних процессах, происходящих в скотоводстве, можно наблюдать у казахов в XIX – начале XX в. (см. третью главу).

Различия в видах скота в кочевом и полукочевом хозяйствах определялось тем, что в первом типе хозяйства особенно большое значение имело разведение верблюдов (незаменимого при дальних переходах вьючного животного – «корабля пустыни»). Полукочевники держали обычно еще и ослов. Но верблюдоводство в сочетании с коневодством стало ведущей отраслью хозяйства только в специфических условиях аравийских пустынь, малопригодных для разведения других хозяйственных животных. Полукочевники Аравийского полуострова держали наряду с верблюдами большие стада мелкого рогатого скота. В Средней Азии, где преобладало полукочевое скотоводство, разводили верблюдов, мелкий рогатый скот, немного породистых лошадей (в условиях стойлового содержания) и ослов. Судя по отмеченным выше этнографическим данным, характерно, что у туркмен до эпохи их массового переселения в земледельческие оазисы, верблюдоводство имело значительно большее распространение, чем в XIX в. В Казахстане и восточных ареалах распространения кочевничества даже очень подвижные скотоводы сочетали разведение верблюдов с экстенсивным содержанием крупных табунов лошадей и стад мелкого рогатого скота. Это сочетание объяснялось как особенностями растительности на пастбищах, так и необходимостью тебеневки: зимой при значительном снежном покрове или гололеде лошади разгребали снег, разбивали копытами ледяную корку, после получали возможность кормиться и прочие животные.

Вопрос о способах и типах кочевого хозяйства довольно широко освещен в литературе. Однако, рассматривая его, исследователи зачастую смешивают способы ведения скотоводческого хозяйства у полукочевого и полуоседлого населения. Последнее, как отмечалось выше, добывало средства к существованию не только скотоводством, а не меньше или даже больше земледелием и иными занятиями. Животноводство для них было лишь относительно важной отраслью хозяйства. Скот пасли пастухи, основная же часть населения занималась другими работами. На какие бы отдаленные пастбища не перегоняли пастухи стада, скотоводство имело о т г о н н у ю форму. У полукочевников стада могут пастись круглый год на ограниченной площади, но скотоводство для них – главное занятие большей части населения, кочующего с одного сезонного пастбища на другое. Таким образом, сама по себе амплитуда кочевания не является решающим признаком, определяющим кочевничество, и изменяется в широких пределах. Максимально дальние перекочевки совершались при меридиональном (например, многие группы казахов в прошлом) и аравийском пустынном (бедуины-верблюдоводы) кочевании. Перекочевки при этом способе кочевания достигали 1,5–2 тыс. км в год. На меньшие расстояния скот перегоняли при «вертикальном» кочевании (например, киргизы, алтайцы и др.). Самой маленькой была амплитуда перекочевок при так называемом «стационарном» кочевании, распространенном в XIX в. у туркмен Восточного Прикаспия и в некоторых других местностях[7]7
  Ср. С. И. Р у д е н к о. К вопросу о формах… ГО СССР. МПЭ, в. I, 1961, стр. 3, 4.


[Закрыть]. По мере разложения кочевничества в XIX и XX вв. дальность перекочевок все чаще свидетельствует о социальной принадлежности скотоводов. Только богатые хозяйства имели возможность совершать дальние перекочевки.

Необходимо подчеркнуть, что перечисленные способы ведения скотоводческого хозяйства могут рассматриваться лишь как самые общие элементы классификации. Существует довольно много вариантов каждого из этих типов, которые в зависимости от различных условий среды и у разных народов имеют свои специфические особенности. Комплексный анализ многообразия способов ведения скотоводческого хозяйства предусматривает дальнейшее накопление фактического материала.

Все, что известно о кочевом хозяйстве, указывает на постоянную и тесную взаимосвязь кочевых народов с обитателями земледельческой полосы: одни группы кочевников были больше связаны с земледельцами, другие – меньше. Случаи изоляции кочевников от оседлых областей хотя и были довольно частыми, но временными. Скотоводы и земледельцы поддерживали различные торговые и культурные связи; этому способствовали завоевания оазисов кочевниками или подчинение кочевых районов владыками оседлых государств и т. п.

Сопоставление данных о кочевом скотоводческом хозяйстве со времени возникновения до разложения приводит к выводу о большой устойчивости данного типа хозяйства. Это подтверждает хронологическое сравнение видового состава стад, особенностей кочевания, приемов и способов ухода за животными, обработки и использования продуктов скотоводства, продуктивности хозяйства и т. д.[8]8
  Ср. С. И. Р у д е н к о. К вопросу о формах… ГО СССР. МПЭ, в. I, 1961, стр. 5, 6. Это обстоятельство отмечает также С. Е. Толыбеков (см. С. Е. Толы-беков. Кочевое общество казахов в XVII – начале XX века. Алма-Ата, 1971, стр. 5–7, 12 и др.).


[Закрыть] Однако устойчивость скотоводческого хозяйства вовсе не означает, что оно вообще не развивалось. Так, становление кочевничества и его развитие были бы процессами замедленными или даже невозможными без ряда важнейших открытий и изобретений человечества, сделанных на первых этапах его истории, без которых подвижное экстенсивное скотоводство трудно представить.

Были одомашнены лошадь и верблюд, появились седло, стремена, удила, удобное переносное жилище и т. п. Но, сложившись, кочевничество далее характеризуется застойностью, которая в основном порождалась слабым развитием производительных сил и незначительным разделением труда. При максимальной приспособленности кочевого хозяйства к условиям окружающей среды все приемы ведения хозяйствования были так же просты, как и взаимоотношения со скотом. Пастьба скота, годовой скотоводческий цикл требовали большого опыта, навыков и минимума орудий труда. Вплоть до разложения кочевничества «усовершенствования» – самые простые приспособления, в основном самодельные орудия труда, – употреблялись лишь при стрижке животных, обработке продуктов скотоводческого хозяйства. Независимость кочевого скотоводческого хозяйства от уровня развития техники, скромные потребности в предметах быта, возможность купить или отнять их у соседей-земледельцев – все это приводило к тому, что разделение труда развивалось медленно. К тому же города, ремесленные центры возникали только при прочной оседлости, что противоречит самой сути кочевничества. Да и в городах, которые появлялись время от времени в кочевой степи, жили выходцы из земледельческих оазисов: торговцы, ремесленники; существовали такие города недолго, ибо оставались изолированными и нетипичными. Скотоводческий опыт предусматривал накопление определенных навыков обращения с животными и умения приспосабливаться к окружающей среде; однако в условиях кочевничества возможности для совершенствования весьма ограничены, так как при достижении оптимальных результатов дальнейшее совершенствование прекращалось само собой. В условиях кочевого экстенсивного скотоводства возможностей для вариаций его форм, либо радикального усовершенствования или перестройки самого хозяйства не было. В одинаковых природных условиях одного времени года кочевать можно было только совершенно определенно, что довольно убедительно подтверждается фактическими данными. С возникновения и до упадка и разложения кочевничества способы и приемы ведения кочевого хозяйства, его технический уровень если и изменялись, то незначительно, не столь радикально, как, скажем, при переходе от мотыжного к плужному земледелию.

Хозяйственная структура кочевничества, типы, формы, приемы ведения хозяйства и т. п. оказались устойчивыми, застойными и мало изменялись, однако такие особенности не ставят кочевничество вне общеисторических закономерностей. Суть – в особенностях развития, в темпах эволюции. Эпоха присваивающего хозяйства – это сотни тысяч лет. Дальневосточное земледельческое хозяйство существовало не одну тысячу лет. Только развитие социально-экономических отношений в оседлых районах, технический переворот, появление и распространение машин привели к быстрым изменениям в сфере скотоводческого хозяйства, невозможным ранее.

Низкий уровень развития производительных сил кочевого скотоводства привел к тому, что последнее оказалось в стороне от технического прогресса, что сказалось и на социальном развитии. Маркс отмечал: «Говоря о средствах производства, ты тем самым говоришь об обществе и о том именно обществе, которое определяется… этими средствами производства»[9]9
  «Архив Маркса и Энгельса», т. I (VI). М., 1932, стр. 262.


[Закрыть].

Экстенсивное пастбищно-кочевое скотоводство существовало как самостоятельный вид хозяйства в окружении обществ с невысоким уровнем развития производительных сил и производственных отношений, общественного производства и разделения труда. Вовлечение скотоводческих народов в сферу социально-экономических отношений в новое и новейшее время со временем привело к существенным сдвигам в их хозяйстве. При этом скотоводство, как кочевое, так и полукочевое, по своей природе способно развиться только до известных пределов. Хозяйство постепенно начало приобретать черты товарного и включалось в общую систему общественного производства. Но этот процесс неизбежно приводил к разложению экстенсивного кочевого хозяйства, превращавшегося в отрасль сельского хозяйства, ибо кочевое скотоводство несовместимо с интенсивным товарным; по мере этой эволюции исчезала и необходимость в специфической общественной политической организации кочевников. Не отвечавшая требованиям времени, не способная противостоять и помешать новому, хозяйственная основа кочевничества, а затем и кочевничество в целом, вовлекаясь в сферу современного хозяйства, стали разлагаться.

В работах, посвященных дискуссионным проблемам кочевничества, довольно распространено утверждение, противоречащее высказанному выше. Отстаивающие эту точку зрения полагают, что материально-техническая база кочевничества – его хозяйство – неуклонно (и даже сравнительно быстро?) развивалось. Однако никаких аргументов в пользу этого мнения, за исключением ряда фактов периодов возникновения и разложения кочевничества, не приводится. Это подчеркивалось неоднократно. В своем последнем исследовании, посвященном казахам-кочевникам[10]10
  См. С. Е. Т о л ы б е к о в. Кочевое общество…


[Закрыть], С. Е. Толы-беков подверг обстоятельной критике такие взгляды и высказал ряд интересных соображений, в целом справедливых. Так, он считает, что в кочевом скотоводстве качественное улучшение пород скота наступало через несколько сотен лет: возможностями же для резкого качественного изменения пород кочевничество не располагало вообще[11]11
  См. Там же, стр. 50–51.


[Закрыть]. О накоплении опыта хозяйствования С. Е. Толыбеков пишет так: «Этот народный опыт и вековая производственная практика людей не могли вызвать коренного изменения материальной базы производства и организации труда…»[12]12
  Там же, стр. 316.


[Закрыть]. В другом месте, как бы подчеркивая свою мысль, добавляет: «Кочевники были верны своим традициям, вытекавшим из их способа производства», причем «творческое воздействие кочевников на природу не шло дальше разведения архаическим способом домашних животных и кормления их на естественном пастбище»[13]13
  Там же, стр. 168.


[Закрыть]. Застойность и специфические консервативные признаки кочевнического хозяйства он усматривает в невозможности оседлости, отсутствии частной собственности на землю, отсутствии городов, в более продолжительном (по сравнению с существующим в земледелии) периоде производства; в слабом развитии общественного разделения труда и классовой дифференциации; в том, что ремесло не выделилось как самостоятельная отрасль хозяйства, и не произошло разделения умственного и физического труда; в бытовании племенной организации[14]14
  Там же, стр. 317–320.


[Закрыть]. Анализируя фактический материал, С. Е. Толыбеков констатирует, что сопоставление сведений о кочевниках Средней Азии X в. и жителях Сырдарьинской области конца XIX в. показывает, что последние мало чем отличались от первых по образу жизни и по характеру производственной деятельности[15]15
  Там же, стр. 53.


[Закрыть]. Не находит автор и существенных различий в образе жизни, общественном производстве и политико-экономическое строе хуннов III–II в. до н. э. и монголов XIXII вв.[16]16
  Там же, стр. 220.


[Закрыть]. Говоря о казахах XV–XVIII вв., он утверждает, что и в их хозяйстве в это время существенных изменений не наблюдалось[17]17
  Там же, стр. 249.


[Закрыть]. При этом консервативность кочевничества подчеркивается не только в хозяйственных, но и в социальных отношениях: «Кочевое скотоводческое общество было способно веками сохранять, консервировать и даже в отдельных случаях реставрировать отсталые формы общественно-производственных отношений»[18]18
  Там же, стр. 607.


[Закрыть], настолько, что «у кочевых племен пустынь и степей социально-экономические перемены за весьма длительное время бывали настолько незначительными, что их трудно было заметить»[19]19
  С. Е. Т о л ы б е к о в. Кочевое общество…, стр. 170.


[Закрыть]. Интересен и, нужно полагать, справедлив вывод С. Е. Толыбекова о том, что прогрессивное развитие кочевого скотоводческого общества всегда и везде должно было приводить к оседанию[20]20
  Там же, стр. 600.


[Закрыть].

Естественно, что специфика кочевнического хозяйства должна была сказаться на социальной структуре кочевничества: общественных отношениях и общественной организации. Многочисленные дискуссии, которые велись и ведутся по этим проблемам до сих пор, показывают, что многие аспекты еще требуют разрешения и необходимы дальнейшие детальные исследования. Попытки многих авторов и участников дискуссий декларировать, сделать обязательной только определенную точку зрения были несостоятельными, так как эти исследования не учитывали многих важнейших марксистских положений, вступали в противоречие с фактами. Еще Энгельс отмечал, что в истории тот, «кто … погонится за окончательными истинами в последней инстанции, за подлинными, вообще неизменными истинами, тот немногим поживится, – разве только банальностями и общими местами…»[21]21
  К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 20, стр. 90.


[Закрыть]. Вместе с тем, и это следует подчеркнуть, все дискуссии в советской исторической науке, публикации и полемика в литературе велись с марксистских позиций.

Расхождения в теоретических взглядах вылились в результате дискуссий главным образом в различную интерпретацию фактического материала и трактовку некоторых теоретических положений. Большой вред теоретической разработке проблем эволюции и социальной структуры кочевничества причинили попытки модернизации многих явлений, перенесение черт, характерных для эпохи разложения кочевничества на более ранние периоды, механическое сопоставление явлений, свойственных кочевничеству и развитым земледельческим народам Запада[22]22
  Подобные позиции, нашедшие отражение в работах Б. Я. Владимирцова, Л. П. Потапова, И. Я. Златкина и других исследователей, были подвергнуты серьезной критике С.Е. Толыбековым (см. С. Е. Т о л ы б е к о в. Кочевое общество… стр. 116, 117, 213, 214, 305, 306, 328, 329).


[Закрыть].

Переходя к анализу конкретных особенностей развития социальной структуры кочевничества[23]23
  См. В. И. Л е н и н. Полн. собр. соч., т. I, стр. 153, прим.


[Закрыть] и рассмотрению научных дискуссий последних десятилетий по этой проблеме, следует прежде всего обратить особое внимание на указание Маркса о том, что, «приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, – они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница – общество с промышленным капиталистом»[24]24
  К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 4, стр. 133.


[Закрыть]. Кочевничество было обществом, добывавшим средства к существованию на основе застойного, медленно развивавшегося экстенсивного скотоводства и жившим военно-племенным, патриархальным бытом. Эти основные черты и взаимоотношения с развитыми земледельческими народами и определяли социальную структуру рассматриваемого общества.

Проблемы собственности на основные средства производства у кочевых и полукочевых народов, характера их производственных отношений, а следовательно, и оценка уровня социально-экономического развития обществ осложняются существующими в литературе разнообразными взглядами на средства производства у кочевников. Одни исследователи полагают, что основными средствами производства у кочевников являлись пастбища, другие – скот, третьи – и то и другое и т. д. Разногласия эти усугубляются тем, что каждый спорящий стремится построить свою концепцию так, чтобы аргументировать основные положения последней помимо данных источников высказываниями основоположников марксизма, даже если эти высказывания прямо направлены против подобной концепции[25]25
  Материалы научной сессии (далее – сокращенно МНС), посвященной истории Средней Азии и Казахстана в дооктябрьский период опубликованы в одноименном сб. (Ташкент, 1955); см. также: С. З. З и м а н о в. Политический строй Казахстана в конце XVIII и первой половине XIX в. Алма. Ата, 1960; е г о ж е. К вопросу о праве феодальной собственности в Казахстане. ВАН КазССР, 1932, № 4; е г о ж е. О патриархально-феодальных отношениях у кочевников-скотоводов. ВИ, 1955, № 12; З. А. Е р е н о в. К вопросам права феодальной собственности в дореволюционном Казахстане. ВАН КазССР, 1953. № 5; Л. П. П о т а п о в. О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана. ВИ, 1954, № 6; е г о ж е. О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана. МНС; И. Я. З л а т к и н. К вопросу о сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов. ВИ, 1955, № 4; С. Е. Т о л ы б е к о в. О патриархально– феодальных отношениях у кочевых народов. ВИ, 1955, № 1; е г о ж е. Общественно-экономический строй казахов в XVII–XIX вв. Алма-Ата, 1959; В. Ф. Ш а х м а т о в. К вопросу о сложении и специфике патриархально-феодальных отношений в Казахстане. ВАН КазССР, 1951, № 7; е г о же. О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Казахстана. МНС.


[Закрыть].